Текст книги "Евпраксия"

Автор книги: Михаил Казовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

– Нет, ну, если спросит вашу светлость – дескать, как ей быть и на что решиться, вы уж поддержите меня и скажите, что Филиппо – человек неплохой, и к вину склонность не имеющий, и свои обязанности исполняющий рьяно.

– Хорошо, скажу.

– Очень вам буду благодарен.

А служанка относилась к ухаживаниям служителя зверинца как-то несерьёзно, с долей иронии. Отвечала на вопросы Опраксы:

– Разве это мужчина? Тьфу! Словно в поговорке – ни кожи, ни рожи. Я таких не люблю. Настоящий мужик должен быть большим, косолапым и мохнатым – как медведь. А мозгляк Филиппо носом не вышел. И другими своими конечностями...

Но однажды в августе итальянцу удалось уговорить Паулину прогуляться в город – побывать на празднике апостола Павла, ведь она, Паулина, тоже это имя носила. Евпраксия дала согласие:

– Ну конечно, сходи, развлекись, развейся. А не то закиснешь в четырёх стенах, сидючи со мною.

– Как-то боязно оставлять вас одну.

– Перестань, не придумывай глупостей. Конрад выделил мне охрану, посторонний в мои покои не прошмыгнёт.

– Посторонний – нет, а вот кто-нибудь из «своих»... Вы ведь понимаете, про кого я!

– Разумеется. Но не думаю: мы с фон Берсвордт перестали общаться, и, надеюсь, она забыла все свои угрозы.

– Вашими б устами... Только мне тревожно чего-то.

– Я тебе приказываю идти!

– Хорошо, хорошо, как знаете...

После её ухода Адельгейда читала книгу – сборник произведений Иоанна Златоуста на греческом, а потом как-то заскучала, затомилась и решила спуститься в сад.

Было очень жарко и тихо: половина обитателей замка удалилась в город на праздник, остальные пережидали полуденное пекло под крышей. Звери тоже томились в клетках, и особенно удав, кожа которого сильно пересыхала. Шимпанзе приветствовали Опраксу радостными визгами, стали ей протягивать миски для питья. Та взяла ведёрко и пошла к бочке, где копилась вода. Напоила обезьян и павлинов, окатила удава, но к пантере и льву приблизиться побоялась – только издали пожала плечами: извините, мол, ничего не могу поделать. Лев смотрел на неё тоскливо, развалясь на полу, тяжело дышал. А зато пантера, спрятавшись в тенёк, наблюдала за бывшей государыней зорко – золотисто-зелёными сверкающими глазами, кончик её хвоста нервно вздрагивал.

– Вот вы где, неуловимая дама! – раздалось из-за деревьев.

Обернувшись, Евпраксия увидела не спеша идущую по дорожке Берсвордт.

– Я зашла к вам в покои, но охрана ответила, что искать вас надо в саду.

– Что вам надо, Лотта? Королевская чета поскакала на праздник...

– А её величество меня отпустила. Для серьёзного разговора с вами.

Ксюша сделала шаг назад, отступая в тень:

– Ну, так говорите.

– Я и говорю. Мы немедленно уезжаем с вами в Германию.

Киевлянка снова отступила на шаг под её напором:

– Интересно! Это кто же решил такое?

– Королева Констанция при моей поддержке.

– Пусть своё решение скушает за ужином. Я здесь нахожусь по соизволению короля Конрада, моего, между прочим, пасынка. Только он волен отказать мне от дома.

Немка сделала шаг вперёд:

– Но от дома вам никто не отказывает. Просто нам пора уезжать. Генрих нас заждался.

– Это кто сказал?

– Я вам говорю. Он ещё в Вероне приказал мне привести вас к нему – мёртвую или живую. Я хотела мёртвую... но уловка с вашей лошадью в Каноссе не удалась. Стало быть, придётся живую.

Адельгейда опять отступила и почти вплотную приблизилась к клетке, где сидела пантера. Улыбнулась криво:

– Неужели вы всерьёз полагаете, что вернусь в Германию добровольно?

Берсвордт придвинулась к ней:

– Нет, конечно. Но у вас нет иного выбора. Или смерть, или возвращение. Защитить вас никто не сможет, ибо Конрад на празднике, Паулина тоже, а охрана наверху, караулит двери. Экипаж уже наготове. Мы сейчас выходим из сада, залезаем в повозку и уезжаем. Стража на воротах подкуплена и препятствий чинить не станет. Очень просто. – Взяв её за плечи, Лотта притиснула Адельгейду к прутьям. – Или вы погибнете в лапах у пантеры!

