Текст книги "Евпраксия"

Автор книги: Михаил Казовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

Еле превозмогая слёзы, Евпраксия спросила:

– Вы намерены заточить меня до конца моих дней?

Генрих ответил:

– У меня желание только одно: бросить вас в Италии и уехать в Германию, чтобы никогда больше не встречаться.

Слёзы победили, хлынули из глаз. Подавляя спазмы, шедшие из горла, Евпраксия произнесла звонко:

– Так убейте сразу! Для чего тянуть?

Он захохотал:

– Лёгкой смерти себе хотите? Вот уж не надейтесь. Заживо сгниёте в этих стенах. – Государь направился к выходу, но, оборотившись в дверях, бросил иронично: – И не смейте бежать. Не получится. От себя самой не сбежите. Тень моя и моё проклятие будут вас преследовать вечно. На земле и на небе. До последнего вздоха!

Дверь захлопнулась.

Ксюша села на ковёр и, лишившись чувств, без движения пролежала несколько часов.

Подняла её Паулина, усадила в кресло и, склонившись к уху, начала говорить – жарко, торопливо:

– Ваше величество, ваше величество, не страдайте так. Скоро всё устроится. В ночь на Рождество мы уйдём отсюда.

– Что? О чём ты? – безучастно пролепетала та.

– В праздники охрана не такая суровая... У меня ключи... от подземного хода... а на берегу нас подхватят на лодке люди Вельфа...

Адельгейда очнулась и уставилась на служанку в ужасе:

– Значит, это ты, а не Берсвордт?

– Ну! А то!

– Как же ты смогла? Господи Иисусе! Как хватило смелости?

– Да какая смелость, ваше величество! До сих пор поджилки трясутся. Но спасаться-то как-то надо. Значит, побежим?

– Да, возможно, только не теперь. Надо подождать. Вот уедут император и Папа... соберёмся с силами...

– Нет, нельзя откладывать. Люди Вельфа ждут. И рискуют не меньше нашего.

– Да, рискуют... Что же делать? Нет, не побежим. Я боюсь.

– Надо, надо взять себя в руки.

– И потом, простуда только что была. Сил не хватит.

– Вас в Каноссе вылечат.

– Паулина, как же ты смогла с ними познакомиться?

– После расскажу, не теперь. Надо приготовиться. Эта ночь решит наши жизни.

– Эта ночь! Боже мой, как страшно!

– Вы хотите остаться?

– Нет. Пожалуй, нет. Он сказал, что я ему отвратительна. Представляешь? Я, любившая его до самозабвения!.. – Государыня всхлипнула. – И ведь он когда-то любил меня... Как мы были счастливы!.. Паулина, хорошая, славная, скажи, неужели же это всё ушло, навсегда исчезло? Никакой надежды? – Слёзы снова брызнули из глаз Евпраксии, и она уткнулась лицом в платье горничной.

– Тихо, тихо, не плачьте, ваше величество, – провела тяжёлой крестьянской ладонью по её плечу немка. – Наша бабья доля такая. Что они вообще понимают в чувствах? Кобели проклятые. Растревожат душу, раззадорят тело – и драпанут. Мы же – мучайся, страдай...

Русская мотнула отрицательно головой:

– Нет, не побегу. Если убегу, он возненавидит меня окончательно.

– А сейчас – что, наполовину? Вы такая наивная, право.

– Он сказал страшные слова: от себя не сбежишь. Тень его и его проклятие будут меня преследовать вечно.

– Ерунда. С глаз долой – из сердца вон. А в Каноссе будем под надёжной защитой.

– Нас поймают и повесят на башне.

– Наплевать. Лучше умереть сразу, чем себя похоронить заживо в этой крепости.

– Здесь, в Вероне, могила Лёвушки. Как её оставить?

– Вы хотите присоединить к ней свою?

Адельгейда нахмурилась:

– У тебя на всё готовый ответ! Больно шустрая!.. Я должна подумать.

– Думать некогда, ваше величество. Через десять часов – Рождество.

