Текст книги "Евпраксия"

Автор книги: Михаил Казовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Двадцать два года до этого,
Германия, 1085 год, лето

Лето 1085 года выдалось во Франконии дождливое. И его величество, император Генрих IV, направляясь в Бамберг, чуть не утонул в дорожной грязи. К своему другу и духовнику – Рупрехту, епископу Бамбергскому, – он ввалился в дом уже вечером, вымокший и продрогший, похудевший и злой. Вслед за самодержцем следовал его главный подручный – рыцарь Удальрих фон Эйхштед, и, конечно, семенил карлик Егино с маленькой обезьянкой Назеттой, много раз обёрнутой в шерстяной платок. Обезьянка, замерзшая не меньше людей, без конца чихала.

Рупрехт приложился к перстам монарха, посмотрел на него угодливо и проговорил:

– Ваше величество, вам согреют воду для ванны и накроют обильный стол. У меня для вас хорошие новости.

– Да? Какие? – мрачно произнёс Генрих.

– С вашими саксонскими врагами покончено. Герман Люксембургский официально и при свидетелях отказался от претензий на немецкий престол. Граф Оттон фон Нордгейм у себя в замке при смерти. Не без нашей помощи, между прочим: выпил кубок с отравленным вином. А епископа Гальберштадского только что зарезали слуги вашего величества. Остальные саксонцы будут сидеть, как мыши в норках. Север – ваш!

Бледное лицо венценосца несколько смягчилось. И рукой в перчатке он похлопал Рупрехта по отвисшей желеобразной щеке:

– Хорошо, спасибо, святой отец.

– Север наш! – повторил Егино странным для его роста басом. – Что ж, теперь осталось завоевать только запад, восток и юг!

Император хмыкнул:

– Замолчи, урод. А не то повешу.

Карлик не растерялся:

– За какое место, ваше величество?

– Догадайся сам.

– Ну, тогда я спокоен: эта шейка – выдержит!

Все кругом рассмеялись, а Назетта, вроде подтверждая сказанное, яростно чихнула.

Вяло улыбнувшись, Генрих проворчал:

– Ладно, убирайся отсюда. Не до тебя. Жажду сполоснуть тело, а затем хорошенько промочить горло. Есть ли моя любимая граппа?

– Безусловно, ваше величество. Сколько душе угодно.

– Значит, погуляем.

А пока самодержец нежится в лохани, вкратце расскажем его историю. И начнём со статуса короля в Германии.

В эти времена государь не имел абсолютной власти. Каждое герцогство жило обособленно, подчиняясь Генриху чисто номинально. Более того: всегерманский съезд герцогов и маркграфов («сейм») мог сместить монарха и назначить нового. То есть принц, рождённый в королевской семье, не наверняка становился впоследствии королём; он имел лишь наследное право избираться!

Генрих IV был произведён на свет императором Генрихом III от своей жены, по происхождению – французской герцогини. Принц лишился отца в шестилетнем возрасте, и его окружение, оголтело боровшееся за влияние на мальчика, воспитало юного короля нервным, деспотичным, неуравновешенным. Он к шестнадцати годам перессорился с большинством герцогов и самим тогдашним Папой Римским – Григорием VII. Кончилось это грустно: Папа отлучил Генриха от церкви, запретил править и освободил подданных от присяги ему.

Свергнутому монарху ничего не оставалось, как идти и каяться. В январе 1077 года он оделся в рубище и пешком, босиком, по снегу, с несколькими близкими людьми перешёл Альпы и направился в замок Каносса, где тогда находился понтифик. Папа долго над ним глумился, не хотел впускать, а потом разрешил войти и сказал, что прощает его как христианин христианина, но как высший церковный иерарх отлучение и проклятие снять не может. И о том, чтоб провозгласить Генриха императором Священной Римской империи, слушать не желал. Генрих был взбешён и поклялся мстить.

Между тем в Германии сейм провозгласил новым королём Швабского герцога Рудольфа. Вспыхнула гражданская война, начались сражения между армиями двух монархов, и никто из них окончательно победить не мог.

Как мы уже знаем, Генрих собрал верных себе епископов из Германии и Италии, и они лишили Папу Григория VII высшего духовного сана, выбрав «антипапой» Климента III. Так и возникла странная ситуация – с появлением в империи двух правителей и двух Пап.

