Текст книги "Евпраксия"

Автор книги: Михаил Казовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Девять лет до этого,
Австрия, 1097 год, весна

Паулина, живо собирайся! Надо ехать! Слышишь, Паулина?

Евпраксия в дорожном плаще с откинутым капюшоном поднималась по лестнице и звала служанку. Немка вышла заспанная, тёрла кулаком правый глаз, левым же смотрела на хозяйку в недоумении.

Ехать? Да куда ж ехать на ночь глядя?

– Не сейчас, понятно: завтра на рассвете. Герцог мне даёт провожатых до Штирии.

Помогая госпоже снять накидку, Паулина задала вопрос:

– А до Штирии этой далеко?

– День езды, не больше. Тётка моя проживает в замке Агмунд.

– Стало быть, жива?

– Герцог говорит, что жива. После смерти сына – бывшего короля Венгрии – без конца молится и уже построила два монастыря.

– Значит, при деньгах.

– Ну, само собой. Всё-таки была королевой, а затем – королевой-матерью. Кое-что скопила, я думаю.

– А чего обретается не в Венгрии, а в Штирии?

– Потому что на троне её недоброжелатель.

– М-да, – заметила Паулина, – у царей это вечная история.

Все свои пожитки собирали недолго, потому что пожитков было немного, и уже за полночь легли, но княжна никак не могла успокоиться, продолжала рассуждать вслух:

– Если тётя Настя меня не примет, то поеду дальше на Русь.

– Отчего же ей вашу светлость не принять? – отзывалась немка, откровенно зевая.

– Ну, во-первых, мы же не знакомы. Ведь её отдали за венгерского принца лет за двадцать пять до того, как я появилась на свет. Во-вторых, может быть наслышана о моём разрыве с императором Генрихом.

– Если и наслышана – что с того? Вы не виноватые, это даже Папа Римский признал. Генрих – сущий дьявол. Кто с ним уживётся?

– Ты не понимаешь! – восклицала Опракса. – Тётя Настя может защищать Генриха. Несмотря ни на что!

– Это почему?

– Потому что сын её покойный был женат на ком – знаешь?

– Нет. На ком?

– На сестре Генриха!

– Господи, помилуй!

– То-то и оно. Тётя Настя, убегая из Венгрии от врагов, долго проживала при дворе императора. Не исключено, что немецкое ей теперь дороже, чем русское.

– Нет, ну всё-таки вы – родная племянница, кровь одна течёт в жилах. А сестра Генриха и он сам хоть и родичи ей, да не кровные.

– Я надеюсь тоже...

Помолчали. Паулина спросила:

– А сестра эта – стало быть, невестка вашей тётушке, – где сейчас живёт?

– Знать не знаю, ведать не ведаю.

– С братом не дружна?

– Нет, по-моему. Он о ней всегда отзывался с пренебрежением. Говорил, что жадная и сластолюбивая... Впрочем, Генрих никого из сестёр не жалует. И вообще никого не любит, кроме себя.

– Ой, ну в вашей-то светлости он души не чаял.

– Разве это любовь, Паулина? Если бы не чаял души, поступал бы иначе...

Задремали только под утро. А едва прокричали петухи и на башне замка герцога Австрийского протрубили в рог, надо было вставать. Неожиданно попрощаться с Опраксой прибыли Балдуин Лотарингский и его оруженосец Густав Верзила. Граф, сойдя с коня, поклонился ей и поцеловал руку. Улыбаясь, сказал:

Пожелайте же нам победы, несмотря на то что считаете наш Крестовый поход неправедным.

Евпраксия ответила, тяжело вздохнув:

Я желаю вам остаться живыми. Ни один Иерусалим не дороже жизни.

Молодой человек запальчиво произнёс:

– Нет, напротив! Иерусалим превыше всего!

Евпраксия сморщила нос:

– Что ж, останемся каждый при своём. И не будем ссориться напоследок.

– Хорошо, не будем. Да хранит вас Господь в пути, сударыня, а Пречистая Дева Мария пусть дарует вам счастье.