– Хорошо, я беру час на размышления. Загляну в капеллу, помолюсь, может – исповедуюсь...

– Чтобы падре доложил о побеге императору?

– Нет, ну, вряд ли святой отец будет нарушать тайну исповеди...

– Он? Как нечего делать!

– Ты меня смущаешь... Я теряюсь в мыслях...

– Слушайтесь меня, и всё будет хорошо! – Паулина подумала: «Господи, помилуй! Что это нашло на меня? Управляю императрицей... Может быть, действительно – затаиться, всё оставить как есть, удовлетворившись задатком? – И сама ответила: – Нет, ещё чего! Провести всю оставшуюся жизнь, отдаваясь Хауфлеру в винном подвале? Никогда. Я достойна лучшего. Да и госпоже помогу вырваться отсюда».

Там же, тогда же

После всенощной, долгой и достаточно скромной по сравнению с православной церковью, в зале для пиров на первом этаже началось рождественское застолье, от которого Адельгейда уклонилась – под предлогом плохого самочувствия. «Антипапа» попытался её задержать, уверяя, что она развеется, Генрих же, напротив, отпустил жену, сдержанно кивнув. И она в сопровождении стражи поднялась к себе в спальню.

На ночь Евпраксию готовили Паулина и другая служанка – Нора. Первая расчёсывала государыне волосы, а вторая начала взбивать в золотой посудинке молодой творог и яичный желток, чтобы наложить получившуюся маску на щёки и лоб самодержицы. Тут-то Шпис и стукнула подругу кулаком по затылку. Нора охнула и послушно улеглась на ковёр. На немой вопрос госпожи немка ответила:

– Вы оденетесь в её платье. Мы заткнём ей рот, свяжем и уложим в вашу постель, чтобы было ясно: Нора не пособница. И её не накажут.

Так и сделали. Ксюша постаралась надвинуть чепец, взятый у горничной, ниже на глаза, ворот платья подняла на самые щёки, хоть немного замаскировав тем самым лицо. Вышли из спальни императрицы гуськом. А начальник стражи, здорово взбодрённый выпитым по поводу праздника вином, шлёпнул венценосную особу пониже спины и нетрезво гаркнул:

– Нора, Нора, впусти к себе вора!

Но её величество только фыркнула, ничего не сказав.

Очутившись в комнате Паулины, заперли засов и немного передохнули.

– Вот паскудник – напугал меня! – прыснула Евпраксия.

Паулина оскалилась:

– Знал бы этот болван, чьей священной задницы он коснулся!

И они обе покатились со смеху. Наконец служанка сказала:

– Надо двигаться. Следующий этап – самый трудный.

Девушка вспорола тюфяк и достала из дырки похищенные ключи. Прикрепила себе на пояс. А из-под кровати выудила моток длинной узкой материи – судя по всему, резала крахмальные простыни, у которых потом связывала концы.

– Что, в окошко? – догадалась Опракса и с опаской проговорила: – Ох, не дай Бог, сорвёмся!

– Ничего, осилим. Напрямую идти опаснее: караул торчит на каждом шагу.

– У меня голова уже кружится – от одной только мысли…

– Я полезу первой, снизу подстрахую ваше величество.

Обе накинули плащи-домино, – на дворе было очень зябко. Из раскрытой рамы сразу дунул холодный ветер и нанёс целый рой снежинок. Привязали импровизированную верёвку к деревянной стойке балдахина кровати, а саму кровать вплотную придвинули к подоконнику. Перебросили верёвку за карниз.

– Ну, пора. С Богом! – осенила себя крестом немка.

– Пресвятая Дева Мария, помоги нам! – поддержала её русская.

Высоко задрав плащ и юбки, Паулина перелезла через тюфяк и с немалой ловкостью начала спускаться вниз. Капюшон её исчез в темноте двора. Евпраксия встала коленями на нижнюю раму и зажала в ладонях влажное набухшее полотно. Стала перебирать руками и скользить подошвами по узлам. Ощущала материю, трущуюся по икрам и бёдрам. Ветер теребил её плащ, залетал под платье. Капюшон упал с головы, волосы мгновенно намокли. Тающий снег стекал по лицу, у одной из туфель развязался шнурок. Но княжна упрямо продолжала движение, чуточку пыхтя и сдувая воду с верхней губы. Вдруг почувствовала, что падает, – видимо, один из узлов не выдержал веса двух женщин. Сморщилась, зажмурилась, ойкнула – и свалилась прямо на голову Шпис. Но поскольку обе находились всего в полутора метрах от земли, шлёпнулись не больно.

Встали на ноги, посмотрели наверх и, увидев, на какой немалой высоте находится слабо освещённое свечкой окно Паулины, внутренне поёжились: если бы материя порвалась раньше, им бы не избежать синяков и ссадин.

Евпраксия нагнулась, чтобы завязать шнурок. Немка заторопила:

– Не задерживайтесь, ваше величество. Скоро смена караула. Нам нельзя нарваться на разводящих.

Пробежали, пригибаясь, до угла дворца, быстро огляделись. Часовые стояли возле входа, под козырьком, а патруль ходил от дверей дворца до ворот конюшни и обратно, греясь посередине у разложенного костра.

– Здесь нам не пройти, – обернувшись, буркнула горничная. – Надо через сад и вдоль стен капеллы. Пусть в обход, но зато будет понадёжнее.

Мимо сада они прошли без каких-либо осложнений, но едва не напоролись на капеллана – падре Федерико, сладостно мочившегося около ограды. Повертев бритой головой в круглой шапочке-пилеолусе, он спросил с испугом:

– Кто здесь, Пресвятая Мадонна?

Обе женщины затаили дыхание, вжавшись в каменную стену капеллы. Пастырь проворчал, стряхивая капли, а потом обсмыкивая сутану:

– Показалось, видно. Ну и ночка хмурая, сохрани Господь! Пить святое вино надо меньше. – И, негромко напевая себе под нос что-то явно светское, живо потрусил обратно в часовню.

Паулина и Ксюша облегчённо вздохнули. Убедившись, что рядом никого больше нет, побежали к стене донжона – башне в три этажа, старой, мрачной. Длинные крутые ступени вели к её входу. Наверху, на узкой площадке, вспыхивали искры другого костра – у очередного охранного патруля.

– Сбоку – дверь на чёрную лестницу, – объяснила Паулина. – Надо подобрать к ней ключи. Если подберём, будем на коне. Если нет, то пиши пропало.

Адельгейда, переплетя пальцы и прижав их к груди, начала беззвучно читать молитвы. Снег ложился на её капюшон.

Двигаясь вдоль холодной шершавой стены, наконец нашли искомую нишу. Немка отцепила связку от пояса, начала возиться, звякать железом о железо и ругаться вполголоса. Неожиданно замок скрипнул и отомкнулся. Изнутри пахнуло теплом и прелью.

– Есть! Готово! Проходите, ваше величество.

– Ничего не вижу... ни зги...

– Осторожнее, осторожнее, могут быть ступени...

Медленно пошли по узкому коридору. Вновь наткнулись на запертую дверь. Горничной пришлось подбирать ещё один ключ. Но и этот запор был преодолён, и они оказались в более широком коридоре, не таком тёмном: свет проникал из щели в четверть приоткрытой двери. Из неё доносились смех и застольный разговор – кто-то от души отмечал Рождество.

– Караульное помещение, – догадалась горничная. – Надо проскочить мимо. Спуск в подвал где-то сзади, с той стороны, я об этом выведала у стольника...

Тут-то и случилось несчастье: не успели они пройти несколько шагов, как из двери вышел здоровенный охранник и, шатаясь, двинулся им навстречу. Женщины и он столкнулись нос к носу. Но поскольку мужчина был чудовищно пьян, то и вовремя оценить ситуацию ему не пришлось: немка выдернула у него из-за пояса острый нож, быстро отвела назад руку и всадила лезвие в шею – снизу вверх. Здоровяк выкатил глаза, у него изо рта хлынула кровища, и громадное тело рухнуло колодой на каменный пол.

