Текст книги "Опыт воображения. Разумная жизнь (сборник)"

Автор книги: Мэри Уэсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 40 страниц)

ГЛАВА 41

Хьюберт миновал Флит-стрит и шагал по Бувери-стрит к Темпл. До встречи с поверенным кузена Типа было полно времени, и он решил собраться с мыслями, прогуляться по Триверз-Элли. Через неделю он будет в Германии аккредитованным корреспондентом одной солидной газеты и для начала должен написать три статьи о восхождении Гитлера. А после этого – кто знает? Редактор сказал ему „посмотрим“. И это несколько иное, чем „кто знает?“. „Ну да мне все равно, – подумал Хьюберт. – Мне все равно. Это только начало. Я могу излить на бумаге то, что излагал под платанами в римском театре на Орандже и на Понт д’Авиньон“. Флора вежливо, внимательно слушала и назвала это ударным курсом в международной политике, чем вызвала его снисходительное отношение. Лекция, прочитанная ей, помогла ему самому точнее и короче сформулировать мысли.

Увидев на дощечке имена Макфарлейн и Тейт, Хьюберт поправил галстук и отодвинул мысли о Флоре. Однако они снова вернулись, пока он стоял в приемной, слишком взволнованный, чтобы сесть. Когда он велеречиво и скучно рассуждал о фабианцах, она притворилась, что не видит разницы между социалистами и коммунистами, и жаловалась, что по „Таймс“ они ей казались одними и теми же, она поддразнивала его.

Клерк провел Хьюберта в другую комнату.

– Мистер Виндеатт-Уайт, – сказал поверенный.

– Мистер Макфарлейн, – сказал Хьюберт.

– Тейт вообще-то, поскольку Макфарлейн умер. Садитесь. Сигарету? Не курите? Не возражаете, если я…

Хьюберт сел, наблюдая, как поверенный затягивается сигаретой, стряхивает пепел в пепельницу, достает папку с документами, стянутую липкой лентой, как он потряс ее, положил перед собой и откашлялся. У него было лунообразное лицо с обезьяньими глазками.

– Это дело Пенгапаха и завещание вашего кузена мистера Хьюберта Виндеатт-Уайта, – проговорил он сдавленно.

– Зовите меня Хьюберт.

– О, хорошо, благодарю вас. Ну тогда… да… вы знаете это место… Хьюберт?

– Нет. – Дымок от сигареты поднялся из пепельницы. „Какой доход ежегодно правительство загребает от табака? И как велик вклад этого Тейта в буржуазную систему?“ – Мой кузен никогда не приглашал меня. Я полагаю, он был отшельником.

– Отшельником? О Господи, нет, он не был отшельником. Никак нельзя назвать его отшельником, – сказал мистер Тейт. – Это слово не подходит.

– А какое?

– Сейчас это не имеет значения.

Хьюберт удивился нотке язвительности.

– Нет, поскольку он мертв.

Мистер Тейт повторил:

– Да, мертв.

– Хорошо, – кивнул Хьюберт.

Наступила пауза. Мистер Тейт держал руки на папке с документами.

– Ну что, тогда начнем? – предложил Хьюберт, надеясь, что говорит вежливо. Если с такой скоростью пойдет дело, он никогда не вернется к Флоре.

Это заставило мистера Тейта начать.

– Пенгапах, как он сейчас, пожизненно ваш. Надеюсь, вам это известно? Ваш кузен оставил небольшой доход, вот, Хьюберт. – Он подтолкнул документы к Хьюберту. Тот прочитал, с удовольствием задержавшись на сумме. По его мнению, она не так уж и мала. – Это вам на то, чтобы содержать дом в том состоянии, в каком он сейчас, и землю, как она есть. Вы говорите, никогда там не были?

– Нет.

– А.

– Все, что я знаю, так это про шесть ванн в ванной комнате.

– Нет. Мистер… Хьюберт. Их больше нет.

– Почему?

– А вам не сообщили? Может, и нет. Видите ли, половина дома сгорела шесть лет назад.

– Так поэтому вы говорите все время „как он есть“?

– Совершенно верно.

– Это что, руины?