Вскоре она разрешилась в пользу Генриха: в битве возле Цейца в Саксонии был смертельно ранен Рудольф. Вдохновлённый Генрих устремился с войсками в Италию, занял Рим, выгнал из него Григория VII, а Климент III совершил вожделенное действо – короновал немецкого самодержца императором.

Словом, к лету 1085 года Генрих IV одержал победу в государственном плане, укрепив свою власть. Но по-прежнему был несчастен в личной жизни. Он, женатый с 1066 года на Савойской графине Берте, итальянке, очень толстой и некрасивой даме, и имевший от неё трёх детей – девочку и двух мальчиков, – жил отдельно, не единожды порывался расторгнуть брак и не делал этого только в силу политической конъюнктуры. А бесчисленные любовницы не могли заполнить пустоту в его сердце.

Вот он вышел из ванной комнаты в доме Бамбергского епископа Рупрехта – стройный, крепкий тридцатипятилетний мужчина, выше среднего роста, волосы до плеч – воронье крыло, с чёрными задумчивыми глазами и недлинной чёрной бородой; но лицо казалось излишне бледным, кончики потрескавшихся алых губ были сумрачно опущены книзу, вроде что-то грызло его внутри, мучило, терзало, не давая покоя. Появившись в зале, венценосец сел во главу стола, в кресло с шёлковым балдахином, поднял на хозяина удивлённый взгляд и спросил:

– Отчего не горит камин?

– Так ведь лето, ваше величество, – отозвался Рупрехт.

– Это всё равно. Вы же знаете: я в любую погоду зябну. – Щёлкнул пальцами, подзывая гарцуна.

Убедившись, что яда нет, начали застолье. Чаша с вином у прибора монарха представляла собой серебряную ладью: чтобы пить из неё, надо было снять серебряные мачту и парус.

Генрих поднял чашу:

– Господа! Выпьем за империю. За её процветание и мощь. Чтобы слава её не меркла и была такой же, как и слава империи Карла Великого!

– Слава императору! – крикнул Удальрих фон Эйхштед.

– Слава! Слава! – поддержали все.

После осушения чарок и разжёвывания жаркого от епископа поступил вопрос:

– Не пора ли, ваше величество, позаботиться о границах империи на востоке? Я имею в виду Константинополь.

Генрих посмотрел на него с явным раздражением:

– Это слишком хлопотно. Да и денег нет.

– У него вечно денег нет, – пробурчал Егино. Он, одетый в точности как монарх, представлял собой карикатуру на самодержца. – Потому что всё на баб тратит. При такой политике ни на что не хватит – ни на армию, ни на нас с Назетткой... Что за жизнь такая? Вот подамся в Англию – будете тогда плакать.

Рупрехт продолжал:

– Для чего воевать в одиночку, ваше величество, если можно организовать коалицию? Заключить союз с Венгрией и Русью, вызвать из Бургундии Готфрида де Бульона. И тогда уже идти в наступление.

Император не согласился:

– Не получится... Готфрид прибежит непременно: он мой друг и давно мечтает о походе на Дарданеллы. Ну а прочие? В Венгрии у власти наши недруги. А на Русь я уже отправлял посольство, но оно вернулось с дорогими подарками и без обещания помогать. Больше унижаться перед князем из Киева не стану.

Духовник рассмеялся:

– У меня план иной. Предлагаю брачный союз – принца Конрада с дочкой князя Всеволода Киевского, Евпраксией. Вот и деньги, вот и подкрепление армии!

Карлик отозвался:

– Нет, меня! Нет, меня жените! Я люблю жениться! Я готов жениться хоть каждый день!

Пировавшие захихикали, кто-то отпустил солёную шуточку о мужском достоинстве дурака.

– Цыц, молчать! – крикнул самодержец и ударил кулаком по столу. В зале стало тихо. – Продолжайте, патер. Значит, у Всеволода – дочь на выданье?

– Говорят, красавица. Вы и сами можете убедиться, посетив Кведлинбург.

Император откинулся на спинку деревянного кресла, удивлённо спросил:

– Кведлинбург? Я не понимаю.

– Очень просто, – пояснил священнослужитель. – Евпраксия в монастыре получает образование. Ведь она невеста Генриха фон Штаде. Скоро свадьба. Но одно слово вашего величества – и торжественная церемония будет расстроена. А приданое отнимем у Генриха Длинного без труда. Он щенок и раззява.