– Боже мой, Паулина, ты его зарезала! – пятясь, проговорила Ксюша.

– Выбора у меня не было. Если бы не я, он бы нас застукал. – И, схватив её за руку, потянула прочь: – Некогда скорбеть. Надо уносить ноги!

И они поспешили дальше, побоявшись хотя бы раз обернуться и взглянуть на труп.

Коридор поворачивал всё время направо, огибая донжон по внутренней дуге, и казался им бесконечным. Около очередного угла останавливались, и служанка выглядывала украдкой: что там впереди? Убедившись, что опасности нет, обе следовали дальше.

Но внезапно, посмотрев за угол, Паулина отпрянула, подняла указательный палец кверху.

– Что? – спросила шёпотом Адельгейда.

– Вход в подвал. У него, под горящим факелом, караульный в латах.

– Как же поступить?

– Я пока не знаю.

– Только умоляю: больше никакой крови!

– Это как получится, ваше величество...

Отцепив от связки длинный ключ от первого входа, Шпис демонстративно бросила его на пол. Железяка громко клацнула при ударе о камень.

– Стой! Ни с места! – прозвучал голос часового. Вскоре послышались грузные шаги. Вот они уже совсем рядом... Немка выставила ногу, и охранник, естественно, о неё запнулся. Ласточкой полетел на землю, стукнулся шлемом о противоположную стену, сполз по ней и затих. Для надёжности раза два Паулина шмякнула его по башке алебардой, выпущенной им из рук, а потом вздохнула:

– Кажется, готов. Нет, живой, живой, не волнуйтесь. В обмороке просто.

Взяли из держателя факел, чтобы освещать себе путь. Горничная открыла очередным ключом толстую решётку, закрывавшую путь в подвал, и довольно споро обе стали прыгать вниз по ступенькам – скользким и зловещим.

Без перил спускаться было трудно и довольно опасно. Отблески огня выхватывали из тьмы чёрный сводчатый потолок, весь в паутине и плесени. Воздух, затхлый, спёртый, совершенно не освежал лёгкие, и дышать приходилось ртом, словно рыба, выброшенная на берег.

Тут ступеньки кончились, и беглянки уткнулись в новую решётку.

– Видимо, сюда, – оценила служанка, деловито оглядывая толстые прутья. – Если тут не подземный ход, то меня родила не мама, а соседская сучка!

– Господи, прости! Что ты говоришь, пустомеля этакая? – укорила её хозяйка.

– Ничего, ничего, мы потом отмолим наши грехи...

В то же самое время распалённый вином император вознамерился посетить спальню Адельгейды. Спрашивал у Папы:

– Муж я или не муж? Вот скажи мне, пожалуйста, смеет ли она мне отказывать?

– Нет, не смеет, – отвечал гнусавый понтифик, тоже сильно выпивший.

– И сердиться, и хандрить не имеет права. Раз она жена, то обязана безропотно принимать ласки и обиды. И в любое время быть готовой к исполнению обязанностей супруги. Верно говорю?

– Верно, верно, – подтверждал Климент.

– Значит, я иду к ней. И скажу, ты благословил.

– Я благословил. На хорошее я благословляю. Ибо сказано: плодитесь и размножайтесь. Аминь!

– Значит, я иду.

– Будьте же здоровы, ваше величество. С праздником!

– Да и вы не хворайте, ваше святейшество! Да поможет нам Небо!

Оба снова выпили напоследок, и монарх, качаясь, окружённый личными гвардейцами, двинулся наверх, на второй этаж. Стража, стоявшая у спальни государыни, бодро приветствовала его. Он коснулся позолоченной ручки, надавил, вошёл. Поднял свечку над головой, подобрался к кровати, в пол-лица заглянул за полог, что свисал с балдахина. И увидел Нору – связанную, с кляпом во рту, в нижних юбках. Ничего сначала не понял, охнул, отступил, снова посветил горничной в самые глаза. Наклонился и вытащил тряпку, не дававшую говорить. Задыхаясь, спросил:

– Где она? Где императрица?

