Текст книги "Опыт воображения. Разумная жизнь (сборник)"

Автор книги: Мэри Уэсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)

Разумная жизнь

Посвящается Джеймсу Хейлу

ЧАСТЬ I

ГЛАВА 1

Ветра не было, и море, плоское, как тарелка, сливалось с небом такого же цвета, что и вода. И лишь редкие всплески напоминали, что оно живо, что живет своей собственной жизнью. Пологий берег спускался к воде, песок высох, как вчерашний бисквит, ближе к воде он обретал серый цвет, повторяя оттенок морской глади.

В этот февральский день птицы, смущенные неожиданным теплом, где-то вдали пробовали свои весенние песни, но здесь, на берегу, стояла тишина, просторный пляж был пуст. От устья реки, к пляжу, шла цапля, лениво хлопая крыльями, и эти широкие взмахи только подчеркивали пустынность берега. Мальчик, вообразивший было, что может услышать хлопанье крыльев, разочарованно опустил бинокль: он пришел сюда понаблюдать за морскими птицами, а ни одной поблизости не было. Он сощурился от солнца, которое уже садилось, и решил идти домой.

В полумиле от него, у края воды, его внимание привлекло какое-то движение – это была крошечная фигурка. Мальчик еще сильнее сощурился от блеска заходящего солнца. Фигурка раздвоилась. Ребенок и собака? Должно быть, они спустились по скале в западной части и прошли вдоль края воды – на песке, все еще мокром от последнего отлива, не было следов или каких-то отметин, и свежая вода еще сочилась, ее струйки отыскивали свой таинственный, скрытый от глаз, путь к морю.

Мальчик отошел чуть выше к пляжу, чтобы видеть дальше, он хромал, осторожно ставя правую ногу на сухой песок, опираясь на палку. Он с трудом ковылял по берегу, заваленному осколками выветренных горных пород, высохшими водорослями, кусками выбеленного дерева, сломанными острыми створками раковин, стеклом, отполированным морем до блеска, и ракушками. Поднявшись по тропе, он устроился на короткой жесткой траве, клонившейся к широкому устью реки. Его поврежденное колено заживало. Мальчик ослабил повязку, чтобы она не давила так сильно, сшиб руной верхушку армерии, на которой сохранилось несколько головок с семенами. Он сильно потел после случившегося с ним несчастья.

Ему было интересно, как далеко отступает море во время отлива. Расстояния здесь были обманчивы, а берега он не знал. Он навел бинокль и сфокусировал его на далекой фигурке.

Он увидел ребенка, тот шел вдоль воды, пинал песок, что развлекало собаку, которая была едва не с самого ребенка, она дико прыгала, радостно била хвостом, ее уши болтались и отлетали назад, челюсти клацали в самозабвенном восторге.

Мальчику чудилось, что он слышит лай, но в ушах стоял только крик чаек, что носились над заливом от одного мыса к другому. Солнце внезапно скрылось за тучу, напомнив ему о коварстве февраля.

Он следил в бинокль за ловцами устриц, пока не потерял их из виду – к его сожалению, они исчезли за мысом. Они вспугнули баклана на скале над морем, мальчик раньше не заметил его и теперь наблюдал, как он летит к солнцу, соревнуясь с тучами. Мальчик застегнул куртку, защищаясь от холодного ветерка, предвестника наступающего вечера.

Сейчас ребенок уже бежал вприпрыжку, и море удивительно быстро догоняло его. Ребенок что-то ласково говорил собаке, и его тон был похож на крики ловцов устриц, но собака, одержимая радостью, принялась копаться в песке. Она бешено работала лапами, откидывая мокрый песок в сторону моря, она кусала его, тряся мохнатой головой, то и дело засовывая ее по самую шею в яму, которую выкопала, и лаяла.

Ребенок – а это оказалась девочка – быстро пересекал пляж под углом. Черные густые волосы заплетены в косы, одета она в светло-коричневый свитер и подходящую по тону юбку, подоткнутую под резинку штанишек, что делало ее фигуру похожей по силуэту на конфетку-яблочко. Длинные ноги казались тонкими, как спички. Она остановилась и свистнула разыгравшейся собаке.

