Текст книги "Девятьсот семнадцатый"

Автор книги: Михаил Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

своим.

– Хлопцы, полковника зарубил я. Шофер, садись в автомобиль. Несмачный, Пихлак, Татаренков,

Нефедов, садитесь.

– И я сейчас. Ты, Петрушин, за начальника. Веди хлопцев на позицию, а я поспешу скорее.

– А с этими как?

Черноусов, не отвечая, сел в автомобиль, н когда машина уже тронулась в путь, крикнул в ответ:

– Это ты, Петрушин, спрашиваешь? Ну, спрашивай, дубина, а я поеду.

… В полдень автомобиль домчался к Ставрополю. Черноусов отвез в госпиталь уже несшего в бреду

всякий вздор Нефедова. После осмотра врача больного поместили в тифозный барак.

*

Ратамоновцы в последнем бою лишились своего храброго начальника.

Было время, и Ратамонов бунтовал против приказа сверху. Но сжав сталью воли свое честолюбие и

гордость, подчинился. Как был, так и остался до смерти своей геройским, храбрым и честным советским

воином.

Тело его, пронзенное сотнею пуль, похоронили с высокой воинской честью, а храброе огромное сердце

его отдало прекрасную силу свою каждому из трех тысяч бойцов революционного отряда.

Кругом предательства, измены, из каждой подворотни злыми стаями мчатся враги, но непоколебимы, как

горные кряжи, ратамоновцы.

Влились к ним лихие рубаки черноусовского отряда, пристали обрывки воронинской вольницы,

пошумели немного, но притихли, зачарованные воинской выправкой, боевой решимостью их.

Враги вокруг, всюду по краю пала советская власть. И нет путей отступления. Окружены ратамоновцы,

как стая львов в западне. Есть, правда, путь-дорога, не проложенная еще через саксауловые безводные

солончаки да пески астраханской степи. А больше нет ни одной.

Митингуют ратамоновцы в последний раз. За начальника у них – светлый, как лен, Черноусов,

комиссаром – Гончаренко Василий

Луг, солнце, тысячи солдат, казаков. Сгрудились. Хмурые, слушают. Говорит Черноусов:

– Эх, братаны мои. Обложила кадетская свора наш отряд. Грозят. Да не боимся. Поборемся еще.

– Побо-о-ремся.

– Не запугают! – шумит возгласами толпа. Колышатся тысячи голов.

– Воны нам сдаться велят. Грозят пятому смертью. Да хоть и мало у нас патронов и снарядов, а не

сдадимся белым. Так ли, ратамоновцы?

– Верно.

– Не сдадимся. Ни в жисть.

– Россию пойдем. Пробьемся.

– Смерть кадюкам!

– С чем бой принимать? – продолжал Черноусов, обведя своим орлиным взглядом затихшую толпу. —

Не с чем боя принимать. И не примем боя зря. Уйдем в советскую Россию. Там пригодимся. А путь у нас один

есть. Через степи эти соленые, безводные. Вот и решайте, товарищи.

– Пойдем степью.

– Может, пройдем.

– Надо итти… которые дойдут до советской.

– Нам ничего не страшно.

Голосовали. Единогласно решили отступать на красную Астрахань.

Настала ночь, холодная, хмурая. Отправились в поход ратамоновцы колоннами. А на зорьке окружили их

два офицерских полка,

У белых за бойцов поручики и подпоручики. За взводных полковники да подполковники, ротные все, как

один, генералы.

– Ратамоновцы, держись!

А ратамоновцам наплевать. Вышколенные солдаты. Как только заляжет цель противника, так зайдут

красные пулеметчики с флангов – и смят противник. Пока перестраиваются офицерские взводы, глядишь —

вихрем налетели черноусовскне рубаки, – и нет взвода.

Ну, и противник не из трусливых достался. Умеют воевать офицеры! Сотни ратамоновцев разметали на

песке буйные руки свои.

Так до вечера бой. На часок передохнули бойцы, а там сызнова до утра. А утром хватились ратамоновцы,

– нет патронов, все вышли. Бросились к пушкам, – нет снарядов!

И сказал Черноусов, а слова его быстро разнеслись повсюду:

– Братцы стеной! Штыком да кулаком. Бей офицеров в морды! Души их! Силы у нас черноземной

побольше.

Бросились ратамоновцы с голыми руками на врага. Что тут было! А стрельба прекратилась. И у белых

патроны вышли. Пошла война штыком да кулаком. Рукопашная разыгралась на солончаковых холмах. Пощады

не было. Кто кого скорее передушит и заколет, тот победит.

Были в красном отряде женщины и девицы. Да разве женщины они? Настоящие тигрицы, когтистые,

зубастые. Не один безносый и безухий помнить будет всю жизнь эти жаркие объятия, эти твердозубые уста.

Гончаренко в бою. Силе его позавидовать мог бы сам бог. Как озверевший медведь рвет с корнем деревья,

так Василий рвал жизни из стана врагов. Да Гончаренко ли это? Нет, не он, а кто-то другой, суровый страшный

силач.

Вот встреча. Старый знакомый, ротный Нерехин.

И ты?..

– А, белая шкура!

Трещат ребра Нерехина. Закатываются в муке пьяные и теперь глаза.

Но и на силача есть силач. Грузный восьмипудовый полковник всей тяжестью своей обрушился сзади на

Гончаренко. Первый раз застонал Василий, чувствуя боль в готовой сломаться спине. И погиб бы он, да выручил

Черноусов. Рубнул он, и распрощалась навеки красная голова полковника с грузным телом.

Оглянулся вокруг Гончаренко, ища глазами нового врага.

Но бой уже кончился. Дрогнув, бежали остатки офицерских полков. Для отступления свободен путь.

Но больше тысячи храбрых ратамоновцев полегло на поле брани. И лежала на политых кровью суглинках

тысяча эта вперемежку с тысячью павших врагов.

Осталась лежать она и тогда, когда уцелевшая братия их скрылась за далекими холмами.

И будут еще долго лежать они так, – вперив неподвижные очи свои то в солнечное, то в звездное небо.

До тех пор, пока хищное воронье, зной, дожди и ветры не высушат эти тела и не развеют их прахом.

И там, где была пролита героями горячая кровь, где солончаки поглотили последние стоны, проклятья

врагам, на этих местах, может быть вырастет юная шумная роща, и тогда в полночной тиши древесная листва

будет перешептываться с пугливым ночным туманом и рассказывать ему великую быль о безмерной славе

павших бойцов-ратамоновцев.

*

Дороги…

Кто знает, сколько их пересекло поля, леса, горы, степи?

Неисчислимое множество. Иные нынче засыпаны песками, размыты вешними водами, позаросли буйной

травой и просто забыты, оставлены людьми за ненадобностью, как старый хлам.

Пути, пролески, тропинки! Всюду вьетесь и растекаетесь вы по необъятной стране. В ночную ль зимнюю

стужу, весенней ли порой, в ненастье, в погоду, под жарким солнцем и холодными звездами, были для человека

вы всегда путеводной звездой и могучей надеждой.

Но есть еще и другие пути, непроторенные, непроложенные как следует, неизведанные, непроходимые

для многих.

… Путь.

Собственно, нет его. Только прокладывается он через жгучую пустыню.

Вместо вех – брошенные орудия и зарядные ящики, обломки телег, лошадиные остовы, высохшие

трупы… Горы, холмы.

Неистовый, жаркий ветер, буран… И трупы, трупы…

Где им начало? За сотни верст не сыскать его. Где же конец им? – Нет его… Нет конца.

Идут люди, изнемогая от зноя, как скелеты худые тела, черные землистые лица. Слабые, как былинки,

идут, шатаясь, падают, разбросав руки. Больше не встают.

А другие тащатся дальше, вязнут в песке.

Воды…

Пить… Пить…

Точно шуршат пески: нить… пить…

Но воды нет.

Впереди трое.

Двое мужчин и женщина, оборванные, босые. За ними на версты назад люди – тени. Их тысячи. Все они

пригнулись к земле, точно от непосильной тяжести.

Но идут.

Один передовой, высокий, русоволосый, шатаясь, остановился. К нему подбежала женщина.

– Васенька… Трудно тебе, отдохни.

Подошел другой, высокий волосатый, с потрескавшейся кожей на лице.

– Что, Гончаренко? Неустойка… – Но голос его звучал фальшиво и глухо, будто из-под земли.

– Идите… Не могу я.

– Брось, – продолжал волосатый. – Отдохнешь, пойдем. Скоро вечер… Станет прохладнее.

– Васенька, крепись… Может, дождь пойдет.

– Ах, идите… Идите, товарищи.

Русоволосый сел на песок, склонив голову на грудь.

– Встань, Гончаренко. Отойдем вон туда в сторону. Там холмы и тень.

– Пойдем, Вася, там прохладней.

Тот, к кому обращались эти слова, с трудом поднялся на ноги. Они втроем завернули налево, к песчаным

буграм.

Уже солнце склонялось к западу. Холмы отбрасывали тени. Но солнце слепило, жгло, и ветер, играя с

тучами песка, затруднял дыхание.

Когда они подошли к теневой стороне песчаной возвышенности, русоволосый снова упал на землю,

закрыв глаза.

– Умер! – испуганно крикнула женщина,

– Ну, вот еще… не видишь, дышит. Воды бы ему каплю. У меня голова тоже мутится.

– Кузуй, разроем песок. Как, помнишь?..

– Трудно, сил нет. Он сыплется.

Женщина молча принялась разгребать сыпучую массу. Но вот уже руки ее на аршин ушли вглубь, а песок

оставался попрежнему сухой как стекло.

– А-ах, – прошептала она. – Нет воды!

– Брось, Маруся. Отдохнем. Отлежится и он, да снова в путь.

Они уселись в изголовьи обеспамятевшего товарища.

– Сколько идем – неделю… И нет воды. И до моря не будет.

– Когда же Астрахань? Как видно, сбились мы.

– Эх, если бы в советскую Россию!

– Ни дороги, ни деревца.

– Сколько полегло… Лошадей поели, теперь есть нечего.

– Ночью я видел, как двое труп грызли.

– Сошли с ума.

– Сумасшедших много.

– Что-то Василий долго в себя по приходит.

– Ничего, очнется. Парень крепкий.

– Не захотели сдаться белым… А все равно смерть.

– Ну, может, еще выскочим.

– Эх, Кузуй, куда выскочим. Погибель всем нам. Вот смотри, пляшет один – рехнулся.

– До Астрахани дотянуть бы.

– К морю дойти.

– Хоть бы дождик, как тогда.

Замолчали. Ш-шш… шуршал песчаный дождь. Косые красные лучи солнца ослепительно горели в

каждой крупинке его.

… На смену жаркому дню холодная ночь. Вызвездило темное небо. Дрожат путники. Они еще с вечера

отбились от колонны ратамоновцев. Бредут, не зная куда.

Шелестят пески, вздыхают о чем-то.

А они идут, шатаясь и часто останавливаясь на отдых.

Иногда в изнеможении падают. А звезды дразнят их. Где-то купаются они в прохладных струях вод.

Привольно им.

Пески звенят… О чем звенят пески?

Вдруг темная полоска впереди.

– Вода-а-а-а…

Откуда силы? Точно на крыльях ветра мчатся они. Темная полоса ширится. Слышны новые звуки. То

плещется темная влага.

– Эх, сколько воды.

– Да, целое море.

Теряются за горизонтом синие просторы. Путники бросаются в волны, вода освежает. Но пить, как

хочется пить.

Кузуев глотнул горько-соленую жидкость, упал на землю. Ему нехорошо. Но слабость проходит быстро.

Снова купаются они. Холодная вода уже леденит.

Вдали у моря мерцает оранжевый огонек.

– Жилье.

– А вдруг враги?

– Была не была. Идемте, товарищи.

Пошли.

Огонек растет, искрится. То костер. Видны три человеческих силуэта. Лают злые собаки.

У костра трое узкоглазых, жидкобородых, в халатах. В таганце варится баранина. Вкусно пахнет мясной

навар. У голодных странников мутится голова, тошнит, так хочется есть.

– Здравствуйте, земляки, – сказал Кузуев.

В ответ молчание. Только глухо ворчат в стороне привязанные к кибитке собаки да трещит саксаул на

ярком огне.

– Откуда? – спросил наконец один из-за костра.

– С Кавказа.

– Куда ходишь?

– В Астрахань.

– Там красные черти.

– Ничего.

– Ты красный?

– Да.

Все трое за костром негодующе замахали руками.

– Уходите. Не дадым.

Кузуев сделал угрожающий жест.

– Не трожь. – В руках одного сверкнул револьвер.

– Уходи… Мы белые… Не дадым вода. Не дадым мясы.

Тогда выступила вперед Маруся. Она встала перед костром на колени и замолила.

– Родненькие, дайте им пить.

– Нэт.

– Дайте им есть.

– Нэт, Марушка… Тебе дадым, а им нэт.

– Миленькие, они же умрут ведь. Дайте, век не забудем.

Узкоглазые заговорили о чем-то между собой, особенно горячился моложавый.

Наконец они, как видно, договорились и замолчали.

– Твоя Марушка? – спросил из-за костра один.

– Нет.

– Его?

– Пускай продаст, – калым дам.

Гончаренко, нахмурив брови, вместо ответа промолвил:

– Пойдемте, товарищи!.. Это звери, а не народ.

– Нет, я попрошу еще, – возразила Маруся.

– Не дадым, – отрезал самый старый из-за костра.

Тогда Гончаренко силой увлек за собой товарищей.

Шли у моря. Но женщина вдруг повернула обратно.

– Идите, миленькие, прямо морем… Я сейчас.

– Куда ты?

– Нужно.

– Не пустим.

Но Маруся уже быстро скрылась в песках.

Гончаренко сжал руку Кузуева.

– Идем. Она пошла к ним.

Они быстро зашагали в обратную сторону.

Вот костер. Гончаренко быстро подошел к нему и спросил у сидевших истуканами людей.

– Где жена?

– Ушла,

– Куда ушла?

– На юрту.

– Говори, где юрта?

– Не знаем. Уходы, – застрелым.

Василий до крови раскусил губы. Его душило бешенство. Но у киргизов в руках сверкали наганы.

Бросились они искать Марусю. Но везде суглинок, пески, пучки саксаула, но ни жилья, ни человека.

Сбились они с дороги. Около часа блуждали и наконец измученные пришли к морю. Хмурые, пошли

берегом на восток, на пути крича охрипшими голосами:

– Маруся… Маруся!..

Но ответа не было. Женщина исчезла.

… Снова жаркий день. Нечеловеческие муки жажды и голода. А к вечеру вернулась она, изнуренная от

усталости. В руках Маруси был мех с водой и плетеная корзина. В корзине находился хлеб, вареная баранина.

Целый день провели они на одном месте у моря, подкрепляясь едой, набираясь силой.

А вечером Маруся сказала Василию:

– Я придушила его.

Гончаренко молча обнял и поцеловал ее, заплакавшую от радости.

Ночью они пошли в дальнейший путь.

Попрежнему глухо шуршали волны о берег. С синего неба гляделись в воду многоцветные звезды.

Местами над морем клубились туманы.