Девушка, испуганно хлопая глазами, произнесла:

– Я не знаю, ваше величество... Ничего не помню... Мы готовили госпожу ко сну... А потом я очнулась тут... в полной темноте...

– Убежала... – выпалил Генрих и заскрежетал от гнева зубами. – Точно – убежала... – Бросился к дверям, крикнул своим гвардейцам: – Всех поднять на ноги! Замок перевернуть вверх дном! Но не дать ей уйти, мерзавке! – Окончательно протрезвев, вспомнил про похищенные ключи: – Там, в донжоне! Ход подземный! Перекрыть, поймать!..

Личная охрана бросилась исполнять его приказание.

А беглянки, отперев очередную решётку, только хотели устремиться в туннель, как услышали за спиной наверху голоса и топот.

– Мы раскрыты! – прошептала Паулина, загораживая Опраксу. – Надо поднажать, оторваться!..

Подобрав юбки и плащи, бросились сломя голову. От немалой скорости пламя факела почти угасало. Воздух был по-прежнему спёртый, и в глазах от удушья плавали оранжевые круги. Ноги то и дело спотыкались о стыки каменных плит. Евпраксия упала, в кровь содрав правую ладонь. Горничная помогла ей подняться, и они заспешили дальше.

Между тем гвардейцы, обнаружив в коридорах донжона труп охранника и живого, но с трудом шевелящегося оглушённого латника, поняли, что двигаются по верному следу. Начали спускаться в подвал. Расстояние между сторонами сокращалось с каждой секундой.

Топот нарастал.

– Мы пропали! – пискнула объятая страхом императрица.

– Ничего, ничего, может быть, успеем, – не теряла присутствия духа Шпис. – Я уверена: скоро будет выход! – И, схватив госпожу за локоть, повлекла за собой.

А начальник гвардейцев, чуя близость добычи, с оптимизмом покрикивал:

– Веселей, ребята! Мы уже у них на хвосте! Император наградит нас на славу! Ух, тогда погуляем!

Факелы мелькали в туннеле. Пот стекал по лицам. Гулкие своды отражали цокот подковок на подошвах и хрипы.

Вдруг беглянки упёрлись в глухую стену.

– Боже мой, тупик!

Выхода действительно не было. Адельгейда закрыла лицо руками. Паулина воскликнула:

– Погодите, ваше величество! Тут железные скобки. Да, конечно, каменный колодец выведет наружу! Лезем побыстрей! Ваше величество, вы теперь вперёд!

– У меня дрожь в коленях.

– Соберитесь, пожалуйста. Мы почти у цели.

Шпис зажала зубами факельное древко. Так они и ползли: бесконечно медленно, то постанывая, то мыча, мысленно крестясь.

А гвардейцы, тоже добежав до глухой стены, разглядели скобки, ведшие в колодец.

– Я их вижу! – показал пальцем вверх начальник. – Что, попались, голубушки? Мы сейчас влезем вам под юбки! – И с игривой улыбкой стал карабкаться по железным выступам.

Евпраксия, поднимавшаяся первой, неожиданно упёрлась головой в новую преграду. И обескураженно ахнула:

– Господи! Тут ещё одна закрытая дверка!

Немка из-за факела, зажатого у неё во рту, что-то промычала и подсунула ей короткий, не использованный до этого ключ на связке. Государыня, вся трясясь от страха, еле пропихнула его бородку в скважину. Повернула вокруг оси, напряглась, покряхтела от крайней натуги, выдохнула с шумом, снова напряглась, сморщилась, оскалилась – и откинула крышку люка!..

Сразу на них посыпался дождь со снегом, грудь наполнилась свежим воздухом...

– Боже мой, свобода!

– Слава тебе, Господи!

Но служанку уже хватал лезший первым начальник гвардии. Шпис брыкнулась и ударила его по лицу – для начала подошвой, а потом догоравшим факелом. У начальника искры посыпались из глаз; он взревел, оседая на голову гвардейца, ползшего следом...

В это время у люка замелькали новые факелы.

– Вот они! Вот они! – раздались голоса мужчин.

– Западня! – еле слышно произнесла Евпраксия и упала в снег.

– Чёрт! Не вышло! – оценила ситуацию немка.

А мужчины, подоспевшие к ним, весело сказали:

– Эй, вы что? Это ж я – Ринальдо! А со мной – «брат Лоренцо»! Помните такого? Мы промокли до нитки, ожидаючи вас... – И друзья помогли женщинам подняться.

– Осторожнее! Там гвардейцы императора! – крикнула Опракса.

Что ж, сторонники Вельфа были вынуждены взяться за оружие. Положение их оказалось выигрышным: нападавшие поднимались в колодце по одному – ив таком же порядке, оглушённые, раненые, отправлялись обратно. Вскоре «брат Лоренцо», поразив очередного гвардейца, ловко захлопнул крышку люка, а Ринальдо удалось придавить её крупным валуном. Не успели они отбиться от этой погони, как на берегу появились новые факелы: от дворца скакали вооружённые люди государя.

– Быстро! В лодку! – завопили посланники Вельфа. – Ваше величество, поскорее!..

«Брат Лоренцо» не раздумывая подхватил Евпраксию на руки и понёсся с нею к реке. Паулина заскочила в судёнышко собственными силами. Подбежавший Ринальдо оттолкнул их от берега и запрыгнул сам. Приказал напарнику:

– Ты на вёсла, я на руль! Мы должны уйти!

Но гвардейцы уже скакали по воде, кто-то стрелял из лука, кто-то кинулся вплавь. Одному, самому ретивому, «брат Лоренцо» съездил веслом по башке. Отпихнул второго и третьего. Лодка качалась на волнах, а мужчины отражали атаки. Тут на помощь бросилась Паулина: подхватила вёсла, вставила в уключины, начала грести. Это и спасло беглецов – оторвавшись от последних преследователей, выплыли на середину Адидже. Быстрое течение понесло посудину на юго-восток, в сторону Адриатики.

– Кажется, спаслись! – сжала руку горничной госпожа.

– До сих пор не верю. Неужели вырвались?

Через два часа, у местечка Дзевио, их уже поджидал вооружённый отряд во главе с самим Вельфом. Женщинам пришлось сесть в мужские сёдла и скакать до крепости Сан-Бонифачо. Там, уже в полной безопасности, обе отдохнули и спустя неделю в гавани Остильи сели на корабль, плывший вверх по По, в сторону Милана.

А когда императору доложили об удавшемся побеге жены, он велел привести к нему Лотту фон Берсвордт и сказал:

– Вы по-прежнему утверждаете, что ключи пропали не по вашей вине?

Та, в разорванном платье и громадных кровоподтёках после пыток, рухнула перед государем на колени и воскликнула, заломив руки:

– Пощадите, ваше величество! Это Паулина, я уверена, это Паулина обвела несчастного шамбеллана вокруг пальца!

– Да, дознание, учинённое мною и камергером, говорит, что, скорее всего, вы правы... Но моё окончательное прощение надо вам ещё заработать.

Каммерфрау с готовностью ответила:

– Всё, что ни прикажете, совершу без раздумий.

– Очень хорошо. Отправляйтесь-ка по следам той, что причинила мне столько боли. И верните её живой или мёртвой, чтоб мои враги не успели воспользоваться ею в подлых целях.

– Лучше мефтвой? – уточнила Лотта.

– Лучше живой. Я хотел бы сам наказать её со всей строгостью.

– Постараюсь, ваше величество. Приложу все силы.

– Вот и приложите. Денег вам дадут. Нынче же ступайте. И желаю удачи. – А когда она ушла, Генрих распорядился: – Шамбеллана повесить. Всю мою охрану сменить. Послезавтра уезжаю отсюда. Навсегда. В Германию.