– Без труда отнимем! – оживился Удальрих фон Эйхштед. – У меня давно руки чешутся – погулять по Нордмарке. Ненавижу этих папских прихвостней с севера! – Он оскалился, показав огромные, вкривь и вкось растущие зубы. Вид у рыцаря был довольно дикий: волосы торчком, перебитый нос и налитые кровью глаза.

А монарх не спеша опустил перста в чашу с розовой водой, поднесённую проворным прислужником (вилки были запрещены, так как напоминали вилы чертей из преисподней, и при еде пользовались ложкой и столовым ножом, помогая себе руками, – так что омовение пальцев до и после трапезы было обязательным ритуалом).

– Я подумаю над вашей идеей, патер, – согласился Генрих. – Конраду скоро шестнадцать, и жениться ему в самый раз. Он вообще засиделся в своей Италии, под крылом у маменьки. Надо приобщать принца к рыцарским делам.

– И не худо бы – к нашим идеалам, – уточнил Рупрехт. – Нужно принимать его в Братство. Потому что в Италии заразится только ложными ценностями, папским пониманием христианства.

– Решено! – отрубил владыка империи. – Завтра поутру едем в Кведлинбург. Я хочу взглянуть на эту невесту.

– И поцеловать её в щёчку. Вот так! – завизжал Егино, тиская Назетту; обезьяна тоже визжала и пыталась укусить карлика за ухо. Все покатывались со смеху, глядя на них.

Вечером следующего дня самодержец со свитой был уже в Веймаре, где заночевал; а оставшийся путь до Кведлинбурга занял у него шесть часов. Отдохнув с дороги, он отправился в монастырь и предстал перед аббатисой – сильный, дерзкий, в чёрном дорогом бархате и с серебряной изящной цепочкой на шее, левая рука в перчатке – на эфесе меча, правая упирается в бок, в серебристый пояс.

Отношения между братом и сестрой никогда не были сердечными. Бывшая принцесса сделалась монахиней по стечению обстоятельств – после смерти мужа и потери ребёнка; занималась больше школой для девочек, нежели божественными делами; не слыла фанатичной христианкой, но и не одобряла действий сумасбродного и беспутного брата. А вражду с Папой Римским осуждала открыто, называя ставленника Генриха – Климента III – самозванцем. Тем не менее приняла высокого гостя подобающим образом, как положено было по этикету.

Венценосец сказал:

– Вы прекрасно выглядите, сестра. Монастырский быт вам на пользу.

– Благодарна за похвалу. Но ответить тем же – значит оказаться неискренней. Ваше величество, вы могли бы быть и румянее, и свежее. Видимо, едите слишком много скоромного. И не бережёте себя.

– Ах, беречь себя! – отмахнулся он. – Каждый день приносит какие-то неприятности. И ни в чём не вижу успокоения.

Адельгейда выразилась понятным образом:

– Надо жить по заповедям Христа, и тогда не будет поводов для сомнений.

Император развёл руками, закатил глаза и демонстративно вздохнул.

Оба церемонно проследовали в покои настоятельницы. Резвые монашки торопливо накрыли обеденный стол. Брат с сестрой выпили вина и, обменявшись несколькими дежурными фразами, перешли наконец к главной теме.

– Что вас привело в Кведлинбург? – обратилась к брату бывшая принцесса. – Я не столь наивна, дабы полагать, будто вами двигало исключительное желание навестить меня...

– Нет, ну почему же! – вырвалось у Генриха, но потом он сам почувствовал, что переиграл, и весело рассмеялся. – Да, не стану спорить: побудило меня к поездке очень важное дело... Говорят, в вашем монастыре проживает и учится дочь великого князя Киевского?

– Совершенно верно. Через две недели Евпраксия примет католичество и уедет от нас, чтобы обвенчаться с Генрихом Длинным. Свадьба назначена на двадцать второе августа.

Самодержец закинул ногу на ногу, поболтал носком сапога и негромко бросил:

– Свадьбы этой быть не должно.

– Как?! – воскликнула аббатиса. – Вы меня пугаете.

– Я решил женить на русской моего старшего, Конрада. Мне необходим союз с Киевом. Для похода на греков, на Константинополь.