– Благодарствую. Кланяйтесь брату от меня. Мы всегда относились друг к другу с нежностью. Если бы не Готфрид... то есть, я хотела сказать, если бы не герцог де Бульон, я бы никогда не выбралась из Италии. Вы меня спасли.

– Он и я были рады услужить вашей светлости...

В это время Густав с Паулиной обменивались шуточками, и украдкой, чтобы госпожа не увидела, немка поцеловала бургундца в щёку. Тот захохотал и сказал:

– Вот отнимем у сарацин Гроб Господень, завоюем Землю обетованную, и тебя выпишу в Иерусалим.

– Ой, да больно надо было! – с деланным пренебрежением покривилась служанка.

– Как, совсем не надо? – удивился Верзила.

– Ни на грош. Ваша милость на мне ведь не женится.

– А тебе обязательно надо, чтоб женился?

– Для серьёзной жизни – конечно. А для пустяков – для чего ж выписывать? Пустяков и тут предостаточно.

– Вот неблагодарная! Я-то думал осчастливить тебя.

– Вы меня уже осчастливили. Дальше – не судьба.

Вскоре кавалеры вскочили в сёдла и умчались к своим войскам. Рыцари и волонтёры из Бургундии, Лотарингии, Швабии и Баварии двигались на юго-восток, чтобы влиться в армию крестоносцев, зимовавших на подступах к Константинополю. А княжна со служанкой и пятёркой всадников, посланных в сопровождение от Австрийского герцога, направлялись на юго-запад, через Венский Лес, в Штирию.

Лиственные рощи Венского Леса чем-то напоминали окрестности Киева. Так же поднимались вековые деревья, создавая зелёный шатёр из крон, так же по краям тропы извивались, выходя из земли, мощные корявые корни, голосили птицы, а в траве можно было заметить рыжий лисий хвост. Евпраксия ехала, беспрестанно волнуясь: как воспримет её появление тётя Настя, то есть Анастасия Ярославна, средняя дочь Ярослава Мудрого? Больше полувека тому назад принц Венгерский со своим братом скрылся от врагов в Киеве и обосновался при дворе великого князя. Здесь мадьяр и взял себе в жёны юную русскую княжну. Ярослав Мудрый, сам женатый на шведской принцессе, всех своих детей оженил с иностранцами – греками, поляками, немцами, венграми, норвежцами и французами... Ксюша и подумала: перееду из Италии в Венгрию – всё-таки намного ближе к Руси, к маме, к дому, так надёжнее, и отправилась вместе со знакомыми крестоносцами...

Мысли госпожи прервала Паулина:

– Густав обещал, что меня выпишет в Иерусалим.

– Что? – переспросила Опракса. – Для чего? Когда?

– Ну, когда они завоюют Гроб Господень.

Наконец княжна посмотрела на служанку несколько испуганно:

– Но ведь он не женится!

Ясно, что не женится. Я и не поеду поэтому. Пошалили, и хватит. – На губах у немки появилась многозначительная улыбка.

Русская взглянула на неё с укоризной:

Вот ведь ненасытная! С кем не путалась только на моей памяти! Хуже кошки.

Та захмыкала:

Дело молодое, горячее. И природа требует.

За грехи Бог тебя накажет.

Нет, любовь не грех. Я с Верзилой встречалась по любви.

Ох, не знаю, не знаю. Как в такого влюбиться? Он ведь здоровее медведя. Может придавить ненароком.

– Не-ет, наоборот: ласковый и нежный. А огня мужского – на троих хватит. До сих пор всё во мне гудит, ни жива ни мертва, клянусь!

Евпраксия перекрестилась:

– Господи, спаси и помилуй! Что за речи мы ведём богомерзкие?

Паулина пожала плечами:

– Почему богомерзкие? Самые простые, житейские.

Замок Агмунд в красном свете заходящего солнца, с островерхими башенками, зубчатыми стенами, средь густой зелени листвы на горе, выглядел игрушечным. Ниже, под горой, извивалась река. Было слышно, как вращается с шумом, под напором воды, колесо мельницы. Замок приближался, становился крупнее, незаметно превращаясь из игрушки в громадину, подавлявшую своими размерами. Сердце у княжны билось где-то в горле.

Наконец оказались возле рва. Мост к воротам долго не опускали, недоверчиво спрашивая из сторожевой амбразуры: кто, зачем приехал? Люди от герцога Австрийского разъясняли внятно: прибыла племянница вашей госпожи, бывшая императрица, мы её сопровождаем от Вены. Полчаса прошли в тягостном безмолвии, в ожидании участи. Слава Богу, механизм заскрипел, цепи побежали по желобкам, поднялась решётка, и повозка с Ксюшей застучала колёсами по бревенчатому помосту.

Встретить путников вышел начальник охраны замка – седоватый мужчина с тусклой физиономией. Поклонившись коротко, он проговорил:

– Ваша светлость, милости прошу во дворец. Вас не ожидали, и её королевское величество не готовы пока к приёму. Выйдут чуть попозже. Не взыщите уж.

Евпраксия ответила:

– Как им будет угодно. Мне не к спеху.

Зал для трапез поражал отделкой из красного дерева, гобеленами уникальной работы и массивной резной мебелью. В вазе китайского фарфора благоухала сирень. От горящего камина подошла борзая собака, вытянула узкую длинную морду и опасливо понюхала край одежды Опраксы. Как-то боком заглянула в глаза, чуть пошевелила хвостом – неподъёмным от нестриженой шерсти – и вернулась обратно в угол, на персидский ковёр. Видимо, она была очень старой.

Ожидание длилось больше часа. Дверь открыли, и возник распорядитель замка, звавшийся сенешалем. Вёрткий, егозливый, больше походивший на учителя танцев, он склонился в затейливом реверансе и сказал, что её величество скоро спустятся, сразу, как гарцуны[5]5
  гарцун – слуга, пробовавший все вина и блюда, чтобы предотвратить отравление императора.


[Закрыть] накроют на стол. Замелькали слуги, сервируя вечернюю трапезу. Четверть часа спустя камергер объявил:

– Вдовствующая королева Венгрии в изгнании – её величество Анастасо!

В зале появилась невысокая шестидесятисемилетняя дама в тёмном. Посмотрев на неё, Ксюша вспомнила виденную в детстве на стене собора Святой Софии в Киеве иконописную группу – Ярослав Мудрый с семейством; дети были отражены маловыразительно, но жена князя – шведка Ингигерда (в православном варианте – Ирина) – врезалась в память хорошо, чётко: удлинённое аскетичное лицо с узкими, сжатыми губами. Тётя Настя походила на мать совершенно.

Встав, племянница поклонилась и произнесла по-немецки:

– Здравия желаю, ваше величество.

Да и ты, родимая, не хворай, – отозвалась королева по-русски; голос её звучал глуховато, будто бы со сна. Слышала, слышала про твои деяния на Неметчине, про разрыв с Генрихом... Стыдно, дорогая! Нешто не могли разъехаться по-простому? Ладно, не бледней. Я покойного братца Всеволода Ярославича, твоего отца, больше всех любила. И его наследницу не обижу.

Сядь, поешь. И поведай вкратце, правда ли, что Генрих продал душу нечистому?

Тётя ела медленно – по причине отсутствия нескольких зубов. А княжна, повествуя с жаром свою историю, не могла проглотить ни крошки, только иногда смачивала горло, схлёбывая из серебряной чарки лёгкое белое вино. Изложив все перипетии, попросила робко:

– Тётушка, дозволь приютиться у тебя. Хоть недолго, месяца на два. А затем, коли пожелаешь, я покину замок, возвращусь к матушке на Русь.

Королева Венгрии проворчала мягко:

– Ничего, живи. Можешь погостить. Я тебе поверила, да и Папа Римский на твоей стороне, значит, невиновна. Плохо лишь одно: королева Юдита, что доводится мне невесткой, а проклятому Генриху сестрой, будет вредничать.

Евпраксия похолодела:

– Где ж она теперь?

– Где ей быть, поганке? Здесь, в Агмонде. Ждёт, когда я помру, чтобы распоряжаться богатствами. Коротает дни, предаваясь бражничеству и блуду.

– Свят, свят, свят! Я пропала!

– Ладно, не дрожи раньше времени. Как-нибудь уладим. Я тебя в обиду не дам, под моей защитой ты не пропадёшь. А потом уж – Бог весть... Ешь давай. Отощала, вижу, до крайности. Надо поправляться.

Там же, шесть месяцев спустя,
Штирия, 1097 год, осень

Королева Юдита внешне мало напоминала Генриха; только чёрные с проседью волосы и упрямое выражение губ говорили об их родстве; остальные черты лица – ядовито-яркие щёки, небольшой нос и какое-то неестественно мёртвое выражение глаз – отличали их абсолютно. Но зато по характеру сорокапятилетняя немка повторяла брата полностью: вспыльчивая, нервная, грубая и дерзкая. Первый раз увидев невестку, оглядела её презрительно с ног до головы и воскликнула, покривившись: «Пфуй!» – что должно было означать приблизительно следующее: «И от этой вот замарашки братец потерял голову? Недоумок!» Но спросила чинно:

– Вы надолго к нам, ваша светлость?

Евпраксия произнесла скромно:

– Как позволит её величество королева-мать.

– Значит, ненадолго. Вы ведь знаете, что она неизлечимо больна?

Ксюша распахнула глаза от ужаса:

– Нет, помилуйте! Неужели?

– У неё опухоль на шее. Вырезать нельзя, так как рядом расположена становая жила. Но когда шишка разрастётся, перекроет жилу, так свекровь умрёт.

Справившись с волнением, Евпраксия заметила:

– Вы с таким спокойствием говорите об этом!

У Юдиты в глазах всплыло удивление:

– Что же – разрыдаться? Пожила бабушка неплохо, и пришло время на погост.

– Всё во власти Божьей... – подытожила гостья.

– О, так вы святоша? Правда, правда, я забыла, что вас обучали в Кведлинбурге, у моей дорогой сестрицы. Эта ненормальная из любой сделает монашку.

– С матушкой Адельгейдой мы остались в дружеских отношениях. Я взяла её имя, обращаясь в католичество.

– Да, конечно: «императрица Адельгейда»! – И присела нарочито-почтительно: – Ваше императорское величество... разрешите откланяться?.. – Но ушла, повернувшись к ней спиной, с явным пренебрежением. А потом, под наплывом злости, не сказав никому ни слова, снарядила всадника с тайной грамотой к брату Генриху:

«Довожу до сведения, император, что противница Ваша, бывшая жена Адельгейда, пребывает ныне у своей тётки в Агмонде (Штирия). Не хотите ли поквитаться? Ваше слово – и она будет уничтожена».

Разумеется, Евпраксия ничего об этом не знала. Подружившись с тёткой, ездила с ней на моление в Тормов. Вскоре появилась у них новая забота: Паулина призналась, что ждёт ребёнка. Эта новость почему-то развеселила родственниц, и они стали опекать будущую маму, словно та была не простой служанкой, а каммерфрау: заставляли чаще гулять в саду и лесу, угощали фруктами и не разрешали поднимать тяжёлые вещи.

А в конце сентября из Германии возвратился гонец от Генриха. Он привёз два свитка – для Юдиты и Евпраксии. Но коварная дама забрала себе оба и прочла сама. В первом говорилось:

«Добрая сестрица! Несмотря на то что послание от Вас не было подписано, я узнал Ваш почерк. И хочу заверить: если хоть один волос упадёт с головы Адельгейды по Вашей милости, я такое учиню с Вами, что геенна огненная Вам покажется сущим раем. Берегитесь! Несмотря на козни Папы, я ещё при власти и найду силы, чтобы проучить Вас как следует. А за сим примите уверения в искренней любви и предельной нежности». Далее следовал росчерк императора.

Громко выругавшись, бывшая венгерская королева скомкала пергамент и швырнула на пол. Распечатала второй и увидела:

«Здравствуйте, Адель! Я по-прежнему называю Вас этим именем, чем даю понять, что в моём сердце нет обиды. Более того: я молюсь за Вас. Бедная моя девочка! Сколько мук претерпели Вы за последние годы, как Вам было тяжко обвинять меня в ереси! Понимаю и не сержусь. Вы прошли путь на свою Голгофу и очистились, и приблизились к Абсолюту, и терзаниями искупили грех. Как мне одиноко без Вас! Возвращайтесь, прошу, и давайте соединимся вновь. Это не уловка и не хитрый расчёт, чтобы заманить, а потом расправиться. Говорю, словно на духу: Вы – единственная женщина, о которой я мечтаю, как влюблённый юнец. Бросим все дела, устранимся от света, от постылой политики, скроемся в каком-нибудь замке и последние годы жизни проведём вдвоём, как простые люди. Потому что я теперь знаю: власть, богатство, полчища рабов ничего не значат по сравнению с истинной любовью. Вы – и больше никто мне не нужен. Приезжайте – не пожалеете. До конца дней бесконечно Ваш!»

– Он совсем свихнулся! – вырвалось у Юдиты. – Разве это правитель? Жалкий и отвратный слизняк! – И хотела было сжечь оба свитка, но потом подумала: «А пускай эта жужелица прочтёт письмо и узнает о намерениях братца. Может, уберётся отсюда?» Больше всего Юдита боялась, что свекровь пожалует часть наследства Опраксе, и хотела оставить все сокровища у себя одной.

Встретившись с невесткой, холодно сказала:

– Генрих передал мне для вас письмо.

Та мгновенно разволновалась:

– Генрих? Для меня? Как же он узнал?

Королева прикрыла веки:

– У него обширные связи...

– Ах, так это вы ему сообщили?

– Не имеет значения. Он с гонцом прислал два пергамента – мне и вам. Я случайно их перепутала и открыла ваш... Вы уж не взыщите, сударыня.

Евпраксия дрожащими пальцами раскатала послание. Пробежала глазами и испуганно посмотрела на собеседницу:

Я не верю ни единому слову. Здесь ловушка.

Нет, не думаю. Он же уверяет в чистоте своих помыслов. Можете отправиться к Генриху спокойно.

– Я не про него, я про вас.

– Про меня? – Ксюшина золовка вопросительно изогнула бровь. – Что-то не пойму. Вы о чём?

– О пергаменте. Дело ваших рук. Он не настоящий.

– Кто, пергамент?

– Вы его состряпали сами.

Немка рассмеялась:

– Что, и расписалась за императора?

– Разумеется. А печатку подделать не смогли и поэтому мне представили, будто бы взломали сургуч по ошибке.

Королева фыркнула:

– Вы такая же ненормальная, как мой бедный братец.

– Думайте, пожалуйста, что угодно.

Рассердившись, Юдита рявкнула:

– Да поймите вы своими птичьими мозгами – я не опущусь до подлога! Этого ещё не хватало! Если я бы имела намерение вас убить, то могла бы устроить всё намного проще. Пару зёрен мышьяка в пищу – и прощай, Адель! Для чего затевать глупости с гонцами? Нет, моя золотая, свиток подлинный. Памятью моего отца клянусь – императора Генриха Третьего!

Евпраксия молчала. А потом задумчиво ей ответила:

– Мне необходимо подумать. Посоветоваться с тётей Анастасией. – Медленно пошла к выходу. Обернувшись, добавила: – Ив любом случае, раньше весны не смогу выбраться отсюда. Скоро из-за дождей будет не проехать, и к тому же Паулина на седьмом месяце.

– Паулина? Служанка? Вы готовы пренебречь зовом императора и остаться с горничной, нагулявшей пузо со своим любовником?

– Паулина мне больше чем служанка. Мы почти подруги. Я обязана ей стольким, что и перечислить нельзя. Я её никогда не брошу. И тем более в таком положении. – Повернулась и теперь уже окончательно удалилась.

Королева пробормотала:

– Вот свинья! Лучше бы действительно отравить её мышьяком.

Там же, шесть месяцев спустя,
Штирия, 1098 год, весна

Евпраксия, окончательно убедившись, что письмо от Генриха было настоящее, тем не менее не решилась возвратиться к супругу. Раны не зажили, страхи не улетучились. И потом, она не могла забыть, как он поступил с Бертой, первой своей женой... правда, нелюбимой... но ведь это не повод для убийства!.. Словом, никуда не поехала. И всё время продолжала терзаться: может быть, напрасно? Может, поступила по-детски, потеряла шанс на семейное счастье?

Тётя Настя сказала так:

– Не переживай, дорогая. Если он действительно любит, то пришлёт сюда за тобой людей, чтобы увезти в Гарцбург.

– Да, а если вдруг пришлёт, чтобы умертвить?

– Не придумывай ерунды. Генрих – человек безрассудный, взбалмошный, но отнюдь не дурак. Избавляются от врагов или же от тех, кто стоит поперёк дороги. Ну а ты больше не представляешь для него никакой опасности. Всё, что могла плохого, ты уже совершила на церковном соборе.

Паулина разрешилась от бремени в ночь с 4-го на 5-е декабря 1097 года, без особых мук, словно рожала не в первый раз, и произвела на свет крепкую, здоровую девочку, с волосами и двумя нижними зубами. Ксюша стала ей крестной матерью. Имя выбрали поистине звёздное – Эстер.

А в конце января у Анастасии Ярославны начались постоянные головокружения, зачастую сопровождавшиеся потерей сознания. Опухоль давила на сонную артерию, кровь с трудом поступала в мозг, и возникло кислородное голодание. Женщина почти не вставала с постели. Состояние её ухудшалось с каждым днём.

Как-то престарелая королева позвала к себе Ксюшу, а служанок удалила из спальни. И проговорила слабеющим голосом – даже не из боязни оказаться подслушанной, просто в силу немощи:

– Скоро я умру... нет, не возражай и не утешай: это очевидная вещь... Скоро я умру, и Агмонд перейдёт к Юдите... вместе со всем имуществом и деньгами... я не стала переписывать завещания, а тебя в нём нет...

– Тётушка, не надо. Я сама пока ещё в состоянии...

– Не перебивай. Мне и так слова даются с трудом... Значит, в завещании ты не упомянута. Это даже к лучшему, чтобы у Юдиты не возникло поводов для интриг... Без меня она тебе приюта не даст. И попросит удалиться скорее... Не сопротивляйся. А когда станешь уезжать, поверни направо от реки Мур, к озеру Нейзидлер-Зё. У дороги увидишь часовню Святого Варфоломея. У часовни – дуб... Если будешь копать в трёх аршинах к востоку от него, то найдёшь сундучок... Всё, что в нём, твоё. Не благодари. Ты мне сделалась как родная дочь, я довольна, что мы провели эти дни вдвоём... Жаль, что их выпало немного. Хорошо, что они были нам дарованы!..

Королева-мать умерла 9 марта. Упокоили её в склепе замка после соответствующих погребальных церемоний, а затем помянули скромным ужином, проведённым для узкого круга приглашённых. На другое утро, встретив Евпраксию за завтраком, новая владелица Агмонда заявила:

– Ну, теперь, надеюсь, вы уже покинете наши стены?

– Несомненно, сударыня. Вы дадите мне провожатых?

– Да, но только до границ Штирии.

– Как, а дальше?

– Поступайте, как знаете. Я и так делаю для вас больше, чем положено... исходя из того, как вы опозорили императора.

– Он меня простил.

– Он простил, а я нет. Честь моей семьи выше милосердия брата.

– Хорошо, можете вообще не давать охраны. Только об одном я хотела бы попросить вашу светлость: разрешите Паулине остаться. У неё на руках трёхмесячная малышка, и ребёнок не вынесет всех превратностей моего путешествия.

Но Юдита не вняла её словам:

– Ничего не желаю знать, у меня своих челядинок много. Вот ещё придумали! Нежности какие! Дети простолюдинов никогда не болеют. Или живут здоровыми, или умирают. Чем суровее обстоятельства, тем они становятся крепче.

Спорить с ней было бесполезно.

Двое суток спустя русская княжна со своей прислужницей выехала из замка. Двигались неспешно, и спелёнутая лоскутным одеяльцем Эстер не выказывала признаков недовольства. Трое конников всё же сопровождали повозку до границ Штирии. Миновав отроги Венского Леса, повернули направо – к озеру Нейзидлер-Зё, как указывала тётя Настя. Тут, на въезде в Бургенланд, стражники их покинули, сухо попрощавшись. Из мужчин остался только кучер Хельмут. Повернувшись с облучка к женщинам, он сказал:

– Радуйтесь, что я не ушёл. Ведь Юдитка приказала и мне вернуться.

– Ах она змея! – от души обозвала её Паулина. – Чтоб она лопнула от злости! Чтоб ей пусто было, дряни этакой!

Евпраксия ответила:

– Нет, с другой стороны, посуди сама: почему она должна быть ко мне сочувственной? Я ведь столько огорчений принесла её брату.

– Он вам – больше.

– Трудно подсчитать...

– И потом, разве Юдита не христианка? Не обязана помогать ближнему своему? Проявлять милосердие даже и к противникам?

– На словах – конечно...

– В том-то всё и дело, что в натуре семейка Генриха – сплошь безбожники и христопродавцы!

Ксюша возразила:

– Как, а матушка Адельгейда, старшая сестра? Я жила у неё в обители очень хорошо.

– Ну, не знаю, не знаю, ваша светлость, только яблоко от яблоньки завсегда рядом падает.

Хельмут обернулся опять:

– Далыне-то поедем? Или здесь заночуем?

Евпраксия кивнула:

– Едем, едем. Знаешь, где часовня Святого Варфоломея?

– Как не знать! Аккурат на берегу озера. Там кругом дубрава красивая.

– Вот туда и направимся.

Немка удивилась:

– Помолиться вздумали?

– Можно и помолиться. Свечечку поставить за упокой души рабы Божьей Анастасии...

Между тем не успели охранники, бросившие Опрак-су, доскакать до Агмонда, как услышали позади себя конский топот. Посмотрели и увидели четырёх кавалеристов в дорогих одеждах – явно из приближённых венценосных особ. Натянув поводья, стражники Юдиты предпочли встретить неизвестных лицом к лицу. Задали вопрос:

– Кто вы, господа, и куда путь держите? Не нуждаетесь ли в нашем добром слове?

Старший из прибывших коротко сказал:

– Я – архиепископ Герман Кёльнский. Мы – посланцы его императорского величества. Едем в Агмонд за её величеством императрицей Адельгейдой.

Те переглянулись, и один из них пояснил:

– Сожалею, ваше высокопреосвященство, но она не далее как сегодня утром отбыла из замка. И теперь уже далеко отсюда, за пределами Штирии.

Герман, негодуя, воскликнул:

– Лжёшь, мерзавец! Я тебе не верю!

Всадник из Агмонда тоже разъярился:

– Как вы смеете оскорблять меня, сударь? Я не посмотрю, что вы священнослужитель и доверенное лицо императора, и отделаю вас, как нашкодившего мальчишку!

Порученец Генриха выхватил меч из ножен:

– Ах ты тварь паскудная и навозная жижа! За такие слова отвечают жизнью!

И разгневанные мужчины сшиблись в поединке. Силы, разумеется, были неравны: четверо приезжих против троих штирийцев. Но сторонники архиепископа, утомлённые долгой скачкой, не смогли воспользоваться численным преимуществом, и к тому же местные действовали решительней, по-мужицки нахрапистей: не обученные тонкостям фехтования, просто шли напролом, подавляли силой. Вскоре на земле, обливаясь кровью, оказались двое приезжих и один охранник из Агмонда. Стали биться двое на двое. В результате обе стороны потеряли ещё по одному человеку, и остались только главные зачинщики заварухи. Нападали друг на друга, как бойцовые петухи. Искры сыпались от ударов меча о меч, из груди обоих вырывались короткие стоны: «ух!», «эх!» – и ругательства. Неожиданно Герман, изловчившись, полоснул клинком по открывшейся шее стражника. У того из раны хлынула чёрная кровь, он забулькал и упал лицом в гриву лошади.

Архиепископ снял перчатку и утёр пот с лица... В те далёкие времена клирики католической церкви не всегда отличались святостью: одеваясь в гражданское платье, принимали участие в походах, как обычные воины, выполняли мирские поручения самодержцев, не давали обета безбрачия. Папы Римские только-только начинали выступать против этого и нередко встречали мощное сопротивление... Впрочем, разговор на подобные темы нам ещё только предстоит, а пока вернёмся на тенистую лесную дорогу, что вела к Агмонду.

Спешившись, Герман осмотрел тела своих спутников – те не подавали признаков жизни. Он, вздохнув, оттащил их к обочине – с мыслью на обратном пути, помолясь, предать убиенных земле. Трёх противников тоже не оставил лежать на проезжей части – откатил на другую обочину, с отвращением пиная каблуком сапога. Наконец запрыгнул в седло и помчался к замку.

Королева Юдита встретила его настороженно. Медленно прочла верительную грамоту, отложила в сторону и спросила:

– Неужели брат действительно простил Адельгейду?

– Он считает, что Папа – самозванец, признает лишь Климента Третьего и к церковному собору в Пьяченце относится иронично. Стало быть, развод не действителен и они по-прежнему муж и жена.

– Адельгейда, по-моему, так не думает. Прочитав письмо Генриха, испугалась, что её хотят заманить в ловушку, и к нему не поехала.

– Что ж, напрасно. Генрих искренне желает с ней соединиться. Я надеюсь в этом оказать им содействие. Вы, конечно, тоже?

Новая хозяйка Агмонда с напускной горячностью согласилась:

– Нет сомнений, сударь.

– А куда направились их императорское величество?

– Собирались домой, на Русь.

– Через Венгрию или через Польшу?

– Разумеется, через Венгрию – так короче. И к тому же нынешний король Венгрии Калман – сосунок, мерзавец! – снюхался с великим князем Киевским, создаёт с ним союз, чтобы окончательно избавиться от немецкого протектората. Мой покойный супруг – ясно, что с моей помощью! – проводил иную политику и дружил с Германией. А тупые венгерские бояре взяли и свергли его.

Кёльнский архиепископ слушал её в пол-уха, думал о своём. И прервал почти что на полуслове:

– Значит, через Венгрию... Надо поторопиться, дабы не упустить. – Встал из-за стола и раскланялся.

– Да куда же вы, ваше высокопреосвященство? – удивилась Юдита. – Даже не отобедали!

– Я могу три дня ничего не есть и не пить.

– Ах, зачем без необходимости предаваться аскезе? Адельгейда далеко не уедет – у её прислужницы маленький ребёнок, и они катят не спеша. Ничего не случится, если вы останетесь до утра... – Королева отвела глаза в сторону, но румянец на её упругих щеках разгорелся ещё сильнее.

Герман улыбнулся:

– Может, вы и правы... Я на резвом скакуне догоню их повозку быстро. Отдохну уж, а завтра, с первыми лучами, брошусь догонять.

– Вот и замечательно. Я сейчас распоряжусь насчёт ванны и обеденного стола. Чувствуйте себя в Агмонде как дома.

– Ваша светлость необычайно добры ко мне...

Оба скоротали вечер и ночь ко взаимному удовольствию.