Текст книги "Девятьсот семнадцатый"

Автор книги: Михаил Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

Наряду с этим беспокойством его мучили другие тревожные мысли.

“Что с товарищами, особенно с Тегран? Эти негодяи– маузеристы на все способны”.

Тревожные думы, предположения, догадки до того сильно развинтили его нервы, что сегодня утром он

сел на лошадь и помчался в город.

В пути настроение его переменилось к лучшему. Безмятежность и весенняя юность природы растворили,

как кипяток сахар, его томительные предчувствия. Откинув на затылок темный картуз свой и распахнув ворот

гимнастерки, он ехал то рысью, то шагом и улыбался.

Там, впереди, за десятками зеленых холмов, живет она, его Тегран. – Не любит, – шептал он, – но

может полюбить. Ведь сердце ее замкнуто большим замком. И нужен ключ. Не любит. Но я люблю, люблю, —

повторял он в такт быстрой лошадиной рыси. И этот собственный шопот наполнял все существо Гончаренко

радостью и весельем.

– Ну-ка, гнедой, припустим.

И лошадь, точно понимая его настроение, с довольным видом кружила головой, бодро ржала и быстро

мчалась вперед, выбивая железом подков из шоссейных камней бледные искры.

*

У города О., пораженный необычайными звуками, придержал лошадь. Не было сомнения, что этот город

гремел сильным ружейным и пулеметный боем.

“Значит, на самом деде переворот”, – мелькнула у него мысль.

Гончаренко стегнул лошадь и галопом помчался к близким строениям. Вот пустынные улицы.

Перестрелка идет в стороне, у вокзала. Василий мчится к парткому, забегает в помещение. Пусто. Через

мгновение он снова на лошади, летит стрелой на звуки бешеной пальбы.

Но то ли чудо, то ли сон наяву, – не поймет Гончаренко. Через улицы мчится турецкий разъезд.

Кавалеристы в красных фесках машут кривыми обнаженными саблями. Вот они скрылись в проулке. Лошадь

Василия мчится карьером.

Направо, у собора, горит дом. Толпится народ. Гончаренко хочет ехать туда, но путь прегражден. Около

сотни турецких кавалеристов окружают его со всех сторон. К нему подъезжает турецкий офицер.

– Кто вы? – спрашивает он, сильно акцентируя.

– Русский солдат.

– Хорошо, мы с русскими не воюем. На станции ваши солдаты. Скажите им, что мы уходим. Боя не

принимаем. Скажите, что мы не знали, что русские войска еще здесь. Мы приехали защитить мусульманское

население от зверств дашнаков. Как только вы оставите город, его займем мы, в интересах гуманности и

человеколюбия.

– Но с кем же идет бой? – недоумевая, спросил Гончаренко.

– Это недоразумение. До свидания, господин большевик.

Послышалась гортанная команда. Турецкая кавалерия скрылась.

– Что за недоразумение, когда бой, – прошептал Гончаренко и, подстегнув лошадь, помчался к

горевшему дому. Толпа уже растаяла. Далеко у вокзала виднелась серая цепь людей.

“Где же свои и где Тегран?”

Гончаренко обыскал вокруг дома и вдруг, бледный, растерянный, выпустил из рук повод. Неподалеку у

забора, на скамье, сидели неподвижно мужчина и улыбающаяся Тегран. Девушка крепко обнимала своего

бородатого соседа.

Тот, склонив ей на грудь голову, рукой обнимал ее за талию.

– А… Вот оно что, – прошептал Гончаренко. Подобрав повод, он медленно отъехал прочь.

Вот почему Тегран так холодна и равнодушна ко мне, – шептал он. – Она любит уже. Но скрывала. А

почему же на улице? И во время боя? И что все это значит? Не любит… Хорошо же, прощай, Тегран… Какая

лгунья ты!

Уже затихла перестрелка. Успокоился город. А Гончаренко, пасмурный и пустивший повод, бесцельно

ехал в неизвестном для него направлении.

Вот уже потянулись жалкие сакли пригорода, дальше шло поле и холмы. Наконец Василий, точно

решившись на что-то огромное, повернул лошадь обратно и поскакал в центр города.

– Надо увидеть товарищей, поговорить с ней.

На той же скамье, где видел он Тегран в объятиях неизвестного, сидели Абрам и она.

– Здравствуй, Вася. Давно вернулся? – спросила Тегран.

Гончаренко соскочил с седла и молча поздоровался.

– Благополучно покатался?

– Да. А что у вас тут?

– Полный провал. Мы в подполье. Вот уйдут последние эшелоны, что стоят на станции, и нам нельзя

будет носа показать на улице.

– Плохо… – процедил Василий сквозь зубы, думая про себя: “Тегран, Тегран, зачем ты нечестно

поступила со мной?”

– От организации осталось несколько человек, – продолжал Абрам. – Дашнаки захватили все

учреждения города. Работа почти приостановилась.

– Работать невозможно, – подтвердила Тегран. – Я советую всем вам, не знающим нашего языка,

уехать с солдатами в Советскую Россию. Там больше пользы принесете.

Робкая надежда шевельнулась в сознании Гончаренко.

“А может быть с ней был какой-нибудь родственник?”

Он спросил:

– Верно, следует уехать. А как ты, Тегран?

– Нет, я останусь. Мне, как армянке, можно остаться здесь и нужно остаться.

“Конечно, – с горечью подумал Гончаренко, – у тебя и возлюбленный есть”.

– А вы езжайте, товарищи, – продолжала Тегран. – Вам здесь опасно.

“Спроваживает, совесть нечиста”, – продолжал думать Гончаренко.

– Там видно будет, – заявил он вслух. – Может быть, действительно лучше уехать.

– Конечно, – согласилась с ним Тегран, но мысленно возмутилась тому, с какой легкостью Василий

шел на долгую и, может быть, на бесконечную разлуку.

– Ясно, что тебе лучше уехать.

– Да. Ты знаешь новость? – спохватился Абрам. – Драгина тяжело ранили.

Он вкратце рассказал о несчастье Драгина.

– И вот он хотел взглянуть на убитую семью, а они из засады стреляли, ранили его. Тут подоспели со

станции солдаты случайного эшелона и турецкая кавалерия. Вышла неразбериха. Дашнаки сразу же

разбежались.

– Как Драгин?

– Ранен серьезно.

– Что же думаете делать с ним?

– Погрузить его в эшелонный лазарет.

Помолчали.

– Значит ты, Тегран, остаешься? – почти с болью вырвалось у Василия.

– Да, остаюсь. Тебе же советую уехать.

– А со стороны комитета препятствий нет? – с кривой улыбкой спросил Гончаренко.

– Да, конечно. Ведь это целесообразно. Разумеется, можно было бы поработать среди молокан, но

овчинка выделки не стоит. Конечно, уезжай. Что же касается меня, то я останусь. Ну, Вася, решай сам. —

Сердце Тегран тревожно забилось.

– Хорошо, подумаю… но, думаю, уеду. Наверно, уеду. Прощайте пока.

– Прощай, Вася, – прошептала Тегран, протягивая ему руку. – Желаю тебе всего…

“Лицемерка”, – мысленно крикнул Гончаренко. Молча вскочил на лошадь и отъехал в сторону.

– Уедет, – заявил Абрам.

– Да… уедет… какой он странный стал. Ты не замечаешь? Почти уехал, а руку не пожал.

*

Не замечая ничего вокруг, Гончаренко с поникшей головой подъехал к вокзалу. Точно придавленный

тысячепудовым гнетом, с трудом оставил седло. Станцией прошел на перрон. На перроне новая неожиданность,

на минуту отодвинувшая в сторону тяжесть его переживаний. Кругом по асфальту сновали солдаты его

позиционного полка. Вон подвижный широкогрудый Кузуев, “Кузуй волосатый”, вон Ляхин, короткий, лысый, с

налитыми кровью глазами. Оба с большими красными бантами на груди.

– Смотри-ка-сь – Гончаренко, – звенящим голосом крикнул Ляхин и, улыбнувшись, показал свой

беззубый рот.

– И верно! Здорово, Гончаренко! Как ты сюда попал?

– Забыл, что ли? Ведь Нефедов говорил, что он тут работает. Да чего молчишь?

– Спета наша песенка тут.

– Давай, езжай с нами в Россию Советскую, вот там и поработаешь.

– Эвакуируетесь? – спросил Василий, хотя это было без слов очевидно.

– Как видишь. Вместе со всеми монатками.

– Валяй с нами.

– А тут как же?

– А тут и делать нечего. Наш полк последний из дивизии. Правда, есть там у Персии еще бригада.

Только как бы не застряла. Мы вот тех партийных работников забирали по пути.

– Едем, чего зря гибнуть.

“И верно, почему бы не поехать? Везде работы хватит. А здесь мне будет тяжело”, – подумал Василий.

– Ну, что?

– Ладно, поеду.

– Вот и дело.

– А что за стрельба была?

– Да так. Турки за нами идут. Мы оставляем места, а они занимают. Сунулись и сюда. Мы им отбой

дали. Хотя стоило бы пустить. Тут дашнаки буянят. Прямо все население вогнали в страх.

– Как буянят?

– Да русских режут, как поросят. А это что же, жена твоя? – неожиданно спросил Кузуев.

– Какая это?

– Да вон стоит, глаз с тебя не сводит.

Гончаренко оглянулся. Неподалеку от себя увидел он давно забытую Марусю. Женщина с затаенной

тоской глядела на него. Поймав взгляд Василия, она улыбнулась тепло и приветно.

– Что, знакомая?

– Да, так… Погодите, товарищи, я с ней потолкую. Когда Гончаренко отошел, Ляхин, криво

улыбнувшись, сказал:

– Зазнобушка.

– Ничего… И ее заберем, – промолвил Кузуев.

*

– Здравствуй, Маруся. Что ты здесь? – спросил Василий, подойдя к женщине.

– Ничего.

– Провожаешь кого?

– Тебя провожать пришла.

– Шутишь. Откуда знала, что еду?

– Я каждый день здесь… Безработная.

– Все гуляешь?

– Нет, только так…

– На, деньги.

– Нет. Не нужны мне твои деньги. Напрасно думаешь ты, что из-за денег тебя полюбила.

Гончаренко смущенно отвернулся.

– Васенька, возьми меня с собой… Хочу уехать отсюда в Россию. Возьми. Исполни эту просьбу.

– Ну, что же, это можно. Только куда же ты поедешь?

– А там видно будет. Возьмешь?

– Хорошо, идем. Только смотри… Держи себя. Если нужно, бери у меня деньги.

– Вася! И ты веришь? Никогда я не продавалась. За тобой тосковала все, любимый мой. Деньги сама не

знаю, зачем брала. А водку пила – забыться хотела. Да не забыть, раз любишь.

– Ах, молчи, – зло шепнул Гончаренко. – Брось свою любовь… Все вы на одни лад – лгать мастера.

– Васенька, не лгу я.

– Не лгу, эх… Ну, пойдем.

*

Всю ночь в быстром беге раскачивалась штабная теплушка. Гончаренко, забившись в угол на нары, то

дремал, то, пробуждаясь, ворочался на жестких досках и снова мучился тяжелыми воспоминаниями.

В минуту просветления, когда он приобретал способность рассуждать, он думал все об одном, о Тегран, о

своей поруганной любви, и мысли его, как растревоженные осы, тысячами уколов жалили его сознание.

“Не любит. Ну, что же! Над сердцем кто волен… Но почему скрыла, почему не сказала прямо? Кто же он?

Кто? Почему я не подъехал?.. Не померялся силой? Но насильно мил не будешь, нет… А она улыбалась —

значит, счастлива. Счастлива, а я… Нужно было остаться, узнать… Но что бы вышло? Нет, хорошо, что уехал.

Но она улыбалась… Улыбалась”.

Слушая его шопот и стоны, бредовую бессвязную речь, сидела у изголовья Маруся. Она не спала всю

ночь, ни о чем не думая и только стараясь не беспокоить его.

Утром Гончаренко проснулся с бледным, помятым лицом.

Возле него неподвижно сидела утомленная бессонными часами Маруся.

– Давно проснулась?

– Не спала я.

– Почему?

– Не спится.

Василий подошел к дверям теплушки. Длинный товарный состав, переполненный солдатами, стоял в

пустынном песчаном поле. Вдали высились массивные цепи Кавказских гор. На желтом, позолоченном солнцем

песке спокойно лежали фиолетовые тени вагона.

От хвоста состава к штабному вагону шел человек. Вот он подошел к Гончаренко.

– Здорово, Кузуев. Как дела?

Спрошенный тряхнул кудрями.

– Дела идут, как по маслу. Мы уже нагнали дивизию. Теперь всей оравой будем двигаться дальше.

– Как здоровье Драгина?

– Плохо. Сходи, навести его.

– Где он?

– В последнем вагоне. Там наш полковой лазарет.

… Неподвижный Драгин, с обескровленным землистым лицом, большими, переполненными болью

глазами посмотрел на Василия и попытался улыбнуться. Но лицо исказилось гримасой страдания.

– Ты тоже здесь? – полушопотом сказал он. И закашлял, отхаркиваясь кровью.

– Ему нельзя говорить, – шепнула стоявшая возле сестра.

Но Драгин услышал ее слова и возразил:

– Ничего… Я шопотом.

– Лучше молчите, товарищ Драгин.

– Я только два слова… Может быть, умру. В кармане печать комитета… Возьми. Деньги… и секретные

сводки… Передай там. Ух… Тяжело.

Раненый закрыл глаза. Гончаренко, исполняя его просьбу, тут же порылся в карманах платья, висевшего у

изголовья. Достал печать, сверток бумаг, деньги. Обшарив все карманы, он из бокового извлек груду темных

волос.

– Что это? – подумал Василий и вдруг вскрикнул: – Парик!

– Товарищ Драгин, это ваше?

Раненый с трудом открыл глаза.

– Мое.

Бешено заработала мысль Василия.

– Алексей Алексеевич! Кто вас подобрал раненого?

Но Драгин уже не отвечал. Он впал в забытье.

– Волосы те же… Цвет, длина, – шептал Гончаренко.

– Но нет, не может быть. Если бы она была с ним, то зачем ей улыбаться… Нет, это был другой. А если

это был он? Нет, нет. Но если да?.. Тогда какой же ты, Гончаренко Василий, подлец. Нет. Не может быть. Ведь

она улыбалась!

*

Сергеев и Баратова, прибыв в Б., остановились в номере той же гостиницы, где до своего отъезда в

Москву проживал поручик.

Обратный путь на юг пролетел, как минута счастья. Отдельный мягкий вагон, доставленный Викжелем в

распоряжение Сергеева, был заполнен переодетыми офицерами, московскими банкирами, промышленниками,

их семьями. От обыска и осмотра вагон был совершенно защищен подложным документом от Совета народных

комиссаров. С должностными лицами советской власти, попадавшимися на пути, вел переговоры один Сергеев.

Он имел при себе фальшивый мандат на имя уполномоченного Совнаркома Сергеевского Виктора

Терентьевича, едущего по особо секретным заданиям в Закавказье.

Все время дороги пассажиры мягкого вагона чувствовали себя, как дома. Тяжелые шторы на окнах

скрывали внутренний вид вагона. А в нем шел непрерывный кутеж.

Сам Сергеев находился в порыве безмерной страсти, как в забытье. Вино, болезненно-страстные ласки,

опять хмельная влага, горячее, напружиненное женское тело, выкрики, бессвязный лепет, волнующие стоны.

Временами Баратова напоминала ему большого дикого зверя, больного человеческой страстью. Ему все больше

и чаще доставляю нестерпимое, режущее мозг наслаждение до отеков мять, царапать мягкую, но упрямую

резину женских мышц. Он не встречал сопротивления. Даже напротив, Ирине Львовне, казалось, была приятна

эта физическая боль, и чем она была сильней, тем страстней отдавалась она.

Баратова в совершенстве знала искусство страсти и держала Сергеева все время в состоянии бесконечной

любовной жажды.

Были в дороге и дела. Но все они заключались в том, чтобы, по заранее выработанной инструкции, в

известных местах страны высаживать офицеров, снабжая их фальшивками, деньгами, и личным вооружением.

Это происходило главным образом на Украине, на Дону и Кубани. Полковник Филимонов, со сформированным

в Москве, штабом, высадился на станции Кавказской для следования в Екатеринодар и незамедлительной

организации там офицерского переворота.

*

– Ира, ты побудь одна.

– А ты куда, Витя?

– К английскому консулу. Есть дела.

– Значит, едем вместе.

– Но, Ира… Неудобно.

– Пардон. Я знаю, что делаю. Ты ведь, в сущности, мальчик и… Оставь, оставь. Ни за что не сумеешь

использовать все выигрышное положение.

– Но, положим.

– Никаких но. Я хочу, чтобы ты был не менее чем полковником.

Сергеев пожал плечами, внутренне довольный ее заботливостью.

– Как знаешь.

К консулу они прошли беспрепятственно.

– Чем могу служить? – спросил бритый джентльмен в пенсне.

Сергеев передал ему на клочке полотна мелко написанную путевку.

– Виноват, господа. Одну минутку.

Консул быстро вышел.

– Виктор, – прошептала Баратова. – Требуй больше денег. Требуй всего. Они пойдут на все.

– Молчи пожалуйста, Ира.

Пока шли минуты ожидания, Сергей взял в руки валявшуюся на столе газету. Это был номер “Вольного

Дона”.

Бросилось в глаза объявление:

ОТ ШТАБА БОЕВОЙ СТУДЕНЧЕСКОЙ ДРУЖИНЫ.

Дружинники, немедленно возвращайтесь в свои ряды. Немедленно беритесь за винтовки, чтобы итти на,

помощь братьям, сражающимся против большевистских банд. Но медлите. Время не ждет, и враг не дремлет. Снова

за работу. Снова на защиту матушки-России, свободы и вольного Дона. Ведь страна же гибнет и, оплеванная,

поруганная, она лежит у ног Вильгельма, с мольбой протягивает свои руки к лучшим своим сынам, ожидая от них

спасения. Так дружно же станем на защиту всего дорогого, всего святого.

Все, кто еще не записался в боевую студенческую дружину, идите к нам.

Запись производится от 10 час. утра до 7 час. вечера в кадетском корпусе.

“Молодцы, работают”, – мысленно одобрил воззвание поручик. Взгляд его скользнул ниже по серому

газетному листу и остановился на статье “ Б о л ь ш е в и к и – с т р а т е г и ” .

В статье говорилось следующее:

При первом же взгляде на схему расположения большевистских войск у границ Донской области невольно

возникает мысль: великолепные стратеги эти большевики.

Старая добрая система уничтожения связи между соседями охвата и обхода флангов и наконец полного

окружения – так и просится в глаза в этой схеме.

И подумать только, что еще недавно предводители большевиков были не более как ротными командирами, а

некоторые и просто кашеварами. А вот поди же, откуда что берется. Всмотритесь в эту схему, и вы увидите, что Дон

отрезан уже от Украины, а пройдет еще неделя-другая, он будет отрезал от Кубани и Терека, и все выходы из области

будут закрыты…

Правильная система ведения войны даст блестящие результаты, и посыплются южные плоды земные в

карманы большевиков.

Но чему приписать такую разительную перемену в недавних ротных и взводных командирах и кашеварах?

Ведь еще недавно они не умели толком водить в бои свои части и даже кашу варили с тараканами. А теперь

ворочают армиями. Единственная причина, которую я нахожу – наследственность.

До тех пор, пока это драгоценное свойство большевистской натуры угнетали русские вожди, она спала, и

серым покрывалом неизвестности подернуты были герои. Но вот во прахе угнетатели, сброшены узы, забурлила в

жилах кровь их гениальных предков, Фридриха Великого, Мольтке, и блестящие планы войны с мятежными

народами родятся и быстро проводятся в жизнь.

Большевики – блестящие стратеги.

“Не умеют воевать – вот и большевики – стратеги”, – решил Сергеев.

Открылась дверь, и вошел консул. Его было трудно узнать. Холодная вежливость, как грим, сошла с его

худощавого, бритого лица. Оно приняло выражение радостного удивления.

– Да неужели? Я восторгаюсь. Очень хорошо, господин Сергеев, вы великолепно выполнили ваш долг.

Непостижимое геройство. Но где секретные бумаги?

– Со мной.

– Пожалуйста.

– Но, господин консул. Разве вам ничего но указано?

– Вы насчет вознаграждения?

– Конечно, нет… Я относительно ссуды в фонд борьбы с большевиками.

– Виноват. Деньги, две тысячи фунтов, вы получите сейчас же.

– Мне казалось, что пять тысяч.

Консул поморщился. Но лицо его вскоре снова засияло улыбкой.

– Возможно. Отлично… Для русских друзей никакая сумма не будет тяжела. Но, простите за

нескромность, кто эта прекрасная особа, что с вами?

– Моя супруга, разрешите представить, графиня Баратова, Ирина Львовна.

– Очень рад. Приятно. Так где же документы?

– Вот они.

– Одну минуточку, господа. Я ознакомлюсь с содержанием письма господина московского консула.

– Сделайте одолжение.

Консул начал зачитывать мелко исписанный лист бумаги. Его лицо, как зеркало, отражало волновавшие

его чувства. Наконец чтение было закончено.

– Господа. Вы привезли ужасные вести. Большевики вывели Россию из числа наших союзников.

Ведутся переговоры о сепаратном мире с немцами. Делается что-то невероятное. Они опубликовали наши

тайные договоры. Они аннулировали долги. Нам и другим союзникам. Это чорт знает что такое. С таким

положением вещей наше правительство никогда не примирится.

– Вот именно, господин консул. Нужна интервенция.

– Разумеется. Но каким образом? У нас заняты Германией. Невозможное положение. А немцы

оккупируют Украину, могут занять Донбасс. Турки идут к Тифлису, хотят занять Батум. Вы понимаете, чем это

грозит интересам английского народа?

– Чем именно?

– Нашим поражением, чорт возьми. Турки держат курс на Баку. Осуществляется германский план:

Берлин – Баку – Батум – Бухара – Индия. О, наша жемчужина. Мы не допустим.

– Но ведь туркам далеко до Батума.

– Не так далеко, как думаете. Русская армия превратилась в стадо баранов без пастуха. Кавказский

фронт разрушен до основания. Если бы выиграть время. Хотя бы одну бригаду, одну только бригаду иметь на

границах Персии. Всего месяц, другой, потом мы успеем перебросить свои части.

– Английское правительство может получить в свое распоряжение эту бригаду.

Консул даже привскочил с места и подбежал к Сергееву.

– Скажите же, каким путем? И английский народ и королевское правительство не забудут вашего

благородного поступка. /

– Но это будет стоить больших средств, – заявил Сергеев, отвернув лицо в сторону.

– Индия и Баку стоят дороже всяких денег.

– Кроме того, милорд, – кокетливо улыбаясь, сказала Баратова, – мой муж, к сожалению, только

поручик. А вы понимаете, что для выполнения подобной миссии нужен человек с больших весом.

– Я снесусь с кем следует. По выполнении этого крупного, великого дела я буду рад видеть у себя

полковника Сергеева.

– Мы благодарны вам, господин консул.

– Но расскажите, как это сделать.

Сергеев в две минуты изложил свой план. Лицо английского чиновника засветилось довольством.

– Отлично. Выполняйте. Ваша цена?

– Вы понимаете, господин консул… Деньги пойдут не мне. Нужно будет дать офицерам.

– Короче?

– На выполнение первой части плана двадцать пять тысяч фунтов.

– Второй?

– Сорок тысяч фунтов.

– Дороговато, – покачал головой консул. Подумав, добавил:

– Но я согласен, действуйте.

Когда посетители оставили миссию, уже на улице, Ирина Львовна воскликнула:

– Какой ты умный и смелый. Именно таким должен быть мужчина. Я люблю тебя.

– Не надо здесь целоваться. Неудобно, Ирка. Сейчас будем дома. Кстати, знаешь, позабыл я сообщить

консулу, что этот план давно уже согласован с послом. Но он, кстати, уехал в Англию.

– Когда уезжаешь, Витя?

– Сегодня.

– И я с тобой.

– То есть как? Что ты, Ира!

– Непременно. В качестве кого угодно. Хотя бы секретаря. Ну, без разговоров.

*

– Здравствуйте, Ксандр Феоктистович.

– Но, простите, я вас не узнаю.

– Не узнаете старых друзей? Поручика Сергеева забыли?

– Разве это вы? Но усы…

– Дело рук парикмахера… И, ради бога, тише.

– Но нас никто не может подслушать. Говорите, не стесняясь. Кстати, кто с вами?

– Мой секретарь. Но время – деньги… Вот вам от господина Тошнякова письмо.

– Хорошо, сейчас прочитаю. Кстати, как вы довезли мою супругу?

В ответ Сергеев промолчал.

Разговор происходил в квартире полковника на границе Персии.

– Но почему молчите, Виктор Терентьевич?

– Разве вы не получили телеграмму?

– Нет. Вы ведь сами испытали военное передвижение. Радиостанция была испорчена. А другим путем к

нам две недели езды наисквернейшей в мире дорогой. Но в чем дело, что случилось?

– Ваша супруга убита и ограблена, – твердо сказал Сергеев.

– Как… что? Не может быть!

– Но это так. Повидимому, дело рук большевиков.

– Какой ужас… И деньги… Господи… Преображенский заплакал, уткнув лицо в ладони рук.

Поручик, бледный, как полотно, вызывающе глядел на Баратову. Но та сохраняла невозмутимое

выражение лица.

Молчание, в котором слышались лишь всхлипывания полковника, стало тягостным. Его нарушил

Сергеев.

– Ксандр Феоктистович. Ваше горе безмерно, – отчеканивая слова, сказал он. – Но, поймите, момент

не для слез. Я рекомендую вам немедленно прочитать письмо, так как время не терпит.

Преображенский перестал плакать.

– Простите, Виктор Терентьевич, слабость старика. Конечно, от большевиков я всего ждал, но только не

этого… Конечно. Нужно преисполниться мужеством, чтобы мстить, чтобы свергнуть этих ужасных бандитов.

Полковник достал из кармана платок, громко высморкался, потом распечатал конверт и приступил к

чтению письма.

– Но, господа, это невозможно, – сказал он, когда окончил чтение. – Наш вождь рекомендует мне во

что бы то ни стало удержать бригаду на позиции. Несмотря на отделение от центра, в солдатской среде

брожение. Одна только наша бригада из всей армии осталась на фронте, и то только потому, что она

изолирована двухнедельной дорогой. Я принял ее в ужасном состоянии, с трудом пристроился. Правда, веду

свою работу. Но солдаты повинуются постольку, поскольку мои приказы не расходятся с волей комитета,

поскольку нет военных действий и наконец нет транспорта для перевозки.

– Невозможного ничего нет, Ксандр Феоктистович. Я берусь вам доказать обратное. В бригадном

комитете есть большевики?

– Да.

– Есть члены комитета, что на вашей стороне?

– Почти нет. Два офицера, и те боятся за себя.

– Это не беда. Каким образом вы сноситесь с центром? Разумеется, срочно?

– Установили искровую станцию.

– Ну, вот, слушайте внимательно. Я у вас не поручик Сергеев, а комиссар Совета народных комиссаров

Сергеевский.

– Но…

– У меня в полном порядке документы. Задача состоит в том, чтобы на два-три месяца задержать здесь,

у персидской границы, бригаду. Турки, разумеется, не посмеют воевать. А союзникам важно выиграть время.

Кстати, английская миссия пересылает вам пять тысяч фунтов на это предприятие.

– Спасибо. Но как же все-таки…

– Все продумано. Завтра утром отсюда я направлюсь в бригадный комитет, поговорю, дам директивы.

Тем временем вы подготовите своего человека на радиоприемнике.

– Но там масса солдат.

– Нужно устроить, где можно, купить. Дайте пятьсот фунтов за ложную депешу и молчание.

– Нет, уже лучше из ваших сумм.

– Конечно. Остальное все будет отлично.

– Но как же я? Ведь со мной расправятся, как только выяснят.

– Недели через три, судя по обстановке, вы сдадите кому-нибудь бригаду и уедете на север. Кстати, в

Екатеринодаре полковник Филимонов. Он вас с удовольствием примет.

– Разве он еще не генерал?

– Нет, но будет. Мы там готовим переворот.

– Хорошо, будем действовать. Но предупреждаю, мы рискуем жизнью.

– Господин полковник, – сказала Баратова. – Эти слова не похожи на вас.

– Сударыня, я не о себе.

– Тогда не обо мне ли? Не беспокойтесь, пожалуйста, я риск люблю. Кстати, я остановлюсь у вас, как

ваша родственница.

О, пожалуйста.

*

Побродив по городу, около десяти часов утра Сергеев смело вошел в помещение бригадного комитета.

В комнате, засоренной окуркам, бумажным мусором, за простым, деревянным столом сидело восемь

военных – двое офицеров и шестеро солдат. Как видно, шло заседание. На вошедшего никто не обратил

вникания, и поручик, усевшись на свободной скамье у окна, стал внимательно вслушиваться в разговор.

– Мы, как большевики, обязаны подчиниться, – говорил надтреснутым голосом приземистый

коренастый русобородый солдат.

– Сами слышали радиу “Всем, всем, всем”. Мир, и больше никаких. Зачем же нам сидеть тут? Бают,

армия вся ушла.

Ему возражал солдат, высокий, худой, как щепка, с пушистыми белыми усами.

– Пока нет приказу – нельзя. Мы не против мира, но нужно в порядке чтобы. Вот получим приказ и

сымемся с фронту.

– Чего нам приказ. Слышали, небось, приказ по радио: “Мир солдатам, долой грабительскую”. Солдаты

ж требуют.

– Нельзя так, товарищ Мирошин, – в один голос возражали оба офицера. – Все мы революционеры.

Но все мы пока на военной службе и обязаны ждать приказа. Кроме того, у нас нет продовольствия. Нужно им

запастись. Ведь около трех недель потребуется на переход, пока мы дойдем до железной дороги.

– А солдаты говорят, что офицеры продались. Нужно, мол, самим.

– Вы же подстрекаете!

– Чего там, подстрекаем!

– Один шаг до бунта.

– Солдаты все равно снимутся.

– Нет. Надо не допустить.

– Вот увидите.

Сергеев поднялся со скамьи, подошел к столу и сказал удивленным членам комитета:

– Солдаты оставить фронт не должны.

– Почему?.. Кто такой?

– Что ты за птица?

– Не должны потому, что такая воля советской власти.

– Откуда знаешь?

– Брось пули отливать.

Сергеев встал в позу, гордо закинул назад голову и раздельно сказал:

– Я – уполномоченный Совнаркома по делам Закавказья. Специально приехал к вам, чтобы дать приказ

от Совнаркома.

Солдат, называвший себя большевиком, всей пятерней почесал свою бороду и подозрительно спросил:

– У вас есть мандат, товарищ?

– Вот он.

– А партийная карточка?

– С собой не захватил, думал, что достаточно мандата.

– Смотрите, вот подпись Ленина.

Каждый член комитета с напряженным вниманием прочитал переданную Сергеевым бумагу.

Наступило недоуменное молчание. Наконец русобородый солдат сказал:

– Так какие же указы, товарищ Сергеевский?

Поручик немного помолчал, мобилизуя в своей памяти все, что слышал и знал о большевистских идеях и

лозунгах.

– Товарищи, – сказал он, – советская власть против войны, но нам угрожает опасность от

империализма. Турки хотят итти на Москву. Вот советская власть просит вас продержаться здесь один-два

месяца, пока подоспеет революционная армия. Они сменят вас. Думаю, что понятно.

– Понятно. Только мы с Баку говорили. Там ведь советская власть. И нам предложили сняться с фронта.

– Не может быть. Я сам был в Баку. Тут какая-то контрреволюционная махинация.

Члены комитета молчали.

– Товарищи, если не верите мне, пойдемте на радиостанцию и поговорим с Москвой или Питером.

– Да, надо пойти, – согласился с ним русобородый большевик.

– Тогда пойдемте. Давайте при мне решим этот вопрос. Я сегодня же должен буду выехать в Тифлис.

– Вам бы надо было с солдатами поговорить.

– Нет, не могу, не успею. В моем распоряжении два-три часа. А в Тифлисе очень неспокойно.

– Пошли на радио.

*

В будке, где помещался радиоприемник, стоял полумрак. Где-то неподалеку шумел электромотор.

– Кто дежурит? – спросил солдат-бородач, оказавшийся председателем бригадного комитета.

– Я дежурю, – ответил юркий человек в радионаушниках.

– Ага! А вы чего здесь, полковник?

– С обходом, как администратор.

– Так. Скажи, друг, с Москвой говорить можно?

– Можно. Как раз Москва принимает, – ответил человек в наушниках.

– Так вот спроси, – сказал председатель комитета и начал диктовать длинный вопрос, суть которого

сводилась к основной мысли, верно ли, что Совнарком предлагает бригаде не сниматься, а выжидать.

Шло время, настукивал под умелыми пальцами радиопередатчик. Телеграфист бросал односложные

восклицания вроде: наострил, поймал, слышит, обещают через пять минут дать ответ.

В промежутке ожидания Сергеев, сделав серьезное лицо, спросил у председателя комитета:

– Что за полковник?

– Наш командир.

– Не из контры?

– Как будто нет. Да ведь на офицера надеяться нельзя.

– С вами держит контакт?

– Ничего. Обходительный. Только мы не особенно ему доверяем.

– Это хорошо. Я с ним поговорю.

Сергеев подошел к серому от волнения Преображенскому.

– Здравствуйте, товарищ. Я уполномоченный Совнаркома.

– Сердечно рад.

– Надеюсь, вы не против советской власти?

– Конечно, нет, я сам революционер.

Сергеев оглянулся. Члены комитета совещались между собой и на них не обращали внимания.

– Телеграфист свой? – уже шопотом спросил он .

– Да.

– Деньги взял?

– Взял.

– Текст ответа у него?

– Да, но мы рискуем. Нужно бежать.

– Пустяки. Выдержка, Ксандр Феоктистович. Через два часа отправьте моего секретаря верхом по