Текст книги "Евпраксия"

Автор книги: Михаил Казовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

– В церковь, в церковь! До возможного нападения императора мы должны успеть обвенчаться. Пусть тогда попробуют увезти жену от живого мужа!

Минуло всего минут двадцать, как жених и невеста уже опускались на колени перед алтарём храма. А епископ Хильдесгеймский говорил на латыни:

– Ego conjungo vos in matrimonium in nomine Patris, et Filii, et Spiriti Sancti[17]17
  Ego conjungo vos in matrimonium in nomine Patris, et Filii, et Spiriti Sancti. – Я соединяю вас в супружестве во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! (лат.)


[Закрыть].

Заиграл орган. Евпраксия-Адельгейда глубоко вздохнула и прикрыла глаза: все её мучения теперь позади, – раз она сделалась маркграфиней, то король больше не посмеет посягать на неё!..

Бедная не знала, что её невзгоды только начинались.

Двадцать два года спустя,
Германия, 1107 год, осень

Молодой король Генрих V поджидал их в замке Заксенхаузена – левобережной части Франкфурта-на-Майне. Вышел, как отец, одетый в чёрный бархат, с поясом и кулоном из серебра. Был немного ниже родителя и пошире в кости, не такой стройный, но гораздо больше походил на него, чем покойный Конрад (старший брат умер от сердечного приступа во Флоренции в 1101 году). Евпраксия узнала: тот же профиль и нос с горбинкой, та же бледность лица и круги под глазами, те же тёмные волосы до плеч.

Двадцатишестилетний самодержец посмотрел на бывшую мачеху и, кивнув приветственно, глухо произнёс:

– Я благодарю вас, сударыня, за сердечный отклик на мою просьбу. Вы приехали очень кстати. Дело надо уладить мирно. Я, конечно же, могу вторгнуться в Шпейер со своей гвардией и заставить епископа Эйнхарда упокоить отца. Но потом, как уйдём, тело снова вынут из склепа, мне назло... Только ваше слово может оказаться решающим.

– Постараюсь оправдать ваши упования... Но скажите, ваше величество, отчего епископ действует вам назло? Вы же были единомышленниками, он способствовал отречению Генриха Четвёртого...

Молодой монарх криво улыбнулся:

– Я не оправдал надежд оппозиции. Эти негодяи считали, что со мной будет легче, нежели с отцом. Что не стану воевать с Папой и пойду на поводу у саксонцев. Чёрта с два! Существуют принципы, от которых ни один порядочный человек не откажется. Я объединю под моим началом всю империю и оставлю за собой право назначать епископов. Генриху Четвёртому мало удалось сделать в силу его дикого характера и николаитства. Но, по сути, он действовал в нужном направлении, и моя задача – завершить начатое им.

Киевлянка спросила:

– Но захочет ли Эйнхард со мной разговаривать?

– Я надеюсь, захочет. Он сторонник Папы, а покойный Урбан Второй вас поддерживал. И потом, как откажешь вдове поклониться праху умершего мужа? Это было бы вовсе не по-христиански. – Помолчав, самодержец добавил: – И к тому же Удальрих фон Эйхштед вам всегда поможет.

Ксюша удивилась:

– Жив курилка?

– Здоровее нашего. Но ударился в религию и ведёт аскетический образ жизни. В Шпейере советую приютиться у него в доме – он живёт один и по старой памяти очень хорошо к нам относится. А как старый служака никогда не изменит своим друзьям.

– Очень хорошо. И ещё об одном хотелось бы узнать... То есть об одной... О моей подруге. Много лет назад я приехала в Германию вместе с Фёклой, Фёклой-Мальгой, ставшей в католичестве Агнессой. Обе мы вышли замуж за маркграфов фон Штаде – я за старшего, а она за младшего. Вы не слышали ничего о её супруге Людигеро-Удо и о ней самой?

Генрих ответил:

– Слышал самую малость. Людигеро отправился в Крестовый поход и пропал где-то в Палестине. А графиня вдовствует и растит детей. Старший сын – кажется, его зовут Ханс-Хеннинг – был произведён в рыцари и уже сражался против меня, но остался жив.

– Как бежит время! Старший сын уже рыцарь!.. Впрочем, если б Леопольд, ваш покойный брат, был бы жив, то ему исполнилось бы семнадцать...

