Текст книги "Девятьсот семнадцатый"

Автор книги: Михаил Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

воз палок да хворосту. Взяли нас всех, голубчиков, вывели к церкви, отсчитали десятых да на наших глазах без

малого полета расстреляли. А остальных – и баб и мужиков – всем селом пороли. Да так наподдали, что

которые и померли, а которые выжили.

– А потом налоги. И-и-и-и-и! На двор пятьдесят рублев – во! Двадцать ден на усадьбу работали,

строили все хоромы, лес да камни бесплатно возили. Ну, денег не было, так которые и по миру пошли. Всю

живность согнали помещики.

– Б-ы-ы-ы-ть худу! Ох, быть!

И только солдаты, неустанно сновавшие по селу, вносили в общее настроение бодрые ноты.

– Чего там… Ничего не будет!

– Были помещичьи права, да сплыли. А теперь права наши.

– Вот возьмем во всей России власть – тогда никто нам не указчик.

– За советы горой будем. А коли карать нас вздумают, так за себя постоим.

– Да уж надо постоять… Дела-а-а.

*

К утру выпал снег, ударил мороз.

Еле развиднелось, а у избы Хомутовых сновал уже народ в полушубках, армяках и валенках. Иные стояли

кучками в пятьдесят человек и вели горячие споры о дележе помещичьей земли.

Вечерние страхи были уже забыты.

– Мне камни да болото.

– Да разве ж это земля – песок да пни. А Трифону-косому у самого села – чернозем не проковырнешь!

– А мне через полосу три надела. Что ж я прыгать с сохой через соседа буду?

– Хомутов Павел артель заводит. Землю усадебную берет. Сообща обрабатывать думает.

– Чудаки. Шесть семей, а соха одна.

– Это чтобы лучшую землицу взять – вот и артель.

– Брось бухтеть-то зря. Коли так нравится земля в усадьбе, ступай в артель.

– Не – не обманешь. Мы лучше по-старинке, как деды.

– Ну, и не мели.

А в избе Хомутовых, где заседала земельная комиссия, висел густой галдеж и шум.

– Мне давай, что у реки. За пасекой сам бери. Подавись!

– Павлуша! Разве ж можно. У меня семь ртов, а мне две десятины. Жукову – которому три десятины —

разве порядок? – говорил сосед Хомутова Евлампий Сидоркин, козлобородый старик с синим носом.

– Ну, брат, ведь мы по-божески.

– Разве ж это по-божески! Креста на вас нет. Ироды.

Через минуту Павел, покрытый испариной и потом, видел перед самым носом своим кулаки Жукова,

человека с вывороченными ноздрями.

– Ты что ж это… а! Сидоркину – чернозему, а мне, – пески. Вы что тут. Туды вашу… Господи.

Еще больше шума и ссор происходило при наделе землей соседних сел и деревень.

Делегаты из разных мест волости, несмотря на утро, уже изрядно подвыпившие, грозили разнести не

только земельную комиссию, но и все на свете. При этом они ругались самыми крепкими словами.

– Что ж вы, разбойники! Дарьевским триста десятин да чернозем, а нам, петровским, камней сто

десятин.

– Да народу же у вас меньше!

– Меньше… Туда тебя… А сто десятин поповской земли… Наш был поп, и земля, стало быть, наша. В

бога… Прирежь землицы. А то, право, всем селом на вас выйдем.

Дарьевские негодовали на петровских, громя комиссию не менее крепкими словами.

К полудню у дома Хомутовых стояло уже несколько сот крестьян. Члены земельной комиссии,

истерзанные, затурканные нападками и угрозами и возмущенные недоверием, два раза всем составом выбегали

на крыльцо и просили:

– Товарищи… Нельзя же так. Нет нам доверяя. Переизберите. Не могем больше. Делите сами.

Но крестьяне в ответ только посмеивались да приговаривали:

– Работайте.

– Доверяем вам. Только по-божески делите.

– Сами делить начнем, то как бы не порешили друг друга.

Комиссия возвращалась в избу, н все начиналось сначала.

*

К вечеру из города вернулся Пастухов.

– Ну, как дела, Василий? – шепотом спросил Хомутов.

– Дела идут – контора пишет.

– Был в городе то?

– Был.

– Ну?

– Вот карточки вам привез. Теперича вы большевики.

– Это хорошо, а еще что?

– Помещика Панского видел. В городе знают уже, что мы усадьбу – того. Совет и солдаты, которые в

городе, на нашей стороне.

– Ну, а комиссар?

– Хотел комиссар Временного правительства к нам милицию да ударников выслать. А из гарнизонного

комитета да из совета ему пилюлю под нос. Написали, значит, так: если, мол, вышлите, так мы тоже солдат

вышлем с оружием – в защиту крестьян. Не сдобровать мол, ударникам.

– Вот хорошо, ну?

– Ну, испугаюсь керенщики – не выслали. Только, бумагу в совет прислали, требуют, чтобы все обратно

снесли и не бунтовали.

– От кого бумажка-то?

– От комиссара. Грозит заклеймить позором. А когда соберется, мол, Учредительное собрание, так нас

покарают. Требует подчиниться законной власти.

– Бумажка в комитет-то?

– И в комитет и в совет. Только наплевать нам.

– Пойдем к учителю. К Митрофанову. Он с нами. Поговорим с ним. Ты солдат собери.

– Не солдат, а большевистскую организацию теперича.

*

Сельский учитель, высокий, худой, желчный мужчина с большим кадыком и широким носом принял

солдат приветливо.

– Может, чайку, товарищи, – с морозу-то?

– Нет, Кузьма Герасимович. Мы к тебе, как к выбранному. Ты, как член совета и грамотный.

– О чем говорить хотите?

– Да вот поговорим. На, бумажку прочитай.

– От кого, от комиссара? Что, грозит? Наплевать нам. Ну-ка рассказывай, товарищ Хомутов. Как у нас на

селе дела. Слухи разные ходят. Только я не верю.

Когда Хомутов закончил свой рассказ, правдиво осветив последние события на селе, учитель вскочил с

места, хлопнул Хомутова по плечу и заявил:

– Они формально правы, но не по существу. Нам нужно юридически отделиться от них. Давайте

проделаем такой опыт. Я читаю газеты и учитываю всю обстановку, рекомендую самоопределиться.

– Что-то не понимаем.

– Ты проще.

– Образуем свою республику, и весь разговор. Будем сами дела решать. Никому подчиняться не станем.

А когда Учредительное собрание соберется, – посмотрим. Что скажете на мои предложения?

Солдаты в тягостном молчании сидели, понурив головы.

– Чего задумались? Я хоть беспартийный, но понимаю обстановку, сочувствую большевикам и убежден,

что предлагаю верную мысль. Раз нет законной центральной власти, раз центральная власть против народа, —

так пусть будет законная власть на местах. Тогда-то с нами комиссар Временного правительства юридически

ничего поделать не сможет. Учредительное собрание мы признаем, программу действий своих имеем и власть

свою изберем.

– А как это делается-то? Ты растолкуй нам, – попросил Хомутов.

– Как делается-то? Проделаем так: совет выберет временный комитет волости с президентом

республики. Напишем воззвание к народу и ко всей России. Вот и все.

– Ну-ка напиши, а мы посмотрим.

– Это я быстро.

Учитель присел к столу и на чистом листке бумаги принялся что-то быстро писать.

Солдаты во главе с Хомутовым смотрели на него и напряженно молчали.

– Ну, вот, готово. Осталось только проставить имя, отчество и фамилию президента. Кого, товарищи?

Кому вы все доверяете?

– Хомутова, Тимофея Герасимовича, – тоном, не терпящим возражений, заявил Пастухов. – Он, как

член полкового комитета… и как много сделавший для революции. Большевик к тому же.

– Верно, товарищи.

– Правильно! Хомутова в президенты, – дружно поддержали все солдаты.

– Ну, вот и все, – заявил учитель. – Значит, Тимофей Герасимович Хомутов – президент нашей

волостной республики.

– Да ты зачти, что написал.

– Пожалуйста, слушайте.

ВОЗЗВАНИЕ

Товарищи!

Земля принадлежит народу. Народ – хозяин России и призван творить в ней свою волю.

Временный комитет постановил: передать всю землю – крестьянам, а заводы – рабочим, с подчинением всей

волости временному комитету во главе с избранным народом президентом республики – Тимофеем Герасимовичем

Хомутовым, каковому и подчиняться впредь до созыва Учредительного собрания.

– Вот и все, – кончив читать, сказал учитель.

– Так у нас же заводов нет, а ты написал.

– Это ничего. Так все пишут. Это политическая программа.

– Ага! – протянул одноглазый солдат. – Ну так что ж, пусть будет так.

– Сегодня я размножу на машинке, и через заседание сегодня же провести. Экземпляр пошлем в город, в

совет, другой – Временному правительству, третий – губернскому комиссару, а четвертый – в газету. Ну, что

ж, попьем чайку, товарищи.

– Нет, стой, – прервал его Хомутов. – А ведь забыл я совсем, прямо из головы выскочило. Мне-то ведь

в часть вертаться надо. В командировке я. Ждут ведь товарищи. Уеду, право слово. Выберите другого

президента.

– Никуда ты не уедешь, – решительно заявил Пастухов. – Не отпустим мы тебя, и весь разговор. Как в

порядке партейности.

– Правильно, Пастухов.

– Здесь нужнее быть…

– Ты, как большевик, теперь против войны, значит, куда же едешь? Чудак, право, раз против войны,

зачем же на войну ехать?

– Да к товарищам я. Мы сообща вертаться будем.

– И не думай. Без тебя вернутся товарищи. Письмо напишешь, а мы документы дадим от совета и от

партия, что задержали, и крышка.

Хомутов стоял посередине комнаты в раздумье.

– Воля народа, Тимофей Герасимович. Ничего не поделаешь, – пожал плечами учитель.

– Соглашайся. Ведь без тебя-то дело у нас не пойдет.

– Буду кочевряжиться. Ведь не дезертир, а выбранный есть от народа.

Хомутов, безнадежно махнув рукою, сказал, что согласен.

– Надо за дело. Пошли, ребята, созывай совет. А ты, Кузьма Герасимович, давай, печатай воззвания.

Будешь как секретарь правительства. Записывайся-ка в большевики.

– Зачем это? Хотя почему бы и не записаться. Ваши взгляды разделяю насчет земли. Но там видно будет.

На улице Хомутов шел рядом с Пастуховым и молчал.

Когда им нужно было расстаться, Хомутов, глядя под ноги, шопотом спросил:

– Как, Вася, был в больнице-то?

– Был.

– Ну и что?

– Умерла твоя Настюша.

– А-а-а-а! – Хомутов сразу поблек. И даже сгорбился весь.

– Не застал в живых. Уже схоронили.

– Ну, пока, Василий. – Э-э.

– Иди, да не печалься.

*

Поздней ночью Хомутов вернулся к себе домой. Его брат Павел уже крепко спал, богатырски нахрапывая

во сне во всю носоглотку. Хомутов не спеша разделся, достал из кармана измятый лист чистой бумаги, огрызок

карандаша. Поправил фитиль лампы, присев к столу, и принялся прилежно писать письмо в армию, в свой полк.

Писал он долго, любовно выводя каждую букву, напряженно думая над каждым следующим словом.

Уже за окном, покрытым снежным инеем, посветлел воздух. По всему селу загорланили резвые петухи, а

он все писал, дугою согнувшись над столом. Болела шея, рука, спина – хотелось спать.

Наконец письмо было написано. Он прочитал его. Из кармана шаровар достал удостоверение,

заготовленное советом. Письмо и удостоверение бережно сложил в конверт. Потом разостлал на столе шинель,

задул лампу и лег спать.

В эту ночь ему долго не спалось. Думалось о многом, образ покойной жены, как живой, стоял в его

воображении.

– Настюша, Настюша, – шептали его губы. – Бедная ты моя страдалица. Так и не довелось увидеть…

Померла.

Хомутов ворочался с боку на бок, вздыхал и только когда уже совсем расцвело утро, забылся крепким

сном.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

– Торопитесь, господин подполковник. Не задерживайте поезд.

– Извините. У меня много оружия, но, кажется, все готово.

– Тогда мы отъезжаем. Прощайте, господин Греков. Желаю вам всех благ.

– Счастливого пути, Сергеев.

– Садитесь, господа. Трогаемся. Дайте сигнал машинисту.

На темном железнодорожном полотне стоял пассажирский состав. Темным чудищем рисовался он на

синем в ярких звездах небе. В окнах вагонов не горели огни, и только шум пара да прыгающее зарево под

паровозной топкой говорили за то, что поезд готов к отъезду.

Кругом шла ровная степь, покрытая густым, темным кустарником. Поблизости – ни станций, ни жилья.

На проселочной дороге, неподалеку от поезда, двигались призрачные люди, слышалось ржанье лошадей,

вспыхивали то там, то здесь, как светляки, огоньки папирос.

Паровоз загудел, задрожал и, буксуя колесами, начал забирать быстроту.

– Прощайте, господа.

– До свиданья.

– Ящик с бомбами поврежден… Осторожней, подполковник.

– Не беспокойтесь. Привет Москве белокаменной.

– Прощайте… Про…

Голоса замолкли в отдалении. Поезд уже мчался полным ходом. Сергеев закрыл за собой наружную

дверь вагона и вошел внутрь его. В вагоне уже загорелись яркие электрические лампы, и было светло, как днем.

У купе, на дверях которого стояла цифра пять, поручик задержался, несмело постучал.

Но за дверьми безмолвствовали.

– Все дуется… Странная женщина, – прошептал Сергеев. – Ну и чорт с ней. Пойду в буфет.

Но в это время отодвинулась в сторону дверь, и из купе вышла женщина в легком шелковом капоте.

– Вы ко мне, господин поручик?

– Простите, Тамара Антоновна, но я беспокоюсь за вас.

– Какие основания?

– Только что выгрузился последний офицер. Если не считать полковника Филимонова и поездную

прислугу, в сущности, мы одни.

– Вот как. Ну?

– Я попросил бы вашего разрешения устроиться в соседнем с вами купе. Не беспокойтесь, дверь

запирается изнутри от вас.

– Хорошо. Далеко еще до Москвы? – спросила, женщина, рассеянно разглядывая погоны офицера.

– Будем завтра утром в девять с минутами. Кстати, Тамара Антоновна, не нужно ли вам чего-нибудь на

ужин? В буфете все имеется.

– Это кстати. Хорошо, достаньте мне бутылку вина и еще чего-нибудь… фруктов, конфет.

– Сейчас распоряжусь, вам принесут.

– А вы?

– Что я, Тамара Антоновна?

– А вы не думаете со мной разделить трапезу?

– Смею ли я надеяться на такую милость?

– Неужели настолько совесть нечиста, мой друг!

– Ах… я право…

– Пожалуйста, приходите запросто. Я не сержусь уже. И к тому же мне скучно. Кстати, кто та женщина?

– Одна дальняя знакомая.

– Разве? Но странно, вы так смутились тогда. Однакож я есть хочу.

– Сейчас принесут.

– Благодарю.

… Мягко покачивался пульмановский спальный вагон. Голова Сергеева покоилась на груди Тамары

Антоновны. Он говорил.

– Забудем о прошлом. Мы теперь едем с вами, как муж и жена. К чему условности?

– Да, Витя, – улыбалась женщина. – И главное – никто не может помешать. Я так довольна.

Противный, почему вчера не пришел?

Между поцелуями и порывами страсти женщина говорила:

– Витя, приезжай ко мне. У нас прекрасный дом. Перебудем вместе это смутное время. Что нужно нам,

кроме любви. Приедешь, милый? Другую не полюбишь?

– Постараюсь, дорогая, – отвечал Сергеев, но в воображении своем он рисовал образ другой женщины,

в снежно-белой с красным крестом косынке. Сергеев вздыхал, еще крепче прижимался к женской груди, и ему

хотелось сделать больно этому пышному телу.

*

– Видал, друг, как зайцы прыгают? Вот это и есть самый лучший способ голосовать за мир.

– Как так?

– Разве не видишь? – Ногами.

– Неужели все дезертиры? – спрашивал изумленный Щеткин соседа по крыше вагона, матроса с

“Авроры”, крепко сколоченного человека с насмешливым лицом.

– А то как же? Все до одного дезертиры. Ха-ха, смотри-ка!

Щеткин взглянул по указанному направлению и громко рассмеялся.

На крыше соседнего вагона какая-то полная женщина ухватилась руками за шинель солдата-бородача,

как видно, собиравшегося спрыгнуть на землю. Было видно, что женщина мешала ему дотянуться к винтовке и

вещевому мешку, лежавшим неподалеку. Он смешно болтал руками и ногами и ругался. Но вот солдат,

изловчившись, достал руками винтовку, винтовкой подтянул к себе вещевой мешок, сбросил их в канаву у

полотна и наконец сам соскользнул вслед за ними. Тяжесть его тела вырвала из рук женщины шинель.

Поезд шел на подъем со скоростью пешехода. Солдат, упавши на щебень пути, тут же вскочил на ноги и,

бежа вслед за поездом, орал во все горло:

– Акулька, слезай… слезай, стерва!

Женщина заплакала, перекрестилась, закрыла руками лицо и, как птица, вспорхнула с крыши. Юбки ее

надулась, точно парашюты. Шлепнувшись на землю, она быстро вскочила на ноги и горячо обняла солдата. Так

стояли они, обнимаясь, пока не скрылись из глаз за дальним поворотом дороги.

– Да, – говорил матрос. – Час назад, помнишь, на крышах было народу не провернуть. А теперь,

смотри, как чисто, хоть шаром покати.

– Думаешь, все дезертиры?

– Все до одного. Не сомневайся.

– А ты откуда, друг матрос?

– Я из отпуска на службу вертаюсь. Фамилия Друй, зовут Савелий. В первой флотилии – минер. А ты?

– А я как делегат от армии.

– В Москву?

– Да.

– Хорошее дело. У вас как солдаты – к большевикам?

– Лучше не надо. А у вас во флоте?

– Все, как один, за большевиков.

– А как думаешь, почему большевики власть не берут?

– Да не время пока. Скоро возьмут. А ты разве не большевик?

– Не записался еще.

– Приедешь в Москву – запишись. Вот, чорт, опять дождик, который уже раз за день. Осень, ничего не

поделаешь, октябрь месяц. Скоро морозы пойдут. А знаешь что, давай мы в вагон заберемся. Теперь, поди,

просторно в теплушках. Часок-другой заснем. Скоро уж и Москва

*

– У тебя есть кто в Москве из родственников?

– Никого нет. А из приятелей – были. Да разве найдешь! Давно из Москвы я. Годков десять.

– Вон оно что. Тогда я тебя познакомлю кое с кем, – говорил матрос Друй, прихлебывая чай и

закусывая бубликом.

Они только что приехали в Москву и у вокзала зашли в чайную “Победа”.

– У меня тут много приятелей, – продолжал Друй, дуя на кипяток. – Сам из Москвы. Мне сейчас

спешить некуда, вот и хочу повидать приятелей. Выпьем и катнем на завод. Согласен?

Щеткин утвердительно кивнул головой.

*

– Погоди. Сейчас вызову парня.

Друй быстро скрылся за углом большого кирпичного здания. Щеткин присел у забора в ожидании.

Шумел завод. Клубы дыма заволакивали собою корпуса. Голова Щеткина переполнялась новыми мыслями.

– Если Временное правительство – враг народа, тогда надо свергнуть. По-военному надо: один взвод

туда, другой сюда. Офицеров, кто против, перестрелять. Объявить мир, солдатам по домам, хорошо… а куда же

я пойду? Бездомный. Хомутов, небось, по хозяйству ударил, с женой завозился. Забудет скоро про все. А парень

хороший. Жалко. Что это Друй не идет? Матросы – народ боевой, а тоже ждут. Сунули бы кораблики, да по

городу по Питеру. Тоже говорят только. А хлеба нет, баранка рубль стоит. Как живет народ!

Подул ветер, стал накрапывать мелкий дождь. Щеткин поднялся. Чтобы согреться, он принялся быстро

шагать вдоль забора. Наконец из-за угла вышел Друй в сопровождении человека небольшого роста с

приплюснутым лицом, одетого в синий рабочий костюм.

– Заждался, брат, – сказал матрос. – А это мой приятель, механик Стрельцов Никита. Большевик. Он

тебе все объяснит и куда нужно сводит. А тут, брат, дела горят.

– Зайдемте вот в сад, покурим да поговорим, – предложил Стрельцов.

В саду они примостились на мокрой скамье. Пожелтелая листва пластами валялась на земле. Рыжая

трава вымокла и пригнулась. С голых веток деревьев струились дождевые потоки.

– Как же у вас тут, рассказывай, Стрельцов, – смахивая со щеки каплю дождя, спрашивал Друй.

– Очень даже отличные дела.

– Давно так?

– Не очень. Когда Керенский рас стрелял в июле демонстрацию в Питере, вот с тех пор. Очень рабочие

были возмущены.

– Да ну!

– Особенно, когда Корнилов хотел на Питер наскочить. Теперь весь завод идет за большевиками. Свой

завком имеем. А раньше трудно было.

– Что, били, небось?

– Бить не били, а за эсерами шли да меньшевиками. Вот тут недалеко парк трамвайный Воровский. Так

эсера Тарарахмана на руках носили. Красно, подлец, говорил о земле и воле. Один раз после митинга даже в

особом вагоне домой отвезли.

– А у вас?

– И у нас тоже были дела. Махина-то, – больше восьми тысяч рабочих. Как мухи, облепили нас разные

эсеровские, меньшевистские агитаторы. Завком был эсеровский. Нам никакого ходу не было. А теперь все

наши. Как расправились с питерцами да Корнилов выполз, сразу все к нам. Узнали ребята, что Керенский с

Корниловым сообща. Стали кричать: “Долой правительство министров-капиталистов, и вся власть советам”.

Недавно переизбрали думы районные – наше большинство. Советы переизбрали – то же самое.

– А что теперь делать собираетесь, – раз большинство? – спросил Друй.

– Сегодня собрание будет нашего партийного актива. Готовим вооруженное восстание. Настроение у

рабочих самое боевое.

– А на других заводах и фабриках?

– То же самое. А ведь недавно еще на иных фабриках не то что меньшевистские или эсеровские

настроения были – похуже. Оборонцы были. Против всякой политики. Как задеремся мы промежду собой, так

кричат – долой, и слушать не хотят. Прямо толстовцы. Иные фабрики требовали, чтобы докладчики были

беспартийные. Вот мы первое время и выступали, как беспартийные. А теперь горят все! Демонстрация была

недавно. Меньшевики всунулись со своими лозунгами “Да здравствует коалиционное правительство”, а никто

из рабочих за ними не пошел. Шли за нашими лозунгами “Вся власть советам, и да здравствует диктатура

пролетариата”. Вот, брат, какие дела.

– А солдаты как же? – спросил Щеткин.

– На нашей стороне весь третий полк.

– Дела хорошие. А как бы мне в партию? – Все ближе к своим буду.

– Это, брат, устроим. Вот пообедаем да и пойдем вместе на актив. Зайдем в Московский комитет.

– А где пообедаем?

– Да у меня. Хоть и не ахти обед какой, а суп с картошкой будет.

– Идет, и я с вами, – заявил Друй. – В Питер уеду завтра. Посмотрю, что у вас. Ну, пошли, а то дождь

припускает.

*

Над Москвой навис сырой, дымный туман. В окно наверху гляделась серая муть.

– Ну и осень у вас, – говорил Щеткин, прихлебывая суп.

– Да, осень сырая, – поддакивал ему Стрельцов. – Вот когда проведем свою революцию, и погода

станет лучше.

– Так и получшеет, – возражала его жена, худая, как скелет, женщина. – Нынче по талону полфунта

хлеба на душу дали. Что-то дальше будет. Ума не приложишь.

– А вот свергнем министров-капиталистов, своя советская власть хлеба достанет.

– Ну, так свергайте, чего же спите?

– Погоди, не спеши. Поспешишь – людей насмешишь.

В подвале большого дома, где жил Стрельцов, было чадно, сыро и бедно. Стол, кровать,

полуразвалившаяся кухонная печь, три табуретки, два портрета на стенах – вот и вся обстановка.

– Вон она жизнь-то наша пролетарская, – поймав взгляд Щеткина, сказал Стрельцов. – А другие и

того хуже живут.

Щеткин отложил в сторону ложку и, указав рукой да стену, спросил:

– Чей портрет?

– Это… это и ты, брат, не знаешь? Срамота. Это ж наш вождь – Владимир Ильич Ленин. Вождь нашей

партии. Теперь скрывается он от Керенского. Это он сказал нам, что землю – крестьянам, мир – солдатам,

фабрики – рабочим под контроль. Он же за то, чтобы свергнуть буржуев, и свою власть на их место.

Щеткин подошел к портрету, внимательно разглядывая его.

– Умный человек… И крепкий, видать. А про него у нас в армии говорили, что от немцев он вроде

шпиона.

– Враки все это. Он против всех капиталистов – и русских и немецких.

– Поглядеть бы на него да послушать.

– Будет еще время, и повидишь, и послышишь. А теперь пошли в партию. Нужно Друя взбудить – ишь,

заснул.

*

– Товарищ Бобров?

– Да.

– Тут делегат с фронта. Вот, Щеткин, поговори, а мы пойдем.

– Хорошо. Что скажете, товарищ? – спрашивал Щеткина человек быстрый в словах и подвижной. Лицо

его, заросшее бородой, было бледно и утомлено.

– Хочу в партию записаться.

– Так. Откуда вы и зачем в Москву?

Щеткин коротко рассказал. Показал свое командировочное удостоверение.

– Отлично. В партию мы вас запишем. А вы надолго в Москву?

– Думаю скоро вертаться.

– Нет, подождите. Мы сейчас готовимся к. перевороту. Вас задержим, пошлем в штаб рабочей гвардии.

Каждый знающий боевое военное дело нам нужен. Вы принесете пользу делу, а потом и уедете.

– А скоро переворот-то?

– Трудно сказать. Возможно, на-днях. Пойдемте сюда, да не в эту комнату, а в другую. Здесь

помещаются меньшевики. Видите их знамя: “Да здравствует демократическая республика”.

– Вижу.

– Понимаете?

– Признаться, мало понимаю.

– Но это легко разъяснить. Демократия – народ. Есть слово греческое “демос”. Значит, меньшевики за

народную республику.

– Так что же плохого?

– А плохо то, что под народом здесь подразумеваются и капиталисты, и рабочие, и крестьяне, и

помещики. Словом, все.

– Так.

– А власть не может принадлежать сразу и угнетателям и угнетенным. Потому что при таком порядке

власть всегда будет в руках угнетателей.

– Понимаю.

– А мы говорим: не демократическая республика, а диктатура пролетариата, то есть власть советов. Мы

стоим за власть трудящихся против помещиков и капиталистов. Стоим за такую власть, которая отберет у

помещиков землю, у капиталистов – фабрики.

– Понял. Тогда зачем вы их не выгоните, а вместе сидите?

– Здесь совет. В совете есть фракции разных партий. Но дело не в этом, их-то выгнать можно без труда.

Это пустяк, дело не в них. Нужно свергнуть Временное правительство, так как этот лозунг – “Да здравствует

демократическая республика” – есть основа теперешнего строя. Не свергнув Временного правительства, мы не

сумеем опрокинуть этот лозунг. Ну, пойдемте сюда.

*

На Калужской площади в штабе Красной гвардии было переполнено солдатами и рабочими. Щеткин

сразу попал в родную обстановку. Начальник штаба, человек с ног до головы военный, расспросил Щеткина,

тут же назначал его командиром сводного районного отряда и приказал действовать.

“Дело серьезное”, – решил про себя Щеткин, ознакомившись с положением дел.

– Воевать надо по правилам. Нужно оружие достать, – сказал он начальнику штаба.

– Оружие всегда в нашем распоряжении. Весь кремлевский арсенал, – отвечал тот ему.

– Так надо брать.

– Спешить нечего. Нужно с толком.

– Как, нечего, чудаки вы, ребята! Воевать нужно по правилам. А что, если керенщики спохватятся и

займут арсенал?

– Не отрежут, – там наши ребята.

Щеткин покрутил головой.

Вбежал солдат, взволнованным голосом крикнул:

– Приказ Керенского слышали?

– Нет, а что там?

– Закрывают большевистские газеты.

– Вот тебе и свобода слова. Ну, погодите же, будет наша власть, – закроем и мы.

– Арестовали большевиков в Питере. Ленин и Зиновьев скрываются. Вот она, контрреволюция!

– Братцы, да чего же ждать будем еще?

Снова вбежал запыхавшийся солдат.

– Товарищи! Буржуазия наступает, а мы ждем.

– В чем дело?

– Наш третий полк хотят убрать из Москвы и заменить казачьим полком.

– Да что ты говоришь?

– Ну!

– Не вышло у них. Мы не уйдем. Но действовать нужно. Так они скоро свяжут нас по рукам и ногам.

– А слышали, крестьяне-то уже землю отбирают. Помещики бегут. Чего ждем-то?

– Советы наши и в Москве и в Питере, – самый раз власть брать.

– Да, но только…

– Я был на этом демократическом совещании. Присутствовали представители советов со всей России.

Хотя и меньшинство голосовало за нас, зато какое меньшинство, почти половина, да все представители

настоящих советов всей России. Вся Россия за нами.

– Не спешите, товарищи, не волнуйтесь. Все будет, как следует. Порядочек нужен, порядочек.

Щеткин внимательно слушал все эти разговоры и неодобрительно покачивал головой:

– Оружием не запаслись, нельзя так.

*

Еще утром Сергеев распрощался с Тамарой Антоновной. Сдав поезд, он, с ощущением бодрости, с

сознанием полной независимости, вместе с полковником Филимоновым, переодетым в штатский костюм,

прибыл к зданию английского консульства.

В приемной секретарь попросил их обождать.

– Пакет не потеряли? – тревожно спросил Филимонов, когда они остались одни.

– Со мной, господин полковник.

– Слушайте, Сергеев. Мне нужно будет кое-кого повидать в Москве.

– И мне тоже.

– Вот и отлично, давайте условимся через недельку встретиться здесь же.

– Хорошо.

В приемную вышел секретарь и ломаным языком сказал:

– Вас просят.

Сергеев вслед за Филимоновым вошел в комнату.

– Чем могу служить, господа? – спросил их бритый челочек в сером смокинге.

– Имеем секретные пакеты.

– Прошу.

Посетители достали пакеты и передали их консулу.

– Прошу присесть. Я ознакомлюсь.

Офицеры уселись на диване. Консул читал и недовольно морщил брови.

– Безобразие, господа, – наконец сказал он. – Приближается анархия. Мы, искренние доброжелатели

России, сердечно скорбим о крушении столь славной и мощной, некогда дружественной нам державы.

– Не все еще потеряно, господин консул, – подобострастно заявил Филимонов.

– Конечно. Я не то говорю. Но жаль, очень жаль.

– Россия будет могущественной империей – это временная болезнь, господин консул.

– Но русские прекратили воину. Они не хотят воевать. Ужас! Власть не может заставить народ воевать.

– Господин консул… обстоятельства…

– Видите ли, друзья, печально то, что обнажается кавказский фронт. Ведь немцы не отказались от своего

плана, гибельного для союзников. Они не оставляют поползновений продвинуться в глубь Азии. Их первый

план Берлин – Багдад, правда, лопнул, так сказать. Теперь они выдвигают новый, не менее злокозненный план:

Берлин – Баку – Бухара. Мы с этим не можем примириться, не можем допустить этого ни в коем случае. Но, к

сожалению, славные в прошлом русские войска стали революционными. А издавна известно, что

революционеры способны убивать, а не способны воевать.

– Ха-ха-ха, – засмеялись офицеры, – верно, господин консул.

– Конечно. Мне из Тифлиса пишут, что можно реорганизоваться – создать твердые военные единицы,

организовать русские, грузинские, армянские боевые части и таким образом восстановить кавказский фронт

против турко-германцев. Но это утопия. Сэр Дрек не додумал предложения до конца.

– Но почему же?

– Потому что везде большевики… комитеты. Эта ужасно – бедная Россия!..

Консул помолчал, закурил сигару, встал и, неравно прогуливаясь, продолжал говорить:

– У нас был план… хороший… Мы хотели действовать главным образом против панисламистов.

Большевики на вторую очередь. Нам нужно было разъединить бакинских татар с энзелийскими джангалийцами,

так как в противном случае на границе Индии создается враждебная нам анти– британская организация,

которую немцы поддержат деньгами и офицерами. У нас был и тифлисский план сближения христианских

народностей: грузин, армян и изоляция татар-магометан. Но мы ошиблись. Не уничтожив большевиков, мы

благополучия не достигнем. Немцы имеют турок. Турки – Кучук-хана. А мы – никого. Тяжелые вести

привезли, господа.

– Господин консул, – торжественно заявил полковник, приподнимаясь с дивана и, как для клятвы,

вытянув правую руку… – Мы, русские патриоты, убеждены, что эту трудную минуту Россия скоро оставит

позади. Все будет преодолено, если наши доблестные союзники не отвернутся от нас и окажут нам всемерную

поддержку.

– Конечно, конечно, господа. Я от чистого сердца одобряю план полковника Преображенского.

Восхитительный план. Именно следует быть готовым ко всему и создавать твердые базы в стране. Я также

доволен поручиком Сергеевым, доблестно выполнявшим свою миссию. Именно так должен поступать

истиннорусский офицер. Я благодарю вас, полковник Филимонов, от имени английского королевского

правительства за доставку крайне важных секретных документов. Все эти военные дислокации, планы, схемы,

– все пригодится нам со временем. Благодарю вас, господа.

Посетители встали и поклонились.

– Да. Нужно вести напряженную организационную работу, ибо сам русский народ должен вывести себя