Адельгейда разнервничалась, отодвинула от себя серебряную тарелку и побарабанила пальцами по столу.

– Но жених и невеста поклялись перед алтарём, что обручены. Свадьбу отменить может только смерть одного из них.

Генрих усмехнулся:

– Что вы предлагаете? Отравить маркграфа?

Женщина ответила резко:

– Не паясничайте, ваше величество! Вы прекрасно поняли мою мысль. Клятва у алтаря священна. То есть принадлежит Всевышнему. Ни один из смертных не имеет права посягнуть на неё.

Император кивнул:

– Да, согласен. Но ведь я – помазанник Божий. Значит, не простой смертный. И такое право имею.

– Не берите на себя слишком много, брат. Как бы не пришлось впоследствии каяться. Или вы забыли Каноссу?

– Хватит! – оборвал её венценосец. Помолчал и добавил более спокойно: – Не напоминайте о моей слабости. Я был слишком молод. Вместо военного вмешательства совершил паломничество... Глупость несусветная!.. Добиваться своего можно только силой. Уважают сильных. А на слабых плюют... – Поднял кубок с вином. – Предлагаю выпить за здоровье моего наследника Конрада и его будущую невесту, кем бы ни оказалась она!

Адельгейда ничего не произнесла и в молчании сделала несколько глотков. Самодержец продолжил:

– А теперь я, по крайней мере, мог бы посмотреть на твою киевлянку?

– Так ли это важно, ваше величество? – усомнилась она.

– Уж не думаете ли вы, что я съем её, словно каплуна? – улыбнулся Генрих. – Не тревожьтесь, ваше высокопреподобие: у меня имеются отдельные недостатки, но в каннибализме уличён ещё не был. Хоть кого спросите!

Неохотно Адельгейда позвонила в колокольчик и велела прибежавшей монашке пригласить сюда княжну Евпраксию. Вскоре дверь открылась, и монарх, бросив взгляд на вошедшую, ощутил нешуточное волнение. Да, подобной красоты он ещё не видел! Девочка за эти два года сильно повзрослела, выросла, превратилась в стройную изящную девушку, вместе с тем сохранившую детские черты; смуглая, не типичная для немецких женщин кожа и бездонные ореховые глаза делали её лицо магнетически притягательным. Тёмная простая одежда, ниспадавшая живописными складками, шла ей невероятно.

Поклонившись, Ксюша заговорила на хорошем немецком:

– К вашим услугам, матушка Адельгейда.

Та ответила хладнокровно:

– Я хочу представить вашу светлость императору Священной Римской империи, королю Германии, Генриху Четвёртому, по его просьбе. Августейший брат мой выразил желание познакомиться с дочерью великого князя.

Кровь ударила в лицо русской. Вся затрепетав, преклонила колено и с невероятным трудом выдавила приличествующие слова:

– Ваше величество... это для меня честь... я благодарю...

Самодержец протянул ей руку для поцелуя. Евпраксия коснулась пальцами кисти венценосца, чтобы поднести к губам, но внезапно вскрикнула и отпрянула: между перстами промелькнул электрический разряд, как миниатюрная шаровая молния.

Немец улыбнулся:

– Что, ужалились? Это ничего, так со мной бывает... Встаньте же с колена. Не смущайтесь, душенька. Поднимите голову. Я хочу рассмотреть как следует ваше личико.

Помня ужасы и нелепицы, постоянно рассказываемые о германском правителе, Ксюша была готова упасть без чувств. Но, собрав остатки воли и мужества, медленно, с усилием, подняла голову и взглянула в глаза этому чудовищу, дьяволу во плоти, ненавидящему Святую Церковь и погрязшему в самых изощрённых грехах...

...и увидела приятного, умного мужчину, благородного и изящного, может быть, с излишне бледным лицом, с тёмными кругами под нижними веками, но с такой гипнотической силой во взоре, мощью и каким-то всевластием, исходящим от его существа, что она не могла ни пошевелиться, ни произнести что-нибудь осмысленное...

Их взаимное изучение длилось, наверное, менее секунды. А потом у него на губах вновь возникла улыбка:

– В добром ли здравии ваш отец, князь великий Всеволод?

– Слава Богу, пожаловаться нельзя. Около месяца, как с оказией местные купцы привезли мне из дома весточку. Писано сестрицей Екатериной. Вся родня жива, а родители подтверждают благословение на моё венчание с графом фон Штаде.

– С лёгким ли сердцем вы вступаете в этот брак? Мил ли вам жених?

Евпраксия как будто ожила:

– Несомненно, ваше величество. Генрих Длинный – замечательный человек и бесстрашный рыцарь. Часто пишет мне. И не реже трёх раз в году радует визитом. Я стараюсь учиться и работать на совесть, чтобы стать достойной супругой моего нареченного.

– Да, успехи великой княжны более чем заметны, – подтвердила сестра императора. – И от главной её наставницы, Эльзы Кёнигштайн, слышу одно хорошее. А ведь Эльза – дама очень строгая и не спустит ни малейшей провинности.

Прошептав слова благодарности за такую лестную оценку, девушка смущённо потупилась.

Генрих помолчал, затем произнёс раздумчиво:

– Что ж, не смею больше задерживать вашу светлость... Можете идти. До свиданья.

Попрощавшись, Ксюша выпорхнула из кельи. Встала в коридорчике, привалилась плечом к стене и услышала, как стучит её сердце. Облизала губы. И сказала себе по-русски: «Господи Иисусе! Охрани меня от этого человека. Я его боюсь. Он меня может погубить...» Трижды перекрестилась и как будто бы успокоилась. По дороге в классы пробормотала: «Никому ни слова. Ни Мальге, ни Груне. Нечего их пугать. Я сама напугана до смерти!..»

Между тем император продолжал сидеть, погруженный в думы. Аббатиса, не осмеливаясь прерывать его размышления, всё-таки не выдержала и спросила:

– Как она вашему величеству?

– Что?.. – очнулся брат и взглянул на неё с неким удивлением. – А, княжна... Девочка прелестна... Генрих Длинный – баловень судьбы, что имеет такую невесту...

– Значит, вы оставили эту мысль – выдать Евпраксию за Конрада?

Он провёл рукой по лицу:

– О, конечно! Конрад слишком юн и не сможет оценить по достоинству всё очарование этой русской феи... – Венценосец поднялся из-за стола и проговорил твёрдо: – Я на ней женюсь сам.

У монахини от испуга выпал колокольчик из пальцев. Громко звякнув, покатился по полу.

– Вы?! – воскликнула она. – Но каким же образом? А императрица, ваша супруга?

Самодержец ответил грубо:

– Если я решил, то достигну цели. Несмотря ни на какие преграды.

Там же, тогда же

Кавалькада рыцарей во главе с маркграфом Нордмарки Генрихом Длинным, направляясь за Евпраксией в Кведлинбург, сделала последнюю остановку в Брауншвейге, как явился посыльный от тёти Оды. Весь в пыли, грязный и расхристанный, он едва не свалился с лошади, у которой изо рта на землю клочьями падала пена.

– Еле ускакал от головорезов Удальриха, – объяснил гонец. – Все дороги на Кведлинбург ими перекрыты.

– Почему? – удивился граф.

– Думаю, это вы узнаете из послания вашей тётушки. – И достал из-за перевязи свёрнутый в трубочку пергамент.

Распечатав его, Генрих прочитал:

«Дорогой племянник!

Только что меня известили о готовящемся заговоре против тебя. Преподобная Адельгейда сообщает мне, что её бесноватый братец вознамерился помешать вашей свадьбе, выкрасть киевлянку, взявшую себе в католичестве имя Аделъгейды, заточить её в Гарцбурге и держать взаперти до тех пор, пока его антипапа не благословит развод императора и императрицы, дабы сочетать затем Генриха IV с великой княжной. Но усердным монашкам удалось тайно вывезти дочку Всеволода из монастыря и укрыть надёжно. Прихвостни короля её ищут. Берегись! Жизнь твоя в опасности. Появляться в Кведлинбурге нельзя. Отправляйся в Хильдесгейм и жди меня там. Если мне удастся, я туда приеду вместе с твоей невестой, и вы обвенчаетесь. Да хранит вас Всевышний!

Любящая тебя Ода фон Штаде».

Кожа у маркграфа, как у многих рыжих, отличалась тем, что краснела в одно мгновение. Он стоял разгневанный, с алым искажённым лицом, его трясло.

– Негодяй, – шевелил губами жених. – Грязная свинья. Пусть дотронется только до моей княжны – я его убью этими руками. В деле чести не бывает синьоров и их вассалов, мы уже на равных! – Он свернул письмо, одарил посыльного золотой монетой и сказал одному из своих оруженосцев: – Прикажи седлать. Скачем в Хильдесгейм. Если три дня спустя Евпраксию не привезут, я поеду отнимать её силой!

...Император тем временем, обыскав с подручными все монастыри в Кведлинбурге и окрестностях, где могли бы скрывать киевлянку, и не обнаружив её, был разгневан не меньше своего тёзки. Он вернулся в обитель к сестре Адельгейде и, не слушая причитаний монашки-привратницы, семенившей следом, ринулся в покои матери-аббатисы. Пнув ногой дубовую дверь, самодержец возник на пороге кельи – яростный и неукротимый, с прядями волос, слипшимися от пота на лбу. Настоятельница поднялась и попятилась.

– Отвечай, паскуда, – глухо произнёс венценосец, и щека его нервно дёрнулась. – Где княжна? Где вы прячете её от меня, дьявол вас возьми?!

Преподобная возмутилась:

– Как вы смеете выражаться в святых чертогах? Прочь ступайте, я не допущу...

– К чёрту – и тебя, и чертоги! – оборвал её брат. – Если ты не скажешь, я отдам всех твоих монашек на поругание молодцам из моей гвардии. Это не пустая угроза. Ты меня знаешь.

Сделавшись как мел, Адельгейда пробормотала:

– Вы покроете позором наш великий род... отвернёте от нас честных христиан...

– Удальрих! – крикнул государь. – Удальрих, ко мне!

В коридоре послышалось топанье, и фон Эйхштед, с грязными разводами на мокром лице, с вытаращенными глазами и всклокоченной шевелюрой, появился за спиной Генриха IV.

– Представляете, Удальрих, – обратился к нему император, – эта сучка, моя сестрица, не желает открыть местонахождение киевской малютки... Очень, очень жаль! В наказание мы устроим здесь Ночь Любви со христовыми невестами... Не забудьте про карлика Егино: он получит на осквернение саму аббатису!

Рыцарь захохотал, широко раскрыв пасть.

– Стыд! Позор!.. – заслонила лицо руками бывшая принцесса. – Вы тиран и варвар... полное ничтожество...

– Стойте! – неожиданно прозвучал ровный женский голос. – Отмените свой бесчеловечный приказ. Я скажу вашему величеству, где находится русская.

Все взглянули на боковые двери: там стояла Эльза Кёнигштайн, сухощавая и бесстрастная. Складки кожи, шедшие от её ноздрей к подбородку, выглядели, как два пересохших русла ручьёв.

– Умоляю, не делайте этого, дорогая! – заливаясь слезами, попросила сестра самодержца. – Лучше бесчестье, чем насилие над несчастной девушкой!

– Почему насилие? – возразила Эльза. – Стать императрицей – разве не благо для неё? Мы не вправе прекословить августейшей особе. Все его желания священны для каждого подданного.

Генрих улыбнулся:

– Браво, браво! Где же киевлянка? Говорите скорее.

– В гроте Святого Витта, что в семи вёрстах от нашего города. Вам любой крестьянин покажет.

– Знаю, я бывал там! – вспомнил Удальрих. – Мы доскачем туда менее чем за час!

И мужчины, громко звякая шпорами, задевая стены ножнами мечей, быстро удалились.

– Боже мой! – произнесла аббатиса с горечью, медленно садясь. – Что же вы наделали, неразумная?

– Ничего такого, – сжала её запястье Кёнигштайн. – Просто слегка исказила истину: к этому моменту наших с вами воспитанниц в гроте Святого Витта быть уже не должно.

– Да, а вдруг Оду фон Штаде что-нибудь задержит в пути? И она не сможет их оттуда вывезти?

– Ничего уже не поделаешь! – устремила свой взор к потолку плутовка. – Я спасла монастырь Святого Сервация от позора, а спасётся ли Адельгейда-млад-шая – дело Провидения!

...Но действительно, тётка Генриха Длинного опоздала на встречу – колесо на её повозке неожиданно треснуло, и пока его чинили, минуло сорок минут. Бедные русские – Ксюша, Фёкла-Мальга и Груня Горбатка – думали уже, что пропали: то молились Богу, то сидели обнявшись и плакали, то княжна сжимала в ладони медальон с профилем маркграфа, словно амулет, и шептала слова с просьбами о защите и помощи.

Грот Святого Витта был довольно мрачен и сыр. По его каменным стенам то и дело стекали крупные мутноватые капли, пахло плесенью, и материя тюфяков, на которых беглянки ночевали, быстро сделалась влажной. Разводить костёр они побоялись, а без света и тепла цепенели души, становилось невыносимо муторно и тоскливо, и шуршанье крыльев летучих мышей где-то в вышине навевало ужас. Груня за эти годы изменилась не слишком: так же без конца охала и ахала и дрожала над своей госпожой, словно курица над цыплёнком; но зато Мальга выросла не меньше княжны, а по части женских достоинств даже превосходила её, и, хотя была не столь экзотична, не изысканно-утончённа, привлекала взор каждого мужчины. Обе девушки кутались в похожие тёмно-синие плащи-домино, и со стороны их вполне могли принять за сестёр.

Вдруг у входа в грот затрещал под ногами гравий, замелькали факелы, и какие-то люди, говоря по-немецки, появились внутри прибежища трёх славянок.

– Господи! – воскликнула Евпраксия и вдавила в ладонь тёплый медальон.

– Это есть тётя Ода, не бойся, – раздались под сводами русские слова. – Я слегка задершаться, потому што ломаться пофоска... Энтшульдиген майн Цушпэт-коммен! Ничего, всё теперь в порядка, виходите бистрей, надо торопиться!

Ксюша побежала навстречу фон Штаде, и они крепко обнялись. Кучер и слуга на запятках выносили тем временем вещи русских и грузили в возок. А Горбатка следила, чтобы ничего не забыли.

Наконец сели в экипаж и, благословясь, покатили по извилистым горным тропкам, по бокам поросшим пихтовым лесом, к Хильдесгейму, где их поджидал Генрих Длинный. Ехать было неблизко – пять часов, да ещё большей частью по скалистому Гарцу, но иного пути не существовало. Приходилось надеяться только на удачу.

...А отряд императора прискакал к священному гроту через час после их отъезда. Спешившись, монарх со своими слугами бросился в пещеру и, к своему неудовольствию, обнаружил только тюфяки на полу да объедки незамысловатого ужина.

– Дьявол! Упустили! – выругался Генрих.

– Ничего, догоним, – приободрил его фон Эйхштед. – Далеко они уйти не могли. Мы их выследим, словно олених. И настигнем севернее Броккена!

– Да, по коням!

Пихтовые заросли провожали всадников, озабоченно качая фиолетовыми ветками-лапами. Комья глины летели из-под копыт. Ветер теребил гривы лошадей и плюмаж на шляпах рыцарей. Лица преследователей были красные, потные, разгорячённые.

У развилки придержали коней. Грунт начинался каменистый, и определить направление движения Адельгейды-младшей было невозможно.

– Надо разъезжаться, – оценил ситуацию государь. – Я поеду направо – к Брауншвейгу. Ты же отправляйся налево – в Хильдесгейм. И потом, с княжной или без неё, присоединяйся ко мне. Всё. Удачи!

Развернув скакунов, обе кавалькады устремились в разные стороны. Удальриху на равнине, распростёршейся после леса и гор, ехать было гораздо легче. И минут через сорок он заметил далеко впереди экипаж графини фон Штаде.

– Вот они! – выкрикнул вельможа и от радости даже улюлюкнул. – Мы поймали их! Не уйдут, мерзавки!

С посвистом и гиканьем рыцари рванули за беглецами. Очень скоро грум, стоявший на запятках, обернулся и увидел, что за ними следуют вооружённые люди.

– Хорст, прибавь! – завопил он испуганно. – На хвосте погоня!

Ода выглянула в окошко, и лицо её помертвело. Губы прошептали:

– О, Майн Готт! Кажется, попались...

Груня Горбатка стала креститься. Ксюша стиснула медальон и прикрыла веки. Конский топот застучал в ушах, надвигаясь неотвратимо...

– Стой! Стоять! Именем императора! Голову снесу! – раздалось снаружи.