Пасынок и мачеха тяжело вздохнули. Женщина сказала:

– Что ж, тогда пойдём. Дело прежде всего.

Оба поднялись. Русская продолжила:

– Рада, что увиделась с вами. Рада, что Германия обрела твёрдого правителя. У меня с Генрихом Четвёртым были сложные отношения. Мы любили друг друга и ненавидели тоже. Но моя любовь к нему пересиливала ненависть. Именно поэтому я и приехала.

Венценосец кивнул:

– Да поможет вам Небо, ваша светлость. Я молюсь за вас.

– Пусть и вы с помощью Всевышнего обретёте то, для чего живете.

Собеседники раскланялись и расстались.

На пути к пристани Герман произнёс:

– Он достигнет большего, чем его отец. Генриху Четвёртому не хватало выдержки и дипломатичности. Он хотел всего и сейчас. А для короля, для политика это самая негодная из возможных черт.

– Да, чуть больше терпения, выдержки и дипломатичности, – повторила Ксюша. – И тогда всё могло бы получиться иначе...

Наклонившись, архиепископ быстро поцеловал её руку:

– Не грустите, фрау Адельгейда...

– Я сестра Варвара, – уточнила она.

– Не грустите, сестра Варвара. Потому что история не знает сослагательного наклонения. Генрих Четвёртый не мог быть иным, чем был, в силу объективных причин.

– Субъективных тоже.

– Субъективных тоже. Соответственно, и вы не могли быть иной. Соответственно, ваше счастье с ним не могло длиться долго. Даже при самой пылкой любви.

Евпраксия не возражала:

– Да, вы правы, наверное... Я ведь просто так – помечтала... А скажите, ваше высокопреподобие: восемь лет назад, в Штирии и Венгрии, уговаривая меня вернуться к его величеству, вы действительно думали, что семейное наше счастье – не химера? Он стремился к этому?

Герман погрузился в раздумья, долго шёл в молчании. А потом ответил:

– Да и нет. Безусловно, во главу угла ставилась победа над Матильдой Тосканской. Вы своим возвращением к императору аннулировали бы решения собора в Пьяченце. Дали б козыри в руки мужа... Но, конечно, Генрихом двигало и другое. Он ведь вас безумно любил.

Иногда называл богиней. Иногда – проклятием. Ненависть перемешивалась с любовью...

– Господи, как тяжко! – прошептала она. – Не могли быть вместе, но и не могли быть врозь... Господи, за что?.. – И заплакала тихо.

Он пожал ей кисть:

– Будет, будет, не надо слёз. Я вас умоляю. Вы, когда плачете, разрываете моё сердце. Потому что я не знаю, как себя вести.

– Извините, патер... Это непроизвольно вышло. – Вытерла рукой щёки. – Так, минутная слабость. Постараюсь быть мужественной.

– Постарайтесь, пожалуйста. Потому что впереди – главная цель нашего визита. Чтоб её достичь, нам придётся потратить много сил и нервов.

– Да поможет нам Бог.

Судно под парусом было уже наготове. Выехав из Франкфурта, плыли по Майну на запад, а затем свернули на юг, чтоб уже по Рейну на вторые сутки добраться до Шпейера. Несмотря на осень, дни стояли прекрасные, солнечные, тихие. Жёлтые гористые берега Пфальца ласково шуршали опадавшими листьями. В небе то и дело проплывали косяки птиц, улетавших в жаркие страны.

– Вот бы тоже взять и взмыть! – провожая их взглядом, улыбнулась Ксюша. – Снова обрести крылья.

Герман ответил:

– Всякое случается в жизни.

– Только не со мной. Крылья мои подрезаны.

– Ах, не зарекайтесь, сударыня. Разве месяц тому назад вы могли представить, что окажетесь посреди Германии, в лодке на Рейне, на пути к склепу Генриха Четвёртого?

– Совершенно не могла! – помотала головой Евпраксия.

– Ну, вот видите. Жизнь готовит нам массу неожиданностей. Надо быть готовыми ко всему.