Мальчик, лениво наблюдавший за ней, заинтересовался. Прилив надвигался так быстро, что девочке стоило пойти другой дорогой. Но она бы уже не успела к краю бухты, ей надо бежать изо всех сил. Собака была совершенно дурная, она подняла голову из ямки и нерешительно заскулила, не желая бросать свои игры.

Мальчик заметил, что пляж, показавшийся ему плоским, совсем не был таким. Набегавшая вода оставляла нетронутыми песчаные островки, и собака оказалась на одном из них, отрезанная от берега. Она подняла голову и завыла. Между собакой и ее хозяйкой было семьдесят ярдов[7]7
  1 ярд = 3 футам, или 914,4 мм. – Здесь и далее прим. ред.


[Закрыть] воды. Девочка крикнула, подбадривая собаку. Но та стояла и дрожала, поджав хвост.

Мальчик поднялся.

– Оставь ее, – закричал он. – Пускай плывет. – Со своего места он видел, как глубока вода и как мала девочка. – Пускай плывет.

Могла ли она услышать его отсюда?

Девочка небрежно сбросила одежду, свернула ее в узелок и полураздетая направилась к собаке вброд, удерживая руной узелок на голове. Подойдя к собаке, она дернула ее, окунула в воду, бурлящую уже на уровне груди.

Мальчик закричал:

– Дура! Последняя дура! – и побежал, спотыкаясь и хромая, к пляжу по дюне, а собака тем временем плыла, отчаянно подняв голову над водой, шлепая лапами перед хозяйкой, которая, держа узелок на голове, медленно брела по воде.

Когда мальчик добежал до кромки моря, собака выпрыгнула на песок и отряхнулась, щедро обдав его брызгами. Оставалось еще несколько ярдов до берега, девочка споткнулась обо что-то в воде и едва не окунулась, но сумела удержаться и сохранить узелок сухим.

Вспомнив, что он во Франции, мальчик закричал по-французски:

– Я иду! Идиотка! Ненормальная! Слушай, я иду! Я иду на помощь!

Он ступил в воду, пытаясь схватить ее за руку.

– Давай руку, – кричал он. – Хватайся за мою. Я вытащу тебя. Скорее. Какой ужас!

Он бросил палку, схватил ее узелок с одеждой.

– Ведь это же опасно.

Девочка подхватила палку – море едва не унесло ее – и отдала мальчику, выходя из воды. У нее были карие глаза. А лицо синее от холода.

– Я могу получить обратно свою одежду? – Она выхватила у него из рук узелок. – Отвернись, – велела она, натягивая юбку, свитер, штанишки, выжимая края нижней рубашки, которую не снимала. Она вся дрожала. – Тебе незачем было беспокоиться, – произнесла она без тени благодарности, стуча зубами. – Со мной все в порядке.

– Значит, ты англичанка? – спросил он, выжимая намокшие края штанин и чувствуя себя круглым дураком.

– Да.

– Меня зовут Космо, – сказал он.

– Неужели?

– Собака у тебя дурная, – Космо наблюдал, как та валялась на спине и терлась о камень.

– Да она просто не любит воду. – Девочка затянула ленточку в косичке, которая развязалась. – Мне надо найти туфли. – И пошлепала босиком к камням. Собака перестала вертеться, вскочила и понеслась за ней.

– Как тебя зовут? – крикнул Космо ей вслед, когда она уже была возле валунов, раскиданных у подножия скалы. Девочка не ответила, только скала отозвалась ему эхом.

– Вут-вут-вут.

Он стоял у линии прилива, достигшего своего пика, вода набегала и отбегала, мягко, ровно, точно ласкала песок.

– Ты же могла утонуть, – закричал Космо, на случай если она не поняла, что произошло.

Девочка нашла свои туфли и носки, он наблюдал, как она обувается. Потом вскочила на скалу, словно молодая козочка, собака за ней. Наверху она замерла на миг, обернулась, подняла руку, махнула ею и исчезла.