Экипаж подпрыгнул и резко затормозил. Женщины услышали лязг металла, беготню и неясную ругань. Дверца распахнулась, и в повозку просунулась злобная, налитая кровью физиономия Удальриха фон Эйхштеда. Оловянным взглядом он обвёл перепуганных дам и спросил надтреснутым, хриплым голосом:

– Кто княжна? Живо отвечать!

Наступила пауза. Неожиданно Мальга звонко заявила:

– Я княжна!

Рыцарь посмотрел на неё критически:

– Хороша чертовка!.. Вылезай давай. Мы тебя увозим.

– Нет, не смейте, не смейте! – вроде бы проснулась тётя Ода. – Это произвол! Я подам жалобу на сейм! – И пыталась удержать несчастную Фёклу.

– Руки прочь! – отпихнул её прислужник монарха. – Радуйся, что тебя не трогаю. А визжать начнёшь – точно удавлю!

Вытащив бедняжку Фёклу на воздух, он поднял её, как пушинку, посадил на лошадь впереди своего седла, сам в него вскочил и, подав знак оруженосцам, поскакал назад, к Брауншвейгу. Вскоре отряд скрылся за поворотом.

Женщины сидели безмолвные, потрясённые всем случившимся.

– Боже мой, Феклуша! – наконец по-русски произнесла Евпраксия, и потоки слёз хлынули по её щекам. – Что же я наделала, подлая? Как могла позволить умыкнуть подругу вместо себя? Горе мне, горе!

Груня Горбатка обняла свою госпожу, начала покачивать, ласково поглаживая по безвольно вздрагивавшим плечам:

– Успокойся, милая... Нешто было б лучше, коли увезли бы тебя? На мою погибель? А Мальга – девка шустрая, спорая на ум, что-нибудь скумекает и отвертится. Вот ей-Бо!

– Йа, йа, – согласилась фон Штаде. – Няня гофорит прафда. Надо думать о тфоя шиснь, а потом уше о подруг. Мы потом Фёкле помогать. А теперь – ехать, ехать, шнелль, шнелль! – И, нагнувшись к окну, крикнула возничему по-немецки: – Хорст, быстрей скачи! Прежде чем откроется подмена, мы должны добраться до Хильдесгейма. Погоняй!

Щёлкнул бич, и повозка покатила во весь опор, благо до города было уже достаточно близко.

...А когда через час в Брауншвейге император вышел навстречу прибывшему Удальриху и увидел женскую фигурку у того на коне, он сначала радостно расплылся, но затем, рассмотрев как следует, отступил на шаг. Дико проревел:

– Вы кого привезли, мерзкие скоты? Это не княжна!

– Не княжна? – поднял распушённые брови фон Эйхштед. – Да она сама заявила... – Сморщившись, оскалился, заскрипел зубами. – Бабы!.. Провели, надули!.. – Сжал огромные кулаки в перчатках. – Ваше величество! Дайте мне людей. Я ворвусь в Хильдесгейм. Всё смету на своём пути, но княжну добуду!

Генрих покачал головой:

– Поздно, упустили... Видимо, фон Штаде вместе с ней приближается уже к алтарю... – Подошёл к стоявшей чуть поодаль Мальге, сдвинул с её волос капюшон, заглянул в глаза: – Что, паршивка, вздумала обманывать императора? Или ты считаешь, у меня недостанет воли вздёрнуть тебя на башне?

На лице у Фёклы выступили красные пятна. Девушка ответила по-немецки:

– Жизнь отдать за мою Опраксу – высшая награда!

– Ишь какая! – хмыкнул самодержец. – Нет, мерзавка, этой «высшей награды» ты не удостоишься. – И, взмахнув рукой, приказал приспешникам: – Уведите её. Стерегите зорко. Отвечаете за русскую головой. Нам она ещё очень пригодится.

...А зато в Хильдесгейме пара новобрачных в самом деле входила в храм Архангела Михаила... Тётя Ода, оказавшись за городскими стенами, сразу распорядилась опустить на воротах решётки и поднять мосты, чтобы люди Генриха IV не смогли, опомнившись, помешать свадебной церемонии. В городской ратуше женщин поджидал Генрих Длинный. Радостно-взволнованный, он расцеловал им обеим руки и наивно предложил отдохнуть – выспаться, помыться. Но когда узнал о погоне и ужасном похищении Фёклы-Мальги, сразу заявил: