Текст книги "Опыт воображения. Разумная жизнь (сборник)"

Автор книги: Мэри Уэсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)

– Ты права. Действительно воняет. Может, лучше вернуться к игре и пойти к остальным?

– Хорошо. – Флора почувствовала, что сделала что-то не так. – А как твоя мама? – спросила она, переходя на тон светской беседы.

– Моя мать снова вышла замуж.

– О Боже! За кого-то хорошего?

– Он в порядке. При деньгах, может позаботиться о ней, она – о нем. У нас с ним ничего общего.

– Я думала, твоя мама беспокоится о том, чтобы тебе достался Пенгапах.

– Хорошо, что ты помнишь. Но я до сих пор его не получил. Когда получу, я тебе сообщу. У тебя хорошая память.

„Конечно, помню. Я помню все, – подумала она, – и буду всегда помнить“.

– А тебя кто-нибудь когда-нибудь целовал? – спросил Хьюберт.

– Да, – разве Космо не целовал ее тогда, на реке?

– Как следует?

– Как это – как следует?

– Да вот так. – Хьюберт взял ее лицо в ладони, наклонился и поцеловал в рот. И как Флора потом вспоминала, уже в возрасте, это был ее первый настоящий поцелуй, он ассоциировался с запахом шкафа, и от этого запаха она яростно чихнула, смыв поцелуй Хьюберта.

И тогда Хьюберт назвал ее глупой сукой.

ГЛАВА 25

Флоре пришлось научиться играть в сардины, в этой игре не было ничего хитрого, кроме как тискаться в темноте, это было приятнее с одними, чем с другими. Нигел и Генри делали вид, что обескуражены, притворяясь, что спутали ее с Мэбс или Таши. Нерасположенная исполнять в другой игре роль убийцы, роль, которой так жаждала Таши (которая каждый раз завершала игру воплем, отличавшим ее от остальных жертв), Флора схитрила, спрятавшись в стенном шкафу, и сидела там, пока не услышала неистовый крик после стычки Таши с Хьюбертом.

Она была самой счастливой в те вечера, когда они, свернув в зале ковер, танцевали фокстроты, которые играли по радио. Ей нравились как партнеры Генри и Нигел, они не вызывали у нее никаких чувств, а любовь к Космо или Хьюберту заставляла ее каменеть и смущаться после стольких лет воображаемых объятий.

– Расслабься, – говорили они, – над чем ты смеешься? Расскажи.

С Нигелом и Генри не было никакого напряжения, они просто молодые мужчины, обрученные с Мэбс и Таши.

Изо дня в день играли в теннис, купались в реке, катались или взбирались на холмы. Если шел дождь, то сидели, развалившись, в библиотеке, играли в карты и триктрак. Флора смотрела и слушала, пребывая в обстановке, так непохожей на школьную. Это настоящая жизнь, Флора чувствовала, что она учится быть жизнерадостной, доброй и общительной, как молодежь Коппермолта и друзья, приходившие играть в теннис, танцевать или обедать.

Особенно пристально она наблюдала за парами Мэбс – Нигел и Таши – Генри. Интересно, а они точно знают, что делать влюбленным? Таши и Генри обычно садились за обедом рядышком, держали друг друга за руку, иногда исчезали на несколько часов, потом появлялись какие-то разморенные и раскрасневшиеся, Генри – с растрепанными волосами, Таши – со смазанной губной помадой. Когда они танцевали, Генри тесно прижимал ее к себе, утыкаясь подбородком ей в макушку. Если они сидели на диване, то очень близко, и часто – в одном кресле.

А если Мэбс и Нигел что-то такое делали, то Мэбс вдруг равнодушно, холодно и необъяснимо заявляла, что Нигел отдавил ей ноги в танце и лучше бы ей танцевать с Хьюбертом или с кем-нибудь другим, даже с Веллингтоном – отцовским лабрадором.

– Если бы Веллингтон был человеком, я бы вышла за него замуж, – говорила она. – Он полное совершенство.

А Нигел терпеливо объяснял:

– Ты любишь собак, потому что они безответные, – но при этом казался несчастным и печально смотрел, как Мэбс затаскивает Веллингтона на диван, где тот устраивается так, что никому уже места не остается.

Потом Мэбс могла вскочить, обвить руками Нигела за шею и поцеловать на виду у всех, при этом он казался круглым дураком и отталкивал ее, а она, рассердившись, исчезала куда-нибудь на несколько часов, даже без Веллингтона.

Как-то днем Флора невольно слышала разговор двух гостей, шедших играть в теннис сразу после подобной сцены. Они вышли из туалета в нижней части дома и не заметили ее на лестнице.

– Что надо сейчас Мэбс, так это очень хорошего rogering.

А другой ответил:

– Интересно, а старина Нигел вообще на что-то способен?

И когда они почти ушли, первый засмеялся:

– Я бы с большим удовольствием занял место Нигела, она такая…

И второй, прервав, согласился:

– О да, конечно, почему бы нет?

Флора, заинтригованная, полезла в словарь посмотреть, что же такое „roger“. И прочла: „1) совокупление; 2) получать послание“. Ни одно из этих значений ничего ей не объяснило.

Как-то в один из ленивых солнечных дней они собрались в комнате Мэбс, где она и Таши обсуждали приданое, шуршали страницами журнала „Вог“ и пробовали на ощупь образцы тканей, присланных мадам Тарасовой. Жар, с которым Мэбс и Таши относились к нарядам, не переставал удивлять Флору. В равной степени они обожали платья, вещи, ее саму. Такую же щедрую любовь изливали на членов семьи, на друзей, собак в доме. Продолжая одалживать ей платья, они и ее втягивали в разговоры.

В таких случаях Космо и Хьюберт приходили и устраивались на полу или в любимой позе на кровати, подзуживали девочек.

– А какова роль Генри во всем этом? – задавал вопрос Хьюберт.

– А что носит Нигел? – спрашивал Космо.

– Нигел будет носить то, что выберу ему я. Он не чувствует одежду. И я заставлю его сменить портного, – парировала Мэбс.

– А он про это знает? – с благоговейным страхом прошептал Космо.

– Скоро узнает, – насмешливым громким шепотом пообещал Хьюберт.

Но Мэбс не захотела обращать внимания на эти выпады, она сказала:

– Смотри, Флора, вот это тебе бы очень пошло, – и она указала ей на модель. – Или вот это. У тебя прекрасная фигура, кстати, ты с ее помощью можешь пробиться, стать манекенщицей, и тогда тебе незачем будет ехать в Индию.

Про Индию заговорили после того, как Флора всех насмешила рассказами о школе; она описала, как ее подруги мечтают о воссоединении с родителями, в семнадцать-восемнадцать лет поедут в Дели, Калькутту, Пуну или Пешавар. Там они будут смотреть поло, танцевать на балах у вице-короля, встретятся с будущими мужьями – или военнослужащими, или из полиции, или политической сферы, – выйдут замуж и заживут счастливо в огромных бунгало с ордами слуг. На жару они станут уезжать в горы Кашмира. Хьюберт назвал этих девиц очень смешно: рыбацкая флотилия.

– Каждый октябрь девицы брачного возраста, пребывавшие в полном сенсуальном воздержании, загружаются на пароходы компании „Пи & Оу“, чтобы пересечь Средиземное море, Красное море и Индийский океан. В Бомбее их грузят дальше и отправляют на широкие просторы владычества, где на них набрасываются сексуально оголодавшие младшие офицеры, местные уполномоченные и служащие политических офисов. Вот так упрочается Империя: невинные девы заполняют утробу, чтобы плодиться дальше.

– Хьюберт, не хами! – закричали все.

– Флора, а ты тоже этого ждешь? – стал поддразнивать ее Хьюберт. – Она покачала головой, а он продолжил: – Нет, она к этому не стремится, она чихает всем им в лицо. („Я думаю, я его ненавижу“.) Она отказывается вносить свой вклад в увековечивание владычества, она носит вызывающие красные панталоны, чтобы шокировать мемсахиб и демонстративно чихает на все, это отличная уловка. („Я его совсем не люблю“.)

– А ты тоже должна будешь ехать туда, когда тебе исполнится семнадцать? – серьезно спросил Космо.

– Да.

– О! – И потом: – Действительно? И ты должна? – закричали все наперебой.

– Когда мне будет семнадцать, – бесстрастно ответила Флора, – мне пошлют деньги, чтобы я собиралась.

– Мы тебе поможем выбрать наряды, – прервала Таши.

Флора продолжала:

– И билет до Бомбея, где меня встретит посыльный отца и отвезет к родителям.

– А потом? – нахмурившись спросил Космо.

– А потом она встретит всех этих парней, которые горят желанием жениться, я слышал, их там тучи, – сообщил Хьюберт.

– А откуда ты все так хорошо знаешь?

– Мой отчим был строителем в Сингапуре от Империи. Там то же самое.

– И тебе он не нравится, – сказала Мэбс.

– Но и Флоре не нравятся ее родители.

– Да, – сказала Флора. От ее тихого голоса вдруг все замолчали, и в наступившей тишине было слышно, как вздыхает Таши: „Жаль, что все эти наряды…“ Хьюберт, который поддразнивал, теперь пришел на помощь, разрядил обстановку.

– Спасем Флору от утробы владычества. Флора должна найти работу, и ей не надо будет ехать в Индию.

– Мы, девушки, воспитаны так, чтобы не работать, – сказала Таши. – Нас готовят к замужеству.

– Так принято, – согласился Космо.

– Свершится революция, и она заставит оба пола работать, а институт брака отпадет, – заявил Хьюберт.

– О Бланко, ты уже несколько недель не вспоминал про революцию, – засмеялся Космо.

– Под крышей твоего дома я щажу чувства твоего папа.

– Не заметно…

– Твоя революция не успеет спасти Флору, не поспеет вовремя, – сказала Мэбс.

– Ну, она пока может поработать горничной, расчихивать пыль, – и Хьюберт пристально поглядел на Флору. – Ну, стать служанкой.

– Свинья, – сказала Флора, пожалев, что она тогда не чихнула еще сильнее. – Настоящая свинья.

Как раз в этот момент в комнату вошла Милли Лей.

– Ну, мои дорогие! Вас тут столько сидит с закрытыми окнами. Такой прекрасный день! Почему бы не пойти на улицу и не размяться? – Она перешагнула через сидевших на полу молодых людей, едва не поскользнулась на блестящих обложках „Вог“, и, восстановив равновесие, открыла окно. – Ну вот!

– Как мне жаль представителей высшего класса за их маниакальную страсть к свежему воздуху! – пробормотал Хьюберт, вытягивая ноги.

– Пошли, посмотрим вечернюю зарю на реке, – сказал Космо, – увидимся позже, девочки.

– Я уверена, что Нигел и Генри с удовольствием бы поиграли в теннис, – сказала Милли, поглядев вопросительным ясным взором, и вышла из комнаты.

– Мы прямо как будто в Индии! – воскликнула Мэбс.

Таши искоса взглянула на нее.

– Ну давай, давай попытаемся.

– Вы обе идите… Я лучше погуляю с собаками, – и Мэбс вышла.

Флора лежала ночью без сна, а когда задремала под утро, Мэбс ее разбудила.

– Поедешь со мной на лошадях? Не могу спать.

Они, крадучись, выбрались из спящего дома, поймали и оседлали лошадей и поскакали к высокому вереску, росшему вдоль римской стены. Флора прислушивалась к звону уздечки, поскрипыванию кожи, стуку конских копыт, карканью черного ворона в долине. Когда встало солнце и ветер, гладивший желтые травы, утих, они осадили коней, пустили их щипать траву, а сами сели полюбоваться прекрасным видом.

– Однажды в такое же утро, – заговорила Мэбс, – я приехала сюда с Феликсом. Он прекрасен верхом. Ему понравился вид с этого места. Он сказал, что вид замечательный, нет, кажется, он даже сказал – исторический. Но потом, что Голландия ему нравится больше: там плоско, там – равнины. Он был ужасно любезен. Мать почувствовала облегчение, когда он уехал, даже обрадовалась, но я лучше тебе все же скажу. Жизнь в Коппермолте – это не только любовь, доброта, обожание и щедрость. – Мэбс подхватила уздечку, конь тут же напряг голову. – Ну что ж, давай галопом вверх!

Наблюдая, как она удаляется, Флора почувствовала ярость. Как может Мэбс, у которой и так все есть, притязать еще и на Феликса? Она, Флора, владела им в своих мыслях, и она хотела выйти за него замуж. Задыхаясь от гнева, Флора пустила коня галопом, и тому как будто передалась ее ярость, он вскинул голову, выгнул спину и сделал несколько скачков. Флора усидела в первые два, но на третий свалилась. Конь, освободившись, несся к Мэбс, которая уже была на холме, она подхватила болтающуюся звенящую узду.

– Почему ты отпустила его? Чем так растревожила? Он тихий как мышка! – закричала Мэбс. – Ты не ушиблась?

– Нет. Нет, – ответила Флора.

Мэбс подвела к ней коня. Флора забралась в седло.

– Он ведь послушный, – озадаченно сказала Мэбс.

– Я тоже послушная девочка, – и Флора потрепала коня по шее.

– Ой, не смеши меня, – сказала Мэбс. – Мы все подозреваем, что ты – спящий вулкан.

Флора улыбнулась.

– Я приземлилась на мягкое место и испачкала твои брюки о траву. („Она так добра, она дала мне даже костюм для верховой езды, и из-за этого я еще больше ревную“.) – Они отстираются?

– Конечно.

И девушки стали спускаться с холма.

– А Феликс тоже ездил на этом коне?

– Да. Но он с него не падал.

„Итак, он ехал верхом на этом коне, в этом седле“.

– Ты хотела выйти за него замуж?

Мэбс смотрела прямо перед собой.

– Да, хотела. Ты была слишком маленькая, когда мы все встретились во Франции, и ты не могла заметить, что Таши и я обожали его. Мы делали все, чтобы он обратил на нас внимание. – („Эти глупые шляпки!“) – Потом, позже, когда он приехал в Англию, раза два он меня куда-то выводил. Он был дружен с Космо. А потом Таши встретила Генри, влюбилась и забыла о нем, я встретила Нигела, он влюбился в меня. Я все еще обожала Феликса, но я знала, я понимала – что и ты поймешь, когда вырастешь, – что с ним нет будущего, мои родители этого и не хотели, так что я помолвилась с Нигелом. Вот как все вышло.

– Понятно, – сказала Флора, даже не напоминая себе о том, что все эти годы лежала в воображаемых объятиях Феликса. А также Космо и Хьюберта, конечно. Никогда, даже через миллион лет, она не смогла бы рассказать про это Мэбс. Ревность и ярость улеглись, Флора погладила шею коня. И тот расслабился между ее коленями. – А теперь ты довольна? – спросила она.

– Я – в общем да. Родителям лучше знать.

„Родителям? А что родители знают о любви?“

– Так значит, ты счастлива? – спросила она.

– Ну, пожалуй. – Мэбс ответила неопределенно. – Давай-ка лучше поедем рысью, или мы опоздаем на завтрак. – А потом добавила: – Дело в том, что мы оба – Нигел и я – любим холмистую страну. И это нас объединяет.

Флора подумала: что ее объединяет с Мэбс, так это то, что ее тоже отверг Феликс.

ГЛАВА 26

Ангус любил навещать жену после завтрака. Она, подоткнув под себя подушки и зажав поднос с едой между колен, с белой шалью на плечах, в атласной ночной рубашке, обнажающей округлости груди, которая в ее возрасте – дамы средних лет – стала налитой, нацепив очки на блестящий нос, одной рукой держала чашку кофе, а другой – газету „Таймс“; это зрелище наполняло его любовью и гордостью. Она поднимет на него глаза, когда он войдет, и скажет, как если бы он ушел не час назад из ее кровати:

– Как дела? Хорошо позавтракал?

И он, распушив усы, наклонится к ней, поцелует и скажет:

– Ах, как хорошо, очень хорошо, – прикладываясь к каждой гладкой щечке по очереди, вдыхая женский запах, прежде чем сесть в кресло у кровати, обшитое мебельным ситцем, и прорычать: – А Как Бутси?

Бутси – почти терьер, с подозрительно-вспыльчивым характером, преданный только Милли, укладывается жестким клубком у ног Милли, рычит сквозь сжатые зубы, пока она, улыбаясь мужу, не спросит:

– Какие новости и какие планы на сегодня?

– Возьму Нигела и Генри пострелять. Посмотрю, что мы сможем принести на обед.

– А Космо с Хьюбертом?

– Они не слишком увлекаются стрельбой. Они рыбачат. Может быть, нежелание стрелять связано с политическими взглядами Хьюберта? Он пацифист. Он говорит, что Оксфорд буквально кишит левыми. И я полагаю, он один из них.

– Он все это рассказывает, чтобы подразнить тебя. Его политические взгляды никак не мешают ему стрелять.

– Он меня раздражает. Возится с этими безработными, говорит, что по Лондону ходят толпы разорившихся шахтеров.

– Но это так и есть.

– Милли.

– Так и есть, дорогой. Я их видела, и ты их видел. Я знаю, с каким обожанием ты относишься к шахтерам. А что ты так беспокоишься? Боишься, что он вовлечет в лейбористскую партию Космо?

– Боже упаси!

– Космо не собирается стать красным, дорогой. Его все это не интересует. И вообще я больше беспокоюсь о нем, чем ты.

– А что он натворил? Увяз в долгах? От него требуют денег?

– Нет. Это не деньги. Флора Тревельян. Я вижу, как он таращит на нее глаза.

– Она еще ребенок.

– Уже нет. Он не отрывал от нее глаз в Динаре и то же самое сейчас.

– Но в Динаре она была совсем дитя.

– Знаю.

– Ты же сама пригласила ее погостить.

– Роуз загнала меня в ловушку.

– А, Роуз. Ммм… Давно мы не видели ее сына.

– Ты вспугнул его.

– Не я. Если бы ты была более наблюдательной, ты бы заметила, что он отверг Мэбс. Космо сказал, что он приглашал его на лето, а он отказался, сославшись на занятость. А жаль. Пусть бы приехал.

– В любом случае это невозможно. Ты боялся, что он… Мэбс, – Милли вздохнула. – Но слава Богу, сейчас все в порядке, у нее есть Нигел.

– Гм. – Ангус уселся, сложив руки на коленях и расставив ноги. – А на сколько ты ее пригласила, эту маленькую Тревельян?

– В этом-то и проблема. Я забыла. Может, я сказала „приезжай на несколько дней“ – ну, как обычно. Честно говоря, мне и в голову не приходило, что она примет приглашение. Она у нас уже три недели. Мэбс и Таши возятся с ней, и все мужчины довольны.

– Довольны?

– Ох, Ангус, я думала, она прыщавая и некрасивая. Но видишь, все не так, она прекрасно танцует, смешит всех.

– Значит, сейчас она очень опасна.

– Не шути. Только вообрази, что Космо…

– Похоже, она не интересуется ни им, ни Хьюбертом, во всяком случае, не заметно. Робкая, сдержанная девочка.

– Хьюберт не наш сын, и мы за него не отвечаем.

– Ты имеешь в виду, что у нее нет денег и она не та девочка, которую ты бы хотела для сына.

– Совершенно верно.

– Тогда больше ее не приглашай, – Ангус улыбнулся жене. – Кто бы мог подумать, когда я забирал тебя со школьной скамьи, что ты превратишься в такую мудрую особу.

– Ну ладно, Ангус. Ох, дорогой. Если бы только она уехала.

– Но в конце концов ей надо будет вернуться в школу. А если уж ты совсем не находишь себе места – намекни раз-другой или попроси Мэбс.

– Мэбс не станет.

– Тогда терпи до конца. И, как я тебе сказал, больше не приглашай. А ты не преувеличиваешь? Ей же только пятнадцать. В двадцать Космо не способен долго интересоваться кем-то одним. Я, во всяком случае, таким не был.

Милли посмотрела на мужа. „Он все это оставляет мне“, – подумала она.

– Я должна сделать вежливый жест – написать матери Флоры. Ей будет приятно узнать про дочь от кого-то еще, а не только из школы.

– Не помню, чтобы мне понравилась эта пара – и женщина, и мужчина. Они совсем не интересовались ребенком, они полностью были поглощены друг другом. И что же – девочка совершенно невежественная и наивная, она едва ли скажет, кто у нас премьер-министр. Но манеры хорошие.

– Но она прекрасно впишется в общество в Индии, – Милли посмотрела на руки.

Ангус поднял глаза.

– Ты раньше так не беспокоилась.

– Дети были меньше, дорогой, а теперь я в тревоге. С тех пор как Мэбс почти… ну хорошо, с этим все ясно. Я ведь хочу как лучше для них.

– Жизнь была не такой сложной, когда они были детьми. – Ангус встал. Потом взял жену за руку, наклонился и поцеловал ее груди, бормоча по-французски:

– Какие миленькие штучки.

– Твои усы колются и щекочут. – Милли погладила его по голове.

Ангус ласково натянул шаль жене на грудь.

– Ты замечательная жена и прекрасная мать, – сказал он. – Бесценная жена. Ты слышишь это, Бутси? – Он ткнул собачонку, и та громко заворчала в ответ.

– Не дразни ее, дорогой, – сказала Милли, как говорила каждое утро. – Будь добр, дай мне бумагу и ручку. Я напишу несколько писем, перед тем как встану.

Ангус, насвистывая, направился вниз по лестнице.

Космо действительно все время наблюдал за Флорой. Когда они с Хьюбертом окружили ее в воде и он поцеловал девочку, ему очень хотелось сделать это еще раз. Те секунды, что он целовал ее в губы, а Хьюберт – в шею, она, отбиваясь ногами, ударила его в живот и невзначай прошлась ниже, что ужасно возбудило его: этот удар, который мог вызвать боль, вода превратила в подобие ласки. Случайной и бессознательной.

А когда они с Хьюбертом вопили: „Моя добыча! Она моя!“, в этом не было ничего нового, так же они вопили с Мэбс или Таши, играя. Но после поцелуя и удара Космо ощутил в себе что-то иное. Он захотел добыть Флору, но это оказалось трудным делом. Сначала игра в сардины – в присутствии сестры и Хьюберта, и все, что он мог сделать, – это обнять ее за шею и положить голову к себе на плечо, она при этом отодвинулась от него. А потом что-то случилось у них с Хьюбертом, и она насторожилась, так что его надежда притиснуть ее в углу не осуществилась. Он рыскал в темноте и не мог найти Флору.

И только много лет спустя она призналась, что мошенничала – пряталась в шкафу.

В танце было неприлично целовать ее на виду у всех; казалось, когда Флора кружилась с Нигелом и Генри, она чувствовала себя свободней, чем с ним или с Хьюбертом. Он подозревал, что Хьюберт что-то натворил, но не стал интересоваться. Слегка озадаченный, Космо решил подождать момента поудачнее.

Он брал удочку и шел на реку, миновав несколько отмелей, забрасывал блесну, воображение рисовало Флору в разных эротических сценах: ее длинные ресницы щекочут его щеки… и наконец он сжимает ее обнаженное тело так страстно, что исчезает все на свете, остается лишь одно сладкое желание. Весьма опытный сексуальный фантазер, Космо, как и большинство его сверстников, был невинным и мастурбировал, что приносило ему разочарование.

Другой преградой была Мэбс вместе с Таши, проводившая много времени с Флорой, так много, что ему казалось, Флора для нее ширма. Если Таши исчезала с Генри на романтические прогулки, Мэбс, вместо того чтобы делать то же самое с Нигелом, держала при себе Флору, и девочка стала постоянной частью троицы, недосягаемая, как канарейка в клетке.

Как-то днем Космо повернул за речной изгиб и увидел Флору. Она сидела на берегу, обхватив колени руками и уставившись на воду. Он остановился, осмотрелся, желая увериться, что с ней никого нет, прежде чем сел рядом. Она испуганно взглянула на Космо.

– Я уйду, если ты хочешь побыть одна.

– Нет, – сказала она.

В омуте плавала форель, хорошо знакомая Космо. Дважды он цеплял ее на крючок. Она выросла, стала очень хитрой.

Он хотел показать ей рыбу, но подумал, что если Флора ее уже видела, то ни к чему, а если еще нет, то, может, ей неинтересно. Космо сидел, прислушиваясь к шуму реки, порханию ласточек, сновавших с берега на берег, и отдаленному стрекоту жатки.

Флора вдруг сказала:

– Это мне очень трудно.

Не зная, о чем она думает, Космо спросил, не поворачивая головы, наблюдая за рыбой:

– Что трудно?

– В школе все девочки рыдают по своим родителям. По матерям. А я даже не знаю, как это, и если одна начнет плакать – за ней другие. Иногда все общежитие тонет в слезах. Может, я странная какая? Я не плачу. Как-то раз пыталась. Лежала в темноте и говорила себе: „Я хочу к маме, хочу к маме“. А на самом деле я не хотела к ней. Я не могла выжать из себя ни слезинки. И мне было так стыдно.

Космо подтянул колени к подбородку и уставился на форель, она плавала в футе от него, в воде цвета холодного пива. Хвост и плавники трепетали, а сама она замерла у камня.

Флора продолжала:

– Конечно, я всегда знала, но здесь, в Коппермолте, я увидела, как вы любите отца и мать, как они вас любят. Я убедилась в этом. Я не люблю ни мать, ни отца. