Текст книги "Евпраксия"

Автор книги: Михаил Казовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Четырнадцать лет до этого,
Верона, 1093 год, зима

Ратная Фортуна отвернулась от императора. Он попробовал захватить неприятельский замок Монтебелли к северу от Венеции, но не смог. Осадил крепость Монтевеглио и завяз на всё лето, выдохся, устал, даже снарядил своего представителя в Каноссу для переговоров о мире. Герцог Вельф уходил от прямого ответа, всячески тянул время, но зато Матильда, появившись на одной из бесед, заявила в лоб: никаких мирных соглашений, мы сражаемся до победы над Генрихом, до его изгнания из Италии. Более того, распорядилась взять парламентёров в заложники и послать государю ультиматум: или тот снимает осаду с Монтевеглио, или его доверенные лица будут казнены. Самодержец осаду снял, но войска на север не отвёл, а, наоборот, бросил их на юго-восток от Пармы и пошёл на приступ Каноссы.

Он, конечно же, поступил эффектно и дерзко, но при этом – совершенно недальновидно. Положение главного оплота Матильды делало замок фактически неприступным: он стоял на одноимённой горе, окружённой с трёх сторон хвойным лесом, подступы к нему были узкие и опасные для противника, а отвесные скалы не давали возможности зайти с тыла. Гарнизон Каноссы составлял без малого тысячу воинов, плюс ещё оруженосцы и рыцари герцога – двести человек. И запасов пищи хватало надолго.

В неудачных штурмах немцы потеряли тысячи полторы пехоты, кроме того – и своих посланцев к неприятелю: мёртвые тела членов мирной делегации были сброшены с крепостной стены в гущу атакующих.

Наступала серая, дождливая североитальянская осень. В стане нападающих начались болезни. Чтобы не лишиться остатков гвардии, государь отступил за реку По и решил перезимовать в Павии.

В ноябре привезли печальную новость из Германии: в Швабии был убит духовник Генриха, вдохновитель его отречения от Креста. Император с отчаяния впал в депрессию. Он велел никого к себе не пускать, пил в больших количествах граппу и молился. А в одну из особенно грустных февральских ночей 1093 года даже попытался вскрыть себе вены. Но его спасли.

Начался разброд в стане интервентов. Проклиная слабовольного самодержца, Готфрид де Бульон снял свои войска, расположенные у Мантуи, и убрался к себе в Бургундию. Этим не замедлил воспользоваться Вельф: тут же занял город и ударил по Павии. Венценосец бежал, скрывшись в одном из альпийских замков своих друзей.

Между тем Папа Урбан И, взяв себе в союзники южноитальянского герцога Рожера, выгнал сторонников Генриха из Рима. Те убрались на север и нашли пристанище в той же Вероне. К осени 1093 года на фронтах сложилось шаткое равновесие. И тогда Матильда снова вспомнила о веронской затворнице – Адельгейде-Евпраксии...

Этот год сильно отразился на Ксюше: выглядела она скверно, то и дело болела, не вставая неделями с постели. А когда вставала, то часами либо молилась либо плакала в усыпальнице Леопольда. Часто ходила на могилу Груни Горбатки. И имела право перемещаться по замку (а тем более, за его пределами) лишь в сопровождении многочисленной стражи во главе с фон Берсвордт. Чувствовала себя в настоящей клетке.

Незадолго до Рождества вновь свалилась с простудой и послала горничную Паулину положить свежие цветы в Лёвушкином склепе. Наказала строго:

– Осторожней будь. Лотта наверняка пошлёт слежку.

– Не волнуйтесь, ваше величество, – успокоила её служанка. – Всех её соглядатаев знаю наперечёт. Улизнуть от них – дело чести.

– Не рискуй напрасно. Нечего врага злить по пустякам.

– Отчего ж не позлить, если очень хочется? Хоть какая-то радость в жизни.

На воротах замка стража с наслаждением её обыскала – больше из желания подержаться за женские прелести, нежели действительно из служебного рвения; ничего не нашла и незамедлительно пропустила.

Паулина шла, запахнувшись в накидку: дул пронзительный мокрый ветер, задиравший юбки и вздымавший на реке солидные волны. По брусчатке миновала Порта деи Борсари и свернула на Пьяцца делле Эрбе. А у церкви Сан-Дзено Маджоре юркнула за ограду кладбища. Тут впервые служанка оглянулась и увидела, как за ней следует мужчина в чёрной широкополой шляпе, вымокшем плаще и простых башмаках на свиной коже. Раньше она его не видела. Это обстоятельство удивило её немало, но не напугало: знала, что покинет склеп через потайную дверку и другую калитку, чтоб оставить наблюдателя с носом.

У плиты Леопольда Паулина встала на колени, возложила цветы и молилась минуты четыре. А затем, сочтя поручение выполненным, устремилась к чёрному ходу. Но не тут-то было: мужичок поджидал её у другой калитки, раскусив уловку. Более того, подошёл к служанке и произнёс:

– Здравия желаю, сударыня.

Та взглянула на него снизу вверх изумрудными бестрепетными глазами и сказала нагло:

– Ну, здорово, дядя. За какой нуждой клеишься ко мне?

– Разговор имею относительно твоей госпожи.

– Ну так говори.

– Нет, не здесь, не сейчас. За тобой следят люди Берсвордт.

– Разве ты не из их числа?

– Вот ещё придумала! Нешто я похож на фискала?

– Ты похож на чёрта – Господи, прости!

– Лучше быть похожим на чёрта, чем на фискала.

– А тогда кто ж тебя послал?

Закатив рукав, неизвестный показал на предплечье, где был выжжен знак – «W» и корона. Паулина ахнула:

– Герцог Вельф?

– Тс-с, ни звука. Жду тебя у Порта деи Леони, в кабачке старого Джузеппе. Знаешь?

– Нет, но разыщу.

– Ровно через четверть часа. И смотри не приведи «хвост».

– Обижаешь, дядя. Мы, как говорится, сами с усами и не пальцем деланы.

– Вот охальница! Уважаю.

Покружив по городу, по его узким улочкам, где не разглядеть сопровождение было невозможно, и наверняка убедившись, что её не «пасут», Паулина выбралась к реке, к Понта Пьетра, а затем нашла и древние укрепления, сохранившиеся с римских времён. Тут неподалёку и стоял кабачок, на дверях которого было вырезано готическими буквами: «У Джузеппе».

Заведение оказалось полупустым: только несколько подмастерьев поздравляли товарища со счастливо сданным экзаменом на звание мастера да какой-то мрачный небритый господин подкреплялся жареной перепёлкой. Человек Вельфа сидел в уголке и при появлении Паулины сделал жест рукой. Перед ним на столе возвышалось блюдо со свежей выпечкой, пара глиняных стопок и кувшинчик с вином. Усадив служанку, предложил выпить за знакомство.

– Ну, тебе известно, кто я такая. Сам назвался бы.

– Это не имеет значения. Пусть я буду Ринальдо.

– Пусть Ринальдо. Мне всё одно.

Чокнувшись, осушили стопки. Закусили сдобой.

С удовольствием работая челюстями, женщина спросила:

– Чем же привлекла я твоё внимание, благородный синьор Ринальдо?

– Буду откровенным: не твоей красотой. Или, скажем лучше, не только ею.

– О-о, да вы обольститель, сударь! Осторожней на поворотах. Я хоть девушка и простая, но ложусь только по любви. По любви к мужчине. Иногда – к деньгам.

Человек Вельфа улыбнулся:

– Это мы запомним. А теперь ответь, Пола-Паулина, ты готова вызволить свою госпожу на свободу и спастись сама? Если да, то обсудим, как проворнее совершить побег. В замке моего господина вы окажетесь у друзей. И проклятый Генрих не дотянется до вас грязными, когтистыми лапами!

Немка пододвинула чарку, итальянец её наполнил, и она снова выпила. А потом ответила:

– Может, и готова. Но готова ли моя госпожа? Не уверена. Иногда мне кажется, что когтистые, грязные лапы императора ей по вкусу.

– Неужели?

– Да, представь себе. Любит и ненавидит одновременно. Любит свою ненависть. Ненавидит свою любовь. И стремится, и упирается. И мечтает, и опасается. И страшится, и не может без него жить.

– Заколдована, что ли?

– Да, похоже на то. Если Генрих – дьявол, может околдовать.

Полномочный из крепости Каносса проговорил:

– Но ведь мы с тобою нормальные, не заговорённые. Можем рассуждать здраво. Согласись, что бегство для Адельгейды – благо.

– Я согласна полностью. Чахнет бедная не по дням, а по часам. От былой красоты мало что осталось.

– Ну, вот видишь. Значит, поспособствуй вашему побегу. И получишь не только свободу вместе с госпожой, но и кучу золотых от меня.

Паулина деловито осведомилась:

– Кучу – это сколько?

– Двадцать пять монет.

– Да, немало. Неплохое приданое для такой бедной девушки, как я. – И она сама налила себе вина из кувшинчика. Выпила и брякнула: – А каков задаток?

– Десять.

– Тоже ничего. Что мне надо делать?

Итальянец пожевал булочку и спросил в свою очередь:

– Это правда, что у Лотты фон Берсвордт связь с шамбелланом замка доном Винченцо?

– И не только с ним. Ну и что с того?

– Он хранит ключи от всех подземелий. В том числе и от тайного хода. В каждом замке есть подземный ход из донжона, чтоб спасти господ в случае опасности. Королевский замок в Вероне – не исключение.

– Да при чём тут я?

– Ты должна под видом Лотты оказаться у него в спальне и украсть ключи.

Горничная прыснула:

– Во даёт! Как же это возможно? Я – под видом Лотты? Да ещё в спальне! И не стыдно, Ринальдо, а? Да ни за какие коврижки. Ерунда какая!

Человек Вельфа произнёс:

– Тридцать пять.

– Ты про что, вообще? – удивилась Паулина.

– Тридцать пять монет. И в задаток – пятнадцать.

У неё глаза вылезли из орбит:

– Так возьмёшь и отдашь мне пятнадцать золотых?

– Несомненно. Если согласишься.

– Прямо вот сейчас?

Он откинул полу куртки, отвязал от пояса кожаный кошелёк и поставил столбиком перед Паулиной:

– Здесь как раз пятнадцать.

Паулина покусала нижнюю губу. Денег хотелось очень, но опасность была слишком велика.

– Значит, говоришь, ключи в спальне?

– По моим данным, в ней.

– А вот тот, кто тебе данные приносит, сам не мог бы ключи украсть?

– К сожалению, нет. Шамбеллан никого к себе в спальню не впускает. Кроме Лотты.

– Ну, допустим... мне удастся раздобыть её платье... я ж в него не влезу! У меня и спереди, и сзади – раза в два побольше!

– Что-нибудь придумай.

– И потом, Винченцо тут же обнаружит подмену.

– Говорят, он подслеповат.

– Не настолько же!

– Значит, надо его убрать, как пропустит в спальню.

– Что, убить? Господи, прости! Этого ещё не хватало. Я такого греха на душу не возьму. Даже за две сотни золотых!

– Кто сказал – убить? Оглушить. Усыпить. В общем, вырубить.

– Прямо и не знаю... Ты меня смутил. Голова соображает с трудом.

– Значит, надо выпить.

– Тут, в кувшинчике, почти пусто.

– Мы ещё закажем.

Наконец Паулина согласилась. Привязала к поясу кошелёк с задатком, скушала последнюю булочку, допила вино и сказала:

– Ладно, будь что будет. За свободу можно и рискнуть головой.

– Жду тебя в следующий вторник в этом кабачке, в то же самое время. Разумеется, с ключами от подземного хода.

– Постараюсь. Ну а ты не забудь оставшиеся двадцать золотых.

– Тоже постараюсь.

Так и разбежались. По дороге в замок Паулина быстро протрезвела и сначала перепугалась, но потом пришла в чувство и рассудила: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Надоело томиться в замке. И смотреть на чахнущую хозяйку. Без меня она вовсе пропадёт!»

На воротах стража быстро разглядела кошелёк у неё на поясе и, велев развязать, с удивлением пересчитала монеты. Караульный спросил:

– Как сие понять, синьорина Шпис?

Та презрительно дёрнула плечом:

– Что же непонятного? Заработала.

– За какую же работу столько денег платят?

Отбирая у него кошелёк, хмыкнула скабрёзно:

– Именно за ту, о которой ты думал.

– Дорого берёшь.

– Отчего не брать, коли платят?

– Если я тебе заплачу, то с мной пойдёшь?

– Ты сначала покажи золотые, а потом уж поговорим.

В общем, проскочила.

Госпоже о свидании с человеком Вельфа не рассказала: для чего заранее её беспокоить? Может, дельце ещё не выгорит. Надо сначала всё устроить...

День спустя, там же

Паулина придумала первый шаг очень быстро – сделаться своей для стольника Даниэля. Он давно поглядывал в её сторону, и теперь служанка здраво рассудила, что пришла пора ответить на его мужские поползновения.

Стольник традиционно ведал винным погребом и запасами пива. В королевском замке Вероны эту должность занимал некто Даниэль Хауфлер, родом из Судет, предки которого завоёвывали Италию под водительством германского короля, а потом осели в этих местах. Дядька был незлобивый, лет немного за сорок, вежливый, услужливый, но себе на уме; после каждой фразы повторял: «Ради Бога!» – и всегда ходил чуточку под мухой.

Появление у него в кладовке горничной государыни вызвало в душе бедняги явное удовольствие. Хауфлер вскочил и галантно предложил Паулине сесть:

– Ради Бога, милая, ради Бога!

Девушка уселась и, немного смущаясь, проговорила:

– Нынче, декабря семнадцатого числа, ваши именины, господин стольник?

– Ради Бога! – покраснел от удовольствия Даниэль.

– Я зашла поздравить вас с этим праздником и преподнести сущую безделицу – вышитый платок.

– Ради Бога! – прямо-таки рассыпался в благодарностях стольник. – Мне приятно очень. – Развернул узорчатую ткань и воскликнул: – Ради Бога, ради Бога! – А потом спросил: – Выпить не желаете?

– Что вы, что вы! – замахала руками юная плутовка. – Мне никак нельзя, я теперь на службе.

– Ради Бога, ради Бога, – с огорчением проворчал стольник. – А под вечер, приготовив ко сну их величество? Не зайдёте на огонёк? Приходите, милая, ради Бога!

– Я подумаю, – посмотрела она кокетливо из-под рыжих прямых ресниц. – А сейчас пойду. – И поспешно встала.

– Ради Бога, милая, буду ждать! – вслед за Паулиной вскочил Даниэль. – Пребываю в тайной надежде на вашу благосклонность...

– Правильно: надежда умирает последней.

Что ж, предчувствия Даниэля не обманули: с наступлением темноты бойкая служанка оказалась в обиталище Хауфлера. Первые полчаса – на скамейке напротив, после – у него на коленях, а затем и в холостяцкой постели. В общем, выпили на пару жбан вина, съели каплуна, жаренного на вертеле, и такое вытворяли на койке, что описывать пером просто неприлично.

На рассвете Шпис заспешила, стала одеваться. Опершись на локоть, стольник смотрел на округлости её обнажённого тела и мурлыкал сладко, щурясь по-кошачьи.

Девушка спросила:

– Слушай, Дэни, можешь мне открыть одну тайну?

– Ради Бога! – отозвался стольник, громогласно зевая.

– Из какого кувшинчика пьёт вино фрейлин Лотта?

– Из серебряного, червлёного, с загнутыми носиком и ручкой. А тебе на что?

– Я хочу такой же.

– Ради Бога, милая, я тебе куплю.

– Точно такой же, слышишь?

– Ради Бога, милая, ради Бога.

– А когда подаришь?

– Нынче ввечеру, если явишься.

– Не забудь, или я обижусь.

– Господи, как можно! Мне уже не терпится снова оказаться в твоих объятиях!

– Ради Бога, Дэни, ради Бога! – передразнила она его, и любовники дружно рассмеялись.

Словом, день спустя Паулина заимела точную копию кувшинчика каммерфрау. А 20 декабря, ближе к ужину, покрутившись на кухне, незаметно подменила сосуды. К Лотте отправилось вино, где была подмешана доза снотворного, раздобытого горничной у придворного лекаря.

В общем, ближе к полуночи Паулина благополучно вылезла из окна своей комнаты и, рискуя свалиться с семиметровой высоты, перелезла по холодному скользкому карнизу к окнам Берсвордт. Лотта всегда спала с приоткрытой рамой, закаляя тело, так что влезть в её спальню оказалось нетрудно. Судя по всему, препарат, полученный у врача, действовал отменно: женщина храпела, запрокинув голову на подушки. Пересилив в себе желание её задушить, челядинка направилась к гардеробу и переоделась в самое просторное платье дворянки, тем не менее не сумев застегнуть его на груди и в бёдрах. Но поверх накинула долгополый плащ с капюшоном. При неярком освещении и не слишком внимательном взгляде можно было сойти за любовницу дона Винченцо.

Старикан проживал на другой половине дворца, и пришлось идти бесконечными коридорами. Но охрана ни разу служанку не задержала – видимо, действительно принимая за Берсвордт. У дверей комнаты шам-беллана (а по-русски – ключника, в ведении которого находились все жилые помещения замка, в том числе донжон – башня посреди укрепления) девушка постояла несколько мгновений, а затем постучала.

– Кто там? – прозвучал голос итальянца.

– Я, Лотта, ваша честь... – подражая интонациям и акценту каммерфрау, отвечала Шпис.

– О, Святая Мадонна, неужели? Мне казалось, что вы приходите только по воскресеньям, – итальянец открыл засов.

– И ошиблись, ошиблись, дон Винченцо, – шмыгнула она внутрь.

Шамбеллану было за шестьдесят, он неважно видел и плохо слышал, а тем более в полумраке спальни, освещённой одной свечой. Горничная раздеваться не стала и накинула юбки себе на голову, обнажив аппетитный зад; престарелый любовник быстренько пристроился и, противореча возрасту, оказался достаточно крепок по мужской части. Но зато утомился быстро и, свалившись на бок, погрузился в сон, как младенец.

Паулина слезла с постели, подняла свечу и, перекрестившись, принялась за поиски. Шарила в комоде, на полках и под матрацем, но ключей не нашла. Выругалась шёпотом. Посмотрела за ковром, висевшем на стене. Под кроватью. Под ковром на полу. За гардинами на окне и под подоконником – тщетно. Совершенно уже отчаявшись, вдруг взглянула на вазу с цветами в углу. Вынула цветы, запустила руку внутрь, в воду, и – о, счастье! – пальцы её наткнулись на что-то железное. Выудив, разглядела – да, она, связка! Прикрепив кольцо к поясу, Шпис вернула цветы на место, вновь накинула капюшон, завернулась в плащ и отправилась обратно на женскую половину замка. У фон Берсвордт облачилась в собственное платье и на сей раз покинула комнату каммерфрау через дверь. Не успела ещё заняться бледная декабрьская заря, как служанка уже лежала в своей постели, размышляя над дальнейшими действиями – как ей незаметно пронести ключи мимо стражи. Ничего не придумала лучше, как засунуть их по одному под чулки, за подвязки, между ляжек. Ведь охрана хлопала её по бёдрам с внешней стороны, спереди и сзади, щупала за ноги не выше колен, – этим служанка и хотела воспользоваться.

Отпросилась у государыни – якобы за тем, чтобы погулять по торговой площади и купить подругам рождественские подарки. Адельгейда, вставшая с постели после простуды, но подолгу коротавшая время у камина, отпустила её безропотно.

Караульных горничная миновала спокойно – те особо не придирались, лишь традиционно пару раз ущипнули её за мягкое место. И почти бегом понеслась через мост, чувствуя, как тяжёлые ключи неуклонно сползают из-под подвязок внутрь чулок и грозят с чулками же свалиться на землю. Только отойдя от замка на приличное расстояние, Паулина залетела в кусты и освободила свои ноги от предательского металла. Нацепила ключи на пояс, скрыла под накидкой и теперь смогла двигаться спокойно.

Первый час действительно совершала покупки – ленты, бусы, гребешки для волос и прочую мишуру, чтоб обрадовать нескольких подружек – горничных и стряпок. А часам к двум пополудни завернула в кабачок «У Джузеппе». Человек от Вельфа ждал её в углу.

– Наконец-то, – сказал Ринальдо, облегчённо вздохнув. – Я уже боялся, что не сможешь прийти.

– Вот и зря, – с гордостью заметила Паулина, откидывая плащ и показывая ключи, прикреплённые к поясу. – У меня что сказано, то и сделано. Деньги приготовил?

Тот, ни слова не говоря, вытащил кошель. Положил его на стол и проговорил:

– Здесь не двадцать, как обещал, а тридцать...

– О-о! – воскликнула она. – Неплохая замена. Наливай! Я сейчас отцеплю ключи.

– Нет, не отцепляй. – Он разлил вино в чарки.

– Как – не отцеплять? – удивилась немка. – А за что же тогда мне уплачено? Целых сорок пять в общей сложности!

Итальянец продолжил:

– Будет пятьдесят, если всё получится. Обещаю.

– Погоди, погоди, растолкуй как следует. Что-нибудь случилось за эту неделю?

Порученец Вельфа озабоченно ответил:

– Да, случилось... Я столкнулся на улице с тем капралом, что стоит во главе караула замка. Он меня узнал – вспомнил по давнишней попытке вызволить Адельгейду с принцем... Мы расстались мирно, но теперь мне соваться в замок не пристало. В общем, вывести твою госпожу и тебя по подземному ходу не смогу.

– Что же будет?

– Остаётся одно: вы должны выйти сами. С помощью добытых ключей...

Горничной такой поворот не понравился:

– Ну уж нет! Уговора не было. И вообще – это всё меняет. Нам одним не выбраться.

– Я тебя научу. Главное – успеть вовремя. В ночь на Рождество. А у выхода из туннеля, у реки Адидже, мы с моим товарищем будем поджидать вас на лодке. Там вручу тебе остальные деньги...

Опрокинув чарку, девушка поморщилась:

– Ну а если схватят? Да ещё повесят? Никакого золота не захочешь... Ох, Ринальдо, Ринальдо, чёрт тебя дери, для чего втянул ты меня в эту катавасию? Я уже раскаялась... И потом, ещё не известно, согласится ли госпожа бежать. У неё со здоровьем скверно. Нет, не знаю, приятель, что тебе ответить. Просто голова идёт кругом...

Между тем у Опраксы состоялся разговор с изгнанным из Рима Папой, или, точнее, «антипапой».

Надо объяснить, кто же он такой, этот «антипапа», получивший имя Климента III.

Как мы знаем, Генрих враждовал с прежним Папой – Григорием VII. И когда Папа в очередной раз отлучил немецкого короля от церкви, тот в свою очередь объявил о низложении Папы. Более того, государь собрал германских епископов, преданных ему, и они своим решением возвели на священный престол своего единомышленника – итальянца, архиепископа города Равенна, Виберто ди Парма, ставшего тем самым Папой Климентом III. Но сторонники Григория выступили против и везде называли его «антипапой».

Первый Итальянский поход Генриха, совершённый им за десять лет до описываемых событий, был успешным: он изгнал из Рима Папу Григория и поставил на его место «антипапу» Климента. В благодарность «антипапа» провозгласил Генриха императором Священной Римской империи. А Григорий скрылся в южноитальянском Салерно, где и умер в скором времени.

Итальянские и французские епископы, продолжавшие борьбу с Генрихом, на своём соборе выбрали вместо Григория VII новым Папой Дезидерия Эпифани под именем Виктора III. Но и тот вскоре умер. Наконец был избран ещё один – в прошлом приор города Клюни, близкий друг Григория, Эд де Шатийон, француз, ставший Папой Урбаном II. Вместе с Матильдой Тосканской, герцогом Вельфом и старшим сыном Генриха Конрадом Урбан возглавил сопротивление императору. Проиграв вторую Итальянскую кампанию, Генрих продолжал сдавать один город за другим. «Антипапу» выгнали из Рима. Он переселился в королевский замок в Вероне, где тогда и томилась Адельгейда...

Встреча их произошла в канун Рождества – в декабре 1093 года.

Итальянец был худ как скелет, с глубоко посаженными глазами и слегка проваленным, точно у покойника, ртом. И ужасно гнусавил при разговоре. Он сказал государыне:

– Ваше величество, я хотел бы примирить вас с его величеством. Распри чересчур затянулись. Это наносит вред объединению государства.

Евпраксия иронично спросила:

– О каком государстве вы говорите, ваше святейшество? Из Италии Генрих практически изгнан. Он поссорился с Бургундией – Готфрид де Бульон больше не союзник. Все альпийские земли занимают выжидательную позицию. А Германия расколота, и Саксония вне подчинения королю. Нет Священной Римской империи, это миф.

– Вот и надо заняться объединением.

– Силой ничего не добьёшься. Да и сила, честно говоря, на исходе. Добровольно же в империю никого не затащишь.

«Антипапа» кивнул:

– Да, нужна объединяющая идея. И она уже вызрела в рыцарской среде – общехристианский поход за Гроб Господень. Он сплотит католиков, вовлечёт греческую церковь, уния церквей совершится, мы очистим Землю обетованную от проклятых сарацин. Водрузим в Палестине Священный Крест.

Ксюша усмехнулась:

– Крест? А при чём тут Генрих? Разве вы не знаете его взглядов?

У понтифика опустились кончики губ:

– Знаю, дочь моя. Я давно уговаривал императора отказаться от его теологических заблуждений. Безусловно, римская церковь не без греха. Папа Григорий VII, Царство ему Небесное, проводил чересчур жёсткую политику, чем и вызвал массу нареканий. Но нельзя бороться против базовых ценностей. Крест священен. И попытки осквернить его богомерзки.

– Вот поэтому мы с его величеством и поссорились: я же отказалась плевать на Крест.

Он вздохнул:

– Я наслышан, наслышан. Рупрехт создал Братство николаитов и втянул в него Генриха. Но сейчас Рупрехт мёртв. Братство неминуемо распадётся. Наша с вами задача – пожалеть императора и спасти от ереси. Вы должны, вы обязаны оказать ему помощь.

Евпраксия поёжилась:

– Что-то стало холодно, – и закуталась в шерстяную шаль. – Или всё ещё не избавилась от простуды?.. – Протянула руки к огню камина. – Рождество наступает... У меня с ним связаны страшные воспоминания. Ровно четыре года назад я была беременна. А проклятый Рупрехт и Генрих, вместе с Лоттой фон Берсвордт, начали готовить меня к посвящению в Братство.

«Антипапа» воскликнул:

– Постарайтесь забыть!

– Не могу, не получится. Жуткие видения «Пиршества Идиотов» то и дело всплывают перед глазами. Если бы не «Пиршество», Лёвушка родился бы вовремя. И ничто не угрожало бы его самочувствию. А теперь он в могиле...

– Ваше величество, не терзайте себя. Что произошло, то произошло. Надо отрешиться и простить Генриха по-христиански.

Ксюша не сдавалась:

– ...А его поступок двухлетней давности? Накануне похорон сына совершил надо мной насилие. Грубо, цинично, мерзко.

– Он исправится, мы наставим императора на путь истинный.

– ...Держит взаперти, словно узницу. Не желает видеть... Впрочем, я теперь, наверное, тоже.

– Не хотите видеть? А ведь он прибудет в Верону в нынешний четверг.

Адельгейда вздрогнула:

– Послезавтра?!

– Он приедет сюда за нами. Покидая Италию, император вознамерился возвратиться в Германию вместе – все втроём и отправимся.

Государыня продолжала сидеть в оцепенении. А потом с трудом пошевелила губами:

– Было бы неплохо... Нет, не знаю. У меня внутри какая-то пустота.

– Император своей любовью вновь пробудит в вас забытые чувства. Надо примириться. Станьте милосердной.

– Попытаюсь, отче...

Генрих прискакал в замок к вечеру 23 декабря. Накануне шёл снег с дождём, и его величество, ехавший в седле, оказался в мокрой одежде, весь окоченевший и хмурый. Долго согревался в горячей ванне, ел жаркое из оленины, запивая граппой. Отоспавшись, он беседовал с «антипапой» и, повеселев от возможности заслужить расположение Евпраксии, вознамерился с ней поговорить по душам, попросить прощения и восстановить разрушенную семью. Но внезапно в зале появился шамбеллан дон Винченцо и сказал дребезжащим, старческим голосом:

– Ваше величество! Я принёс вам дурную весть. Рад не огорчать перед праздником, но мой долг сообщить вам правду.

– Говори откровенно, – разрешил монарх.

– У меня исчезли ключи от донжона. В том числе и от подземного хода.

Император похолодел. Неужели императрица снова захотела бежать? Но тогда ни о каком примирении речи быть не может!

Генрих произнёс:

– Кто из приближённых её величества посещал тебя в последние дни?

Ключник удивился и покраснел:

– Ваше величество, разве это связано?..

– Признавайся, олух!

Тот замешкался, но ответил честно:

– Синьорина Лотта. Больше никого не было.

– Вызвать её сюда!

Перепуганную фон Берсвордт привели минут через десять. Низко поклонившись, дама посмотрела на государя, и внутри неё всё оборвалось: тот кипел от ярости и в такие мгновения был готов на любую глупость.

– Где ключи, гадюка? – вырвалось у кесаря.

– Господи, какие ключи? – округлила глаза каммерфрау.

– Не пытайся лгать! Ты украла их из комнаты шамбеллана, чтобы Адельгейда убежала из замка!

Женщина упала перед ним на колени и молитвенно заломила руки:

– Я клянусь! Памятью родителей! Всем святым на свете! Никогда ничего не делала, что могло бы повредить вашему величеству. А наоборот, всячески блюла...

– Герр Винченцо! – оборвал её самодержец. – Приходила ли эта врунья в вашу комнату на текущей неделе?

Ключник поклонился:

– Точно так, в понедельник вечером. Даже без уговору: мы обычно встречались по воскресеньям...

– Нет! – вскричала она. – В понедельник у него не была. Призываю Небо в свидетели!

– Герр Винченцо?

– В понедельник вечером. И могу признаться, ваше величество, что вела себя в любовных утехах с необыкновенной самоотдачей.

– Негодяй! – возмутилась немка. – Подлый итальяшка! Как ты смеешь обманывать императора? Возводить на меня напраслину? – И, вскочив с колен, бросилась к любовнику с кулаками. Вызванная государем охрана разняла дерущихся с превеликим трудом.

Генрих, успокоившись, вынес приговор:

– Берсвордт отправляется в подземелье для допросов с пристрастием. С применением всех наличных пыточных средств. Чтоб во всём призналась. И сказала точно: на какое время назначался побег... Ну а ты, Винченцо, обыщи дворец, комнату каммерфрау, каждый закуток и каждую щель. Но ключи найди! А иначе вздёрну тебя на башне. – Помолчав, добавил: – В замке охрану удвоить. Нет, утроить. Никого не впускать и не выпускать. Я пойду объясняться с императрицей сам!

– Ваше величество, ваше величество, – билась Лотта, обливаясь слезами. – Пощадите! Не убивайте! Я умру на дыбе!..

Но монарх проследовал мимо, даже не взглянув на неё.

Евпраксия ждала супруга в некотором ознобе, мучалась, судила, беспрестанно ломая пальцы: согласиться на примирение или нет? Да, с одной стороны, государь – негодяй, эгоист, истерик, не заслуживающий прощения. Но с другой – муж её пред Богом. Тот единственный мужчина, от которого она теряет рассудок. И которого обожает. И которому готова целовать губы, руки, ступни, лишь бы он не бросил её и любил, как когда-то...

Что ж, пожалуй, она уступит ему. При одном условии: если он раскается. И произнесёт главные слова: «Я тебя люблю», «Я себя осуждаю», «Я готов начать всё сначала».

И тогда всё у них наладится. И она родит ему нового ребёнка. И у них в семье воцарится мир.

Дверь открылась. Адельгейда посмотрела на Генриха, на его точёное бледное лицо, чёрные волосы до плеч, плотно сжатые губы и презрительно сощуренные глаза, – и мгновенно поняла: примирения не будет. Он чужой и бешеный. Счастье невозможно.

– Что уставились? – бросил император с издёвкой. – Думаете, я, по совету Папы, стану падать к вашим ногам? – Государь дёрнул правым усом. – Слишком много чести. Для такой, как вы, дряни.

– Дряни? – потрясённо проговорила Ксюша.

– Ну а кто задумал новый побег? Кто науськал Берсвордт на шамбеллана, чтоб украсть ключи? Уж небось и камушки спрятали где-нибудь в чулках?

Евпраксия совсем растерялась. Хлопая ресницами, прошептала только:

– Я не помышляла... а тем более – с Берсвордт...

– Ах, оставьте, не бормочите! – Он махнул рукой. – Ложь, одна только ложь. Вы мне отвратительны. Хуже гусеницы, забравшейся в яблоко. Как я мог любить вас – просто удивительно! – Подошёл к окну и потрогал раму. – Надо будет здесь повесить решётку, чтобы вы действительно не сбежали.