Текст книги "Девятьсот семнадцатый"

Автор книги: Михаил Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Эти новые члены комитета не состояли ни в какой партии, но тяготели к большевикам.

*

Нефедов, на протяжении двух последних дней и ночей, вел непрерывные разговоры с Васяткиным.

Спрашивал он обо всем: откуда появились большевики, чего они хотят, как думают достигнуть желаемого, кто

такой Ленин, что такое империализм, кто такие кадеты, меньшевики, дашнаки, муссаватисты, и чего они хотят.

Нужно ли обязательно, чтобы быть большевиком, состоять в партии.

На все эти и еще тысячи других вопросов он получал от Васяткина ясные ответы. Этот простой, вечно

сосредоточенный большевик нравился ему все больше и больше.

Сегодня, когда закрылось заседание комитета, Нефедов отозвал в сторону Васяткина и сказал ему:

– Вот что, Семен, хочу я в город съездить в комитет большевиков, думаю в партию записаться к вам.

Лицо Васяткина озарилось довольной улыбкой.

– Езжай, если надумал. В партию тебя примут. Я тут запаску товарищам напишу.

– Поеду нынча.

– А как думаешь, Нефедыч, если бы сюда из комитета кто приехал – навербовали бы мы в партию

ребят?

– Конечно, навербовали. Я скажу вашим в комитете. Сколько езды-то?

– Железной дорогой полсуток.

– Так я поеду. Завтра утром буду там, а ночью возвращусь обратно.

– Езжай, езжай. Газет свежих привези да литературы. А я тут поработаю с ребятами. Нужно подготовить

их, чтобы нетрудно было им без нас работать. Ведь мы, как выбранные от полка, уедем с тобой в бригадный

комитет.

– Ну, ну, работай.

*

Попрощавшись с товарищами, Нефедов зашел в свою палатку за вещами. Когда он уже собрался

выходить вон, то вдруг услышал чей-то стон и будто плач.

“Кто же это такой плачет?” – подумал Нефедов и оглядел палатку. Стон, казалось, шел от угла,

заваленного мешками с мукой и солью. Он заглянул за мешки.

На земле, в пыли и грязи, лежал каптенармус Урюпенко и стонал. Лицо Урюпенко было иссиня-желтое, а

гласа на выкате.

– Чего тебя черти занесли сюда? – спросил Нефедов. – Что, нездоровится?

– Помираю, – слабым голосом ответил Урюпенко. – Прости, что зло сделал – нечистый попутал.

– Какое зло? – спросил в недоумении Нефедов и тотчас догадался. “Так это он донес”.

– Попутал грех… Деньги твои и кинжал в сундуке у меня. Возьми… Да прости ради Христа…

– Зачем; это сделал – бессовестный?

– За царя я всегда горой стоял… и теперь Только болею вот. Помру. А ты царя поносил.

– Дурак… Где ключи-то?

– Возьми в кармане у меня.

Нефедов нагнулся над умирающим. Стал шарить у него в карманах, с трудом нашел ключ.

И когда он уже разгибал спину, Урюпенко, словно кошка, оттолкнувшись от земли, кинулся ему на грудь.

Цепкие пальцы его с силой сдавили горло взводного, а ноги, как щупальцы, обвились вокруг туловища.

Нефедов растерялся настолько, что даже потерял способность обороняться.

– Отступник… проклятый – бунтовщик против царя… шпион, предатель. Не выскочишь у меня…

умрешь, умрешь… – шипел каптенармус, – погибнешь… Против царя.

Полузадушенный Нефедов наконец очнулся.

С той страшной силой, которая когда-то позволяла ему по тридцати пудов таскать на своих плечах, он

швырнул от себя врага. Урюпенко упал между гирь на железные весы. Что-то хрястнуло, екнуло. Свернулась на

сторону потемневшая голова.

Нефедов подошел – пощупал сердце. Урюпенко был мертв.

– Туда и дорога, – прошептал взводный и, позабыв о вещах, быстро вышел из палатки.

Зашел в комитет. Рассказал Васяткину о происшедшем.

– Ишь, гадина… Хорошо сделал, что пришиб.

– Ну, я поехал. Ты, Семен, распорядись, чтобы убрали падаль.

– Хорошо. Прощай. Не забудь про литературу. Да возьми вот записку в партийный комитет.

*

Солнце далеко перевалило за полдень, когда усталый и вспотевший Нефедов подошел к станции.

Справился о поезде. Его ждали с часу на час. Взводный зашел за угол в тень и присел на траве спиной к

кирпичной стене станции.

Вокруг него, на зеленом лужке палисадника, на разостланных шинелях и прямо так, на траве,

расположились десятки солдат. Иные лежали в одиночку, вперив задумчивые взгляды в далекую синеву неба,

другие играли в карты, курили, третьи, горячась, спорили между собой.

Неподалеку пятеро солдат закусывали хлебом и салом. А возле самой решотки палисадника молодой,

чубастый казак, на виду у всех, старался подмять под себя простоволосую босоногую девку.

И девка и казак при этом так громко гоготали, что казалось своими голосами способны были разбудить

мертвых. Но к удивлению Нефедова, на них никто не обращал внимания.

Возле всех без исключения солдат лежали разных систем винтовки, патронташи и вещевые мешки.

“На побывку едут хлопцы, – решил Нефедов. – Надо и себе, что ли, закусить”.

Он развязал мешок, достал хлеб, кусок вареной говядины, остаток турецкого подарка. Хотел уже

приняться за еду, но не нашел соли. Тогда он подошел к солдатам, все еще продолжавшим насыщаться, и

попросил:

– Одолжите, товарищи, сольцы щепотку.

Ближайший к нему солдат повернул голову, посмотрел на него, и ответил:

– Чичас, Нефедыч.

Взводный изумился.

– Откуда знаешь меня, друг?

– Эв-ва! Мать родная. Да одного полка мы, чай.

– Как? А что ты здесь?

– Все мы здесь, – невозмутимо ответил солдат.

– Что, в отпуск, что ли? – спросил Нефедов, отлично зная, что полковой комитет никому отпусков не

давал.

– Зачем в отпуск… Так. Совсем.

– Как так?

– Не хотим воевать, вот и весь сказ.

– То есть как же? Так вы ж дезертиры.

– Вот-вот, – утвердительно сказали несколько голосов. – Правильно. Дезертиры. Повоевали и будя.

– Пусть ноне офицера воюют.

– Так вас же арестуют! – вскричал Нефедов.

– Пускай попробуют только. Живыми в руки не возьмут.

– Да вы что же? Не знаете что ли? Как ребята, право. Арестуют вас непременно и в тюрьму посадят. А

то и расстреляют.

– Чего так? Казак тот, что с девкой, три раза бегает, и ничего. У него и документ дезертирский есть.

Любит его братва ужасно.

– Какой документ?

– А вот он покажет. Эй, Гриша! Довольно бабу мять-то. Иди-кось сюда. Дело есть.

Казак тряхнул вихрами, шепнул что-то своей подруге, ущипнул ее за грудь, медленно встал и нехотя

подошел к компании.

– Ну, что… Чего вам?

– Вот человек хороший – интерес имеет. Покажь документ дезертирский.

– Сейчас. Это можно. – Казак полез за голенище сапога, достал оттуда потрепанную книжку, вынул из

нее истасканный листок бумаги.

– На, читай… Ума-разума набирайся.

Нефедов развернул листок и прочитал его. На нем, в черной траурной рамке, стояло большими буквами:

ПОЗОРНЫЙ ЛИСТ

О т с ы л а е т с я в о л о с т н о м у к о м и т е т у н а р о д и н у д е з е р т и р а .

Исполнительный комитет совета солдатских депутатов N армии уведомляет, что Григорий

Никифоров из деревни Вешние Дубки, солдат маршевой строевой команды – дезертир с 16 июня 1917 г.

Всякий, кому известно его местопребывание, обязан сообщить ближайшему комитету для высылки

принудительно к этапному коменданту и далее в часть.

С о л д а т Никифоров Григорий – п р е с т у п н и к против р о д и н ы , народа и с в о б о д ы ,

потому что не хочет их защищать.

(Печать)

Председатель исполнительного комитета

совета солдатских депутатов (подпись)

Председатель комиссии о дезертирах

(подпись)

Секретарь (подпись)

– Твоя? – спросил Нефедов, прочитав бумажку.

– Как же, моя-с, – ответил казак, снова тряхнув кудрями. – Я, то есть Никифоров Григорий, – есть

преступник против родины и народа.

– Откуда это у тебя?

– В волостном комитете взял.

– И дали?

– Сначала не пускали. Сиди, говорят, дома. Документ у тебя есть, мол, дезертирский. Чего еще? Да не на

такого напали. Я как стукну боньбой по столу. Ну и отдали. Иди, говорят, чорт с тобой, коли головы своей не

жалко.

– То есть куда иди?

– Да на войну – известно куда.

– Так ты ж – дезертир… Тьфу… Запутал, окаянный.

– А чего путаться – известно. Дома работать надыть. Труд черный. Другое дело в моем приятном

положении. Вот приеду я, скажем, в часть. Встречают меня – ну, как брата родного. Раскаиваешься? —

спрашивают. Как же, – отвечаю. Ну, тады мне обмундировку новенькую, суточных и еще чего. А я поживу

малость – да в другую часть. А надоест воевать, еду, значит, домой. Вот и сейчас домой навострил лыжи. Ну,

домой явлюсь… и так и далее. Веселая жизнь. Война теперь плевая.

Обалдел Нефедов, не знал, что ему сказать в ответ. Он сплюнул на сторону, взял соль и отошел к своему

вещевому мешку.

Закусывая хлебом и мясом, Нефедов усиленно соображал – хорошо или плохо то, что солдаты

дезертируют. С одной стороны, подрыв дисциплины. С этим Нефедов не мог примириться никак. А с другой

стороны, лозунг правильный дан: “Кончай войну”. Как сделать, чтобы и войну кончить и дезертирства ее было

бы?

Случайно взгляд его уперся в огромный плакат, висевший наискось от него у забора. На этом плакате

большими жирными буквами значилось:

К т о т ы ?

Раб В и л ь г е л ь м а .

Холоп Н и к о л а я ?

Тогда сиди и жди праздника тиранов

И б у д ь п р о к л я т .

Или ты русский революционер?

Т а к в с т а н ь ж е и т о р о п и с ь н а ф р о н т .

Там кровью истекает свобода.

Или то, или другое.

Н е с м е й к о л е б а т ь с я !

Революция зовет тебя в свои батальоны.

С к о р е й к о р у ж и ю ! Еще не все потеряно.

Запись добровольцев принимает губернский комитет по организации добровольческой революционной армии в

городе Б.

Нефедов еще раз прочитал плакат.

“Кто я? – подумал он. – Ни то, ни другое Я против войны. Ишь, как красиво написано. И солдат, как

живой, нарисован. А вот, если бы этот солдат на самом деле живой был. Непременно сказал бы он: “Долой

войну”.

А все-таки дезертировать не полагается. Нужно сообща войну кончать и с фронта сниматься”.

Взводный окончил завтрак. Бережно завернул остатки еды в полотенце н спрятал в мешок. Еще раз

посмотрел на удалого казака, занятого все той же растрепанной женщиной, покачал головой и вышел на перрон.

Вскоре к станции подкатил товарный поезд, снизу доверху облепленный, засиженный вооруженными

солдатами. Некоторые солдаты с таким удобством расположились на крышах вагонов, что поразвесили все свое

обмундирование и чуть ли не нагишом, благодушествуя, пили чай.

Не без труда и руготни Нефедов примостился на задней тормозной площадке. Паровоз дал свисток, и

поезд тронулся.

Станция Б.

Нефедов легко спрыгнул на перрон.

Весь фасад станционного здания был оклеен плакатами, листовками, воззваниями, увешен красными

флагами.

Большие печатные буквы назойливо лезли со всех сторон в глаза. Нефедов шел и читал: “Война за

свободу, до победного конца”, “Да здравствует демократическая республика”, “Свобода, равенство и братство”,

“Подписывайтесь на заем свободы”, “Ты еще не подписался на заем свободы?” “Да здравствует Учредительное

собрание”, “Солдатам воевать – рабочим работать”. А внизу у этого плаката шла углем приписка: “А

капиталистам и помещикам грабить по-старому”.

“Молодец. Верно подметил”, – одобрил Нефедов приписку.

На площади, за станцией, он спросил у прохожих, как добраться к совету. Узнав, что совет помещается в

другом конце города, решил нанять извозчика.

Извозчик заломил дорого. Нефедов, торгуясь с ним, рассеянно бросал взгляды вокруг. Вдруг он, точно

ужаленный, вздрогнул весь от неожиданности. Мимо него прошло около десяти хорошо ему знакомых людей.

Это все были бежавшие из-под ареста офицеры полка во главе с Филимоновым.

“Что делать? Как задержать их? – соображал Нефедов. – Я один, а их десятеро. Нужно скорее в совет.

Сообщу – примут меры и арестуют”.

Он уже не стал торговаться с извозчиком, сел и попросил ехать живее. Извозчик добросовестно защелкал

кнутов, зацокал, затуркал, захлопал вожжами. Лошадь понеслась карьером.

У совета взводный быстро расплатился с извозчиком и помчался по лестнице в здание. Без труда отыскал

кабинет председателя совета.

Председатель, раскосый мужчина в больших усах, выслушал его внимательно, но ничего не обещал.

Обратитесь к комиссару Временного правительства. У него в руках власть исполнительная. Мы же, совет,

лишь совещательный орган.

– Как же так? Армия не доверяет Временному правительству, из капиталистов которые. Мы стоим за

советскую власть.

– Это старые большевистские песни. Меня не обманете.

– А вы кто? – прямо поставил вопрос Нефедов.

– Я? – председатель смутился. – Я тоже социал-демократ, но только, как говорят, в просторечьи,

меньшевик.

– А где же комитет большевиков?

– Справьтесь у секретаря. Только вряд ли вы там застанете кого.

– Почему?

– Да, кажется, всех большевиков арестовали.

– Большевиков арестовали, а вы не знаете. Тоже социал-демократ? За что же арестовали?

– В связи с беспорядками и погромами, которыми, кажется, они руководили.

– Вон как! И здесь на большевиков гонение.

– Сама себя раба бьет, коль не чисто жнет.

– Жаль, что я с собой роту солдат на привез, – вырвалось у Нефедова. – Показал бы я.

– Глупости говорите. Ступайте, пока я вас не арестовал.

Взводный промолчал.

– Я занят, – добавил председатель, уткнувшись усами в бумаги.

Нефедов молча вышел.

Узнав у секретаря совета, высокого студента технолога, адрес большевистского комитета, он снова на

извозчике и еще быстрее помчался по пыльным улицам к другому концу города.

“Вон оно что, – рассуждал взводный по дороге. – На большевиков гонение. Арестовали. Но почему же

солдаты гарнизона и рабочие молчат? Боятся разве? А совет, у которого такой председатель, разогнать нужно.

Арестованные офицеры здесь не спроста. У такого совета им действительно защита будет”.

*

В помещении партийного комитета большевиков все комнаты пустовали. Побродив в одиночестве,

Нефедов уже собрался выйти на улицу, как вдруг над самым ухом затрещал телефон.

Нефедов снял трубку.

– Кто слушает? – спросил чей-то мужской голос.

– Делегат с фронта.

– Позовите кого-нибудь из комитета к телефону.

– Здесь никого нет, товарищ. Я сам по срочному делу и никого не могу найти.

– Тэк-с, насчет дилективы. Погодите. Я к тебе зайду поговорю.

– Хорошо, а кто вы?

Но телефон уже не отвечал.

Нефедов присел на край стола в ожидании. – “Неужели всех арестовали? – думал он. – Вот оказия!”

Шаги раздались не с парадного, как он рассчитывал, а откуда-то из глубины дома. В комнату быстро

вошел военный, сильного сложения. На погонах у него стояли артиллерийские значки.

– Зачем, товарищ, приехал?

– Записаться в партию. Потом поручение есть. И еще мы арестовали пятнадцать офицеров, а они ночью

удушили двух часовых и бежали.

– Ну?

– Сегодня я видел всех их здесь в городе.

– Дела, – сказал артиллерист. – Большевики ушли в гнусное подполье… Скрываются от гибели

контрреволюции. Главные арестованы… Известно происки и козни. Но освободим скоро.

– За что арестованы-то?

– Как леворюционеры – потому что на посту стояли… защищали интересы трудящихся,

бессознательных людей… и вообще против империализмы с милитаризмой.

– А ты что, большевик? – спросил взводный.

– Почти что. Я с ними заодно, хоча и эсер. Только уйду я из эсеров… Потому предатели и куют цепи.

– Что же мне делать, товарищ?

– А пойдем со мною, сведу в подпольный комитет. Только ты смотри, если что – так не поздоровится.

– Так у меня ж документы есть. Я ж делегат и записаться хочу.

– Ну, и пойдем, я вижу. Меня не проведешь.

На улице новый знакомый говорил Нефедову:

– Нынче мы ультиматум предъявляем. Присоединишься? Может, – от беспартийной армии, которая

проливала, а?

– Конечно, присоединюсь. А то как же! А насчет чего ультиматум?

– Чтобы ослобоняли наших вождей из гнета… Как ты?

– Согласен и насчет ультиматума.

– Вот и хорошо. Ну, двинулись.

Возле двухэтажного дома они остановились. Артиллерист подозрительно оглянулся вокруг, покачал

головой. Потом дал знак Нефедову следовать за собой. Оглядываясь, они прошли двором. С черного хода

поднялись на второй этаж, артиллерист что-то долго настукивал в двери, точно телеграфируя.

Наконец дверь приоткрылась. В щель высунулась взлохмаченная голова. Она оглядела их внимательно.

Затем дверь раскрылась настежь. Нефедов вслед за артиллеристом вошел в помещение.

– Целая фабрика, – изумился взводный, взглянув на комнату, переполненную людьми.

– Да, работают.

В квартире было так многолюдно, что, казалось, повернуться негде. Трещали три пишущих машинки.

Звонил телефон. Двое, согнувшись над столами, работали на шапирографе. Многие сидели прямо на полу и

что-то писали. В углу комнаты в беспорядке лежали знамена и груды бумаги.

Артиллерист подвел Нефедова к военному с широкоскулым в черной щетине на давно небритых щеках

лицом и сказал:

– Делегат от армии приехал.

– Хорошо, – ответил военный. – Что хотите, товарищ?

Нефедов рассказал. Военный, слушая его, расспрашивал о настроениях войска.

– Негодяи. Целых три месяца скрывали о революции. Вот оно что. Как только сумели скрыть! Вы хотите

билет получить – получите. И литературу дадим. С вами же пошлем одного из членов комитета. Вербовать в

партию нам нужно. Задачи стоят огромные. Нужно завоевать власть и сломить сопротивление контрреволюции,

которая, как вы сами знаете, поднимает голову.

Нефедов утвердительно кивнул головой.

– Кстати, мы вас используем, – продолжал военный. – Сейчас к комиссару Временного правительства

и в совет отправляется делегация с нашим ультиматумом. Мы требуем, чтобы власти немедленно освободили

арестованных товарищей. Угрожаем восстанием. Сроку мы даем им два часа на размышление. В состав

делегации входят представители от всех войсковых частей гарнизона, фабрик и депо. Кроме того в делегацию

входят от партии и рабочей Красной гвардии. Вот и вы подпишитесь от имени действующей армии.

– Согласен.

– Отлично. Нате, пишите.

Нефедов без колебаний поставил свою подпись на бумаге.

– Ну, а теперь можете отдыхать, товарищ.

– Нет, я пойду с делегацией, – возразил Нефедов.

– И это хорошо. Сейчас двинем.

*

Окружной комиссар Временного правительства встретил делегацию на пороге своей канцелярии.

– Что вам угодно, господа?

– Ему молчи передали напечатанный на бумаге ультиматум.

По мере того как комиссар читал документ, он то краснел, то бледнел.

– Но, господа, ведь это же бунт, – сказал он, когда окончил читать.

– Пожалуй, что вы правы, – согласился с ним председатель делегации, чернобородый рабочий из депо.

– А кто же из вас представитель от армии?

– Я, – выступил вперед Нефедов.

– Позор, позор! Армия с бунтовщиками.

– Позора нет тут. Позор вам, что вы мерами насилия, незаслуженного насилия боретесь с

политическими противниками, – вскричал черноволосый военный. Мы только на насилия

контрреволюционеров отвечаем революционным насилием.

– Погодите немного.

Комиссар скрылся за дверьми. Вскоре он выбежал сильно из волнованный к делегации.

Я только что говорил по телефону с военным комиссаром города и тюрьмы. Это безобразие, господа. Вы

воинскими частями окружили тюрьму и вокзал.

– Не только воинскими, – ответил председатель делегации. – Там много рабочих. И не только тюрьму

и вокзал, но и телеграф. Скоро сюда придут самокатчики. Оцепят комиссариат и комендатуру, – добавил

черноволосый военный.

– Но ведь это же политический переворот!

– Совершенно верно… Но, гражданин комиссар, время ваше уходит. Вам нужно отдать распоряжение,

иначе переворот действительно неминуем. И при этом заметьте – если что-либо плохое случится с

арестованными, – не уцелеет никто из вас.

– Господи, да что же это делается! – простонал комиссар. Его большой живот странно запрыгал под

мундиром. – Я, господа, в данную минуту подчиняюсь только насилию. Но я буду жаловаться в центр.

– На здоровье, жалуйтесь.

– Давайте же ордер на освобождение арестованных.

– Погодите минутку.

*

Уже второй день приближался к концу с того момента когда большевиков, задержанных в совете,

поместили в городскую тюрьму. Время шло томительно долго.

Тюремная администрация не позволяла арестованным сноситься с внешним миром, скудно кормила их и

всех семерых поместила в одной маленькой камере, рассчитанной на двух заключенных.

Среди арестованных большевиков находились Драгин, Тигран, Гончаренко и Абрам. Несмотря на

тяжелые тюремные условия, настроение у всех было приподнятое.

В первый же день, как только посадили их под замок, Драгин с веселой улыбкой сказал Гончаренко:

– Вот и ты, друг, получил тюремное крещение. Весело. Мне вот так, а иногда и в одиночке, в свое время

доводилось просиживать годы. Но теперь особ-статья. Каждый, даже маловер, на нашем аресте сможет

убедиться в том, что Временное правительство с эсером Керенским во главе – капиталистическое,

контрреволюционное правительство. Звонкие революционные фразы, которые изрыгают ежемесячно министры,

– это пустые слова. А вот наш арест и аресты других революционеров – это подлинные дела их.

Гончаренко соглашался и, улыбаясь, кивал головой.

– А освободят ли нас, товарищ Драгин?

– По своей воле реакционер Преображенский не освободит нас ни за что. Не кто иной, как он, во время

ареста… заявил мне: “Посидите, голубчики, до созыва Учредительного собрания”. Ясно, кажется. Расчет у них

простой. Соберутся монархисты и буржуа, изберут или царя, или президента, один чорт, издадут чрезвычайный

закон об охране государства и на основе этого закона вышлют нас на Камчатку или рассадят по каторжным

тюрьмам.

– Но страшен Преображенский, да милостивы к нам обстоятельства, – развил мысль Драгина Абрам.

– Они за Государственной думой ничего не имеют, кроме ударников или, вернее, ударниц. А мы имеем на

своей стороне рабочие, крестьянские и солдатские массы.

– Вот именно, – улыбнулся Гончаренко.

– Трудно сказать, что может быть, – продолжал Драгин, но долго мы здесь не просидим.

Все часы заключения Гончаренко находился возле Тегран. В эти минуты эта мужественная девушка

нравилась ему больше, чем когда-либо. Тегран не унывала ни на минуту. Зараженные ее веселостью

арестованные большевики много смеялись. Смеясь, рассказывали анекдотические случаи из своей практики.

Иногда они пели дружно, звонко, задорно то “Марсельезу”, то “Интернационал”.

*

Гончаренко испытывал неизведанное еще им огромное блаженство, когда смотрел, как пела Тегран. Ее

лицо в эти мгновения дышало мужеством и становилось, как две капля воды, похожим на лицо того ангела-

мстителя, которого он когда-то видел в детстве в своей приходской церкви.

Глаза Тегран излучала голубое свечение, розовели щеки, а губы рдели кровью.

Абрам рассказывал анекдот:

– Смехота, товарищи. Я позавчера был в деревне. Собрали митинг. Приехал комиссар Временного

правительства, и давай распинаться, что у нас и свобода, и братство, и что живем неплохо, и что жить будем еще

лучше.

Берет слово такой невзрачный серячок-крестьянин. Да, говорит, это, мол, так. Свобода. А вот при

царизме у меня двое штанов было, а теперь одни, и те в дырках.

Комиссар, отвечая, решил сострить:

– Что же, говорит, господа крестьяне. Не в штанах счастье. Есть, говорит, такие народы в Африке,

которые, тик они совсем без штанов ходят.

А крестьянин о места и заявляет: – Да там в Африке, небось, Временное правительство со слободой,

чай, лет десять, как управляет. Оттого, мол, и без штанов народ ходит.

– Ха-ха-ха, хе-хе, – рассмеялись все.

У Абрама имелся неисчерпаемый запас всевозможных анекдотов и шуток. Слушая их, наблюдая за его

подвижным, дергающимся хитрым лицом, все веселились от души.

Но плохо было одно. Хотелось спать, и не давали покоя клопы.

Драгин под вечер первого дня решил познакомить друзей с очередными задачами партии.

– Проведемте-ка мы курсы, ха-ха, – смеясь предложил он. – Нет, серьезно. Нужно во всяком

положении находить что-нибудь положительное, чтобы использовать любую обстановку в интересах

революции. Нет худа без добра. В кои века придется нам поговорить о всяких вопросах. Делать нечего. Хотите,

я расскажу вам об очередных политических задачах партии и о политической обстановке?

– Просим, просим!

Тюремная камера никогда еще за весь свой век не слышала таких горячих речей, страстных споров, какие

вдруг загремели в ее стенах. Далеко за полночь велась жаркая беседа, и не раз надзиратели пытались и угрозами

и просьбами заставить заключенных молчать и спать.

Только когда уже рассвело небо пожаром зари, усталые узники улеглись на покой.

*

Стоял жаркий полдень, когда Абрам, выглядывавший в окно, внезапно воскликнул:

– Товарищи, смотрите, к тюрьме идут воинские части с оркестрами и красными флагами!

Все бросилась к окошку, давя друг друга, стараясь хотя бы краем глаза увидеть площадь.

– Верно, – подтвердил Драгин. – Это артиллерийский дивизион и саперные роты. Солдаты

вооружены, что бы это значило? Уж не Удойкин?.. Да вон он и сам, наш рыжеволосый Сенека.

– Нас выручать хотят… Ха-ха-ха! – радостно засмеялся Абрам. – Молодцы, артиллеристы!

– Если это верно, так нет сомнения, что это дело рук Удойкина. Нужно его скорее тащить в партию.

Сквозь тонкое стекло тюремного оконца стали ясно слышны звенящие звуки меди.

– Марсельезу играют. Вот хорошо.

– Великолепно.

– Ну, будем ждать.

– Каково нашим кадетам и монархистам – Преображенским разным. Устроили они на свою голову нам

день отдыха.

– Вася, хорошо, правда? – шепнула Тегран. – Друзья познаются в несчастьи.

– Да, Тегран, очень хорошо.

Их руки сами собой сплелись в одно. Но Тегран вдруг отдернула свои руки в стороны и сказала:

– А уже это не хорошо.

Гончаренко смущенный отошел в сторону, к окну.

– А вон моя жена и дочурка… Бедняжки… То-то напугались, – тихо сказал Драгин.

Всем друзьям его стало грустно. Гончаренко заглянул в окно и увидел неподалеку от тюремной ограды

худенькую женщину в темном платье. Солнце играло в золоте ее волос. Глаза ее с мольбой блуждали по

тюремным степам. Возле нее, держа за руку, стояла девочка лет шести, которую, казалось, больше занимали

ружья солдат и медные трубы оркестров, чем голые стены тюрьмы.

– Дать бы ей знать, чтобы не волновалась, – как бы про себя шепнул Драгин.

– Это можно, – задорно крикнул Абрам. Он быстро заковылял к окну и, не дав никому опомниться,

костылем высадил стекла. В камеру ворвался шум, гомон, звуки труб и струи свежего, теплого воздуха.

– Иди, кричи громче! – подталкивая Драгина, говорил Абрам. – Кричи, она услышит.

Драгин, точно повинуюсь ему, подошел к окну и крикнул:

– Саша, Саша! Я здесь.

Лицо женщины вдруг засияло счастьем, она взяла на руки дочь, подняла ее высоко вверх, указывая

девочке на окно, в котором виднелась голова мужа.

Солдаты тоже заметили Драгина и с криками “ура”, “да здравствуют большевики” наполнили площадь.

Оркестры рявкнули “Интернационал”. Абрам отвернулся к стене и почему-то завозился с глазами.

Раскрылась настежь дверь камеры. Вошел старший тюремный надзиратель, хмурый и горбатый солдат.

– Забирайте вещи. Идемте за мной в контору.

– Да вещей-то нет у нас, кроме моих костылей, – пошутил Абрам.

– Ну, пошли. Без разговоров у меня.

В конторе тюрьмы их ждала делегация из солдат гарнизона и рабочих округа.

Они были свободны. Едва семь большевиков появились за воротами тюрьмы на площади, как их

расхватали по рукам и на руках, за стеной солдат, ощетинившихся штыками, под ликующие звуки музыки,

понесли через город к зданию партийного комитета.

Только одна Тегран в самом начале шествия выскользнула из рук и всю дорогу шла пешком.

Перед зданием партийного комитета, на площади, залитой солнцем, устроили грандиозный митинг.

Десятитысячная толпа залила собой и площадь и прилегающие к ней улицы.

Говорили горячо и долго. Большевики приглашали солдат и рабочих вступать в партию. Вынесли

резолюцию протеста против ареста большевиков и здесь же в резолюции высказали полное недоверие

Временному правительству, с призывом к объединению трудящихся города и деревни вокруг советов. У входа в

здание, на площади, поставили стол, крытый красным сукном, и тут же записывали фамилии солдат и рабочих,

пожелавших вступить в партию.

Правда, от меньшевиков пытался произнести речь местный лидер, занимавший пост председателя совета.

Но ему не только не дали говорить, но чуть было не избили, стащили за ноги с трибуны.

Когда митинг закрыли, и толпа рабочих, горожан, солдат растеклась по домам, Удойкин распорядился

установить военный караул у партийного комитета. – “На всякий случай”, – как заявил он протестующему

Драгину.

*

Впервые после долгих лет позиционного прозябания Нефедов был свидетелем и участником громадного

революционного подъема. Он просто не верил своим глазам – так быстро менялись события.

Бунт в полку, чуть не переворот в городе. “Дела”, – шепнул он про себя.

Тотчас же после митинга Драгин не преминул зазвать его в свой кабинет и там подробно потолковать с

ним.

– Карточку вам приготовят. А пока давайте продолжим разговор. Вы из полкового комитета?

– Да.

– Хорошо было бы иметь вас в дивизионном комитете. В этом теперь задача. Вся армия должна узнать

правду.

– Я буду в бригадном комитете, как выбранный.

– Нужно быть в дивизионном или еще лучше – в армейском. Хотя трудно туда попасть. Оформился он

недавно, и там крепко засели эти проклятые оборонцы. Полк надежный?

– Можно сказать, вся бригада за большевиков, – смело ответил Нефедов.

– Это хорошо. Кто из большевиков в полку и бригаде?

– Васяткин и еще кое-кто.

– Васяткин – хороший большевик, я знаю его. Расскажите, что у вас было. Да поподробней.

Взводный долго рассказывал.

– Отлично. Вы с одним из членов комитета выедете сегодня же на место. Нажмите на бригаду, чтобы

передвинула ваш полк к городу. Я уверен, что Временное правительство против нас вышлет карательный отряд

из ударников или офицеров. Нужно быть настороже.

– Это мы сделаем. А если бригада не разрешит, так мы из полка батальон вышлем.

– Вот и хорошо. Вы отправляйтесь-ка сегодня в полк, Абрам.

Подошел человек на костылях.

Драгин вкратце рассказал ему про обстановку в полку, бригаде и дивизии.

– Нужно окончательно обольшевичить дивизию. Выезжай-ка, брат.

– Рад стараться, ваше высоконеперескочишь, – шутливо ответил Абрам и, обращаясь к Нефедову,

добавил:

– Всегда готов. А ты, товарищ, не смотри на мои костыли с таким недоверием. Они, брат, целого полка

стоят.

– Я ничего, – смутился Нефедов.

Когда они выходили на улицу, взводный в дверях столкнулся с Гончаренко. Они дружески поздоровались.

– Ты чего здесь? – спросил Гончаренко.

– Да за тем, зачем и ты.

– Ну, тогда молодец.

– Знакомы. Едем с нами, Гончаренко, – предложи Абрам.

– Нет, оставь, – возразил ему Драгин. – Гончаренко здесь будет нужен. Вы там дивизию завоевывайте,

укрепляйте комитеты. Полк передвиньте ближе к городу. А мы тут сегодня же совет завоюем. Теперь он по

праву должен быть наш. Массы за нами.

– Ишь ты, завоеватель, – трунил Абрам.

– И еще какой! Весь мир завоевать должны мы, – в тон ему ответил Драгин и добавил, обращаясь к

Нефедову:

– А насчет офицеров мы сегодня же выясним.

*

Сергеев выбежал за двери своего номера, слыша, как рассерженная Тамара Антоновна посулила ему