– Нет-нет, не руины. Просто половина того, что вы ожидали.

– Я не знаю, чего ожидал.

– Понятно. – Мистер Тейт поднял окурок из пепельницы и погасил. – Я думаю, – сказал он, – ваш кузен, старый Хьюберт Виндеатт-Уайт, перестроил дом и для этого продал часть земли. Но с нами он не советовался.

– Как плохо.

– Да, плохо, – сказал мистер Тейт, – мы же были его поверенные.

– Конечно.

– Но это не значит, что мы бы ему посоветовали что-то другое, а не то, что он сделал.

Хьюберт вздохнул.

– Не отшельник, нет шести ванн и половины дома…

– Ну нет, он выглядит полным.

– А есть ли что-то, что я должен подписать?

(„Удивительно, что уличные фонари в этой части Лондона не увешаны поверенными“.)

– Там было шесть ванн, но при моем партнере, и да-да, конечно, вы должны здесь кое-что подписать. Я попрошу клерка в свидетели, и вот карта, как туда добраться. – Спешка клиента удивила мистера Тейта.

Это не отняло много времени, волнуясь и горя желанием поскорее убраться отсюда, Хьюберт поблагодарил мистера Тейта и собрался уходить. Мистер Тейт сказал:

– Вам понадобится машина, это довольно далеко.

– Я найму. – Он возьмет ее у Космо. Космо хочет ехать на поезде на Рождество в Коппермолт, он не откажет.

– Я бы хотел пригласить вас на ленч.

Хьюберт подумал, что за едой можно побольше выспросить у мистера Тейта про кузена Типа и Пенгапах. Мистер Тейт пригласил его к Симпсону и, пока они заказывали ростбиф, признался, что и сам в глаза не видел кузена Типа и Пенгапах. Недавно скончавшийся партнер вел все дела кузена.

Хьюберт уже было решил забрать необходимые бумаги у мистера Тейта, но мужчина поколебал его в таком решении, спросив:

– А вы женаты?

– Нет.

– Собираетесь?

– Я…

– Не забывайте, что ваша собственность передается только наследникам мужского пола, но нет, о Хьюберт, не женитесь. Сегодня утром меня бросила жена… горе… одиночество, отчаяние. – Обезьяньи глазки блеснули, потом надтреснутый голос продолжил:

– Проклятая, проклятая сука. Я убью ее.

Они уже дошли до сыра. Хьюберт проглотил „стилтон“ и хрустел сельдереем. Он пробормотал:

– Каждый убивает то, что любит.

Мистер Тейт поднял голову и возвысил голос:

– Но он был эксцентричный.

Несколько человек повернулись, потом быстро отвели глаза.

– Может, он и был, но тем не менее наделал свору сыновей. Слушайте, мистер Тейт, я должен идти. Я не следил за временем. Спасибо вам большое за вашу помощь и за ленч, – и он начал подниматься.

– Было очень приятно, – проговорил мистер Тейт. – Официант, мой счет.

Пожав руку Тейту, глядя в маленькие, обезьяньи глазки на клоунском лице, Хьюберт добавил:

– Вы же не убьете ее, правда?

Мистер Тейт, нашарив бумажник, смущенно пробормотал:

– Я придумаю что-нибудь получше…

Распростившись с ним и попав на Стрэнд, вернув себе душевное равновесие, Хьюберт решил, что мистер Тейт сумасшедший. Но какое это имеет значение? У него в кармане ключи от Пенгапаха, бумаги в его руках, его ждет интересная работа. Развеселившись от собственных мыслей, он пошел к Космо просить машину.

Космо в рубашке с короткими рукавами упаковывал чемодан.

– Машину хочешь? Конечно. Вот ключи, только относись к ней по-хорошему. Извини, но я спешу. Мы с отцом должны успеть на поезд, он спустит с меня шкуру, если я опоздаю. – Он свернул пальто, уложил в чемодан. – Туфли, носки, рубашка, штаны. А ты куда?

– В Пенгапах.

– Так значит, он достался тебе? Он существует? – Космо бросил сборы.

Хьюберт повертел у него под носом ключами.

– Вот ключи, вот бумаги.

– После всех этих долгих лет ты наконец получил. Поздравляю. Лорд Пенгапаха. Джентльмен, владелец земли. Может, ты теперь поменяешь свои политические взгляды?

Не обращая внимания на шутки, Хьюберт сказал:

– И еще у меня есть работа.

– Не может быть! – воскликнул Космо. – Как здорово!

– Германия, писать статьи о нацистах…

Космо, открыв рот, слушал подробности предстоящей работы.

– Тебе там будет куда интереснее, чем в банке.

– Еще бы.

Друзья улыбнулись друг другу. Потом Космо сказал:

– Ну, мне пора. Отец стареет, становится суетливым и капризным. Я бы хотел, чтобы ты приехал на Рождество в Коппермолт. Но я вижу, тебе не терпится посмотреть на свой дом. И, зная тебя, я понимаю, что ты хочешь насладиться этим зрелищем в одиночестве.

– А кто собирается приехать в Коппер…

– Мэбс и Нигел, Таш и Генри, их дети, конечно.

– Джойс?

– Уехала на Канары с Эрнестом.

– Значит, все кончено?

Космо сказал:

– Джойс – это не привычка, это всего лишь случай, ты должен знать. – Он кинул еще пару брюк в чемодан и захлопнул его. – Так, ну что я забыл? – Он огляделся. – У меня было желание броситься за Флорой, когда мы ее провожали. Я понял, что дело с Джойс сходит на нет, и я все думаю: как она там?

Хьюберт сказал:

– Я уверен, с ней все в порядке. Ну, большое спасибо за машину, я верну ее через неделю. – И ушел.

Через двадцать минут, поднимаясь по лестнице к себе в квартиру, радостный, предвкушающий удовольствие Хьюберт позвал:

– Флора! – Квартира была пуста, постель, в которой она лежала прошлой ночью, была холодная, от паники у него в желудке что-то сжалось. Уверенность испарилась, и его охватила ярость.

– Какого черта? Где ты? – завопил он. В этот момент в дверях появилась Флора. – Что ты делаешь? Где ты была?

– Я выходила.

– Куда? Что делала?

– Я очень разумно провела день, – она встала на цыпочки, чтобы поцеловать его. – А почему ты такой злющий?

– Я думал, что ты ушла. Я уже стал думать, не случилось ли что. – Он прижал ее к себе.

– А почему я должна уйти? Как встреча с юристом? – Встревоженная его яростью, Флора высвободилась, скинула туфли и удобно устроилась в кресле. – Только не говори мне, что Пенгапаха нет. И что это за старин?

– Да он не старый, скорее странный. Дал мне ключи, настоял, чтобы я пошел с ним на ленч. От него только что ушла жена, и он хочет убить ее.

Флора откинулась в кресле точно так, как это делала Джойс, хорошо понимавшая, какой эффект производит такая поза.

– Я думал, мы могли бы собраться в дорогу сейчас, прямо днем. Он не станет говорить о работе, он припасет эту новость напоследок, на сладкое.

– Прекрасно, – улыбнулась она. – А он расстроен?

Не отвечая на ее вопрос, Хьюберт сказал:

– Поедем сегодня ночью на машине.

– На машине?

– Я одолжил машину.

– Здорово.

– Ты ела? Хочешь есть?

Она уже настолько привыкла не рассказывать ему все, что решила не говорить и про ленч с Ангусом.

– Я ведь очень разумная, правда? – Она поглядела на Хьюберта и улыбнулась.

Джойс улыбалась точно так же.

– Ты кажешься очень возбужденной, – сказал он.

Флора уже понимала, почему у мужчин, с которыми она танцевала на пароходе, спереди надувались брюки. Такое же случалось и в Коппермолте, но тогда она и понятия не имела почему.

– Боже мой, – вздохнула она, когда Хьюберт потащил ее из кресла, – ну не на полу же! – Они повалились на кровать. – По-моему, мы этим занимаемся слишком уж часто, – пробормотала Флора, а Хьюберт стаскивал с нее трусы. – От тебя так хорошо пахнет, – прошептала она. („Совсем не так, как от моих родителей“, – подумала Флора.) Потом, когда Хьюберт уже отдыхал, она стала вспоминать, как все свое детство и все бесконечные семь школьных лет мечтала, чтобы хоть что-то случилось. Ну вот и случилось.

– Я люблю тебя, – сказал Хьюберт, – и, может, когда-нибудь женюсь на тебе.

– Если я не выйду замуж за кого-то еще.

– За кого, например? – Он гладил ее шелковистые бедра.

– За Феликса.

– Но он женат.

– А его жена может умереть. Или за Космо.

– Такого не может быть. – Хьюберт почувствовал себя виноватым. Может, не стоило так откровенничать… сегодня днем…

– Тебе придется смириться с этим.

– Ну только подумай, я же обещал, что мы тобой поделимся. Мы были такими молокососами. – Хьюберт встал с постели. – Но, как говорил святой Августин, только не сейчас, о Господи.

– Какая наглость! – воскликнула Флора. – А меня спросили? Они поделятся!

– Но когда ты унеслась, подхваченная мисс Фелисити Грин, мы подрались.

– И кто победил?

– Никто. Я поставил ему синяк под глазом, а он отдавил мне ногу. Давай поднимайся. Надо ехать.

Проезжая по Хаммерсмит-Бродвей, Флора спросила:

– Эта машина Космо?

– В общем-то, да.

– Я так и думала.

– А почему?

– Он приезжал провожать меня в Тилбури вместе с Джойс. Ты, наверное, помнишь.

– И?

– Машина пахнет Джойс.

– Многие вещи пахнут Джойс. У нее духи, которые не выветриваются. Заводная девчонка эта Джойс, – а про себя подумал: „Я должен быть благодарным Джойс. Перехватив Флору в Марселе, я бы так не развлекся, если бы Космо додумался до того же“.

Флора не хотела вспоминать о Джойс, заводной или нет, она уже пожалела, что заговорила про это, и в квартире Хьюберта ее что-то тревожило. Она догадалась, что они с Космо делили Джойс, как договорились про нее. Когда они катили по загородной дороге к Грейт-Вест-роуд, Флора смотрела прямо перед собой.

Лондон остался далеко позади, когда Хьюберт сказал:

– Ну, чтобы выглядеть в Пенгапахе пристойно, я скажу, что ты моя двоюродная сестра.

– Но во Франции ты не беспокоился об этом.

– Пенгапах – другое дело.

– Я тебе не кузина. Почему не притвориться твоей сестрой? – Мы оба темноволосые. Так будет больше похоже на правду. – Флора презирала его за новое для него желание быть респектабельным.

Не обращая внимания на яд в ее тоне, Хьюберт заявил вполне серьезно:

– Я не могу жениться на сестре.

Флора, подчеркивая каждое слово, сказала:

– Я – не хочу – выходить – за тебя – замуж.

Хьюберт был снисходителен и терпелив.

– Ты передумаешь.

Вспомнив о своем воображаемом трио, Флора злобно спросила:

– Это еще почему?

Хьюберт промолчал.

– Мы туда надолго? – поинтересовалась она позднее.

– Нет. Но ты можешь остаться, если захочешь. Я поеду в Германию.

Она резко повернулась к Хьюберту.

– В Германию? Зачем? Что за дела у тебя в Германии?

Он рассказал ей про работу, она слушала с унылым лицом, а он расписывал свои перспективы. Это замечательный шанс, как раз такая жизнь, какую он всегда хотел. Он очень гордился собой. Значит, у него тоже секреты. И Флора сказала ровным голосом:

– Как тебе повезло.

Не обращая внимания на холодок, Хьюберт заметил:

– Куда лучше, чем в банке. Я раньше собирался тебе рассказать, но тебя не было, когда я вернулся… – Он не мог передать ей охвативший его ужас, когда обнаружил, что квартира пуста, и подумал, что Флора ушла от него. Он был рад, что теперь может ее упрекнуть, в то же время сознавая, что обманул Космо, он испытывал удовольствие от ее слов:

– Ты эгоистичное животное. – Он молча вел машину и вдруг подумал, а какого черта он тащит ее с собой? Разве он не мечтал, как, став хозяином Пенгапаха, в одиночестве будет осматривать его? Как вставит ключ в дверь и толкнет ее? А Флора – разве она ему не помеха?

А она в это время думала о том, что, если Хьюберт собирается уехать, не лучше ли сейчас же остановиться, вернуться в Лондон и найти работу, любую работу? Должна же быть какая-то, которую она сумеет делать? Кого я знаю, кто мне может в этом помочь? Она открыла рот, готовая сказать: „Останови машину, я выйду“, но продолжала молчать, боясь, что голос задрожит и выдаст ее безысходное отчаяние.

Она заснула и проснулась, когда Хьюберт остановился, чтобы, посветив фонариком, посмотреть на нарту.

– Где мы? – спросила Флора.

– Да почти приехали. Припоминаю дорогу, здесь очень хитрое место. Хочешь шоколада? – Он разломил плитку пополам и протянул ей. – Помолчи. Мне надо сосредоточиться.

Почувствовав, что ужасно проголодалась, Флора жевала шоколад, а Хьюберт ехал вниз по дороге, которая сперва вела в долину, а потом – на холм. Хьюберт бормотал:

– Направо, еще немного направо, налево, снова налево, вот тут пересечь, снова направо, налево, через грязь, здесь полянка, ага, вот и ворота.

– Ты можешь выскочить и открыть их?

Его голос звенел от восторга, Флора вышла из машины, разминая ноги после долгого сидения, открыла ворота, дав Хьюберту проехать, и закрыла их.

– Езжай, – сказала она. – Я пройдусь.

– Но уже темно.

– А вон луна. Поезжай, тут же близко.

– Действительно? Ты имеешь в виду…

– Да, – она хотела помахать ему, потом стала смотреть, как свет фар пляшет на деревьях. „Если бы я не спала, – подумала она, – я бы знала, далеко ли до ближайшей деревни. Я могла бы сейчас повернуться и уйти, но нет – чемодан в машине“.

Черный куб дома высился в лунном свете. Стоя на дивно подстриженном газоне, прислушиваясь к шуму моря, к шелесту листьев, треску сучьев в лесу, она улавливала пощелкивание остывающего мотора. После шоколада хотелось пить, но не решалась приставать к Хьюберту, она чувствовала себя сейчас лишней. Она заметила ручеек, он перетекал из одного прудика в другой, ниже и ниже по склону, к лесу. Флора села на корточки, сложила ладошки и, глядя на свое отражение, попила.

– Пошли со мной. – Хьюберт взял ее за мокрую руку и повел к двери, которая открылась в выложенную камнем комнату, и она вдохнула воздух, за многие годы пропитавшийся дымом.

– Смотри. – Он указал на зеркало в стиле Регентства над камином. По ободку зеркала были засунуты почтовые открытки, целая коллекция, в соответствии с датами. „Жди меня рано или поздно“, – гласили послания на английском, немецком, итальянском, французском, голландском, а в середине – на русском.

– И вот это, – прошептал Хьюберт, светя фонариком, – можешь прочесть?

На пыльной поверхности зеркала пальцем или чем-то еще были выведены слова, и Флора разобрала: „Добро пожаловать!“

– Какой же я был дурак, – вздохнул Хьюберт. – Я считал это таким забавным. И почему я был таким глупым?

Флора сказала:

– А вот на русском знаешь, что написано? „Будьте счастливы и благословит вас Господь“. Что-то в этом роде. Ну, с грамотностью не очень, конечно.

Хьюберт направил ей в лицо луч фонарика.

– Так ты меня обманула? – В голосе звучала злость и облегчение. – Ты обманула меня?

Флора оттолкнула его фонарик. Ей показалось, в их отношениях всегда присутствовал какой-то обман.

– Убери, уже светает.

– Я не думаю, что вот это приветствие „Добро пожаловать!“ мне. Как считаешь?

– Я думаю, вам обоим.

– Надеюсь, – Хьюберт стряхнул с себя мрачное настроение. – Не хотел бы я думать, что внес свой вклад в его кончину.

– Но ты же хотел его смерти, – ровным голосом сказала Флора, как о само собой разумеющемся факте. – Ну вот он и умер.

– И все потому, – начал вилять Хьюберт, – что у него не было друзей. Если бы у него были друзья, все было бы по-другому.

Флора скептически проговорила:

– Могло быть и по-другому.

Он засмеялся.

– Честно говоря, знаешь, чего мне хотелось? Чтобы меня пригласили сюда погостить, искупаться в ванной, где шесть ванн. Все это звучало так экзотично. Но сегодня утром, о Господи, должно быть, это было вчера, поверенный сказал, что полдома сгорело и ванная…

– Пять ванн зарыто в склоне, из них сделаны прудики, я сидела возле них, когда ты подошел ко мне.

– Довольно забавно. – На какой-то момент Хьюберт подумал, что мог бы задушить ее за открывшийся обман. – Тейт мне кое-что сообщил… о…

– Что? О чем?

Хьюберт захохотал.

– Он мне напомнил, что Пенгапах может перейти только моему наследнику мужского пола. Возможно, – сказал он, хихикая, – нам лучше пожениться и начать производить детей.

– Ты свинья. – И Флора ударила его.

Когда ссора прекратилась, Хьюберт обнял ее, но она заявила:

– Я уезжаю. Где мой чемодан? Мне не надо было приезжать сюда!

– Дорогая, я пошутил. – Он гладил ее по волосам. – Извини, извини. Ну давай не будем ссориться, ну пожалуйста. Посмотри, светает. Уже Рождество. С Рождеством тебя!

– Хорошо, но я не выйду за тебя замуж. Я не могу выйти за тебя замуж. Я не могу объяснить почему. Прости, и тебя с Рождеством.

– Пошли осмотрим дом. – Хьюберт с удивлением почувствовал, что хотел бы, чтобы с ними сейчас был Космо.

ГЛАВА 42

Спустившись к завтраку, Милли осмотрела рождественскую елку в холле. Космо, Мэбс, Нигел, Генри и Таши вчера нарядили ее. Красивая – в серебре и золоте, с белыми свечами, совсем не такая, как в детстве и в школьные дни, когда елку украшали так густо, что почти не видно было иголок. Свертки под деревом стали более изящными, в бледно-голубой и розовой бумаге и перевязаны золотыми и серебряными ленточками. Она узнала среди них свои подарки в ярко-красной, зеленой и желтой бумаге, как всегда. „Возможно, – подумала Милли с некоторой тоской, – мы снова вернемся в детство вместе с нашими внуками“.

– С Рождеством, – поздравила она всех, открывая дверь столовой. – Счастливого Рождества. – Она поцеловала мужа. Сегодня они уже целовались, когда преемница Молли, Бриджит, принесла утренний чай, но тот поцелуй был шершавым, Ангус еще не побрился. Теперь его щеки были гладкими, и губы задержались на его ароматной загорелой коже. – С Рождеством, мои дорогие. – Она села. – Моя почта? – Куча открыток, отправленных в последнюю минуту, все люди справляются с этим прекрасно. – Ой, я правда люблю Рождество. – Она оглядела семью за столом и Таши с Генри, таких близких, почти членов семьи. Хьюберта и Джойс, привычных гостей, в этом году с ними не было. – Я заглянула в детскую, няни уже едва сдерживают возбуждение малышей. – Ее дорогие родные завтракали, вскрывали конверты, передавали ей приветы.

Космо принес матери кофе.

– Что еще для тебя сделать, ма? – Он поцеловал ее в щеку.

– Сперва я просмотрю почту. А это что? А это? – воскликнула она, обнаружив два пакета, перевязанных ленточками. Без имени. Так таинственно.

– Подарки экстра-класса, специально для жены! – Ангус сиял, глядя на Милли, и та зарделась от удовольствия. – Открывай, – сказал он, раздувая усы. Она замечательная женщина, думал Ангус, наблюдая, как Милли разворачивает пакеты, такая же красивая, как в восемнадцать лет, и такая дорогая его сердцу. Он хотел бы высказать вслух свои мысли, но его сдерживало присутствие детей, обменивавшихся таинственными улыбками. Вообще-то, подумал он, на самом деле, он никогда не называл ее „дорогая моему сердцу“, не рассмеется ли она, назови он ее так?

