Текст книги "Евпраксия"

Автор книги: Михаил Казовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

– Вы не смеете оставить его непогребённым!

Посмотрев на епископа, Адельгейда спросила:

– Что вы предлагаете? Поселиться в Шпейере, точно Удальрих? Жить при мёртвом теле? Ждать годами волеизъявления Папы? Нет, увольте. Это не по мне. Я желаю возвратиться домой.

У него опустились кончики губ:

– Значит, мы расстанемся?

Ксюша отвела глаза:

– Вероятно, да.

– Вы меня убиваете, ваша светлость.

– Погодите об этом. После договорим.

По закону гостеприимства, герцог Вельф вышел попрощаться. Он поцеловал руку киевлянке, ласково заверил:

– Не волнуйтесь, милая: рано или поздно ваш покойный супруг будет похоронен. Просто сейчас не время.

– Никогда не думала, что такие вещи бывают кстати и некстати.

– Где политика, всё возможно.

По брусчатке спустились к пристани. Стали спрашивать, кто в ближайшее время отправляется в сторону Мангейма. Вдруг один из хозяев пришвартованных судов, по одежде и облику еврей, задал вопрос на ломаном русском:

– Я имею счастий видеть Евпраксий?

У княжны ёкнуло под ложечкой:

– Да, ты прав, милейший. А откуда знаешь?

– Я есть зять рабби Шварц – Лейба Чёрный. Так? А зовуть меня, значить, Йошка.

– А не ты ли, Йошка, отвозил моё письмо Генриху Четвёртому прошлым летом?

– Нет, не я, только Лейбы сын, но мы ехать вместе.

– Вот ведь как бывает! Тесен мир... А когда и куда ты следуешь, Йошка?

– Нынче в полдень плыть на север – повезти вино в польский Гданьск, через Рейн, Северное море...

– А меня с собою мог бы прихватить? Расплачусь как следует.

Иудей расплылся:

– О, какой платить! Я без платы брать. Потому что честь.

– А его высокопреосвященству тоже можно?

– Почему не можно? Повезём. Места хватит всем.

Ксюша, повернувшись к священнику, перешла на немецкий:

– Едем, святой отец? Доплывём до Франкфурта, а потом видно будет – вместе или порознь.

– Я хотел бы вместе.

– Вместе веселее, конечно.

По пружинящим деревянным сходням поднялись на борт. Евпраксия казалась весёлой, с интересом смотрела на мир, иногда смеялась. Вроде камень упал с её души. Архиепископ удовлетворённо сказал:

– Счастье видеть вас в добром расположении духа.

– Ах, спасибо, спасибо, я сама довольна. Неопределённость пугает, а определённость приносит радость.

– Вы определились?

– Да, конечно: мы плывём, и плывём с друзьями, и какая-то перспектива есть.

– Может быть, застанем его величество в Заксенхаузене...

Евпраксия поморщилась:

– Ах, я не об этом. Я о том, что смогу вернуться на Русь – поначалу с Йошкой, до Гданьска, а оттуда – на лошадях.

Герман взглянул на реку, на бегущие волны, на косматые облака, серые и мокрые, и пробормотал недовольно:

– «Русь, Русь»! Ничего на Руси вас не ждёт хорошего. Кроме одиночества и смерти.

Женщина воскликнула с вызовом:

– А в Германии что, по-вашему, хорошего? Кроме подлости, интриг и незахороненного тела?

– Я.

Киевлянка поправила чёрную накидку, спрятала под неё озябшие руки и печально по-русски обронила:

– Ах, бедняга Герман!.. Ничего у нас с тобой не получится...

Восемнадцать лет до этого,
Германия, 1089 год, зима

Новобрачные Адельгейда и Генрих, обвенчавшись в Кёльне, съездили в Бургундию к Готфриду де Бульону. Шумный, весёлый великан, герцог принимал их на широкую ногу, с многодневными рыцарскими турнирами, нескончаемыми пирами и охотой на секачей. А в вине, знаменитом бургундском, можно было купаться. То и дело заходила речь о грядущем походе за Гроб Господень. Захмелев, Готфрид говорил:

– Мы, христианское воинство, не должны спать спокойно, зная, что в руках иноверцев наши святыни. Надо очистить Иерусалим и создать там царство Иисуса Христа. Возвратиться к истокам нашего учения, к Духу Святому как всеобщему Абсолюту! – Щёки его горели, пухлые губы чмокали, а серебряный кубок, сжатый в толстых пальцах, звонко расплёскивал терпкое вино.

– Но сначала идти походом в Италию, – поправлял его император. – И разделаться с Папой Урбаном. Словно в прошлый раз – с Григорием Седьмым. Помнишь ли свои великие подвиги, Готфрид? Как ты выгнал тогда из Рима этого ублюдка? В песнях тебя недаром зовут «Лебединым Рыцарем». Надо завершить начатое дело и вспороть брюхо Кабану, ставленнику дьявола, проповедующему со святого престола ересь! Урбан и Григорий – одинаковые мерзавцы. Тот кричал о безбрачии священников и при этом жил почти что открыто с маркграфиней Тосканской Матильдой. Урбан выдал за неё желторотого Вельфа... Ну не негодяи ли?

– На Италию! На Рим! – воодушевлённо кричал де Бульон. – А затем в Палестину, за Гроб Господень! И сосуд Сан-Грааль! Под знамёна нашей Прекрасной Дамы – Кроткой Матери Божьей! Восстановим Храм – Дом Святого Духа!

Было решено вторгнуться в Ломбардию в марте – апреле следующего года. Герцог обещал привести с собой войско Лотарингии и Великого Арелата – тысяч десять – пятнадцать. И за самодержца шло примерно столько же. Так что силы Вельфа и его союзников с Юга Италии вряд ли окажут им достойный отпор.

Погостив в Бургундии, молодые переехали в Майнц, где присутствовали на мессе в знаменитом имперском соборе, а потом провели несколько недель в короленском замке Заксенхаузен. Счастье их было безоблачно. После бурных ночей оба засыпали в обнимку в одной постели, не стесняясь своей наготы, а императрица часами могла смотреть, как её возлюбленный мирно дремлет у неё под боком, на его высокий красивый лоб с прядями аспидных волос, спутавшихся во сне, на горбинку ястребиного носа, на едва заметно раздувающуюся ноздрю – в такт дыханию, проводить подушечками пальцев по его жёсткой бороде, кончикам усов, кадыку, по извивам ушной раковины, чувствовать, как пульсирует на шее сонная артерия... А потом самой притворяться спящей, ощущать на коже лёгкие поцелуи мужа – в переносицу, в сомкнутые веки, в губы, в подбородок – и слегка постанывать от приятного томления в теле, наливающемся страстью, сладкого покалывания и дрожи, предвкушения счастья, задыхаться от нарастающих волн удовольствия и едва не терять сознания на вершине неги. И лежать в прострации, тихо улыбаясь и облизывая спёкшиеся губы. Открывать глаза, видеть восхищенного Генриха, обвивать руками плечи его и спину, шею, снова опрокидывать на себя, целовать, смеяться, а потом выскальзывать из-под одеяла, подбегать по разбросанным на полу подушкам и звериным шкурам к утреннему окну, растворять его высокую островерхую раму, радостно вдыхать свежий чистый воздух, вкусный и прохладный, зная, что супруг смотрит на неё, лежа на постели, подперев голову рукой – локоть на подушке, и любуется фигурой жены – стройной, хрупкой, живописно очерченной на фоне окна, смуглыми лопатками, маленькими ямочками посреди поясницы и рассыпанными по плечам волосами, тёмно-русыми с чуть заметной рыжинкой... И, озябнув, возвращаться под одеяло, греться друг о друга, дожидаясь трубного звука утреннего рога на башне, вместе завтракать, выезжать верхом на прогулку, лепетать какие-то милые слова, уверения в искренности чувств, в преданности, верности, хохотать и хлопать в ладоши, слушать странствующих поэтов, вместе мыться в ванне, отдавать распоряжения об ужине, пить вино, лакомиться фруктами и сидеть у горящего камина, пожимая друг другу руку... Вот оно, блаженство. Лучшие мгновения её жизни.

Но прошёл ноябрь, стало очень холодно, и они поселились в Гарцбурге. Замок был обширен, а дворец пригож. Много комнат, светлая зала для приёмов и домашний орган. Между тем император, приходя в себя от медовых месяцев, постепенно начал заниматься государственными делами, слушать доклады подчинённых и вникать в финансовые вопросы. Уделял жене меньше времени. И приставил к ней каммерфрау – Лотту фон Берсвордт, бывшую свою фаворитку. Поначалу немка понравилась русской – утончённым умом, острым языком и умением угождать. Сообщала императрице сплетни об интимной жизни вельмож, вплоть до августейших особ.

– Удальрих – ничтожество, – говорила она, не спеша прохаживаясь с юной государыней по опавшим листьям внутреннего сада замка, – и несостоятелен как мужчина.

– Неужели? – удивлялась Опракса. – Вы откуда знаете?

– Я? На личном опыте. Рассказать?

– Да, пожалуй.

– Он однажды силой приволок меня в спальню, разорвал на мне все одежды, повалил на ложе, но не смог ничего поделать и, скрипя зубами от ярости, отпустил ни с чем. Негодяй, мужлан. Силы все истратил на поединки и войны... Но зато Егино – хоть и карлик, но с таким... достоинством... о-о!.. не приведи Господь!

Киевлянка краснела:

– Неужели и это – по собственному опыту?

– Ах, позвольте умолчать, ваше величество!

– Вы меня заинтриговали, Лотта.

– Сжальтесь, не приказывайте раскрывать маленькие тайны одинокой дамы.

– Как желаете. Просто непонятно: что за интерес может быть к уроду?

– Интерес? Да обычный – ко всему непонятному, нетрадиционному. И потом, честно вам признаюсь: после нескольких кувшинов бодрящих напитков мир воспринимаешь совершенно иначе...

Говорили о семье императора. Лотта откровенничала:

– Аббатиса Адельгейда у них святоша. Правда, ходят слухи, что, когда была в девушках, обожала гульнуть и повеселиться, но сказать точно не могу, не знаю.

А другая сестрица Генриха, младшая, Юдита, та была похлеще портовой шлюхи. Уверяю вас. Страшная блудница. Будучи уже обручённой с принцем из Венгрии, изменяла ему с пажами. Сбагрили к мадьярам с глаз долой. Третью же сестричку выдали за Фридриха Бюренского. Эта самая ушлая. Муженька прибрала к рукам и мечтает видеть своих наследников на германском престоле. Только вряд ли получится: ведь у Генриха двое сыновей и наверняка от вас кто-нибудь родится – будет кому сесть на имперский трон...

Евпраксия с интересом открывала для себя неизвестные стороны своего окружения, окуналась в мир дворцовых интриг. А в один из декабрьских дней, греясь у камина, услыхала реплику, как бы невзначай брошенную Берсвордт, и невольно вздрогнула. Каммерфрау, вороша кочергой тлеющие угли, процедила сквозь зубы: «Все невзгоды оттого происходят, что обожествляем каббалистический знак... Ничего, Рупрехт нас наставит на путь истинный». И при этом накидка на голове у придворной дамы непонятным образом дыбилась, словно бы под ней были рожки.

– Что? О чём вы? – испугалась императрица. – О каком знаке говорите? И при чём тут Рупрехт?

– Ни при чём, ни при чём, – попыталась вывернуться та. – Это страшная тайна.

Но уж тут-то Ксюша приказала ей отвечать, даже в нетерпении топнула ногой, сделалась упрямой... В общем, кое-какая ясность наконец появилась. Рупрехт – не простой отлучённый от церкви епископ, а создатель некоего Братства, поклоняющегося Святому Николаю, и его приверженцы – николаиты – отрицают католичество как ересь. Для вступления в Братство надо пройти мучительный и жестокий обряд, испытать страдания, быть униженным, посрамлённым, и отречься от главных святынь римского канона, прежде всего – Креста. А затем под молитвы и заклинания иерофанта[22]22
  иерофант – проповедник.


[Закрыть] приобщиться к Истине, воспарить просветлённой душой к Всевышнему и воскреснуть для дальнейшей праведной жизни – на Земле и на Небе.

– Вы николаитка? – с содроганием прошептала русская.

– Да, давно. Я вступила в Братство одной из первых, раньше императора.

– Значит, император тоже николаит?

– Безусловно. Кстати, одна из причин их разрыва с Бертой в том и заключалась, что она не желала перейти в нашу веру.

– Господи, помилуй! – с ужасом воскликнула Адельгейда-младшая. – Значит, и меня он заставит? Это невозможно. Я не отрекусь от Креста.

Лотта посмотрела на неё укоризненно:

– Вы ещё не поняли, ваше величество. Спорен сам вопрос, был ли Сын Божий на кресте распят. На крестах стали распинать много позже, и причём не на Т-образных, а на Х-образных, на одном из которых принял смерть Андрей Первозванный. Тем не менее предположим, что Иисуса распяли. Как же можно поклоняться символу Его гибели? Осенять своё естество? На груди носить? И крестить детей? Николай Чудотворец учит: это один из самых тяжких грехов нашей церкви...

Евпраксию била нервная дрожь. Слабо защищаясь, она произнесла:

– Нет, не может быть. Всем известно: мы, перекрестившись, отгоняем от себя нечистую силу. И лукавый бежит Креста!

– Да, бежит. Но христианство не имеет к этому отношения. Крест несносен для дьявола не как символ христианства, а лишь сам по себе, ибо Крест магичен. Как и круг. Если очертить себя кругом, то нечистая сила за него не проникнет. А при чём здесь христианство? В христианстве круг не сакрален.

Киевлянка продолжала упорствовать:

– Я воспитана на культе Святого Распятия. Отказаться от Него – всё равно что отказаться от Родины, матери и отца, от каких-то фундаментальных истин. Если Крест не свят, что тогда останется от нашего мира?

– Но магометане не почитают Крест и считают Иисуса не Сыном Божьим, но одним из Пророков – и для них мир не рушится, однако.

– Но магометане – неверные.

– А для них неверные – мы.

– Нет, пожалуйста, не пугайте меня! Всё, что вы сказали, ужасно. Я в отчаянии от того, что его величество в Братстве!

Берсвордт утешительно ей поведала:

– Я вначале тоже переживала, мучилась, даже плакала. А епископ Рупрехт мягко, но настойчиво просветил меня и вполне избавил от возникших сомнений. Я прошла церемонию стойко, мужественно, не теряя сознания. А потом на меня снизошёл Дух Святой, я воспряла душой и телом и теперь живу по Святым Заветам и Совести. Так что не смущайтесь.

Но несчастная государыня не могла никак успокоиться. Побежала в покои мужа, стала теребить его и расспрашивать. Генрих проявил неожиданную холодность, если не сказать – раздражение, говорил сквозь зубы, хмурился и часто повышал голос. Рявкнул грубо:

– Не закатывайте истерик, ваше величество. Раньше я не мог вам открыться, ибо не считал это своевременным. И сейчас, по-моему, вы ещё не совсем готовы к восприятию наших принципов. Вот приедет Рупрехт и ответит на любые ваши вопросы. Кстати, я велел вызвать из Италии Конрада. Потому что обяжу и его вступить в Братство вместе с вами.

– Я в растерянности, милый, – с болью отзывалась Опракса. – И боюсь, что вы требуете от меня невозможного.

Он спросил с издёвкой:

– Захотели повторить участь Берты?

Ксюша побледнела:

– Вы меня убьёте, если откажусь стать николаиткой?

– Кто сказал, что я убил Берту? Это ложь. Мы, по-моему, данной темы уже касались. Там, в саду монастыря, в Кведлинбурге. Или подзабыли? Где вы согласились выйти за меня. Если согласились, значит, поняли, что я не убийца.

– Да с чего вы взяли? Просто согласилась, и всё.

– Сочетаться браком с убийцей?

– Может быть.

– Где же ваши христианские моральные принципы?

– Тут и есть: пожалеть убийцу и простить его, возлюбив, точно самого себя.

Самодержец не выдержал:

– Хватит городить ерунду! Чушь собачья. Берта отказалась стать николаиткой, и тогда мы расстались. Только и всего.

– Значит, получается, ваши взгляды для вас выше любви?

– Нет, не выше, но рядом. Я желаю, чтобы взгляды и любовь совпадали.

– Это в идеале. Если же они приходят в конфликт, что вы выбираете?

Венценосец подумал и произнёс:

– Безусловно, взгляды. Потому что любовь приходит и уходит, а взгляды неизменны.

– Почему же тогда вы требуете от меня перемены взглядов?

Он опять сорвался на крик:

– Потому что вы вышли за меня! Вы – моя жена! И должны во всём подчиняться! Или же у русских не так?

– Так, конечно, так. Русские ещё говорят: муж и жена – одна сатана. Но никак не думала, что в моём случае эта поговорка обретёт столь реальный смысл...

Генрих задохнулся от гнева:

– Вы... вообще понимаете, что сказали?! Мало того, что назвали убийцей, так ещё и намекнули... на сатанизм?! – Император схватил её за узкий ворот платья и тряхнул с такой силой, что она едва устояла на ногах. – Маленькая тварь! Прикуси язык – или пожалеешь!

Евпраксия опустила глаза и с усилием прохрипела:

– Извините, ваше величество... Вы неверно истолковали мои слова...

Государь толкнул её в грудь – так, что Ксюша села в кресло, – и проговорил с неприязнью:

– Прочь идите отсюда. Убирайтесь, слышите? И подумайте как следует обо всём, что произошло. Сделайте разумные выводы. И раскайтесь. Если вы раскаетесь, я для первого раза вас прощу. Станете упорствовать и сопротивляться – уничтожу. – Помолчал и добавил: – Прежде всего, морально. А потом – как знать... – И презрительно повернулся к ней спиной.

Адельгейда вышла.

Целую неделю она терзалась. Всплыли прежние подозрения и страхи. Возникали в памяти разные мелочи, на которые раньше не обращала внимания: да, действительно, Генрих не носил нательного креста (отвечал, что снимает его перед отправлением супружеских обязанностей, так как заниматься грехопадением в кресте богохульственно); никогда не молился при ней у Распятия; никогда не сотворял крестного знамения, заходя в церковь или выходя из неё. Может, он и вправду посланник князя тьмы, как о том болтают в народе? И она, разделяя с ним брачное ложе, обрекает себя на вечные муки? По ночам ей теперь мерещился адский огонь, мерзкие ящероподобные существа с перепончатыми крыльями, окровавленными клыками, острыми когтями и взъерошенной шерстью. Вскакивала с постели в ужасе. Падала на колени, машинально крестилась, а потом, спохватившись, замирала от страха. И не знала, как быть. И рыдала от горя:

– Господи! Вразуми и наставь! Что мне делать? Как себя вести? Кто мой муж – ангел или дьявол? Пресвятая Дева Мария! Помоги, помилуй! Продолжать ли его любить или надо возненавидеть? Я сойду с ума!

Постоянное нервное напряжение отразилось на её физическом состоянии: часто и сильно болела голова, совершенно не было аппетита, а когда она заставляла себя что-то съесть, возникала нестерпимая дурнота. Под глазами появились круги. На щеках не играл румянец.

Император, видя, что жена сама не своя, начинал сердиться:

– Не смотрите на меня с таким недоверием! Вы клялись в преданности мне. Вот и принимайте как должное!

– Я пытаюсь, ваше величество, – говорила она смиренно. – Но какой-то червячок точит душу. Не могу с собой сладить.

– Обратитесь к лекарю. Пусть назначит вам успокаивающие отвары.

Пригласили целителя аж из Кведлинбурга, наблюдавшего за княжной в бытность её учёбы в монастыре. Доктор осмотрел пациентку, покачал седой головой и проговорил:

– Мне сдаётся, ваше величество, что причина ваших недомоганий заключается в следующем... – Он в раздумье пожевал нижнюю губу. – Вы на третьем месяце.

Государыня стояла полуодетая, вытянув лицо и недовязав из тесёмок нижней рубашки бантика.

– Я... затяжелела? – ахнула она.

– В этом нет сомнений. К лету разрешитесь от бремени. Надо больше бывать на свежем воздухе и не пить вина. Остальное – нормализуется.

Ксюша, задыхаясь от радости, сообщила своему окружению:

– Я ношу под сердцем плод его величества. Слава Богу!

Груня Горбатка, как всегда, прослезилась:

– Радость-то какая! Я понянчу на старости лет маленького прынца!

Паулина отнеслась более спокойно:

– Удивляться нечему, коли спите вместе. Было б странно, если б этого не случилось. – И, вздохнув, добавила: – Может быть, и мне Бог дарует когда-нибудь счастье нарожать ребятишек...

А фон Берсвордт не без лукавства заметила:

– Ну, теперь его величество с лёгким сердцем вас благословит на «Пиршество Идиотов»!

– Почему? – не поняла русская.

– Зная, что наследник у вас во чреве – от него.

– От кого ж ещё ему быть!

– Вот об этом и разговор.

– Нет, а «Пиршество Идиотов» означает что?

– Так обычно мы зовём в обиходе ритуал вступления в Братство.

– Отчего?

– От его безумств.

– Да каких же, право?

– Скоро всё узнаете.

Самодержец и вправду воспринял новость о беременности жены с удовлетворением. Он прижал Адельгейду к сердцу и сказал с улыбкой:

– Очень хорошо. Всё идёт как нельзя удачно.

Евпраксия спросила:

– Вы про «Пиршество Идиотов», ваше величество?

Государь немного напрягся:

– Вам уже известно об этом?

– Лотта намекала.

– Вот несносная баба, ничего не может держать в секрете!

– Отчего вы хотели мне подобной правды не говорить?

– Дабы не травмировать раньше срока.

– Чем травмировать?

– Сутью «Пиршества».

– Чем конкретно?

– Вы теперь сами знаете.

– Только пока догадываюсь.

– Лотта разве не объяснила?

– Нет, в подробностях – нет.

– Ну и слава Богу. – Он отвёл глаза.

– Но сейчас ответьте.

– Рупрехт вам расскажет. У меня не хватает времени. После, после, милая! – И поцеловал её в лоб.

– Вы меня путаете, ваше величество, – кротко посмотрела на супруга Опракса.

– Нечего бояться. Раз уж вы беременны, то бояться нечего!

Вскоре в Гарцбург прискакал добродушный и вяловатый Конрад. Поклонившись мачехе, он коснулся пухлыми влажными губами её руки и почтительно произнёс тихим голосом:

– Очень рад нашему знакомству. Нам отец писал о вашей неземной красоте, но моя фантазия рисовала всё же нечто более ординарное. Вы очаровательны, ваше величество. Говорю это по-простому, по-родственному, по-сыновьи. И надеюсь на взаимные чувства.

Адельгейда кивнула:

– Я хотела бы подружиться с вами. Не вести себя, как напыщенная гусыня. Мы ровесники...

– Да, ровесники! – засмеялся он.

Как-то оба встретились в окрестностях замка на одной из конных прогулок. Чинно поздоровавшись, медленно поехали рядом. Адельгейда спросила:

– Государь с вами говорил о николаитах?

– Да, имел удовольствие... Уговаривал вступить в лоно Братства. А когда я ответил, что не собираюсь, страшно рассвирепел. Обещал проклясть.

– Вы огорчены?

– Нет, нисколько. Пошумит, пошумит, как всегда, да и успокоится. Я считаю, что путь империи – не в конфликте с Папой, а в союзе с ним. Для чего специально обострять отношения? Загонять себя в угол нарочитым отречением от Креста? Если весь цивилизованный мир ему поклоняется? Не мы первые, и не мы последние... Надо объединять церкви – западную, восточную, – а не множить ереси.

Евпраксия натянула поводья, чтобы осторожней спуститься к реке. Поделилась невесёлыми мыслями:

– Генрих страшно вспыльчив, иногда взрывается, как вулкан. Я всегда робею в эти мгновения. А порой бывает внимателен и любезен... Как мне поступать? Император примется давить, убеждать, чтобы я прошла посвящение...

– Стойте до последнего. Потяните время. Уходите от прямого ответа: мол, ни «да», ни «нет». Я вас поддержу в любой ситуации. Можете на меня рассчитывать.

– Вы серьёзно, Конрад? Не обманываете, не хотите задобрить? – посмотрела с надеждой на него государыня.

Итальянский наместник, грузноватый меланхоличный юноша, справивший недавно двадцатилетие, в светло-серой шапочке и коричневом плаще с вытканными жёлтыми розами, подтвердил негромко:

– Жизнью моей клянусь, памятью покойницы матери, что не оскорблю вас ни словом, ни делом.

Улыбнувшись, императрица проговорила:

– Вот моя рука. Мы отныне вместе.

– Счастлив это слышать, – отозвался пасынок.

Ближе к Рождеству прикатил епископ Бамбергский. Рупрехт запёрся с венценосцем, долго совещался, а спустя какое-то время посетил Адельгейду. Вид служителя культа был ей неприятен: дряблые, висящие мятыми подушками щёки, губы в клейкой белесоватой слюне и бесцветные алчные глаза; он смотрел на неё, вроде раздевая, словно мысленно вступал с ней в интимную близость, и она краснела, опускала голову, путалась в словах.

– Вы позволите, дочь моя? – произнёс церковник и присел напротив. – После разговора с его величеством я зашёл побеседовать с вами о спасении вашей души. Вы не возражаете? Речь пойдёт о николаитах. Знаете ли вы, кто они такие?

– Очень смутно, ваше преосвященство. Только в общих чертах.

– Что ж, тогда надо пояснить. Николай Чудотворец был архиепископом города Миры в Малой Азии. И прославился тем, что не признавал водного крещения и вообще не считал Крест святым. Он лечил недужных наложением рук и призванием Духа Святаго в молении на огонь. Не вода, но огонь – вот что освящает и очищает! Ведь горение и есть жизнь. В нас горит огонь Высшей Силы, и пока горит Свеча, существует мир. Мрак – погибель. Мир – борьба темноты и света. Вот что главное. А вода только заливает огонь... Так учил Святой Николай, прозванный за свои великие чудеса Чудотворцем. Мы – его ученики и сторонники.

Евпраксия спросила:

– Да, но отчего Рим и Константинополь не считают Николая еретиком? Он причислен к лику святых...

Рупрехт без запинки нашёлся:

– Потому что выгодно. Ведь они скрывают от паствы истинные взгляды учителя. Совершают подлог, беззастенчиво лгут.

Рупрехт объяснял несколько часов. Говорил о семи инкарнациях душ – прежде чем достичь Истины. О борьбе эонов света – воинов Неба – с ратью темноты, сатаны. О божественной первобытной мысли высшего существа – Матери Жизни, от которой был рождён первый человек, устремившийся в бой с демонами тьмы. О насущной задаче каждого – совершить обряд очищения огнём, сжечь грехи, счистить раскалённым железом материальную корку преступлений с души.

– Все католики с православными – превеликие грешники, – утверждал священник, – ибо поклоняются ложным ценностям и забыли дорогу в истинный Храм. Мы зовём отступников на «Пиршество Идиотов», где они самоуничижаются, опускаются ниже грязи, предаются всем смертельным грехам и, подобно апостолу Петру, трижды отрекаются от Креста. А затем Братство принимает раскаявшихся к себе, очищает огнём от скверны и ведёт за собой в Царство Божье. Что вы думаете об этом, дочь моя?

Адельгейда сидела мрачная, углубившаяся в раздумья. Глядя в пол, нехотя сказала:

– Уж не знаю даже... С детства я воспитана в почитании тех святынь, от которых вы меня призываете отказаться. Перейти из православия в католичество и наоборот, в сущности, нетрудно. Разница в отдельных обрядах и формах... Но у вас – отрицание краеугольных камней! У меня нет ответа на ваш вопрос.

– Вы должны решиться, ваше величество. – Рупрехт наклонился и провёл рукой по её предплечью. – Если не желаете рассориться с императором. А разрыв с ним гибелен: ведь у вас под сердцем его дитя. Появившись на свет и сделавшись взрослым, с неизбежностью спросит: «Почему мой отец нас не признает? Почему вы расстались? » Рассудите чинно и без эмоций, дочь моя. Посмотрите на обстоятельства философски. Ради собственного спокойствия. И спокойствия будущих детей. – Он поднялся и заключил: – Скоро мы вернёмся к нашему диалогу.

Он ушёл, а императрица расплакалась в голос. Прибежавшие Паулина и Груня еле её уняли, заставляя дышать нюхательной солью.

В следующие несколько дней на неё навалилась Лотта – видимо, по наущению Генриха и Рупрехта. Говорила, что Папа Климент III тоже разделяет их взгляды и в ближайшее время он объявит учение Николая Чудотворца основной опорой истинной религии. «Мы стоим на пороге священной войны, – утверждала Берсвордт. – Иноверцы будут разгромлены и посрамлены. Горе тем, кто не смог вовремя прозреть!»

Сомневаясь и путаясь, Адельгейда снова стала спрашивать совета у Конрада: как ей поступить? Королевский отпрыск выглядел печальнее прежнего:

– На меня тоже сильно давят, – сокрушался он. – Мой отец угрожает, что провозгласит императорским наследником не меня, а младшего брата.

– В чём же выход?

– Я не знаю. Надо положиться на волю Господа.

– Ах, мне страшно, Конрад!..

За неделю до Рождества государь явился в покои жены. Был какой-то взвинченный, вроде выпил вина или принял неизвестное снадобье, расширяющее зрачки. Для начала спросил:

– Как вы чувствуете себя, ваше величество?

– Благодарствую, более-менее.

– Лекарь говорит, что беременность протекает сносно.

– Да, не жалуюсь.

Самодержец прошёлся по комнате:

– Приближается Рождество Христово. В эти дни Святой Николай, или, по латыни, Санта Николаус, Санта-Клаус, раздаёт подарки. И взамен ждёт подарки от христиан... Вы намерены сделать Ему подарок и вступить в Братство николаитов?

– Я в смятении, ваше величество. Видимо, моё состояние – будущей матери – отражается на моих умственных способностях... Голова велит: надо подчиниться! А на сердце – камень. Это «Пиршество Идиотов»... Мне никто так и не объяснил, в чём оно заключается. Все отделываются общими фразами: «смертные грехи», «ниже грязи»... Расскажите толком.

Неожиданно монарх рассердился, начал потрясать кулаками:

– Вы несносны! Надоедливы и глупы! Утверждали, что любите меня, что готовы на всё ради сохранения августейшей семьи. А теперь капризничаете и желаете знать больше, чем положено! Не перечьте мне. Сделайте, пожалуйста, как прошу. Или разойдёмся навек.

Подавляя слёзы, вздрагивая, Евпраксия проговорила:

– Для чего вам это? Разве так существенно, стану ли я членом Братства?

Государь ответил со злостью:

– Да, существенно! Важен принцип. Вы обязаны подчиняться мне в каждой мелочи. Целиком и полностью. Я не стану разделять ложе с женщиной, если та не разделяет моих идеалов.

Киевлянка всё-таки заплакала:

– Сжальтесь... не стращайте...

Топнув сапогом, венценосец крикнул:

– К чёрту ваши слёзы! Надоело! Невыносимо! Говорите прямо: да или нет?

Изо всех сил борясь с подступавшей к горлу дурнотой, чувствуя, как кружится голова, утирая щёки, Адельгейда промолвила:

– Хорошо... извольте...

Генрих засопел, медленно поправил смятый воротничок и сказал спокойнее:

– Так-то оно лучше. Благодарю. Рупрехт объяснит, как себя вести перед церемонией. – И, бесстрастно откланявшись, вышел прочь.

Ксюша в изнеможении рухнула на подушки.

Начались приготовления к «Пиршеству Идиотов». Целую неделю Адельгейду держали на хлебе и воде, а когда от голода, бесконечных молитв и нехватки сил у неё уже всё кружилось перед глазами, дали выпить стакан крепкого вина с непонятными горькими добавками. В голове сделался туман. Воля отключилась. И она смотрела на себя и на окружение с полным безразличием.

Вот фон Берсвордт её раздела, а затем облачила в чёрный балахон. Черной тряпкой завязала глаза.

И куда-то повела, держа за руку. Иногда предостерегала: «Осторожней, ступени... не споткнитесь на каменном полу... Невысокие двери – пригнитесь...»

С каждым шагом становилось прохладнее. Под босыми ступнями чувствовался лёд. Но Опракса шла невозмутимо, безучастная к новым поворотам судьбы.

– Станьте на колени, ваше величество, – приказала Лотта. – Мы у Черной Комнаты, где сейчас сосредоточено мировое зло. Надо лечь на живот и вползти туда, как змея, сквозь дыру в стене. Там вас примут, не беспокойтесь...

Нет, боязни не было. Чьи-то руки подхватили императрицу по другую сторону стены и сорвали с глаз чёрную повязку.

В полутёмной зале, больше похожей на пещеру или склеп, оказалось теплее. Под ногами лежал ковёр. В нескольких углах горели масляные светильники, посередине – мраморный очаг. Интерьер украшался прикованными к полу скелетами и отдельными безглазыми черепами. Пахло тленом.

Из проёма в стене вышел странный субъект в белом одеянии; белый колпак, целиком надвинутый на лицо, с прорезями для глаз и рта, выглядел зловеще. Человек простёр длани над несчастной княжной.