Текст книги "Девятьсот семнадцатый"

Автор книги: Михаил Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

дороге в Б.

Бледный, как стена, телеграфист, вдруг крикнул: – Отвечают!

Все сгрудились у аппарата.

– Вот ответ.

Председатель комитета прочитал вслух:

“Н-ский бригадный комитет. Совнарком предлагает держаться. Выслан уполномоченный. Согласуйтесь с

ним. Ленин”.

Председатель снова поскреб пятерней свою бороду и процедил сквозь зубы:

– Хорошо. Пошли в комитет. Там обо всем поговорим.

… Сергееву с трудом удалось уговорить комитет действовать так, как он договорился с английским

консулом. Покончив с делом, он тут же, в сопровождении председателя, спешно отправился верхом по дороге в

Б. Ему предлагали охрану, но он отказался.

У самой окраины местечка Сергеев настороженно оглянулся. У дома, над которым развевался лазаретный

флаг красного креста, стояла женщина в косынке сестры. Поручик вздрогнул.

– Чернышева, – прошептали его губы. – Так и есть. Узнала или нет? Еще провалит. Нужно не подать

вида.

Сергеев задержал лошадь на месте и сказал, обращаясь к провожатому:

– Мне нужно спешить, прощай, товарищ.

Председатель пожал ему руку и отъехал.

Сергеев облегченно вздохнул, ударил плеткой скакуна. Тот помчал его вихрем. Верстах в десяти от

местечка он нагнал Баратову. Съехавшись, они обменялись радостными улыбками.

– Значит, все благополучно, Витенька?

– Да, все хорошо. Но это предприятие пустое. Одна сотая часть работы. Теперь в Б. – дополучим

фунты и на Кубань.

– Ужасно по железной дороге, – духота, солдатский навоз.

– Нас эта чаша минет. Проберемся к Тифлису, а там по Военно-Грузинской во Владикавказ.

– А не опасно?

– Ерунда. Поедем с попутчиками, и консул даст нам охрану. Нас ждут целых сорок организаций. Мой

знак – восстанут казаки под руководством офицеров. Начнем с Екатеринодара. Бедняга Филимонов. Он там.

Ирка, буду я полковником?

– Будешь, милый.

– А генералом?

– Всем будешь. У тебя большие задатки быть крупным полководцем.

– Ира, как мне хочется быть генералом!

– И будешь.

– Давай галопом. Так мы целую вечность будем в пути. А впереди нас ждет карьера, верно, Ира,

карьера. Как я мечтал всегда стать выше всех окружающих. Во имя этого я бросил музыку. Во имя моего идеала

я готов на все, на все. Ну-ка, помчались вперед к славе и власти.

*

В городе Б. они задержались ровно столько временя, сколько потребовалось для получения денег из

консульства и найма слуги. В качестве последнего Сергееву порекомендовали одного бывшего солдата. По

отзыву самого консула, – человека преданного, далекого от политики и способного на все.

Перед самым отъездом в Тифлис этот человек пришел к Сергееву в номер договариваться об условиях

работы.

– Какой потешный, – смеясь, воскликнула Баратова.

Вошедший имел вид игрушечного Ваньки-встаньки. Оттопыренные губы, тупое, деревянное выражение

лица, крохотные подвижные глаза, соломенной копной давно не стриженные волосы.

– Здравствуйте, – сказал вошедший и, наступив себе на ногу, остановился у дверей. Затем, помолчав,

поклонился боком с таким видом, точно у него болела шея.

– Здравствуйте, – повторил он, – я пришел к вам наниматься.

– Как фамилия?

– Дума.

– Зовут?

– Федул.

– А на что ты способен, Федул?

– На все способен, – ответил Дума и почему-то глубоко вздохнул.

– На все? А молчать умеешь?

– Очень даже умею. Вот говорить не так…

– А большевиков любишь?

– Не… не люблю.

– А за что

– Да они меня в острог засадили.

– За что же?

– Так, ни за что.

Дума скосил глаза на сторону.

– Потом отпустили?

– Сам убег.

– Это хорошо. Так вот что, Федул Дума. Служба у меня будет тяжелая и много риску. Поедем бороться с

большевиками? Понимаешь, за царя бороться.

– Это ничего. Согласны за царя.

– А если убьют?

– Меня? Нет, не убьют.

– Не боишься? Хорошо. Так вот, если будешь верой и правдой служить, будешь иметь много денег. А

потом и офицером сделаю.

– Меня?.. Это очень отлично.

– Ну, вот, старайся. Пьешь?

– Пью.

– А воздержаться можешь?

– Могу. Как же ж.

– А врать умеешь?

– Гы-гы. Это как же?.. Разве можно? Зачем же? – смутился Дума.

– А если для дела нужно будет соврать, сумеешь?

– С моим почтением. Замечательно совру.

– А большевиком прикинуться можешь?

– Могу-с.

– Ну и хорошо. Платить буду много. Вот тебе за два месяца вперед. Купи себе на дорогу костюм

поприличнее. Только спеши. Через час едем.

*

Между тем полки дивизии, оставив гостеприимное советское Баку, продвигались через Азербайджан к

Тереку и Кубани.

Безлесная, выжженная солнцем равнина, с юга замкнутая Кавказским хребтом, далеко разбросалась на

север. Жара, оранжевые пески, синие тени и дикие, преисполненные ненависти к русским мусульмане.

Эшелоны дивизии, солдатское оружие, имущество, точно редкая приманчивая дичь, как магнитом,

притягивает к железнодорожной магистрали огромные тысячные толпы вооруженных бесстрашных горцев.

Еще в Баку Гончаренко вместе о Марусей перекочевали в вагон дивизионного комитета к Нефедову и

Васяткину. Мучительные переживания последних дней как-то сгладились, притупились, возврата не было, и

образ Тегран, странный, загадочный, как грустное воспоминание о несбывшемся счастьи, лишь изредка

непрошенным гостем посещал его голову.

Раненый Драгин остался в Баку. Так от него и не узнал ничего Василий.

Маруси он сторонился, не замечал ее. Помогая Васяткину, он с головой ушел в горячку пропагандистской

работы среди солдат дивизии.

Нефедов политическими делами интересовался меньше. Он представлял собой выборного командира

дивизии в обстановке не менее сложной, чем на фронтовой позиции, и все часы своего бодрствования

занимался вопросами боевого порядка.

Воинственное настроение населения Азербайджана, Дагестана и Чечни заставляло всю дивизию и в

особенности: Нефедова, как командующего, быть все время начеку.

Этим утром Нефедов находился в особенно дурном расположении духа. Он сердито разгуливал по

коридору мягкого вагона, в котором помещался штаб, теребил свою черную, веером, бороду и ругался настолько

громко и сердито, что своим поведением заинтересовал Гончаренко, мирно беседовавшего в купе с солдатами

своего прежнего взвода.

Василий подошел к старому взводному и спросил:

– Что затужил, Нефедыч?

– Грех один. Вон видишь, – указал взводный на окно. – Табуном съезжаются гололобые. Опять

пакость какую-нибудь учинят.

– Чего же волноваться?

– Как что? Едем, как черепахи, пять-десять верст в час. Смешно. А скорее ехать нельзя.

– Почему же?

– Того и гляди полотно разберут и под откос пустят. Народ дикий, несознательный. Не понимают, что

мы с собой свободу несем. Попросили бы чинно, и оружия дали бы немного. А то… Эх.

– Что, а то?

– А то, как только остановка, приезжают такие нахальные и злые, как змеи, и без никаких. Давайте все

оружие, кричат, иначе всех перебьем. Вот народ. За ночь десять раз рельсы разбирали – разве возможно. Ты

вот спал, а у нас даже бой небольшой был. Только не годится так.

– Что не годится?

– Понимаешь, вот ночью – видим, рельсы разобраны. Съехались наши эшелоны, начинаем чинить. А

они – сила несметная, тысячи, на лошадях. Да на нас.

– Ну?

– Да меня не провести. Я пулеметы выставил и орудия направил. Один раз бабахнули бы и разбежались

бы, черти. Только не дал же.

– Кто не дал?

– Васяткин. Это, – говорит, – озлобляет. Неполитично. А нашего брата бить ни за что – политично.

Чудак-человек! Ну, из пулемета только и постреляли. Да разве пулеметами напугаешь? У них тоже пулеметы

есть.

– Они за нами едут?

– Да. Поезд, как улитка, а они на лошадях, видишь, по обеим сторонам скачут, чего-то замышляют.

Кружатся над нами, как воронье над битвой. Вон, смотри, сколько тысяч их.

Гончаренко подошел к окну, внимательно осмотрел вокруг местность.

На залитой жаркими солнечными лучами песчаной степи в стороне от эшелона ехали тысячи конных

фигур. Иные группы подъезжали почти вплотную к составу, угрожающе размахивали саблями и винтовками.

– Готовят что-то, – продолжал Нефедов.

– Вечером уже будем ехать казачьим районом. Отстанут.

– Но до вечера еще могут делов натворить. Тут бы два-три залпа из орудий и разбежались бы.

– А где Васяткин?

– У себя в купе. Лежит и читает. Только что это? Палят? Смотри. Ах, черти, бьют из орудий по нас.

Значит, разобрали дорогу и думают тут нас прикончить. Ну, стой же. Так и есть. Поезд стал.

*

Эшелоны остановились.

Обозленные солдаты серыми тучами высыпали из вагона. Выкатывали пулеметы, выводя лошадей,

разгружая орудия. Вся дивизия, как один человек, горела желанием устранить надоевшую помеху.

Васяткин пытался еще уговаривать не пускать в ход артиллерию, но – к радости Нефедова – эти

уговоры не помогли.

Пока все возраставшая трескотня ружейной и пулеметной перестрелки не превратилась в настоящий бой,

Васяткин собрал вокруг себя дивизионный комитет. Быстро посовещавшись, вынесли решение дальнейший

путь продолжать походным боевым порядком, не погружаясь в вагоны, пока не минует опасность.

Бой разгорелся нешуточный.

Горцы, надеясь на большую добычу оружием, снаряжением, вели отчаянное наступление. Местами они

предпринимали кавалерийские атаки. Местами, под прикрытием своих орудий и пулеметов, с криками “Алла,

Алла” мчались лавиной на эшелон.

Но преисполненные боевого героизма, они все же неспособны были долго сражаться с более сильным и

качественно лучше обученным практическому военному делу составом дивизии.

Когда шестнадцать орудий дивизионной батареи загремели громами залпов, противник тут же рассеялся

и бежал, побросав на месте сражения своих убитых и раненых.

Когда бой был закончен, тут же были погружены в теплушки сотни раненых, а десятки убитых

погребены.

Разбившись на две колонны, имея между собою проездные составы, полки тронулись в дальнейший путь.

Среди солдатских колонн в упряжке громыхали орудия, зарядные ящики, назвякивали железом пулеметы, а

впереди и по сторонам, у парящих в синеве горизонтов, гарцевали конные разъезды, охранительные и

разведывательные дозоры дивизионных кавалеристов.

– Дураки мы, что не взяли в Баку бронепоезд, – говорил Нефедов, идя вместе с комитетом во главе

правой колонны. – Право, дураки. Куда быстрее прошли бы этот путь. Еще долго они нам не будут давать

покоя.

И действительно, до самого позднего вечера песчаная степь была полна всяких неприятных

неожиданностей.

Как будто с неба била по колоннам артиллерия. Выпустит десять-пятнадцать снарядов и замолчит. То у

самого носа зарокочут пулеметы, то налетят рои пуль, вырывая из солдатских колонн десятки жизней.

И только ночью, когда мрачный горный район был оставлен далеко позади, и колонны дивизии

продвигались в тихих просторах казачьих станиц, среди полей, заросших пшеницей и кукурузой, бойцы

вздохнули свободно.

Орудия, пулеметы, люди погрузились на платформы и в теплушки, и поездные составы, нагоняя

потерянное время, быстро помчались вперед, на ходу развивая все большую скорость.

В штабном вагоне горели свечи. В купе Васяткина сидели все члены комитета. Они подытоживали

потери и намечали планы, каким образом наиболее безболезненно разбросать солдат по месту их родины.

Второй вопрос так и не решили, остановившись на том, что дальше будет виднее. Что же касается потерь,

то выяснилось, что за время пути от Баку до этих мест дивизия потеряла пятьсот двенадцать бойцов: сто

пятьдесят два убитыми, остальных тяжело и легко ранеными.

*

Странные отношения установились между Марусей и Василием.

Он не искал и не видел в ней женщину, даже напротив, с каким-то странным чувством пренебрежения и

гадливости отдергивал свою руку, если она случайно прикасалась к ее руке, или отодвигался от нее прочь, если

случайно садился вблизи нее.

Замечая за собой эти странности, он старался теплый словом и улыбкой смягчить тяжелое впечатление,

вызываемое у Маруси этим его поведением. Он не хотел женской ласки, он всем своим существом протестовал

против любовной паутины, уже обманувшей его так глубоко и болезненно.

Чувство трогательного уважения к женщине вообще, навеянное с детства влиянием матери, испарилось с

обожженных стенок его души.

– Любви нет, – рассуждал он, – женщине верить нельзя. Такая, как Тегран, рано или поздно обманет.

Такая же, как Маруся, любит во имя грубого чувства и ласки. Лучше не знать любви.

Но Маруся не понимала его. Его холодность, брезгливость были для нее необъяснимым. Она,

хорошенькая, молодая женщина, любящая его до самозабвения, ждала его любви. Другой женщины не было,

вернее, она не знала ее, и часто по ночам, проводя бессонные часы в слезах, она во всем винила себя и свое

поведение в Б. Но, выплакавшись к утру, снова искала его взгляда и вновь надеялась, что холодность минет, как

пасмурная зима, выглянет солнце счастья, вновь наступит весна любви. Она несколько раз принималась

говорить с ним:

– Васенька, ты меня больше не любишь?

– Не до любви теперь, Маруся. Нашла время.

– Но раньше ведь ты любил меня. Любил, скажи?

Гончаренко молчал.

– Я подурнела? Я больше тебе не нравлюсь?

– Перестань, Маруся. Что ты все об этом?

– Но, Васенька, я же люблю тебя.

– Не хочу я любви. Ненавижу ее. Один обман. Да что ты ко мне все с любовью пристала. Сказал, не

хочу – и будет. Иди, лучше за ранеными ухаживай.

– Нет, не любит, не любит, – шептала в эти минуты Маруся вслед удаляющейся стройной фигуре.

*

Среди солдат Гончаренко чувствовал себя отлично.

Пьяная радость носилась в вагонах – домой!

– Эх, да домой! Повоевали. Ну-ка, давай, расскажи, Василий, чего-нибудь, – кричали солдаты, завидев

его.

И Василий рассказывал все, что он прочитал о большевиках, о программе партии и о многом другом,

призывал солдат, разъехавшись по домам, не сдавать оружия, драться за советы.

– Против помещиков. Земля теперь наша.

– За советскую постоим!

– Кабы шаги такие – сто верст шаг!

– А помещика-то по шеям!

– Винтовки не отдадим!

– А как пулеметы? На волость, что ли?

– У нас в вагонах все рязанские.

– А у нас орловские.

– Им ближе, андронам.

– Дела знаменитые. Дождались свободы.

– Хорошо живется нам на чужой карман, – вставлял какой-нибудь весельчак.

– Не на чужой, а на собственный, – с серьезным видом поправляли его.

– Все наше. Нашим потом и кровью содеяно.

– Не чужое.

– А какой урожай нынче, не знаешь?

– На что урожай?

– На девок. Ха-ха!

– А на баб без антиреса?

– Приедем, всем достанется.

– Известно, достанется, который год…

– Нарожали без нас.

– А тебе не все равно? Товар один.

– Эх… грех. Сразу б двох.

Но велись и другие разговоры.

– Бедно живем. Архангельские мы. Артелью бы.

– Народ прижимистый, не пойдут.

– А если бедняк, то ни лошаденки, ни буренушки.

– Власть машины даст.

– Коммуной, говоришь? Вольготней, если б каждому машину.

– Землица-то дрянная. Вот на Кавказе народ живет, казаки…

– Да, вольно живут. Перебраться бы к ним.

– Вот приедем да посмотрим.

– А за советы постоим, первое дело – мир даден.

– И земля. Тоже прижимка по боку.

– А занятно, как теперь народ живет.

– Домой бы скорей!

– Паровоз-то, как дохлый.

– Машинист спит. Хвост ему подкрутить.

– Эх, даешь… Ды, ах домой.

– Домо-о-ой.

Не останавливаясь, мчались эшелоны, все ближе подъезжали солдаты к России.

Позади горы Турции, сухие пески Азербайджана, тучные сады и поля Терека.

Вот и кубанская степь, пшеничная, полнокровная, сытная, привольная казачья степь. Чуть не даром

буханки пшеничного хлеба, поросята, жареные куры, яйца, кавуны, дыни, сало и всяческая снедь. До отказу

наполняются солдатские желудки.

Близок конец Кубани, там Россия.

Но вдруг…

*

Станция Кавказская.

Солнце, потоки красок, шум речи, гром медных труб, сытный митинг. Кто-то говорит с трибуны.

– Да здравствует советская власть!

– Ура… – прокатывается по тысячной толпе солдат.

– Земля, фабрики наши. Не признаем грабительских, тайных договоров. Долой капитализм!

– Доло-ой!

– Контрреволюционные генералы, кадеты и попы поднимают головы. Они организуют восстание. Хотят

свергнуть советскую власть. Смерть им!

– Смерть. Нет пощады.

– Все, как один, на защиту завоеваний революции. Ура…

– Ур-р-р-а!

Бу-бу-бу-бу – гремит барабан. Звенят трубы оркестра. Толпы поют:

Вставай, проклятьем заклейменный!..

Только что закончилась выгрузка раненых бойцов дивизии.

В штабном вагоне, в купе Васяткина, сидели за чаем Гончаренко, Нефедов, Кузуев, Ляхин и сам

Васяткин.

– Говорят, кадеты и попы наступают. Где-то организовали восстание, один говорил на митинге, —

прихлебывая кипяток, сказал Ляхин и заморгал красными глазами.

– Немцы заняли Украину, идут на Дон. Вот газета. Под их крылышком организует силы

контрреволюция, – говорил Васяткин, поправляя очки, сползавшие на нос.

– Да, дела. Няньчились мы с офицерами. Вот теперь и прописывают нам ижицу, – зло проворчал

Кузуев.

– Да, дела. Плохо то, что хлебные богатые места теряет советская власть – Украину, Дон. Меньшевики

оторвали Закавказье. Хорошо, что мы едем с оружием. Нужно надеяться, что вооруженных сил мало у советской

власти. Придется еще повоевать.

– Здравствуйте, товарищи, – раздался в купе чей-то громкий незнакомый бас.

Все повернули головы на голос.

У дверей купе стоял одетый в кожаный костюм человек в матросской фуражке. Через плечо у него свисал

ремень. На ремне болтался деревянный футляр с маузером. Широкое открытое лицо незнакомца выражало

хмурую решимость. Из-под нависших темных бровей смотрели подстерегающие глаза.

– Здравствуйте, – еще раз сказал матрос, смело вошел в купе и уселся возле Нефедова.

Все выжидательно помолчали.

– Я, товарищ, к вам по делу пришел, – заявил матрос. Вы, что ль, будете дивизионный комитет?

– Да, мы, – с ласковой улыбкой ответил Васяткин, по привычке поднимая на лоб очки.

– Ну, вот. Долго говорить не люблю. Хотите дальше ехать?

– Да, хотим.

– С оружием не поедете.

– Это почему же? Кто ты такой? – нахмурившись спросил Нефедов.

– Я комиссар советской власти по вооружению войск Северного Кавказа. Фамилия моя – Друй

Савелий. Работаю также в ЧК. Вот и заявляю вам по поручению ревкома, что пока оружие не сдадите, дальше

не пропустим.

– Почему так? – все еще улыбаясь, спросил Васяткин.

– Оружие нужно нам для защиты революции.

– Так мы ж его в Россию для этой цели повезем.

– Нет, с оружием не пустим, оно нам здесь нужно. В Екатеринодаре восстание. Нужно вооружить

революционную гвардию.

– Солдаты оружия не отдадут, – буркнул Нефедов. – Они хотят домой с оружием.

– Сдадите винтовки, пулеметы и пушки, тогда на все четыре стороны – держать не станем. А

вооруженных вас все равно через Дон не пропустят. А если и пропустят, то отнимут оружие, и оно пойдет на

пользу врагам советской власти.

– Но если солдаты не согласятся?

Матрос пожал плечами.

– Владеющие оружием обязаны защищать советскую власть. А офицеры есть у вас?

– Да, есть двое.

– Их мы арестуем.

– Хорошо, мы посовещаемся с товарищами.

– Потолкуйте.

Матрос встал и быстро вышел.

– Вот так штука! – воскликнул Нефедов, отирая пот со лба рукавом гимнастерки. – Что скажешь,

Семен?

Васяткин протер правым пальцем глаз, задумчиво протянул:

– Надо посовещаться с товарищами. Им, наверно, нужно оружие. Они правы. Но и солдаты не захотят

быть безоружными. Вы, товарищи, поговорите с солдатами, может быть, согласятся отдать часть оружия, а я

тем временем схожу в партийный комитет и потолкую. Наверное, здесь есть партийная организация.

Находившиеся в купе поднялись, чтобы уйти. Но в вагон ворвались двое солдат.

– Товарищи, к оружию! – кричали они на бегу.

– В чем дело?

– Станция и наши эшелоны оцеплены. Кругом стоят вооруженные солдаты с пулеметами.

– Не может быть!

Все выбежали наружу.

Солдаты оказались правы. Поездные составы дивизии были окружены густыми цепями солдат с

красными бантами на груди. Цепи были густо начинены пулеметами с лентами, в полной боевой готовности.

– Как бы не вышло потасовки, – заволновался Васяткин. – Нефедов, Гончаренко, товарищи,

поговорите с ребятами, да созовем митинг. А я побегу в партийный комитет.

*

Солдаты даже слышать не хотели о том, чтобы сдать оружие.

– Не сдадим!

– Пусть попробуют!

– С боем прорвемся в Россию!

– Нас не напугают!

– Не дадим оружия!

Тщетно пытались члены комитета уговорить бойцов согласиться сдать хотя бы часть оружия.

– Ни за что!

– Контрреволюция здесь.

Солдаты высыпали из вагонов, вооруженные винтовками и пулеметами. Нефедов растерялся.

Но нашелся Гончаренко. Он на минутку утихомирил толпу. Взобравшись на крышу ближайшего вагона,

он громко крикнул:

– Товарищи, на митинг!

Солдаты нехотя подтянулись к вагону. Скоро вокруг штабного эшелона столпилось больше двух тысяч

человек.

– Товарищи, – между тем кричал сверху Василий. – Комитет призывает вас к выдержке. Нельзя так

горячиться. Сейчас идут переговоры. Ваше желание будет учтено. Но надо выслушать и тех, кто просит оружие.

Ведь не враги мы. Здесь тоже советская власть!

– А зачем пулеметы? Долой оцепление!

– Мы не враги советской власти.

– Позор им!

– Мы не позволим!

– Не дадим, силой уйдем!

Гончаренко с радостью завидел приближавшихся Васяткина и матроса, комиссара по вооружению.

– Товарищи, – крикнул Василий, – вот вернулся наш Васяткин. Он вел переговоры. Он нам все

расскажет.

– Даешь.

– Пускай забирается на крышу.

Васяткин вместе с матросом вскоре появились над толпой. Хотел говорить Васяткин, но комиссар

властно отстранил его и начал сам:

– Привет вам, товарищи, от нашего ревкома.

– Доло-о-о-ой!

– Нечего кричать долой, – продолжал матрос. – Тут кто-то провокацию сеет, будто мы в вас хотим

стрелять.

– А оцепление зачем?

– А пулеметы? – загудели сотни голосов.

– Не для вас, – покрывая собой общий шум, громким голосом кричал матрос. – Нам сообщили, что с

вами едут враги советской власти, офицеры. Их мы хотим арестовать.

– А оружие зачем требуете?

– Не дадим!

– Будет скверно, если не дадите оружия.

– Кому будет плохо? Угрожаем? Ах, ты такой-сякой!

Толпа заколыхалась.

– Не угрожаю. А для советской власти будет плохо.

Толпа настороженно замолчала. Но матрос продолжал:

– У нас на Кубани белая гидра поднимает голову. В Екатеринодаре офицерские и кадетские банды

восстали. Они движутся сюда. Они уже перебили сотни солдат. А у нас нет оружия, чтобы защищаться и

защищать резолюцию. Генералы хотят отнять землю и свободу. Вот почему мы просим у вас оружия. Не хотите

отдать, так помогите нам раздавить белых.

– Это другое дело!

– Так бы и давно!

– Это мы можем, раз охвицеры бунтуют.

– Пусть говорит Васяткин.

Матрос отошел к краю крыши. Солдаты сгрудились у вагона. Все затихло.

– Товарищи, – своим негромким, но проникновенным и всюду слышным голосом начал говорить

Васяткин. – Советская власть просит у нас помощи. Ревком думал, что мы не захотим воевать за советскую

власть. Поэтому просил у нас оружия. Но они ошиблись. Верно, товарищи? Наша дивизия уже арестовала своих

офицеров. Она сама снялась с фронта и не только затем, чтобы разойтись по домам, но и чтобы помочь

укрепиться советской власти. Верно говорю, товарищи?

– Правильно.

– Все за советскую власть! – единодушным криком ответила толпа.

– Я заверил ревком, – продолжал Васяткин, – в том, что мы не уедем на север до тех пор, пока не

раздавим здешнюю контрреволюцию. Согласны, товарищи?

– Постоим за советы.

– Пойдем на Екатеринодар.

– Покажем офицерам, как бунтовать против нашей власти.

– Охрану пускай уберут, офицеров и так выдадим.

Пока шли приготовления к выступлению, в штабном вагоне разрабатывали оперативный план. У всех

членов комитета настроение было приподнятое.

– Солдатам не терпится помериться силами с офицерьем, – говорил Гончаренко.

– Сейчас привезли подарки от ревкома, – вторил ему Нефедов.

– А солдаты не берут, – говорят, не за подарки боремся.

– Молодцы ребята, не подкачали.

– Ну вот и решили. Полк на Тихорецкую, бригаду на Екатеринодар. Остальные останутся на Кавказской.

Едем эшелонами. Под городом сгружаемся. Вы нам даете бронепоезд?

– Да, – утвердительно кивнул головой матрос. – И санитарный поезд даем.

– Ну, все. Пообедают солдаты – и выступим.

– И я с вами, – заявил матрос.

– А теперь пошли в штаб главнокомандующего.

Во время обеда Маруся отозвала в сторону Гончаренко.

– Ухожу я, Вася.

– Куда? Чего не сидится?

– Трудно мне… Зачем?

– Куда уйдешь?

– В санитарки пойду. Пользу тоже принести хочется.

– Ну, прощай. Хорошее дело.

– Васенька, я к тебе буду заходить навещать. Можно?

– Заходи, пожалуйста!

– Поцелуй меня, милый, любимый, на прощанье поцелуй.

Гончаренко, махнув рукой, отошел в сторону. А Маруся, оставшись на месте, с укором посмотрела ему

вслед.

*

Сколько здесь было войска?

Армия хитрого Воронина, бесстрашного Ратамонова, и всякие военно-революционные отряды:

баталпашинцы, устьлабинцы, некрасовцы, пятихатковцы, отряд кубанцы, просто кубанцы, георгиевцы, просто

лабинцы, елизаветинцы, урюпинцы и многие еще – и пешие и конные.

А сколько разных начальников и каких начальников!

Черноусов, что сам зарубил потом сотню офицеров под Тихорецкой, матрос Борщов, который ни бога, ни

чорта не боялся и со своими двумя сотнями терцев расколотивший около двух тысяч алексеевцев, вешавший

каждый генеральский погон на хвост своего скакуна. Были здесь и начальники без войска, как черноморский

Тихомиров, утверждавший, что за ним идет тридцать тысяч и что только сидят они пока дома, так как о мелкие

дела не хотят руки пачкать.

Находились в революционной армии Северного Кавказа и такие начальники из офицеров, как Воронин —

казак, например, что одним глазом своим косил на совет, а другим на штаб добровольческой армии корниловцев

и алексеевцев.

И каждый начальник – царь и бог, и каждый воин отряда – свободный гражданин.

Тщетно старались присланные из центра товарищи спаять воедино всю эту вооруженную силу, тщетно

бились, помогая им, Нефедов, Васяткин и Гончаренко. Объединение в централизованную армию не клеилось.

В штабе главнокомандующего Ратамонова заседали перед выступлением. Были тут члены краевого

ревкома и все начальники отрядов. Говорил блондин, присланный из центра – товарищ Полноянов.

– Друзья, армия без единого руководства – каша.

– Каша, – поддакивал ему главнокомандующий Ратамонов, высокий сивоусый казак в черном бешмете.

– Братцы, мне подчиняйтесь. Что сказал штаб, то и делайте, того и бейте.

– Так-то оно так, да надо с солдатами посоветоваться, – цедил сквозь зубы бывший офицер Воронин,

красавец-казак в белоснежной черкеске. – Кого постановят товарищи-бойцы, того и бить будем. Мы —

выборные начальники.

– Раз кадет, офицер или другая мразь – бей и никаких приказов, – возражал матрос Борщов,

бородатый мужчина в морском бушлате.

– Верно, братишка! – и хлопал по плечу матроса Друй.

– Товарищи, – продолжал Полноянов, – надо сообща. По одному нас всех расколотят.

– Известно, расколотят, – безразлично поддакивал солдат Черноусов, хохол с лукавыми

подмигивающими глазами.

– Только какие там приказы? Не на позиции ведь. Идет, скажем, враг, крикнешь: – хлопцы, на коня. И

пошла рубка. Вот что дорого.

– Товарищи, это не по-военному, – доказывал Нефедов. – Так не воюют.

– Так разве ж эго война? – отвечал Борщов. – Это молодецкая забава.

– Как воевать без единой связи, разведки и охранения, – продолжал свое Нефедов. – Везде русские, —

так и своих переколотишь.

– Как переколотишь? – возражал Воронин, хитро улыбаясь. – У нас ведь красные банты и ленты, а у

них белые. Слепой отличит, где свои, а где чужие.

Сколько ни доказывал необходимость централизации Полноянов, успеха он не достиг. Так и решил итти

на противника вместе, а драться каждой части отдельно.

В заключение, когда разговоры окончились, поднялся молчаливый Тихомиров из Черноморья.

– Братцы, – сказал он, – хоть мой отряд и не выступит сейчас, но зато потом выступят, когда

неустойка будет. Деньги нужны, нужно раздать станичникам жалованье, а их тридцать тысяч человек.

– Но отряда-то нет, чего врешь, – возразили ему.

– Нет, так будет.

Но денег Тихомирову не дали.

*

Дороге, казалось, не было конца. Прихотливо извивалась она пыльной лентой между скал и обрывов,

пересекала горы, лезла в небо.

Уже целые сутки мчался автомобиль, фыркая гарью. Сергеев спешил. Азарт борьбы оттеснил в нем все

прежние чувства, и даже страстные ласки Баратовой не вызывали в нем прежней болезненной жажды.

“Вперед, туда, где все готово к восстанию, где штаб Добрармии и слава. Вперед, к победам”.

В двухместном дорожном “фиате” было временами свежо и тряско. Жалось к нему уже надоевшее

женское тело. Сергеев, точно по обязанности, временами ласкал его, иногда воспламеняясь на минуту.

Вместе с шофером сидел вестовой Дума, наряженный в голубую тужурку и серую кепку. Все время пути

он ухитрялся крепко спать, уткнувшись носом в воротник, и пробуждался только затем, чтобы поесть.

У руля сидел офицер-самокатчик, одетый в костюм пилота.

– Когда же конец дороги? – не вытерпев крикнул ему Сергеев.

– За этим поворотом, – последовал ответ.

Автомобиль объехал скалистый холм. Дорога ровно и прямо помчалась через гладкую долину. Впереди

виднелись церкви, сады, дома; города.

– Владикавказ! – воскликнул шофер. – Где будем останавливаться?

– На Николаевской.

– Здравствуйте, дорогие гости, – приветливо встретил прибывших приземистый человек в бурке.

– Мое почтение, полковник Греков. Кстати, знакомьтесь, моя жена. А это денщик, так сказать, соратник

мой. Тот – офицер-самокатчик.

– Приятно, будем обедать.

– Да, у нас еще есть час в нашем распоряжении.

В комнате, устланной коврами, заставленной мягкой мебелью, они уселись за стол, на котором стояли

закуски и бутылка с вином. Выпили по стакану коньяку. За едой Сергеев спросил:

– Как дела, полковник?

– Отлично идут. В двадцати станицах созданы кадры. Девятьсот тридцать один человек, из них сто

двадцать офицеров.

– Казачество?

– Главным образом старики; молодежь – с красными.

– А в городе?

– Наши во всех учреждениях. Склоняем на свою сторону горцев. Обещаем им автономию. Советы

неустойчивы.

– Это отлично. Действуйте. Скоро будем выступать. Кстати, вот шифр. Ждите распоряжений по

телеграфу.

– Великолепно. Выпьем еще. За возрожденную Россию.

– За монархию. За успех нашего дела.

– Ура…

– Время ехать.

– Как, автомобилем?

– Только до станции. Автомобиль оставим у вас. Между прочим, вот деньги, пятьсот фунтов. Кроме

того, нажмите на состоятельные классы. Пусть дадут еще в фонд нашей армии.

– Это мы уже делаем.

… Утром – Екатеринодар. На извозчике приехали на квартиру Филимонова. Сергеев и полковник

уединились в кабинете.

– Как дела, полковник? Рассказывайте.

– Есть что порассказать. Когда я высадился в Екатеринодаре, после Москвы точно в рай попал.

Подлинное наше царство. Здесь давно уже кубанская рада. Люди свои. Жалкая тень солдатского совета путается

над ногами. Да мы его скоро по боку. Здесь есть цвет русского общества. Сам великий князь Николай

Николаевич проживает в городе. Много наших сослуживцев. Мы – хозяева округа. Нам помогают союзники.