– Противная! – закричал он по-французски. Это слово он узнал только вчера. – Противная!

Его брюки промокли, колено ныло, и ему предстоял долгий путь к дороге, где он должен сесть на этот странный вид транспорта – полупоезд-полутрамвай, который потащит его через Сен-Бриан и Сен-Энога в Динар.

В трамвае, пытаясь не обращать внимания на любопытные взгляды попутчиков, направленные на его мокрые ноги, Космо постарался успокоиться. Она всего лишь ребенок, не настоящая девушка. Но он в свои пятнадцать лет очень интересовался девушками и горел желанием встречаться с ними и как можно лучше их узнать.

ГЛАВА 2

Весной 1926 года английские семьи среднего класса возили своих детей в Бретань на пасхальные каникулы. Считалось, что им совсем неплохо побывать за границей, увидеть чужую страну, ее достопримечательности и выучить хотя бы несколько слов по-французски.

Не составляло труда доплыть на пароходе от Саутгемптона до Сен-Мало, и это было так же дешево (может, даже и дешевле), как добраться по железной дороге до Корнуолла, очень похожего на эту заграницу. В Динаре, что на другом берегу реки Рэнс от Сен-Мало, был пляж, казино, теннисный клуб, прекрасные отели и пансионы. В начале апреля в обеденных залах отелей „Англетер”, „Британик”, „Бристоль” и „Марджолайн” звучала английская речь – обсуждали погоду (так похоже на юго-запад Англии), удовольствие от покупок по столь благоприятному обменному курсу (действительно великолепное соотношение франка и фунта) и то, как хорошо отдохнуть матерям семейств от этой надоевшей проблемы со слугами, которая стала невозможной после войн.

Некоторые главы приехавших сюда английских семейств участвовали в войне. Многие семьи остались без отцов – они полегли на французском и итальянском фронтах, в Дарданеллах, в Месопотамии или на море. Но о войне почти не упоминали, все хотели забыть ее, надо было думать о подрастающем поколении. О чем говорили с горячностью и волнением, так это об отношении к шахтерам. Будет ли, может ли быть еще одна забастовка? Правда ли, что существует опасность всеобщей забастовки? Британские родители помнили забастовку железнодорожников в 1919 году. Один глава семейства с щетинистыми усами, обычно не участвовавший в разговорах типа „давайте забудем войну” и несмотря на свою хромоту являющийся хозяином фоксхаундов – английских гончих, – провел железнодорожный состав между Тонтоном и Майнхэдом во время той забастовки. Он готов был повторить свой подвиг и считал, что было бы неплохо смешать карты этим смутьянам. Некоторые полагали, что он хвастается, потому как, если вы знаете, сколь миролюбивы жители в Сомерсете, трудно представить их в роли „больши“, как он пытался их описать. Без сомнения, железнодорожники на линии, проходившей по Кванток-Хиллз, не относились к той же категории, что шахтеры Уэльса, Мидленда, Севера и Шотландии, как писала „Таймс“.

Слово „большевик“ летало от стола к столу и произносилось с презрением и оттенком страха: все знали, что случилось в России в 1917 году; бедный царь, его жена, его семья – все расстреляны.

– Они могли бы узнать гораздо больше, если бы не поленились познакомиться с теми, кто живет в маленьких пансионах и в квартирках, с бедными русскими беженцами. Их поездка за границу может оказаться поездной навсегда, – тихо говорил за ленчем в ресторане отеля „Марджолайн“ Бланко Виндеатт-Уайт другу Космо Лею, с которым он вместе проводил каникулы.

– А ты кого-нибудь из них знаешь? – спросил Космо вполголоса. – Я слышал, что они льют слезы по своим потерянным имениям и живут на драгоценности, прихваченные с собой.

– Один такой человек дает мне уроки музыки, вернее, одна из них, – тихо ответил Бланко. – Армянка, хотя из Баку, совершенно потрясающе играет в бридж. Я начал брать у нее уроки, когда в прошлом году приезжал сюда с теткой.

– Уроки бриджа и музыки?

– Ага. Обычно так – сперва пройдемся по гаммам, чтобы не терять форму, а потом садимся за бридж. И нам нужен четвертый. Пойдешь сегодня со мной?

– Да я не такой уж любитель карт, и мне неинтересно.

– Ну в триктрак?

– А она играет?

– Еще как!

– Ладно. Пойду, – с удовольствием кивнул Космо.

– Но сперва тебе придется выдержать роббер-другой. От бриджа я не отступлюсь, – тихо продолжал Бланко.

– Ладно, уговорил.

– А вы, мальчики, что сегодня собираетесь делать? – спросила миссис Лей. – Сегодня сыровато для тенниса, и день не тот, чтобы наблюдать за птицами, Космо. Как твое несчастное колено?

– Намного лучше, спасибо, ма. Проходит.

– А что же тогда вы будете делать? Надо дышать свежим воздухом.

– Мы как раз собирались пойти погулять, – сказал Космо.

– Посмотрите, чтобы ваша прогулка не закончилась в казино, – предупредила миссис Лей.

– Ой, ма, мы же еще такие маленькие…

– Но я вас знаю, вы оба кажетесь куда старше своих пятнадцати лет.

– А ты что будешь делать, ма?

– У меня сегодня примерка в маленьком ателье. Я хочу, чтобы платье сшили до приезда отца.

– Ты не хочешь, чтобы он знал?

– Что знал?

– Сколько ты тратишь на тряпки?

– Здесь шить гораздо выгоднее. Не говори глупостей, дорогой.

Бланко показалось, что миссис Лей несколько высокомерна.

– Я надеюсь, твое новое чудное платье будет с громадным декольте. Отцу понравится – он сможет еще раз рассказать свой анекдот.

– Он может рассказывать его и без нового платья, – отмахнулась миссис Лей с тоской.

– Отец всегда повторяет этот бородатый… – начал Космо.

– Космо, – предупредила миссис Лей, – перестань.

Космо засмеялся и, наклонившись, поцеловал мать в щеку.

– Вообще-то у меня урок музыки, миссис Лей, – сообщил уважительным тоном Бланко. – И если Космо хочет составить мне компанию, мы можем пойти вместе.

– Миссис как-ее-там – такое трудное имя – кажется вдохновила тебя. Твоя мать рассказывала мне, что ты „пренебрегаешь клавишами“. Эти школьные учителя становятся такими фривольными.

– Ну все вздохнули так свободно после пережитой войны. Мой учитель тоже из таких, но еще и трус. Он кричит, как будто его режут, когда я беру неправильную ноту, ну когда фальшивлю. Я хотел было бросить эту музыку, но мадам Тарасова не истеричка, и я думаю, что уж в каникулы как-нибудь выдержу эту учебу, надо же доставить удовольствие матушке.

– Твоя мать писала мне и особо подчеркивала, как важно музыкальное образование.

– Моя мать просто хочет задобрить моего кузена Чоуза. Но сама она не интересуется искусством.

– Не зови его так, Бланко. Это ужасно неприлично и смешит меня.

– Ну тогда этого Типа.

– И так тоже нельзя. Он заслуживает уважения, помни это, даже хотя вы никогда и не встречались. У него есть имя.

– И у меня тоже. Он его выбрал, а не я. У нас одинаковое имя, вот и все, – сказал Бланко. – Я хотел бы выкинуть или Виндеатт, или Уайт, но моя мать и слышать об этом не хочет. Ну ладно, неважно, уроки музыки – это сверх школьной программы, и она бы не шумела, если бы я бросил всю эту музыку, научившись азам.

– А миссис как-ее-там сможет тебе помочь?

– Наверное.

– А твой отец был музыкальным? – произнесла с запинкой миссис Лей, не уверенная, стоит ли упоминать имя отца Бланко, который похоронен, как она полагала, во Фландрии.

– Ни со стороны Виндеаттов, ни со стороны Уайтов, миссис Лей. Он был тут на ухо еще до того, как взлетел на воздух, насколько мне известно. Бум-бум.

– Честно говоря, Бланко, я… я… ты… – миссис Лей чувствовала – надо что-то сказать, – Виндеатт-Уайт – очень хорошее имя, и тебе не следует насмехаться…

– Простите, миссис Лей, я вовсе не собирался вас расстраивать, но мне кажется, ужасно несправедливо, что мой отец, единственный сын, погиб, а у кузена Чоуза еще шесть в запасе, – сказал подчеркнуто ровно Бланко.

– А я думал, все шесть так или иначе погибли. Будь справедливым, – сказал Космо, надеясь сдержать гнев Бланко и спасти мать от смущения. Его собственный отец был штабным офицером и пережил войну без всяких проблем, что отчасти являлось причиной той неловкости, которую миссис Лей испытывала при общении с вдовами и сиротами тех, кто погиб на передовой.

– Как ужасно, шесть. Шесть сыновей, – пробормотала она.

– Говорят, в доме кузена есть одна длинная ванная комната и в ней стоят в ряд шесть ванн. Я так слышал, – сказал Бланко, – но, конечно, сам не видел.

Миссис Лей взяла сумочку и книгу, которую хотела почитать.

– „Одтаа“, – сказала она, глядя на название. – Я еще не начала. Интересно, что за книга?

– А что бы мог сказать любезный Чоуз о моих кузенах, когда их убили одного за другим? – предположил Бланко.

Было что-то агрессивное в друге ее сына. И миссис Лей подумала, хорошо ли она поступила, пригласив его с ними на каникулы.

– Ну что ж, – сказала она, – ведите себя хорошо, встретимся за обедом. – Бланко встал и отодвинул ее кресло, а Космо прошел вперед и придержал дверь столовой. Все сидящие за ленчем наблюдали, как она вышла.

– Я чувствую, твоя мать видит нас насквозь, – сказал Бланко, когда они с Космо шли вниз по улице к мадам Тарасовой.

– Она видит то, что хочет видеть. Мой отец приедет завтра, и она перестанет нами интересоваться. Она проскучала со мной все эти недели, после того как я повредил колено…

– Его что, нельзя было вылечить дома?

– Конечно, можно. Отец думал, что мне стоит воспользоваться случаем, поучить французский, а матери захотелось по магазинам. Она их обожает. И пока мы здесь, она уже три раза съездила в Париж.

– Навестить твою сестру.

– Формально да, но на самом деле – из-за магазинов.

– А когда появится твоя сестра?

– На следующей неделе. Она уже слишком взрослая для семейного отдыха. Ей семнадцать.

– А она играет в бридж?

– Может, и играет уже. Не знаю. А тебе-то что?

– Деньги, – сказал Бланко. – Я же бедный родственник.

– А я не интересуюсь деньгами, – сказал Космо. – Я интересуюсь девочками.

– И как же ты собираешься иметь одно без другого?

– Ну, может, мое очарование… – ухмыльнулся Космо.

– Ха! – сказал Бланко. – Очарованием их не удержишь. Только деньгами. А что это за анекдот, который рассказывает твой отец? Ну этот, бородатый анекдот.

– Да это про даму, которая на большом приеме присела в поклоне перед королем Египта. А у нее было громадное декольте, такое, что ее груди вывалились. И король Египта сказал: „Мадам, нельзя же скрывать такую красоту“, и так далее, и тому подобное. И он щелкнул пальцами, чтобы вернуть их на место.

– Фи.

– Мы с матерью так же отреагировали.

Они шли молча.

– Я слышал, как управляющий говорил старшему официанту, что скоро тут появится голландская баронесса с пятью дочерьми, и что они будут сидеть за общим столом, – сказал Бланко.

– Пять девочек? – воскликнул Космо. – Пять?

– Ну, он так сказал. Может, как раз случай „Одтаа“.

– О, надеюсь нет! Пять хорошеньких девочек, ах ты!

– А как насчет твоей сестры Мэбс?

– Она моя сестра.

– Хорошенькая?

– Пожалуй, я бы так сказал. Она везет с собой подругу.

– Вот тебе и девочка.

– Мэбс не подпустит меня к ней. Я считаюсь слишком маленьким, чтобы интересоваться ими, – мрачно проговорил Космо.

– Тогда положи глаз на пять голландок.

– Смущение дочерей… Дай Бог, чтобы они были хорошенькими и говорили по-английски.

– Но количество заставляет сомневаться в качестве, – сказал Бланко.

– Почему?

– Если они в возрасте для замужества, то вряд ли появятся все пять. Кто-то уже пристроен. С другой стороны…

– Да?

– У них может не быть приданого, у бедняжек.

– У тебя в голове одни деньги. То бридж и тритрак, теперь – приданое.

– Ну потому что я на нуле. И собираюсь поправить свои дела, – весело объявил Бланко.

– Вон моя матушка! – указал Космо. – Гляди! Она действительно беспечна, тащит еще две шляпные коробки.

Миссис Лей переходила улицу беспечной походной, потом скрылась в магазине. – Отец говорит, что ее ничто не удерживает после того, как она обкорнала волосы, а я думаю, дело в том, что Мэбс кончает школу.

– А короткие юбки ей идут, – задумчиво протянул Бланко, – видно, в твоем возрасте она была похожа на тебя.

– Имей сердце, – запротестовал Космо, – у нее не такие шишковатые колени.

– Такие же волосы, такие же черты лица…

– Моя мать красивая.

– Да, ты более грубый вариант, и у тебя эти жуткие прыщи.

– Только два остались. Французская кухня творит чудеса, у тебя их гораздо больше.

– Инвалид делает ставку на голландских дочек. Когда мы будем старыми и богатыми, мы будем с ностальгией говорить о наших прыщах?

– Я не собираюсь быть старым. Я просто хочу вырасти и узнать девочек, – сказал самоуверенно Космо.

– Да ты их боишься. – Бланко заметил робость друга. – Может, эти пять голландочек – малышки… И ты их не испугаешься.

– Ну кончай! А как, кстати, зовут эту баронессу?

– Что-то вроде „шавлбод“. Здесь надо свернуть направо, вниз по аллее. Мы почти пришли.

– Ну и воняет, – Космо посмотрел на друга.

– Мадам Тарасова бедная, она не привезла с собой драгоценностей из Баку. Она учит музыке болванов вроде меня, чтобы сводить концы с концами. Ну вот мы и у цели. Она живет вон там, где выступает голова лошади.

– Мясник, – прочитал Космо по-французски. – Какой ужас. – Потом, увидев на лице друга изумление, покраснел и добавил: – Прости меня за предрассудки. Веди.

– Если с предрассудками, значит, невежественны, – сказал сердито Бланко. – Можешь не ходить, если не хочешь, если тебе противно жилище мадам Тарасовой. Я тебе сказал, что она бедная, она дает уроки музыки, предсказывает судьбу, шьет и чинит одежду для чужих людей, чтобы как-то выжить, и знай, что я давно бы кончил эти уроки, если бы ей не были нужны деньги. Она учит, ест и спит в одной и той же маленькой комнате. Так что, может, вернешься в отель?

– Не хочу я в отель.

Они стояли, уставившись друг на друга, Бланко, с побелевшим от злости лицом, а Космо, смущенный и красный. После маленькой паузы Космо сказал:

– А может, и мне брать уроки музыки? – Друзья громко расхохотались.

– А вот и мой ученик, – сказала мадам Тарасова, выглядывая в окно второго этажа на рю де Ранс.

Комната, где она собиралась встретить ученика, была маленькой, в ней стояло пианино, квадратный стол под красным сукном, четыре стула, шезлонг, ножная швейная машина, книжный шкаф, забитый книгами в переплетах Точница.

Наверху, над книгами, балансировала кипа нотной бумаги и хрустальный шар, завернутый в черную бархатную тряпицу. Под столом в собачьей корзинке спал маленький шпиц.

– Тебе пора вести Князя Игоря на прогулку. Но смотри, чтобы он снова не явился домой таким же мокрым и уставшим, как в прошлый раз, вся его шерсть была в песке, – сказала она по-французски, но с сильным акцентом.

– А что это за ученик? – высунулась Флора, проследив за взглядом мадам Тарасовой. – О Боже, – сказала она. – Один из твоих мальчиков?

– С темными волосами, Бланко. А другого, со светлыми, я не знаю.

– Ну, я смываюсь, – Флора натянула через голову вязаный свитер, – пошли, Князь Игорь, пошевеливайся. – Она прикрепила поводок к ошейнику. – И сколько времени урок? – спросила она, пробираясь среди загромождавшей дорогу к двери мебели.

– Час. Интересно, почему Бланко привел приятеля? Может, ему тоже нужны уроки? Что ты про это думаешь, детка? – В голосе мадам Тарасовой была надежда, но Флора уже вылетела из комнаты и неслась вниз по лестнице, волоча за собой собаку. Она проскочила мимо Бланко и Космо, стоявших на пороге, и исчезла.

– Это единственная роскошь мадам Тарасовой, – сказал Бланко, нажимая на звонок большим пальцем.

– Эта маленькая девочка? А я ее видел… Но она была с другой…

– Этот тошнотворный шпиц. Только дотронешься до клавиш, он начинает выть. Мадам Т. вынуждена всегда выпроваживать его на время урока.

Но Космо не слушал.

– Да, она была с другой собакой, с большой…

– Ну давай, иди сюда, – Бланко ввел его. – Бонжур, мадам, это мой друг, Космо Лей, – сказал она, когда они вошли. – Мы с ним вместе проводим каникулы.

– В отеле? Шикарно. А как твоя мама?

– Хорошо. Космо тоже хотел бы брать уроки. Нет, не фортепиано, в триктрак. В чем дело, Космо? – обратился он к другу, который пересекал комнату, лавируя между мебелью, стараясь выглянуть в окно.

– Похоже, его очаровал малыш Игорь. Извините его за неотесанность, мадам.

– Нет, у него с манерами все в порядке. Добро пожаловать. – Мадам Тарасова протянула руку Космо, когда он вернулся в комнату. – Итак, вы тоже играете в мою национальную игру, триктрак?

– Нет, но я бы хотел научиться, – сказал Космо, глядя сверху вниз на мадам Тарасову, которая была ростом меньше пяти футов, с маленькими ручками и ножками, седыми волосами, собранными в пучок на затылке, с кожей бумажного цвета, большими черными глазами и огромным носом, нависавшим над милым ртом и придающим надменность ее облику. Она казалась гораздо старше своих двадцати девяти лет.

– Бланко сказал мне, что вы играете в эту дьявольскую игру и что вы великая картежница, – Космо улыбался.

– Да этот испорченный мальчишка отвлекает меня от музыкальных гамм и даже бриджа. И моя игра с ним в триктрак – награда за его усердие на уроке. Ну что ж, Бланко, начнем.

– Ну раз надо, – сказал Бланко, усаживаясь верхом на стульчике возле инструмента.

– А твой друг? Он подождет? Немного Шопена, а потом немного бриджа. Потерпите, месье Космо?

– С удовольствием. – И Космо сел на краешек стула у окна.

Бланко, сидя рядом с мадам Тарасовой, принялся за гаммы. „Я мог бы лучше“, – подумал Космо, а потом в его памяти возникла девочка с собакой, но это видение нарушалось и по лицу пробегала гримаса, когда Бланко фальшивил. Эти карие глаза, которые он видел, когда девочка вышла из моря полураздетая и дрожащая, взволновали его. Под мучительно извлекаемые его другом звуки из инструмента, он думал, на самом ли деле эти детские глаза, так кратко сверкнувшие, были таинственными и озорными, как ему показалось? Может, это был просто эффект от очень длинных ресниц. Подошло бы слово „чувственный“, если бы он так сказал о глазах той маленькой худенькой девочки?