Бывшая императрица попыталась вырваться:

– Нет! Пустите! Вы не смеете, подлая!

– Смею, ваша светлость, очень даже смею! Отомщу за всё! И верну расположение государя!

Чёрная хищница прыгнула на прутья и, разинув пасть, полоснула лапой по плечу Опраксы, вырвав вместе с лоскутом платья не такой уж маленький кусок мяса. Евпраксия дёрнулась, крутанула обидчицу, и теперь уже Берсвордт оказалась прижатой к клетке. Дикая кошка, помешавшись от запаха свежей крови, запустила длинные когти ей в спину. Та вскричала от боли, отшвырнула от себя русскую и упала у клетки на колени. Но Опракса не растерялась и, схватив деревянное ведёрко, запустила в немку. К сожалению, промахнулась. Каммерфрау собралась с силами и опять набросилась на противницу. Обе начали кататься в пыли, яростно вопя и валтузя друг друга. Несомненно, Лотта была покрепче и, хотя спина её сильно кровоточила, постепенно стала одолевать. Опрокинула Ксюшу на грудь, в грязь лицом, села ей на поясницу, утянула руки назад и поволокла к клетке. Бывшая жена Генриха упиралась, дёргалась и кряхтела сквозь зубы: «Нет! Нет!» – но дворянка продолжала её толкать к лапам хищницы. Видя это, пантера извивалась у прутьев, вожделея лакомство. В остальных клетках звери тоже разволновались. Обезьяны скакали и взывали о помощи, оскорблённо кричали павлины, даже лев приподнял гривастую голову и смотрел с вопросом в глазах на происходящее. Лишь удав ни на что не реагировал. Привалившись к прутьям, кошка выставила лапу и пыталась когтями зацепить голову Опраксы, приближавшуюся к ней, понукаемая Берсвордт. Расстояние сокращалось. Вот осталась пядь... вот всего лишь каких-нибудь два вершка... Вот уже средний коготь дотянулся до завитка волос... Но в последний момент киевлянка нагнула шею и, схватив соперницу за талию, перекинула через себя. Хищница вцепилась немке в мягкое место, начала кусать и рвать зубами. Обливаясь кровью, женщина едва вырвалась, отлетела и упала на землю. Не успев передохнуть, получила такой удар ногой в челюсть, что мгновенно потеряла сознание.

Тяжело дыша и утирая пот, Адельгейда проговорила:

– Получила, да? Увезла живой или мёртвой? То-то же, мерзавка!

Обезьяны ликовали у себя в клетке. Радостно пищали павлины. Лев опять уронил гривастую голову и невозмутимо прикрыл глаза.

Возвратившаяся к вечеру Паулина, обнаружив хозяйку в комнате, в синяках и царапинах и с довольно глубокой раной на плече, так и ахнула:

– Мать Мария и святые апостолы! Что с вами?

Выслушав рассказ Евпраксии, бросилась её перевязывать и кудахтать, как клуша:

– Я ведь словно знала, что нельзя было уходить!

– Ничего, ничего, всё уже прошло.

– Вы обязаны поставить в известность короля.

– Господи, а что Конрад сделает? Он такой тюфяк... Нет, одна надежда на Готфрида де Бульона.

– Что-то ваш Бульон вспоминает о вас не больно. Лето на исходе.

– Ничего, ничего, надо потерпеть ещё чуточку. Лучше расскажи, как ты провела время.

Шпис рукой махнула:

– Да никак, признаться. Выпили, покушали и потанцевали. Ничего больше.

– Ну а что б ты хотела больше?

– Ну, хотя бы потискал в тёмном уголке, пощипал бы за что-нибудь аппетитное... Не поверите, ваша светлость: только раз поцеловал – и то в щёчку!

– Положительный, порядочный человек – что же удивляться?

– Да пошёл он в задницу со своей порядочностью – извините, конечно! Я ведь говорила: мне такие паиньки поперёк горла!

– Ты желала бы проходимца, но страстного.

– Ну? А то! Лучше пять минут сладкого греха, чем сто лет пресной добродетели!

– Фу, какая охальница! Ты как будто бы не христианка прямо. Значит, не пойдёшь за Филиппо?

– Да ни в жизнь, клянусь! И потом, от него кошатиной пахнет. Я же кошек на дух не выношу, будь то лев, или пантера, или фон Берсвордт...

Вскоре Адельгейда узнала, что Крестовый поход уже начался и гигантские толпы вооружённых людей, большей частью стихийно, тянутся со всех уголков Европы на юго-восток.

– Паулина, а про нас ведь действительно забыли, – говорила Ксюша горничной. – И без Готфрида я до Венгрии не доеду.

– Стало быть, поедем в Париж к вашему кузену Филиппу, королю Франции.

– Надо будет написать ему грамотку. Если пригласит, то отправимся.

– Вдруг откажет? Лучше без приглашения, как снег на голову!

– Нет, нельзя. Если Анастасия откажет, до Руси добраться – пара пустяков. А откажет Филипп – и податься будет некуда, только с камнем на шее в Сену!

Перед Рождеством Евпраксию посетил Конрад. Королю исполнилось двадцать семь, и излишняя тучность ему не шла: он уже не мог сам садиться на лошадь и, всходя по лестницам, часто останавливался, чтобы передохнуть. Не прибавила счастья итальянскому самодержцу и семейная жизнь: от неукротимой супруги молодой человек страдал не меньше других. Принеся мачехе рождественский дар – милое колечко с бриллиантом – и поцеловав руку, венценосец задал вопрос:

– Удостоите ли вы нас своим присутствием на вечернем приёме?

– О, боюсь, не смогу, – опустила глаза Опракса. – Вы же знаете, ваше величество, как я не люблю появляться в свете.

Он вздохнул трагически:

– Знаю, знаю... И ума не приложу, как вас помирить с королевой.

– Да никак не надо. Будущей весной я от вас уеду, несмотря ни на что.

Конрад сразу как-то приободрился:

– Неужели? Всё-таки решили?

– Да, пожалуйста, успокойте её величество и других заинтересованных лиц.

Он слегка смутился:

– Что вы, что вы, не в этом дело! – А потом торжественно произнёс: – Со своей стороны, обеспечу вас всем необходимым – лошадьми, повозкой, провожатыми и деньгами. Слово короля.

– Я не нахожу слов для благодарности, ваше величество...

Ксюша написала грамоту в Париж и ждала ответ, как внезапно, 3 марта 1097 года, в королевском замке в Павии появился младший брат де Бульона – Бодуэн. Он разительно отличался от Готфрида – был не слишком высок, но строен. И его большие голубые глаза излучали пылкость девятнадцатилетнего юноши. Прямо в дорожном платье молодой бургундец поспешил к Адельгейде и, приветствовав её, заявил:

– Ваша светлость! Я приехал по указанию старшего брата. Он находится в предместьях Константинополя и отправил меня во Францию и Германию, чтобы привести подкрепление, а к тому же велел заехать за вами. Если вы намерены двигаться в Венгрию, то извольте поторопиться. Сколько дней вам необходимо на сборы?

Глядя на него с замиранием сердца полными слёз глазами, бывшая императрица ответила:

– Я могу ехать прямо завтра. Дело только в транспорте. Мне король обещал коней и кибитку...

– Превосходно. Значит, послезавтра в дорогу. Я и мои пажи сможем отдохнуть пару дней.

Паулина и Евпраксия занялись сборами. А фон Берсвордт поняла, что ещё немного – и она упустит последнюю возможность расквитаться с противницей.

Там же, 1097 год, весна

Первый Крестовый поход всколыхнул Европу. По дорогам старого континента издавна бродило много разного люда: обедневшие рыцари в поисках поживы и приключений, беглые кандальники, нищие, паломники, странствующие труппы акробатов, благородные трубадуры и простые разбойники. Все они и ещё масса крестьян, разорённых несколькими годами засухи и неурожая, после клермонского призыва Папы Урбана: «На Иерусалим!» – потянулись к юго-востоку. Грабежей и насилия по пути их следования – в Чехии, Моравии, Венгрии – сразу стало больше в несколько раз. Шайки нападали на местных жителей и, крича, что они идут воевать Гроб Господень, требовали еды и питья, угоняли скот, разоряли дома и бесчестили женщин. Справиться с ними никто не мог. Дело дошло до народных волнений, и венгерский король Калман, только что пришедший к власти в стране, осенью 1096 года взял в заложники младшего де Бульона, чтобы вынудить Готфрида обсудить на переговорах меры предотвращения новых бесчинств групп «авантюрьеров» (так тогда называли стихийных участников похода – в противоположность регулярной армии крестоносцев). Готфрид и Калман встретились в небольшой деревушке, расположенной на берегу озера Нейзидлер-Зё – на границе Штирии и Венгрии, – и вначале орали друг на друга, а потом успокоились и довольно мирно определили точные маршруты следования рыцарей и пажей; там, по этим трассам, де Бульон-старший обещал обеспечивать порядок, а король получал возможность не считать крестоносцами всех вооружённых людей в прочих местностях и уничтожать беспощадно. Юный Бодуэн был благополучно отпущен из плена.

Тем не менее около 30 тысяч «авантюрьеров», возглавляемых неимущим рыцарем Вальтером Голяком и его духовным учителем, проповедником Петром Пустынником, летом того же года подошли к Константинополю. Византийский император Алексей Комнин, крайне обеспокоенный этим нашествием, отдал приказ немедленно переправить чужеземное войско на греческих кораблях через Мраморное море в Малую Азию.

На подходе же к Палестине «авантюрьеры» натолкнулись на прекрасно обученные вооружённые силы турок-сельджуков и со всей неизбежностью были разгромлены. Вальтера убили, а Петру удалось спастись. Вместе с тремя тысячами уцелевших однополчан он вернулся в Европу и в дальнейших боевых действиях не участвовал.

В это время, ближе к зиме 1096 года, к византийской столице подтянулись рыцари во главе с двумя де Бульонами и другими герцогами. Император Комнин, опасаясь захвата и разграбления города, предложил им достаточно выгодные условия договора о дружбе и ненападении. Западные воины разругались между собой (брать Константинополь или не брать?) и едва не разодрались, но потом согласились с греками. «Братья-православные» брали на себя материальную часть – обеспечивать «братьев-католиков» провиантом, фуражом, медицинскими препаратами и кораблями. Зиму крестоносцы скоротали во Фракии. А весной великан-бургундец, отправляя младшего брата в Лотарингию за дополнительными войсками, вспомнил об Адельгейде и велел Бодуэну на обратном пути сделать крюк в Ломбардию и забрать с собой несчастную русскую...

Накануне отъезда из Павии Паулина вышла проститься со смотрителем зверинца Филиппо. Он пытался её обнять и поцеловать, но она отстранилась со словами:

– Поздно, дорогой. Не судьба нам быть вместе. Разбежались наши, как говорится, стежки-дорожки.

Итальянец бубнил:

– Ты скажи только слово, милая Паола, – мол, поедем вместе, я согласна быть твоей супругой! И клянусь, всё брошу – клетки, королеву, Павию, Италию – и отправлюсь следом. В Венгрию так в Венгрию. Мне всё едино. Лишь бы не расставаться.

– Ишь какой горячий! – улыбалась немка. – Ублажил пылкими словами – точно маслом по сердцу...

Но, увы, Филипп, ничего не выйдет. Я тебя не люблю. Хоть убей – ну, ни капельки. Ты хороший человек, верный, добрый друг, но не больше. Не воспринимаю тебя как мужчину.

– Стерпится – слюбится.

– Никогда. Не хочу. Не надо.

Тот опять полез обниматься, но служанка оттолкнула его, подняла палец кверху и взволнованно прошептала:

– Тс-с, не шевелись!

– Ну, пожалуйста, дорогая, ну, хотя бы разик, – стал канючить мужчина.

Женщина безжалостно цыкнула:

– Тихо! Замолчи! Слышишь?

– Что? – не понял слуга. – Ни единого шороха.

– Затаи дыхание... Кто-то пилит, нет?

Неудавшийся жених по-гусиному вытянул шею:

– Да, возможно... Вроде звук пилы. Но откуда? В такое время?

– Вроде бы с конюшни. Что пилить на конюшне в полночь?

– Да, действительно? Непонятно.

– Надо посмотреть, – заявила Шпис.

– Ой, а стоит ли? Разве наше дело – за чужими подглядывать?

– Вероятно, не наше. А вдруг наше? Я, пока не уеду из этого замка, не могу быть ни в чём уверена!

Осторожно, на цыпочках, вынырнули из сада и, стараясь оставаться в тени, избегая отблесков факелов, побежали к боковому входу в конюшню. Через щёлочки заглянули внутрь.

– Что ты видишь? – прошептал Филиппо.

– Ни черта не вижу. Но ведь пилят – явно!

– Явно пилят, да.

– Я зайду. Жди меня снаружи. Позову – приходи на помощь.

– Береги себя.

– Да уж постараюсь...– И она приоткрыла створку дверей.

В темноте освоилась быстро. Увидала, как в дальнем углу полыхает свечка. И как раз оттуда шёл звук пилы.

Аккуратно ступая, подобралась. Выглянула из-за столба, подпиравшего крышу. Разглядела возок – тот, что Конрад выделил Адельгейде, – и фигуру в чёрном, возле задней оси... Человек подпиливал ось!

– Ах, скотина! – не сдержалась немка и, схватив висевшие вожжи, от души протянула незнакомца поперёк спины. – Что ж ты делаешь, пакостник такой?

Тот отпрянул, выронил пилу, обернулся.

Паулина узнала Лотту фон Берсвордт.

Обе женщины стояли друг против друга несколько мгновений. Первой пришла в себя служанка:

– Ну, паскуда, гадюка... Наконец-то Провидение нас свело. Ты сейчас ответишь за свои гнусные делишки.

Наклонившись и взяв пилу, каммерфрау ответила:

– Ну, достань, попробуй. Я сейчас покончу с тобой, а потом доберусь и до хозяйки.

– Не дотянешься. Руки коротки, – заявила служанка.

– Мы сейчас посмотрим...

Медленно ходили вокруг столба, и никто не решался броситься вперёд первой. Просто оскорбляли друг друга.

– Жаль, что Генрих не повесил тебя в Вероне, – говорила простолюдинка. – Мне приходится выполнять чужую работу.

Но дворянка парировала достойно:

– Я в Вероне оказалась на дыбе по твоей милости. И опять же по твоей милости Генрих вздёрнул несчастного дона Винченцо... Ты сейчас заплатишь за это.

– Что ж ты медлишь, фройляйн? Или трусишь, уважаемая белая косточка? Опасаешься моей, чёрной?

– Просто думаю, что тебе отпилить раньше: голову или зад?

– Фу, какие мы грубые! Каммерфрау её величества не должна употреблять такие слова.

– Поучи ещё меня хорошим манерам, быдло!

– Да приходится учить, если вы ругаетесь, как последний конюх! – И, не выдержав, Паулина стеганула её вожжами по лицу.

Берсвордт поскользнулась, но в падении подсекла ей ногу, и служанка упала на спину, в кучу соломы. Лотта воспользовалась этим и набросилась на неё с пилой. Паулина отпихивала от себя железные зубья, а Лотта давила что есть мочи, и металл почти что касался обнажённой шеи противницы. Вот ещё мгновение – и вопьётся в горло... Паулина чувствовала его холод... И, напрягшись, саданула дворянке коленом ниже живота. Благородная дама взвыла от боли и скатилась на бок. А соперница отшвырнула ногой пилу и, насев на дворянку, стукнула её кулаком по лицу.

Берсвордт уклонилась от второго удара и ударила ей подошвой в пах.

Отлетев, Паулина врезалась затылком в деревянный столб и сползла по нему, теряя сознание.

– Вот и всё, – тяжело дыша, прохрипела Лотта. – Дело сделано. Остаётся только отворить дверцу для её души... Пусть летит на волю! – Подняла пилу, встала перед Шпис на колени и с оттяжкой занесла руку, чтобы полоснуть лезвием по горлу.

И свалилась тоже, запрокинувшись на спину.

Это подоспевший Филиппо вырубил её подвернувшимся под руку хомутом. И второй раз огрел, для верности, чтоб не поднялась.

Бросился к служанке, начал приводить в чувство. А когда она открыла глаза, сразу упрекнул:

– Почему на помощь не позвала, как договорились?

Шпис, кряхтя и морщась от боли, села. Простонала жалобно:

– Про тебя забыла... Ой, как плохо мне! Ты в глазах двоишься... Ха-ха-ха, два Филиппа! Если выйду за тебя, могут обвинить в многомужестве...

– А пойдёшь, пойдёшь? – загорелся он.

– Ах, отстань... Мне не до того...

– В благодарность за спасённую жизнь?

– Хвастунишка... Я подумаю до утра... Где проклятая Лотта?

– Я её успокоил... – Наклонившись, итальянец сказал: – Кажется, совсем...

Паулина ответила:

– Вот и правильно. Так ей, злой колдунье, и надо.

– Да, теперь меня за убийство повесят.

– Кто ж узнает? Если спросят, то я отвечу, что всю ночь был в моей постели...

– Я в твоей постели?

– Ну конечно. Разве ты не хочешь?

– Значит, можно?

– Глупый ты, Филипп! Я твоя должница. А долги надо отдавать.

Он помог ей подняться, и они, обнявшись, вышли из конюшни.

А наутро только несколько человек провожали де Бульона с компанией: сенешаль замка, капеллан и немного слуг, в том числе и Филиппо. Перед самым отъездом появился Конрад: он поцеловал Адельгейде руку, обнял и растроганно пожелал счастливого путешествия. Сообщил:

– Нынче ночью кто-то раскроил череп Берсвордт. Тело её было обнаружено на конюшне.

– Боже правый! – ахнула Опракса. – Кто же это сделал?

– Неизвестно. По-христиански жаль её, но вообще-то я Лотту не любил.

– Да, я тоже.

Вместе с Паулиной Адельгейда села в повозку, и отряд Бодуэна поскакал к воротам. Шпис молчала о подпиленной оси, чтоб не выдать ни себя, ни смотрителя зверинца; оба свежеиспечённых любовника лишь раскланялись на прощание, не сказав друг другу ни слова. И какие могут быть слова, если расстаёшься навеки?

Выехав из Павии рано утром, вскоре миновали Милан и заночевали в Бергамо. Двигаться по достаточно узким альпийским дорогам было сложно, а особенно в марте, по весенней распутице, но никто из конников, слава Всевышнему, в пропасть не сорвался. Бывшая государыня, сидя в экипаже, полной грудью вдыхала чудодейственный горный воздух, закрывала глаза от яркого солнца, говорила сама себе: «Господи, свобода! Наконец-то свобода! Может, мне ещё улыбнётся счастье?» – но при этом, разумеется, понимала, что в Италию больше никогда не вернётся. И какая-то смертельная тоска холодила сердце: так и не успела хоть в малой степени насладиться дарами этого чудесного края – морем, уникальной природой, безмятежно поваляться на солнышке, поплясать на простом деревенском празднике... Позади – обиды, позор, скорбные могилы Груни Горбатки и сына... Бедный Лёвушка! Не сердись на свою бездольную мамочку, не сумевшую прийти, чтобы попрощаться; ты ведь знаешь: если бы могла, то пришла бы...

Вслед за озером Комо горы сделались очень высокими, с ослепительным снегом на вершинах. Паводок в реке Инн был немал и высок, и стремительное течение размывало дорогу, иногда затопляя её, доходя лошадям до голеней, а повозкам – под самое днище. Неожиданно поломалась задняя ось – та, что подпиливала Берсвордт, но, по счастью, никто не пострадал. Привели мастеров из маленькой горной деревушки, и за три часа всё было починено. В остальном же отряд де Бульона-младшего следовал без задержек, молодой Бодуэн вёл себя по отношению к дамам более чем галантно и решительно пресекал каждую попытку своих пажей пококетничать с ними.

Отдыхая в крепости Инсбрук, за стаканом грога, юный герцог сказал о брате:

– Он излишне сентиментален. Зря пошёл на мир с греками: надо было брать Константинополь.

– Вы немилосердны, мой друг, – упрекала его Евпраксия. – Греки – такие же христиане. А Христос учил: нет ни иудея, ни эллина, есть творенье Божье по имени человек – по Его образу и подобию.

– Но иначе раскол церквей не преодолеть: греки не хотят подчиняться Папе.

– И не надо. Пусть у каждого будет свой обычай молиться.

Молодой человек хмурил брови:

– Вы опасная еретичка. Видно, николаиты повлияли на вас очень сильно.

– Ах, оставьте, при чём тут николаиты? Я сама по себе считаю, что нельзя веру насаждать огнём и мечом. Христиане против насилия.

– Вы противоречите Папе Римскому: он благословил христиан на поход.

– Если Папа противоречит заповедям Иисуса...

– A-а, так вы против Папы! Вот оно, влияние Генриха!

– Хорошо, не станем толковать дальше, а не то поссоримся.

Возле крепости Хоэнзальцбург их уже поджидало пополнение, шедшее из Баварии, Лотарингии и Швабии. Впереди были Австрия и Венгрия. Как-то встретит приезд племянницы тётя Анастасия? Да жива ли она вообще?