Двадцать один год до этого,
Германия, 1086 год, осень

Замок Гарцбург был любимым пристанищем Генриха IV в Южной Саксонии. Он принадлежал королевской династии издавна, и в его капелле много лет покоились кости августейших особ. В ходе войны с саксонцами самодержец вынужденно сдавал Гарцбург неприятелю, и толпа вооружённых крестьян из соседних деревень ворвалась в замок, перебила и разрушила всё, что можно, в том числе и фамильный склеп, разбросав останки покойных около конюшен и кузни. Генрих был вне себя. Он тогда собрал немалое войско, заключил союзы с Богемией, Лотарингией и напал на саксонцев. Битва была жестокая. Государь потерял пять тысяч убитыми, а его противники – восемь тысяч. Жажда мести за поруганные могилы оказалась сильнее: догоняя обращённого в бегство врага, люди короля превратили в выжженную пустыню сотни деревень, виноградников и пашен. Гарцбург, Люренбург и другие замки, выстроенные монархом в Саксонии, были возвращены.

Гарцбург восстановили быстро. Возведённый на одной из высоких гор Гарца, он являл собой неприступную крепость: серые могучие стены, сложенные из грубо отёсанных камней, узкие бойницы, башня с флагом королевского рода. В ней – беркфрите – и была помещена Фёкла-Мальга. Из окна её комнаты открывался чудесный вид на окрестные горы – сплошь поросшие зеленью и хвойными деревьями. А когда поднималось солнце, небо голубело, воздух освежал, то душа наполнялась радостными, светлыми чувствами и надеждами на спасение. Но когда на вершину Броккена к вечеру наползали чёрные грозовые тучи, била молния, начинался ливень, а земная твердь содрогалась от обвального грома, будто в самом деле собирались ведьмы на шабаш в Вальпургиеву ночь, настроение становилось скверным и казалось, что уже не вырваться на свободу. Про несчастную русскую боярышню вроде бы забыли. Минул год после её обмана и пленения, а от Генриха не было вестей и приказов. Тем не менее Фёкла продолжала вести себя храбро, плакала немного (да и то украдкой), ела всё, что ни подадут, коротала время за шитьём или же за книгами. Ей прислуживала горничная Марта – толстая глупая девица, от которой пахло свежекипячёным молоком и сдобным тестом.

– Где же император? – спрашивала пленная. – Нет ли слухов о моей участи?

– Ничего не знаю, ваше благородие, – отвечала немка. – Говорили, будто их величество поскакали в Магдебург, а когда вернутся, никому не известно.

Так окончилось лето 1086 года, наступила осень с грустными дождями, сыростью и холодом, в комнате Мальги каждый день разводили огонь в камине, и она грелась, завернувшись в плотное шерстяное одеяло, и вздыхала, глядя на пылающие поленья. Только в ноябре вдруг возникло оживление в замке, слуги зашевелились, заскакали по лестницам, от поварни повалил смачный дух готовящегося мяса на вертеле, по булыжникам внутреннего дворика застучали копыта, и пришедшая Марта подтвердила догадку пленницы:

– Прибыли их величество. И в весьма, весьма хорошем настроении, между прочим. Это не к добру.

– Почему? – удивилась Фёкла.

– Мы давно заметили: если они хохочут да балагурят, жди беды – или кого-то вздёрнут, или кому-то накостыляют.

– Ой, какие ужасы ты рассказываешь!

– Да какие ж ужасы, ваше благородие, если это правда? Мы здесь всякого уже насмотрелись. А про «Пиршество Идиотов» я и не говорю!

– Что такое «Пиршество Идиотов»?

– Лучше вам не знать.

– Нет, скажи, скажи.

– Ну, скажу, пожалуй. Это ритуал такой – посвящение в Братство.

– Что ещё за Братство?

– Николаитов. Знаете про них?

– Слышала немного. Вроде бы они все еретики.

– Знамо дело, еретики. И христопродавцы. Потому что на службе у нечистого. Правят «чёрные мессы» и устраивают Содом и Гоморру.

– То есть как?

– Свальный грех.

– Что такое «свальный»?

– Фуй, да вы как будто с луны свалились! Свальный – это в свалку, все друг с дружкой... спят.

– Просто спят? В чём же грех тогда?

– Да не просто спят, а... ночуют... Как сказать, не знаю. В общем-то, живут... как супруги... Кто с кем ни попадя. Мужики и бабы. Мужики с бабами. Мужики с мужиками. Бабы с бабами...

У Мальги отвалилась челюсть и заколотилось бешено сердце:

– Да не может быть! Ты меня обманываешь.

– Правду говорю. Наших много там перебывало.

– Ну а ты?

– Бог миловал.

– Ну а если император прикажет?

– Лучше наложу на себя руки. Ни за что! У меня семья хоть и бедная, но порядочная. И богобоязненная. С сатаной дела не имеем. Лучше смерть, чем позор.

– Ой, а вдруг император мне прикажет участвовать в этом «Пиршестве Идиотов»? – испугалась русская. – Как себя вести?

– Это дело ваше. Но прикажут наверняка.

– Не дразни меня.

– А чего ж дразниться-то, ваше благородие? Девушка вы видная, всё при вас, неужели же их величество не потянет на сладенькое? Да как пить дать потянет. Вот увидите, что не вру.

– Я в отчаянии, Марта. Лучше вправду смерть.

– Ас другой-то стороны – на каких условиях? Если денег даст, в шёлк и бархат оденет да ещё выдаст за какого-нибудь благородного дворянина, почему бы нет?

– Ты с ума сошла! А позор? А слухи?

– Да, позор – конечно. Но с другой-то стороны – если денег много, можно и позор пережить.

– Дура, замолчи! Прочь пошла отсюда! Жирная свинья. Я не продаюсь – ни за что, никогда, сколько б денег ни посулили.

– Это дело ваше. Но уж если всё равно обесчестят, то за деньги-то лучше, нежели бесплатно...

Генрих посетил пленную боярышню на другие сутки. Фёкла видела германского императора во второй раз в жизни, и её опять поразила бледность лица монарха, резче проявлявшаяся в сочетании с абсолютно чёрными длинными волосами; а глаза сверкали нездоровым, лихорадочным блеском. Венценосец сел, живо улыбнулся, сделал жест рукой, приглашая собеседницу тоже сесть. И спросил негромко:

– Хорошо ли за вами ходят, есть ли жалобы?

– Жалоб нет. Просто взаперти плохо.

Он пожал плечами:

– Я не спорю! Ясно, нелегко. Но не вы ли добровольно пошли на муки, чтобы выручить свою госпожу? А за каждый такой поступок надо держать ответ... – Государь посмотрел в камин, где поленья потрескивали и щёлкали в пламени. – Тем не менее я готов забыть... причинённую мне досаду... если вы дадите согласие сделать то, что я пожелаю.

Думая о «Пиршестве Идиотов», Фёкла похолодела. И едва пошевелила губами:

– Что вы пожелаете, ваше величество?

Самодержец вытянул к огню ноги и ответил просто:

– Сделайтесь маркграфиней фон Штаде.

Русская едва не лишилась чувств.

– Я? Фон Штаде?! – И она затряслась от ужаса. – Неужели Опраксушки моей нет в живых?

– Да Господь с вами, отчего вы решили? – поразился монарх. – Евпраксия, а точнее, теперь Адельгейда, в полном здравии и живёт в согласии со своим супругом, Генрихом Длинным. Но подрос его младший брат – Людигеро-Удо. Если вы не станете возражать против свадьбы с ним, то не только поучите от меня свободу, но и сделаетесь полноправной хозяйкой всей – я подчёркиваю: всей! – Нордмарки.

Фёкла машинально провела ладонью по лбу, словно проверяя, нет ли у неё жара, и растерянно посмотрела на императора:

– Как сие возможно?

– Пусть формальности вас не беспокоят. Главное – согласие. Независимость и богатство, многочисленные владения и блестящее положение в обществе – вот цена вашему ответу «да».

– А Опракса? Я хотела сказать – Адельгейда? Где она окажется в этом случае?

Генрих с удовольствием произнёс:

– О, Адель!.. Адельгейда не пропадёт. Уж поверьте мне как главе Священной Римской империи! Я её возвеличу так, как не снилось ни одной киевлянке!

Девушка по-прежнему сомневалась. Видя это, государь раскрыл карты полностью. Он воскликнул с чувством:

– Или, может, вы не хотите, чтобы ваша подруга стала императрицей?

У Мальги задрожали пальцы, и она их спрятала под накидку. Отдышавшись, спросила:

– Как – императрицей?.. А её величество Берта?

Венценосец поморщился:

– Я с ней развожусь. Если Берта вообще дотянет до развода. При её-то тучности...

– Право, я не знаю, ваше величество. Это неожиданно...

– Быстро отвечайте: да или нет?

Русская молчала, понурившись. Самодержец поднялся, бросил на ходу:

– Хорошо, подумайте. Я даю вам время до завтра. – И направился к двери.

– Я согласна, – раздалось у него за спиной.

Повернув голову, император с усмешкой посмотрел на боярышню:

– Вы согласны?

– Да.

– Что ж, отлично. Поздравляю с правильным выбором. Нынче же напишу письмо Генриху фон Штаде с предложением женить его младшего брата. Я уверен: он не сможет отказать императору! – И, расплывшись в улыбке, государь вышел.

А Мальга, упав на колени, заломила руки и прошептала:

– О, Святая Мария! Вразуми меня! Помоги не наделать глупостей!

Там же, 1086 год, зима

Миссию возглавил сам епископ Бамбергский – Рупрехт. Вместе с ним в Штаде прискакали шестеро рыцарей из ближайшего окружения кесаря. Вся семёрка сразу была принята маркграфом у него во дворце.

Порученец монарха передал хозяину замка скрученный в рулончик пергамент и почтительно склонил голову. Молодой человек ответил церемонным поклоном. Предложил гостям сесть, развернул послание и предался чтению.

Зала была просторна, потолки высокие, с тёмными, незакамуфлированными балками. По стенам, наряду с коврами, размещалось рыцарское оружие – сабли и мечи, булавы с ребристыми гранями и топорики, круглые щиты и фрагменты лат. Над огромным разожжённым камином были приколочены головы животных – чучела трофеев графской охоты. А внизу, у огня, грелись три крупные борзые собаки и внимательно наблюдали за незнакомцами.

Отложив пергамент, повелитель Нордмарки сухо произнёс:

– Я, конечно, ценю весьма, что его величество так печётся о моём младшем брате. И подруге моей жены... Но осмелюсь задать вопрос: для чего Генриху Четвёртому нужен этот брак? Да ещё столь поспешный? Людигеро-Удо только-только исполнилось семнадцать, он ещё не был посвящён в рыцари...

На лице епископа, несколько одутловатом и дряблом, с толстыми щеками, появилось некое умильное выражение, отдалённо напоминающее улыбку:

– Сын мой, не сомневайтесь: в устремлениях императора нет и не может быть ничего корыстного. Более того, он весьма сожалеет, что не так давно, год назад, под влиянием минутного искушения чуть не помешал свадьбе вашей светлости. И устройством счастья Людигеро-Удо хочет хоть частично загладить свою вину. Доказательство тому – знатное приданое, щедро выделенное для русской фрейлин.

Доводы священника не подействовали на графа. Продолжая докапываться до истины, он спросил с не меньшим упорством:

– Отчего бы тогда его величеству просто не отпустить несчастную девушку? Мы могли бы выдать её за брата и сами, без вмешательства государя.

Рупрехт иронично ответил:

– Ваша светлость слегка лукавит... Без вмешательства государя вы не стали бы женить Людигеро-Удо на такой бесприданнице, хоть и знатного рода. Разве нет? И потом, вы же знаете характер нашего любимого властелина: если он ненавидит, то оголтело, если же раскаивается, то готов идти босиком в Каноссу...

Генрих Длинный живо согласился:

– Да, я знаю характер нашего любимого властелина... И поэтому должен поразмыслить как следует. Дам ответ завтра утром. А сейчас отдыхайте, господа, пейте, ешьте – всё, что пожелаете. Мы гостям всегда рады.

Евпраксия, узнав от мужа о намерениях самодержца, сразу испугалась:

– Он затеял что-то недоброе. Надо проявить осторожность и прозорливость, а иначе мы окажемся в западне.

– Да, но что он хочет? Не могу понять... – И хозяин замка опустился в деревянное кресло, на расшитую шёлковую подушку, подперев голову рукой.

Рыжая растительность покрывала его веснушчатые щёки. Светлые, чуть заметные брови были собраны в невесёлую складку на переносице. Граф уже не выглядел желторотым птенчиком и в свои двадцать с небольшим мог вполне сойти за зрелого мужчину.

Благотворно брак подействовал и на Ксюшу: при её прежней детскости, появилась женственность манер и движений, мягкость, обтекаемость форм, милое кокетство во взоре. Но во время разговора об императоре на лице Опраксы читалось крайнее волнение:

– Ас другой стороны, как не броситься на выручку горемыке Малые? Вызволить из плена?

Муж ответил:

– Ты ещё не знаешь о престранном условии, выдвинутом его величеством.

– О каком? – напряглась она.

– Людигеро-Удо должен сам приехать в Гарцбург. Обвенчаться в капелле замка и уехать с Фёклой сюда... Может, в этом и кроется капкан? Я боюсь отпускать брата одного.

– В самом деле странно. У меня объяснений нет, но я чувствую: что-то здесь не так. Кесарь сплёл коварные сети, притаившись в засаде, как паук.

– Сети на кого? На меня? Или Людигеро?

– Или на меня? – с некоторой задумчивостью высказалась женщина.

– Ну уж нет! – помотал головой Длинный. – Ты здесь ни при чём. Ты пропала для него навсегда, выйдя за меня.

– Ох, не зарекайся.

– Правда, правда. Он тебя не достанет при всём желании. А пойдёт войной – и столкнётся со всей Нордмаркой. И Саксонией! Будет сам не рад.

– Что ж, возможно... – Адельгейда вздохнула. – Предлагаю вот что. Задержи Бамбергского епископа в Штаде. И в ответной грамоте Генриху Четвёртому укажи прямо: если тот обидит маленького графа, Рупрехт понесёт суровую кару. Вплоть до отсечения головы!

У супруга заблестели глаза.

– Это здравая мысль. У тебя мужской ум, Адель! Я тобой восхищаюсь – с каждым днём всё больше. – Он поднялся с кресла, подошёл к жене и поцеловал с нежностью. – Ты моя хорошая, славная, чудесная... Я безмерно счастлив быть с тобою бок о бок, строить наше гнёздышко!

– Да, я тоже. Милый, обещай: что бы ни случилось, ты не выдашь меня императору! – И она посмотрела на него снизу вверх, словно на спасителя.

Генрих удивился:

– Господи, о чём ты?

– Ох, не знаю, право. Что-то гложет сердце. Тайное предчувствие.

– Хватит, хватит бояться. Я – вассал короля, но на брачные узы подчинение моё не распространяется. И давно миновали времена с правом первой ночи и других нелепиц. Можешь быть спокойна.

– Я молюсь о том, дабы всё недоброе, что задумал кесарь, не осуществилось!..

В тот же вечер у маркграфа состоялась беседа с младшим братом. Тоже рыжий и конопатый, но не столь худой и гораздо более приземистый, тот стоял набычившись и смотрел исподлобья, словно загнанный в угол зверь: вроде ещё немного – и зарычит. Людигеро-Удо не любил в жизни трёх вещей: службы в церкви, женщин и родного старшего брата. В церкви он засыпал, так как выучить латынь был не в состоянии. К слабому полу относился с презрением и рассматривал как некое средство удовлетворения возникавших потребностей, ровней не считал и в своих представлениях ставил на одну доску с глупыми слугами и домашним скотом. Генриху же Длинному бесконечно завидовал: почему ему одному – слава и богатство, а для младшего брата – лишь крохи? Вот бы подстеречь его и зарезать! Только так, чтобы подозрение пало на другого. То-то было б счастье!

И теперь что же получается? Ненавистный Длинный предлагает ему венчаться с некой оборванкой из далёкой страны?! Как его язык только повернулся! Да убить за такое мало!

Но последние слова Генриха привлекли внимание юноши:

– ...и пока у меня с Адельгейдой нет детей, ты – единственный наследник Нордмарки. Если вдруг со мною что-нибудь случится, управление перейдёт к тебе...

«Если вдруг с тобою что-нибудь случится, – мысленно повторил фон Штаде-младший. – Да, действительно, было бы неплохо...» И продолжил вслух:

– Я женился бы, пожалуй, на русской бесприданнице – при одном условии. Ты в своём завещании должен указать: в случае твоей смерти, если у тебя не будет детей, Адельгейде не отойдёт ни единой пяди нашей земли. Деньги ей заплатим – и пускай уезжает на свою поганую Русь.

– Ты уж больно крут и горяч, братишка.

– Да, так что с того? Если речь заходит о целостности Нордмарки, сохранённой для нас поколениями предков, все телячьи нежности следует отбросить.

– Хорошо, будь по-твоему. Я внесу этот пункт в своё завещание. Завтра же заверю его у нотариуса.

Рупрехт молча выслушал заявление старшего маркграфа о принципиальном согласии на свадьбу Удо и о временном заключении епископа под стражу. А в конце сказал:

– Остаюсь в заложниках без малейшего трепета. Ибо знаю: с Людигеро ничего не случится.

– Коли так, то и с вашим преосвященством тоже.

Шесть гвардейцев императора вместе с семью пажами Генриха фон Штаде и с самим Людигеро-Удо отбыли на юг. В Гарцбурге монарх встретил их радушно, закатил грандиозный пир, демонстрируя при этом дружеские чувства, и присутствовал лично при повторном знакомстве жениха и невесты: первое, три года назад, по прибытии свадебного поезда Евпраксии из Киева, было мимолётно и почти не запомнилось. «Он довольно неотёсан и грубоват, – оценила Фёкла. – Но сложен неплохо и физически развит. Вон какие толстые пальцы – кочергу завяжет узлом. Что ещё желать? Моего ума хватит на обоих». Да и молодой человек констатировал с удивлением: «А она милашка! Не чета Адельгейде. Та – как чашка из китайского фарфора, тонкая и хрупкая, зазевался – и разобьёшь. А у этой есть на что посмотреть... и за что подержаться!.. Хм, определённо, русская сучка неплоха. А корявое имя Фёкла поменяем на более удобоваримое». Император благословил их брак.

Церемония прошла перед Рождеством и была очень пышной. Музыканты играли праздничные мелодии, разодетые молодые шли из церкви с улыбкой, принимая поздравления именитых гостей. По старинному обычаю, у ворот дворца все должны были выпить по бокалу вина, а молодожёны – в последнюю очередь, вслед за чем невеста разбивала бокал, перебросив его через голову. Удальрих фон Эйхштед, исполнявший роль одного из шаферов, снял с Людигеро-Удо бархатную шапочку и надел на Агнессу (так теперь именовалась Мальга). А она подставила свою ногу, чтобы юный муж на неё символически наступил. После этого началось застолье, с песнями и плясками. Приглашённые остались довольны.

День спустя самодержец пригласил новобрачного в царские покои. Угостил вином и спросил, скоро ли фон Штаде собирается восвояси.

– В понедельник, ваше величество, – отозвался Удо.

– Я вам выделю два десятка охранников, самых закалённых и смелых. Пусть потом составят эскорт Рупрехту Бамбергскому... – Помолчав, государь приступил к основному: – Вот что, Людигеро... До меня доходили слухи, что у вас бывают размолвки с братом?

Парень покраснел:

– Иногда... повздорим... всякое случается...

– Вы его не любите? – пристально взглянул на него монарх.

– Я? – запнулся тот. – Я ему подчиняюсь... как велит закон... Генрих Длинный – старший, он глава Нордмарки, стало быть, и нашего клана... сюзерен...

– ...но считаете себя обделённым? Ведь у вас только пара замков – отдалённых и незначительных.

Младший брат фон Штаде, ёрзая на стуле, не решался поднять глаза. Думал: «Что он хочет? Для чего затеял этот разговор? Почему пытается выпытать подноготную наших отношений? »

Развязав кожаный мешочек, венценосец извлёк небольшой флакон с плотно притёртой блестящей пробкой и поставил его перед собеседником.

– Это что? – недоверчиво спросил недавний жених.

Император взмахнул рукой:

– Так, одна безделица... Если вам покажется, что пришла пора самому управлять Нордмаркой... Не бежать же к аптекарю за снадобьем! Сплетен потом не оберёшься...

Округлив глаза, Людигеро-Удо пробормотал:

– Вы... мне предлагаете... отравить Генриха?!

Кесарь сдвинул брови:

– Забываетесь, ваша светлость! Я – помазанник Божий, а не злоумышленник. Вы вольны трактовать мои слова как угодно, но прямых указаний нет и быть не может. Император – вне подозрений! Поняли, надеюсь?

Юноша кивнул.

– Вот и ладно. – Самодержец вновь спрятал склянку в мешочек, затянул тесьму. – Тяжесть невелика. Места займёт немного. А быть может, и осчастливит – вас... и многих... – Сделав паузу, он продолжил: – Я прошу об одном: соблюдайте все меры предосторожности. Никому ни слова. Чтобы самому не навлечь на себя несчастья. Было бы прискорбно приговаривать вас к повешению за убийство родного брата. Очень тяжело!..

– Обещаю, ваше величество.

И когда молодой человек ушёл, прихватив с собой заветный мешочек, государь с улыбкой сформулировал для себя: «Этот – головорез. Мать родную продаст, а не то что брата. Дело сделано, семя брошено в благодатную почву. Надо только ждать. Думаю, недолго».