Текст книги "Девятьсот семнадцатый"

Автор книги: Михаил Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

– Ведь это же глупо. Мы с ними враги. Они ведут работу против нас. Мы объявили восстание, а, эти

девицы на старом законном основании, как представители партии, занимают места в ревкоме. Вот так штука!

– Ничего, мы их вытурим, – спокойно заявил Щеткин. – Погоди минутку.

Друзья эти дни почти все время проводили в ревкоме, а Друй даже спал в помещении зала заседаний.

Щеткин подошел к телефону.

– Дайте штаб Красной гвардии… Слушайте, товарищи. Говорит Щеткин. Что? Слушайте, как бы юнкера

не устроили налет на ревком. Пришлите сотню ребят для охраны. Где поместим? Комнаты есть. Не можете

прислать сотню? Ну, пришлите, сколько можете.

– Молодец Щеткин, – одобрительно качнул головой матрос.

– Члены ревкома ведут переговоры. Нужна всеобщая забастовка да драться.

– Это верно.

– Мой отряд вооружен теперь на-ять. Ребята негодуют. Рвутся в бой.

– Еще бы. А вот и Стрельцов.

– Здравствуйте, что нового?

– Здравствуйте, товарищи. Нового много. Наш завод бастует. Я создал отряд в пятьсот человек. Готовы к

бою. А настроение, а подъем – не выразишь словами.

– Молодец!

– Я сейчас был на собрании районных дум у Сухаревской площади. Знаете, там в ресторане. Помещение

битком набито, прямо повернуться негде. Князь Шаговский колбасился, грозил. Его поддерживали меньшевики

и эсеры. А и досталось же им за предательство. Крыли – любо-дорого.

– Что, кончилось?

– Кончилось. Вынесли обращение к населению от районных дум. Заклеймили политику эсеров, как

предателей пролетариата. Заявили, что партия большевиков дальше с ними работать не может. Приняли

громадным большинством эти постановления. Тут, братцы мои, эсеры с меньшевиками хвосты поджали.

Струсили сильно. Почувствовали наше боевое настроение. Запросили, чтобы им обеспечили

неприкосновенность личности для выхода с собрания.

– Что, бить хотели?

– Нет, не бить, а так, руки чесались. Что нового у вас?

– Ничего особенного. Офицеры все попряталась. Разоружать некого. А какие планы?

– Пока неизвестно.

– Все согласовывают. Думают о перемирии, хотя и войны не было. А меньшевики прямо бесятся.

– Вон идет сюда ихний главарь.

В комнату вошел высокий, худой человек с черной бородой и в синих очках. Он растерянно поглядел

кругом, подошел и поздоровался:

– Все восстание обдумываете?

– А что?

– Позор. Вы продаете революцию. От нас отвернутся союзники. Придет немецкий кайзер. Опять будет

царь.

– Ишь, как страшно!

– А вам не страшно? Думаете, что если в Москве рабочие, одураченные вашей демагогией, идут за вами,

то и вся страна поддержит? Ничего подобного. На другой же день народ свернет вам шею.

– Шея крепкая у нас.

– И вы смеетесь? Еще шутите, когда братская кровь льется? Безумцы! Если у вас есть хоть капля

сознания – одумайтесь. Идемте вместе. Если мы не нашли пока общую формулу, то это по вашей вине.

Одумайтесь, давайте поищем вместе. Давайте прекратим убийство. Я вам даю честное слово социал-демократа,

что мы общую формулу найдем. Но пока нужно перемирие. Оставьте ваш бандитский бланкизм. В нашей

крестьянской стране пролетарская революция сейчас невозможна.

– Вот что…

– Если вы посмеете выступить, то мы будем против вас. Весь рабочий класс вступит с вами в жестокую

борьбу. Борьба началась, если вы не откажетесь от восстания и будете продолжать военные действия, то…

товарищ Тормазов, иди-ка сюда.

В комнату вошел человек в мундире кондуктора, но на фуражке у него красовался значок телеграфиста.

– Вот вам истинный представитель индустриального пролетариата, железнодорожник, товарищ

Тормазов. Он как член Викжеля, то есть Всероссийского исполнительного комитета железнодорожников, сейчас

заявит вам.

– Ну-ка, послушаем, что скажет пролетарий!

– Мы – миллионный отряд рабочего класса, – глухим, надтреснутым голосом заговорил телеграфист.

– Мы против захвата власти. Мы заявляем, что нужно договориться. Мы не хотим крови и анархии. Но если вы

пойдете на восстание, железнодорожники ни одного поезда не дадут вам. Мы объявим всеобщую забастовку.

Слушайте, это голос масс. Мы предлагаем вам договориться с комитетом общественной безопасности и с

партиями.

– Так. Хорош пролетарий – шкура барабанная. И чего это вы под ногами путаетесь! Если трусите, так

шли бы спать.

– Нет, мы спать не хотим. Мы желаем предотвратить катастрофу.

– Ну, и валяйте, предотвращайте. Только не мешайте нам.

– Мы не чужие, ведь мы были вместе с вами вначале за решительные меры, но разумные меры. Ведь мы

входили в состав ревкома.

– А почему же ушли?

– Мы несогласны с действиями вашего большинства.

– Вы теперь можете убедиться, что мнение рабочего класса не на вашей стороне. Для всех очевидно, что

план переворота – утопия.

– Нет, шкурники!

– Нет, предатели!

– Что за выражение. По мы стерпим всяческие оскорбления в интересах пролетариата. Какое ваше

последнее слово?

– Убирайтесь к чертям!

– Это последнее слово ревкома?

– Про ревком не знаем. Мы из рабочей гвардии.

– Как так?

– Да так.

– Надо было бы сказать сначала, и нечего по-хамски ругаться с представителями. А где ревком?

– Вон в той комнате. Будто вы не знаете! Ведь двадцать раз уже бегали туда.

– Пойдем, Тормазов. Поговорим еще. Попробуем убедить.

– Как бы не так, – возразил Щеткин.

– Не пустим, – поддержал, его Друй.

– Как не пустите? Это же просто подлость. Это ж хамство!

– Если не уберетесь сейчас, то по шеям надаем, – вскипел Щеткин. – Ступайте к себе в закуток, и там

паникуйте, уговаривайте друг друга. Революция не для того началась, чтобы болтать с вами. Убирайтесь!

– Какой позор, до чего дошли!

– Проваливайте, – уже громко кричал ему вслед Щеткин.

*

В комнату вошел рабочий, вооруженный бомбой и револьвером:

– Прибыл отряд для охраны ревкома.

– Зови сюда ребят. Пойдем, Друй, выгонять меньшевиков и эсеров. Идем с нами, Стрельцов!

Они вошли в помещение, принадлежащее комитету меньшевиков. За столами сидели две барышни и,

смеясь, разговаривали. Щеткин встал посередине комнаты и громко заявил:

– Ей вы, контрреволюция! Выметайтесь!

– Кто такие? Да как вы смеете так обращаться с нами, кто вам дал право! – вскрикнула одна девушка,

вскочив с места и топнув каблучком.

– Выйдите вон из комнаты!

– Ну, не разговаривать. Убирайтесь, а то вышвырнем, – делая грозные глаза, говорил Щеткин. – Нам

комната нужна для помещения охраны ревкома.

– Какой позор!

– Душители свободы! Узурпаторы!

– Ни за что не уйду. Леня, а ты?

– И я нет, нет, нет… Ни за что. Через наши трупы перешагнете.

– Зачем через трупы, мы вас и живьем выведем на улицу.

– Насилию не подчиняюсь.

– Подчинитесь, – с усмешкой сказал матрос. Мы вас так наладим, что подчинитесь.

Он открыл двери в коридор и громко закричал.

– Ей, товарищи гвардейцы! Сюда. Располагайтесь здесь.

– Леня, Леня! Какой ужас! Давай уступим. Они не знают, что творят. Мы уходим.

– Мы подчиняемся грубому насилию несознательных людей.

– Проваливайте.

Подошли красногвардейцы, жизнерадостные и говорливые.

– Товарищи, занимайте эту комнату и вот ту.

– Да там же люди.

– То не люди, а эсеры. Выметайте их, и весь разговор.

– Это можно, раз эсеры.

– А не нагорит нам? – спросил Стрельцов, когда комнаты были освобождены и предоставлены

гвардейцам.

– Нет, не нагорит. Правильно поступили. Вчера вечером я толковал с членом ревкома, с товарищем

Кворцовым, – успокоил его Щеткин. – У него такие же мысли.

– Да, Кворцов, – хороший большевик.

– Большевик. Таких, говорит, всех в шею, соглашателей. Молодец.

– Вчера с вечера наши патрули обстреляли юнкера. Восемь человек убито, пятнадцать ранено. Юнкера

злы, как черти.

За дверьми кабинета, где работали члены ревкома, послышался голос:

– Товарищ Щеткин и товарищ Друй, идите ко мне.

В кабинете за письменным столом сидел Кворцов с бледным, усталым лицом.

– Садитесь, товарищи, – сказал он, когда Щеткин и Друй вошли.

– У нас новости, – поглядывая па Щеткина, говорил Кворцов.

– Ну-ка, наших жмут?

– Нет, не жмут, – отвечал член ревкома, теребя поседевшие усы и бороду. А молодцы вы, право слово.

Ха-ха-ха! Мне звонили сейчас из комитетов меньшевики и эсеры. Очень возмущаются варварством. Ваших рук

дело?

– Наших, товарищ Кворцов.

– Молодцы. А меньшевики кричат, что мы распинаем демократию, и пугают нас демократами-

юнкерами. Ха-ха-ха!

– А вы им что?

– А я послал их к чертям свинячьим.

– Хе-хе-хе… Ловко, – смеялся Щеткин, потирая шершавой рукой свой щетинистый подбородок.

– По заслугам. С меньшевиками и эсерами мы порвали. Но… вот что, друзья. Нам нужно вызвать

охрану. Мы перехватили телефонный разговор. Юнкера хотят учинить налет на ревком.

– Охрану уже вызвали.

– Молодцы. Много?

– Пришло двадцать пять человек.

– Мало. Очень мало. Нужно вызвать еще.

– Требовали больше, да все в разборе. Нет людей. Разве у Стрельцова из отряда взять?

– Нет, нельзя. Их отряд единственный на целый район. И в самом опасном месте.

– Можно из полка потребовать.

– Вот именно. Мы требовали уже. Но совет солдатских депутатов хотя и соглашательский, но не

соглашается.

– Надо самим солдатам сказать. Они придут.

– Вот за этим я и вызвал нас, друзья. Ты, Щеткин, иди в полк и приведи к ревкому солдат во что бы то

ни стало.

– А я? – спросил матрос.

– На тебя вот какое поручение возлагает комитет. Поезжай в казачий полк в пригородное. Приложи все

усилия к тому, чтобы казаки не шли на нас.

– А разве идут?

– Мы перехватили кое-что. Командование полка сговаривается с Перепелкиным и тем временем

продвигает полк к Москве на подавление революции. Мы тебе бумажку дадим. Ты поедешь не один. С тобой

выедет уполномоченный комитета.

– Когда ехать?

– Сейчас. Тут мы арестовали случайно приехавший полковой комитет этого казачьего полка. Будто бы

секретарь – большевик. Председатель – определенный монархист – казачий есаул. Некоторых мы оставим

заложниками. С остальными вы поедете договариваться с полком.

– А комитет согласен с нами?

– Как будто бы дает согласие. Но выбора нет. Нужно ехать. А ты, Щеткин, ступай в полк, там есть наши.

Увидишь большевика Верославского. С ним посоветуйся. Сейчас дадим бумажку.

*

– Товарищи, нужно выделить несколько рот в распоряжение ревкома, – говорил Щеткин. – Это же

предательство.

Перед ним стояло трое военных из полкового комитета. Разговор происходил во дворе казарм. Был

пасмурный вечер, моросил пронизывающий осенний дождь.

– Ваш мандат недостаточен для нас, – отвечал один из членов полкового комитета, высокий и худой. —

Для нас приказ ревкома не обязателен.

– Товарищи. Разве вы с юнкерами вместе? Тогда так и говорите. Это же предательство.

– Нет, мы не с юнкерами. Но и не с вами.

– К чему разговоры, – резко заявил другой член комитета. – Ваша бумажка для нас ничего не значит.

Мы насильникам не подчиняемся. Достаньте приказ от совета солдатских депутатов, тогда выделим хотя бы

целый полк. Только не выйдет у вас. Не захотели с нами договариваться – действуйте, как знаете. Захватчики!

Пошли, товарищи, на заседание.

Щеткин, оставшись одни, стоял посередине большого двора казарм, злой и раздраженный. Он не знал,

что делать.

Неизвестно откуда вдруг перед ним выросло трое солдат.

– Не вышло? – участливо спросил один.

– Не соглашаются, – ответил Щеткин.

– Ничего, наверно, выйдет. Сейчас звонили из ревкома. Нужно без комитета.

– Давайте скажем солдатам.

– Уже сказали. Пойдем в казармы.

На ходу один из солдат говорил Щеткину:

– Вон какая погода. Собаку на двор не выгонишь. Ну, которые солдаты уже и спать полегли.

Прошли по помещениям рот. Солдаты вяло одевались. Кучками шли во двор, снова возвращались в

казармы, мокрые от дождя и хмурые. Слышались недовольные возгласы.

– Черти, покоя не дают.

– Там такое – грязище, дождь. Куда итти, на ночь глядя?

– Нашли тоже время!

Щеткин видел, как вяло, неуверенно и нерешительно собирались солдаты, и волновался. Несколько раз

принимался говорить. Но его не слушали и только искоса поглядывали да ругались.

– Идите к божьей матери. Если хочешь, так валяй, плавай по грязи. А мы не пойдем.

Он вышел во двор. Солдаты медленно строились, громко ругались между собой, поминая при этом самых

отдаленных родственников и всех святых. Вот уже, казалось, наконец построились. Оставалось двигаться. Но

команда не подавалась. Строй снова рассыпался. Солдаты частью разбрелись по двору, частью возвращались в

казармы.

Так несколько раз менялось решение. Это выводило из себя раздраженного Щеткина. Ему уже казалось,

что юнкера громят ревком и что солдаты не идут благодаря его неопытности и неумелости. Несколько раз за

вечер он посылал к телефону бывшего возле него солдата-большевика, но из ревкома спокойно отвечали, что

все обстоит благополучно.

Темнота и дождь усиливались.

– Слушай, не знаешь ли, где тут товарищ Верославский? – спросил Щеткин у своего спутника.

– Верославский. Вон стоит наш сокол.

– Что, любят его солдаты?

– И, брат… В огонь и в воду за него.

– Так почему же он стоит и молчит?

– Значит, нужно так. Да ты пойди, поговори с ним.

– Товарищ Верославский!

– Да.

– Я из ревкома. Нужно солдат вывести для охраны.

– Знаю. Вот смотрю, чем все это кончится.

– Может, выступили бы перед солдатами?

– Вот этого как раз и не следует. Смотрите, как меньшевики и эсеры мечутся. Они убеждают не

выступать.

– Ну и что?

– А то, что сегодня солдаты все равно не выйдут. Не потому, что слушают предателей, нет. Ночь,

сырость, дождь, устали. Будем настаивать – можем подорвать авторитет. Положение не настолько

катастрофично.

– А выступят ли завтра?

– Непременно. Вот посмотрите. Они бы и сегодня выступили, если бы серьезная опасность была.

Всю ночь напролет Щеткин не спал, слоняясь по двору казармы. Одежда его промокла насквозь. Холод

дрожью пробегал по спине. Иногда он заходил в караулку и созванивался с ревкомом. Так прошла ночь.

А в десять утра из двора казармы вышли три роты и полной боевой готовности. Их выделили сами

солдаты. Без всяких приключений Щеткин привел солдат к совету, передал их Кворцову, а сам, нагнувшись к

столу, тут же задремал.

*

Еще ночью в ревкоме получили ультиматум от военного диктатора города полковника Перепелкина.

Самым настойчивым образом ревкому было предложено сдаться и распустить военные организации, в

противном случае Перепелкин угрожал артиллерийским обстрелом.

С этой же ночи по всему городу развернулись боевые действия. В ответ на ультиматум ревком принял

решения о всеобщей забастовке.

Настойчиво звонил телефон. Кворцов напряженно хрипел в трубку… Трамвайный… трамвайный.

Забастовка. Бросайте работу… Морозовская. Ревком объявляет… да, бастуйте.

– Гужон… Товарищи, кончайте работу… Объявлена всеобщая… да. Теперь же. Что, обстреливают?

Держитесь, вышлем.

Кворцов на секунду оторвался от телефона.

– Товарищ Щеткин, вышли роту к Никитским Воротам. Начались бои. Другую вышли к заставе. Сам?..

Не г. сам оставайся.

Как в истерике, захлебывался телефон.

– Жмут юнкера… Держитесь, товарищи. Сейчас позвоним в штаб гвардии. Подкрепление будет. Да, да.

– Штаб? Штаб? Да. Ревком. Вышлите… Слышите. Мешают черти говорить.

Др-р-р-р-р. Дзынь… – названивает телефон.

– Что, нет медицинского персонала?.. Как? Немедленно узнайте адреса… Волоком тащите из квартир.

Не хотят гуманничать, заставьте проявлять гуманность… Саботажники. Да, да.

– Ревком слушает. Мало продовольствия – выдавайте только красногвардейцам.

– Что? Держитесь!

Кворцов с досадой бросил на стол трубку.

– Перевес на стороне юнкеров. По нашил сведениям, их немного; юнкера да три-четыре казачьих сотни.

Но великолепно дерутся.

– Нужно бы артиллерию.

– Погодите.

Снова трещит настойчивым звоном телефон.

– Что, Викжель? Да, ревком. Пугаете все. Не дадите транспорта. Предатели. Да. Перемирие —

убирайтесь. Мы еще с вами посчитаемся.

Кворцов с шумом повесил трубку.

– Артиллерию бы, – снова сказал Щеткин.

– Верно, верно. Правда, у нас споры были, пускать ли артиллерию в ход, – но мы договорились.

– Она даст перевес.

– Да… Ходынка… Ходынка. Да, ревком. Комитет дивизиона, кто говорит? Слушай, Белкин – чего

медлите? Давайте артиллерию, да скорей!

– Ух, горячка какая, – сказал Кворцов, вытирая потный лоб ладонью.

Снова звенел неугомонный телефон.

– Что, Тверскую обстреливают? Где? У Страстного? Не пойму. Сейчас будет артиллерия. Что?

Двинцы… Ура, ура! – Голос Кворцова звенел торжеством.

– Слушайте, товарищи! Крупная победа. У Страстного монастыря двинцы захватили пулемет с

шестьюдесятью лентами. Герои ребята! Пушка у градоначальства – другая сейчас будет у нас.

Бах-ах-х-х-х!.. – загремели снаружи раскаты артиллерийской стрельбы.

Бах-ах, бах, бах!

– Это замечательно. Перевес теперь на нашей стороне. Скверно только то, что мы ничего не знаем о

казачьем полке. Посланные еще не вернулись.

В кабинет суматошно вбежал небольшой чернявый человек. Глаза у него, казалось, вылезли на лоб, а рот

был открыт, точно от испуга.

– Опомнитесь. Что делаете, безумцы?

Бух-бу-бу-ух, – гремела артиллерийская канонада.

– Боже мой, боже мой, – стонал человек. – Погибла Россия.

– Товарищ Щеткин. Сделай одолжение, выбрось вон на улицу эту слякоть, – гневно закричал Кворцов.

– А вам, уважаемый лидер доблестных меньшевиков, рекомендую сходить в аптеку выпить брому и

закрепляющего для желудка. Трусы!

Снова названивал нервный звонок телефона.

– Что? Юнкера отступают. Заняты Москворецкий мост, Кремлевская площадь, Воскресенская… Что?

Юнкера бьют из пулеметов с храма Христа? Нечего жалеть! Бейте по храму.

Но телефон не успокаивался и продолжал хрипло трещать.

– Да, слушаю. Что, что?.. Товарищ, не пристало члену ЦК нашей партии… Да что, культурные ценности

– к чорту! На войне, как на войне. Стыдно заступаться… Юнкера сражаются, а вы… протестуете. Ваша

политика хуже предательства. Вы играете на руку контрреволюции… Да, да, хуже. Что, прекратить

артиллерийскую стрельбу? – Ни за что, пусть весь Кремль и вся наша буржуазная культура взлетят на воздух.

Да. Мы должны победить. Не пугайте. Нас уже многие пугали… Я бросаю трубку. Да. Мне некогда с вами

препираться. Что? Да нужно же руководить операциями, а вам позор.

– Вот, брат Щеткин, – нахмурившись, сказал Кворцов. И в нашей среде есть паникеры и смутьяны. Вот

один предлагал нам прекратить артиллерийский обстрел. Как они не соображают!

– Все формулируют вместе с меньшевиками, – зло сказал другой член ревкома.

– Вот именно. В бою обсуждать, а не сражаться, это значит быть с противником. Как это не поймут иные

старые товарищи!

– А говорят, сибирский казачий полк близится к Москве.

*

В казармах третьего полка Друй в сопровождении представителя солдатского комитета вошел в

помещение, где содержался арестованный полковой казачий комитет. Уполномоченный ревкома уже находился

там.

– Мы прибыли, чтобы освободить вас, – говорил уполномоченный ревкома, когда Друй вошел в

комнату.

– Удивительные вещи! Мы приехали в Москву случайно, и такое безобразие. Наш полк, надо полагать,

возмущен арестом своего комитета, – брезгливо цедил сквозь зубы упитанный белолицый человек в костюме

казачьего офицера.

– Кто вы?

– Я председатель комитета. А вот он – секретарь. Между прочим, большевик. Арест его совершенно

необъясним.

– Хорошо. Не будем возмущаться. Вышла ошибка, и больше ничего. Тут никто не виноват.

– Так давайте, освобождайте!

– Сейчас подъедут автомобили. Мы вас будем сопровождать, потому что в Москве сейчас бой.

– Кто с кем дерется? – спросил уполномоченного человек с открытым монгольским лицом.

– Юнкера с нами, с рабочими да солдатами.

– Давно?

– Нет, недавно. Но дело не в этом. Ревком имеет к вам, товарищи, просьбу.

– Какую?

– В двух словах. Мы, московские рабочие и солдаты, как вы знаете, совершаем вооруженный переворот.

Мы хотим власть передать советам, земли – крестьянам, фабрики – рабочим и полную свободу —

трудящимся. Наши цели не расходятся с интересами трудящихся казаков.

– Это верно, – подтверждающе сказал человек с монгольским лицом и сильно потер переносицу.

– Так что же хочет ревком?

– Он хочет, чтобы ваш казачий полк не поддался на белогвардейскую провокацию и не выступил бы

против нас.

– Не выступит. Не беспокойтесь. Я говорю, как секретарь комитета, – заявил человек с острым лицом,

все еще потирая переносицу.

– А вы хотели бы, чтобы наш казачий полк выступил бы на вашей стороне? – спросил офицер и

добавил: – не выйдет. Казаки не пойдут сражаться со своими братьями.

– Мы вовсе не хотим заставлять казаков выступать с нами.

– Еще бы! В полку более тысячи сабель, – с усмешкой заявил офицер.

– Ну, не пугай. Мы знаем, что трудящиеся казаки нам братья, и поэтому мы не боимся их. Ревком просит

заключить соглашение о невмешательство.

– Это наверное сделаем, – заверил уполномоченного секретарь комитета.

– Как сказать, – возразил председатель. И, смахнув соринку с левого погона, добавил: – нужно

подумать.

– А вы лично как думаете, – спросил в упор Друй.

Лицо председателя приняло смущенное выражение.

– Я лично считаю, что соглашение возможно. Но как отнесется командование, не знаю.

– Но вы должны помочь ревкому разъяснить, в первую очередь, казакам суть вопроса, и нужно спешить.

Полк, кажется, приближается к Москве. Перепелкин, как видно, договорился с командованием. На вас ложится

трудная задача. Согласны помочь?

– Согласны, – хором ответили арестованные.

– А если бы не согласились – не отпустили бы нас? – хитро улыбаясь, спросил офицер.

– Нет, отпустили б.

– Так идемте. У ворот нас ждут автомобили.

*

В пути Друй по душам поговорил с секретарем полкового комитета. Из разговора он выяснил, что

большевика арестовали потому, что с ним не было партийной карточки. В заключение беседы матрос и казак

превратились в крепких друзей.

– Известно, белая кость, – шептал секретарь, от сильной тряски щелкая зубами и смахивая с лица

брызги дождя. – Наш председатель – пройдоха, кадет и даже монархист. Хотя один чорт, что кадет, что

монархист. Он, наверно, будет ставить палки в колеса.

– Так почему же тогда вы его провели; в комитет?

– Трудно рассказать. Видишь ли, брат, у вас народ во флоте с бору да с сосенки. А у нас в казачьих

полках другое. Мы сформированы так, что все бойцы и рядовые офицеры или из одной станицы, или из одного

округа. Друг друга знают хорошо. Ну, наши офицеры – это в большинстве крупные казачьи помещики.

Понятно, что их побаиваются. Вот почему есаула провели в комитет.

– Понимаю. Значит, родственные чувства. Ха-ха! Навредить он нам может.

– Вряд ли. Хотя, чорт его знает, какие настроения у казаков сейчас. Давно уже не был в полку. Но все-

таки нам нужно держать ухо востро.

– Это конечно.

*

В штаб казачьего полка они прибыли к вечеру. Тут же члены комитета разбрелись по комнатам

небольшого особняка, где помещался командир полка, и по казачьим сотням. В приемной остались Друй и

уполномоченный ревкома.

Через некоторое время к ним вошел сумрачный офицер в погонах казачьего полковника.

– Это вы – делегаты от бунтовщиков? – строго спросил он.

– Не от, бунтовщиков, а от рабочих и солдат столицы.

– Знаем… Не агитируйте. Однакоже, много у вас отваги.

– Почему?

– Мы идем на Москву, согласно приказу штаба округа.

– Это согласовано с казаками?

– Мы – боевая единица, и ни с кем, даже с бойцами, согласовывать решения не намерены.

– Нам бы хотелось поговорить с комитетом.

Полковник сердито выругался и скрылся.

– Плохие дела, – шепнул Друй. – Арестовать, стервец, хочет нас.

– Да, похоже. Но будем ждать. Посмотрим, чья возьмет.

Вбежал секретарь полкового комитета. Его острое лицо было покрыто каплями пота.

– Слушайте, ребята, – взволнованно произнес он. – Кто из вас казак?

– Я казак, – ответил уполномоченный комитета.

– Вот что, офицеры не идут на переговоры. Грозят вас арестовать. Надежды только на самих казаков.

Сейчас к вам придут представители эскадронов. Поговорите с ними по душам.

– Хорошо. Между ними есть большевики?

– Очень мало.

– Хорошо. А ты, брат, потолкуй, поговори с казаками по сотням.

– Ясно. Все мобилизовал уже.

*

В приемную набилось много казаков. Они входили в комнату по одному и группами. Усаживались на

стульях, скамьях, внимательно разглядывая делегатов ревкома.

Наконец, когда молчание стало тягостным, Друй, кашлянув, спросил:

– Ну, как, товарищи казаки, скоро по домам?

– А как приказ выйдет, так и по домам, – ответил усатый казак, весело поблескивая глазами. А вы-то

чего домой не идете?

– А вот, закончим революцию, свергнем буржуазию и помещиков, свою власть утвердим и поедем.

– Какую власть… жидовскую?

– Нет, это брехня, – возразил уполномоченный. – Вам пыль в глаза пускают, братцы.

– Как же, брехня. Председатель комитета говорил.

– Если он так говорит, так он враг революции. Советская власть – власть трудящихся крестьян, казаков,

солдат и рабочих.

– А ты-то кто?

– Я – казак.

– Откуда будешь? Какой станицы?

– Невыномысленской.

– Так мы ж земляки. Вон что! А я из Браволюбинской.

– А наши казаки есть у вас в совете?

– Как?.. Григончук?.. Тараненко?.. Знаем, знаем хлопцев.

– Мы ж одностаничники. В совете, говоришь, Тараненко?

– Так мы ж не против совета. А насчет жидов, так это ж так.

– И против не пойдем. А председатель соврал, выходит.

– Так он сын наказного атамана?

– Тыща десятин лугов да пашни.

– И леса. Известно, против.

– А мы не пойдем. А давно, друг, из дому?

– А мы третий год. Порасскажи нам чего, как и за что?

– Мы все пойдем, говори.

*

Под давлением казаков полковой комитет и командование, правда, с оговорками, но подписали

соглашение о невмешательстве.

Обрадованный Друй подбросил вверх свою матроску, на лету надел ее на голову и пожал руку секретарю

комитета.

– Спасибо, браток!

– Чего спасибо, чай, сам большевик.

– А как фамилия – все забываю.

– Убейников Пантелей.

– Ну, прощай, Пантелей Убейников. Нам в Москву спешить надо.

– Прощевайте. А если неустойка будет, товарищи, так сообщите. Может, весь полк и не выступит на

защиту, а кое-кто выступит из казаков на подмогу. Мы тут работку поведем.

Парламентеры тут же сели в автомобиль и с быстротой ветра помчались назад в. Москву.

– Нужно ехать во всю мочь, – говорил Друй. – Обрадуем товарищей.

– Именно. Товарищ шофер, гони, – соглашался с ним уполномоченный ревкома. – Наяривай. Вот так!

Автомобиль несся с возможной скоростью. На поворотах дороги и шофера и ездоков с такой силой

бросало в стороны, что, казалось, вот-вот все они будут выброшены из машины.

– Трясет, – хотел сказать матрос, но автомобиль рванулся в сторону, и он больно прикусил язык. – Фу,

чорт!

Машина, рассерженно фыркая, взлетела на холм. Дорога зазмеилась под гору. Их взорам открылась

величественная панорама Москвы. Город, опоясанный кольцом церквей и фабричных труб, казалось, спал в

сизом тумане. Но ни одна труба не дымила.

– Не работают фабрики, – радостно сказал уполномоченный комитета. – Наверно всеобщая

забастовка.

Но вместо ответа Друй вытянул вперед руку и закричал:

– Смотри-ка, вон впереди автомобиль. Лихо прет на всех парах – прямо, как молния.

– Верно. Слушай, Друй. Здесь что-то неладное. Эта дорога ведет только в полк.

– Что думаешь?

– Не выехало ли офицерье на помогу своим?

– Почему так думаешь?

– Вглядись. Автомобиль выкрашен в серый, похоже защитный цвет.

– Застава не пропустит.

– А если он бронированный?

– Разве так. Ну-ка, друг, гони быстрей.

Шофер, солдат-самокатчик, голубоглазый, чисто выбритый немец, поставил рычаг на наибольшую

скорость. Как и следовало ожидать, автомобиль рванулся с такой силой, что ездоки, отброшенные к стенкам

сидений, казалось, влипли в них.

Мотор гудел и рычал за десятерых. Расстояние быстро сокращалось. Вот уже без труда разглядел матрос

и машину и седоков.

В четырехместном военного образца форде сидели два офицера в погонах и юнкер. Оба они, повернув

головы, выжидательно глядели в их сторону.

– Обезоружим, – предложил Друй.

– Давай. Автомобиль нам пригодится.

Не доезжая вплотную, шофер замедлил бег машины. Матрос, выпрямившись во весь рост, громко

крикнул:

– Сдавайтесь… Иначе смерть.

Офицеры, как видно, услышали слова его. Они сразу спрятались в глубь кузова.

– Трусы. Сейчас сдадутся, – воскликнул обрадованный Друй. – Шофер, наверстывай. В минуту

нагоним.

Но в это время из военного автомобиля высунулась чья-то рука и бросила на дорогу темный круглый

предает.

– Берегись… Бомба, – крикнул шофер, стараясь на всем разбеге застопорить машину.

– Спасайся, ребята.

Но в этот миг грохочущий столб огня и дыма взметнулся у радиатора. Автомобиль вздыбился в небо,

закачался и упал в придорожную канаву.

Матроса далеко отшвырнуло в сторону. При падении он больно ушибся спиной о придорожные камни, но

сознания не потерял.

– Вот стервецы… Перехитрили.

Друй попытался достать револьвер, но не смог. Правая рука его лежала на камнях дороги, точно чужая.

Он взглянул на нее и увидел, что рука залилась сгустками крови.

– Вот чорт – ранен.

Неподалеку от него в канаве лежал исковерканный автомобиль. Запутавшись ногами в рычагах машины,

свесилось к земле тело шофера. “Убит… А где же уполномоченный и офицеры?”

Матрос пошевелил ногой.

– Этот живой, – услышал он над собой резкий голос. – Возьмем его, как заложника.

– Не стоит. Давайте лучше пристрелим, господин поручик.

– Очень даже стоит. Любопытно выяснять кое-какие подробности военного порядка.

– Ну, как знаете, Сергеев. А я бы прикончил его на месте.

– Вы, юнкер, просто злы на наше поражение в полку. Но надо спешить. Помогите мне подтащить его к

автомобилю. Кстати, обезоружьте его.

Друй, сквозь прищуренные веки глаз, увидел склоненные над ним два бритых лица. Его раненая рука, с

силой была отброшена в сторону, он застонал.

– Негодяй, бунтовщик! Ты слышишь меня? – гневно крикнул человек в погонах поручика.

– Он без памяти, – высказал предположение другой голос.

– Ну, берем его. Там он у нас заговорит.

Небрежно, как мешок с трухой, его схватили за ноги, за голову и бросили на дно автомобиля.

– Пошел, – крикнул голос поручика.

Мотор завели, и автомобиль рванулся. Корчась от боли и заглатывая стоны стиснутым ртом, матрос

мучительно думал:

“Неужели убит уполномоченный? Так ревком ничего не узнает. Может измениться положение. Подумают,

что мы арестованы и казаки наступают. И вдруг сдадутся юнкерам. Что я наделал?”

Созрело твердое решение, как только будет застава, дать знать о себе криком.

“Погибнешь”, – зло шептал внутренний голос. – “Чорт с ним… все равно пропадать”.

В просвете крыши он увидел верхушки многоэтажных домов и шепнул себе: – “Едем Москвой…

держись, Друй!”

В стороне послышались крики:

– Стой, стрелять будем! – Но автомобиль только убыстрил бег свой. Затихающая трель пулеметной

стрельбы подсказала матросу, что застава осталась позади; он бегло взглянул на тех, в чьей власти находился.

Офицер и юнкер, точно каменные изваяния, уткнувшись в спинки сидений, напряженно смотрели вперед