Пытаясь справиться с крепким узлом, Милли воскликнула:

– О дорогой, ну зачем ты… И „Флорис“ – мое самое любимое. Ну честно, Ангус, как ты мог? Шоколадные трюфели из „Фортнума“. Что станет с моей фигурой?

Ангус был доволен своим успехом.

– Твоя фигура меня вполне устраивает.

– Ну какой же ты плут, такой сюрприз! А мои подарочки – под елкой. Какой ты милый!

Нигел перехватил взгляд Мэбс, надеясь, что их союз через двадцать лет будет таким же; Генри, завороженный этой атмосферой, поцеловал Таши; Космо, потянувшись к тарелке с тостами, почувствовал приступ боли – ах, если бы Хьюберт сейчас был с ним.

Теперь Милли вскрывала письма.

– Открытки, открытки. Этих людей я не помню. – Она отпила кофе. – А, Роуз. Какие новости! У Феликса сын! Я забыла, он как раз ожидал его, когда мы говорили на той неделе.

– Феликс? – подняла брови Мэбс. – Феликс?

– Да его жена, глупая. О дорогой, карточка от Фелисити Грин. Я никогда ей не посылала. И посмотри, от твоей портнихи, Мэбс. Я сто лет не была у нее.

– Намек на то, что надо бы? – высказала предположение Таши.

Ангус поднял глаза от бекона и яиц и сказал:

– Обсудим.

– Ну, хм, пожалуй… обсудим, – кивнула Милли. – А кто у нас в Индии? Не помню этого почерка.

– Так открывай. – Космо дотянулся до мармелада. – Передай масло, Нигел.

Милли надорвала конверт.

– Вита Тревельян. Кто это Вита Тревельян?

– Мать Флоры, – сказала Таши.

– Ты должна ее помнить, – добавила Мэбс, – ты ее не выносила.

– А чего она хочет? Какой неразборчивый почерк. – Милли подозрительно осмотрела письмо.

– Ну почитайте, – попросил Генри, наслаждавшийся жареными почками и считавший, что за завтраком надо молчать. Таши стукнула его ногой по голени, напоминая, что он не у себя дома.

Нигел встал, чтобы положить себе кеджери[12]12
  Жаркое из риса, рыбы, с приправой из карри.


[Закрыть].

– Ты растолстеешь, столько ешь, – неодобрительно заметила Мэбс тоном жены.

– Да я и сам борюсь с собой на этих рождественских ленчах. Но чем больше ем, тем больше могу съесть.

Поджав губки, Милли сказала, почитав письмо:

– О мой Бог, как все странно.

– Давай вслух, ма, – предложил Космо.

Милли принялась читать:

– „Дорогая миссис Лей, простите меня, что я вас беспокою, но я помню, как вы были добры, пригласив погостить к себе Флору“. (Но я не пригласила ее еще раз, хотя должна была бы, о Боже, о Боже, как я могла так поступить.) „Она должна была приехать к нам сюда“… Сюда, должно быть, это – да, на штемпеле и в адресе – Пешевар. А где это?

– Северо-западная граница, – ответил Ангус, – никакой охоты на кабанов. Только на шакалов. Прекрасное место, должен сказать.

– Отец, – перебила Мэбс, – не отвлекай.

Милли продолжала читать, и в ее голосе слышалось все большее удивление.

– „Она отплыла из Тилбури в начале октября. Ее проводила учительница, но когда наш посыльный пришел в Бомбее встретить ее, там оказался только сундук с красивыми платьями, которые я заказала ей у маленькой портнихи, к которой все мы ходили в Динаре“. О, я уж и забыла, как она тогда ее монополизировала.

– Ну продолжай, мама, – настаивала Мэбс.

– „Мы писали в школу, думали, может, она вернулась туда“. А для чего ей туда возвращаться? „Но они удивились не меньше нашего и ничего о ней не знали“. …Почему такие надоедливые люди никак не могут успокоиться?

– Мама…

– „В начале декабря пришло письмо, в нем она писала, что не хочет ехать в Индию и будет сама зарабатывать себе на жизнь“. …Что, от самой девочки, что ли?

– Браво, – сказал Нигел. – Смело.

– Нигел, дорогой. Она продолжает.

– „Ей всего семнадцать, и мы беспокоимся, и мы бы хотели найти ее и подумали, может, вы или кто-то из вашей семьи что-то знает о ней. Извините за беспокойство“. Какое странное письмо. И как все странно. О, вот тут в постскриптуме пишет, похоже, она сошла с парохода в Марселе. О небеса, как это необычно…

– Поставщики женщин в дома терпимости, – Нигел подцеплял кеджери и отправлял в рот, – опоили ее и украли.

– Не говори глупостей, – попросила Мэбс, – идиот.

– Она же приходила ко мне! – взвыла Таши. – Мы собирались на неделю на охоту. Я говорила тебе, Мэбс, помнишь? Я звонила тебе. Ты еще сидела в ванне.

– Она не хотела ехать в Индию, и мы ни черта, абсолютно ни черта не могли с этим поделать.

– Не ругайся, Мэбс, это отвратительно, – сказала Милли.

– Мы с Хьюбертом и Джойс проводили ее перед отплытием, – сообщил Космо, – в Тилбури.

– Ну и как она выглядела? – поинтересовался Генри.

– Нормально. – („А нормально ли?“) – Ну, мы все веселились, открыли шампанское, пожелали ей всего хорошего. Это была идея Джойс. – „Я напился, – подумал Космо, – и Джойс, кажется, опекала меня, я спал с ней тогда, так ведь? Почему же ничего не уловил? Почему не помог?“

– Когда она была здесь, – Милли изучала письмо Виты в поисках разгадки, – я думала, она… Меня даже что-то ударило… Ну как бы сказать, она была совершенно… („Совершенно какая? Опасная? Никто не пригласит девушку приехать снова, если сын или муж найдут ее привлекательной“.) Но, Боже мой, сойти с корабля и исчезнуть так странно, если не сказать неприлично.

– А это что, телефон? Ну ладно, я подойду. Я жду звонка, – сказал Ангус. – Она мне показалась вполне разумной девушкой, – проговорил он, выходя из комнаты.

– У отца ведь ничего со слухом не было, – удивилась Мэбс.

„Или с моим, – подумал Космо, прислушиваясь к тому, как в холле отец говорил:

– Да, мой дорогой, да, конечно. Я посмотрю. Да, счастливого Рождества, до свидания. – Ангус положил трубку, его сердце неловко колотилось, и он пошел посидеть в библиотеку. „Почему, – спросил он себя, – не рассказал тогда Милли, ничего же не произошло и не надо было чувствовать себя виноватым. Что дурного – угостить ленчем хорошенькую девушку? Ничего“. И ведь второй случай представился, когда она вскрывала подарки. Он мог все обратить в шутку, рассказать, как экстравагантно он вел себя в „Хардис“, эти удочки на осетра, наживка, рассказать, как Флора предложила пойти во „Флорис“ и „Фортнум“, как очаровательно держалась за ленчем и вела себя, как сама говорила, разумно. „О да, девочка была разумна во французском смысле. Мне шестьдесят шесть, достаточно старый, гожусь ей в дедушки, и слишком старый, чтобы думать, как бы было здорово затащить ее в постель. И попытки быть не могло, разве что мысль, но попробуй объяснить это Милли“.

– О дурак, – громко застонал Ангус. – Дурак, дурак, старый дурак. – Он подошел к окну и уставился на зимнее небо.

Войдя в комнату, Космо сообщил:

– Пап, там спор. Девочки хотят повести детей в церковь. Мама – чтобы ты принял решение. – Быстро переключившись, Ангус сказал:

– Чтобы дети заглушили Рождественское послание и рождественские гимны? Потрясающая мысль. Будет сущий ад. Почему бы и нет?

Отец говорил так воинственно, что Космо даже отступил, но в дверях спросил:

– Ты ее видел. Так ведь?

– Кого? Конечно нет, понятия не имею, о чем ты.

– Благодарю, – и Космо вышел в холл, убежденный, что никакой телефон не звонил.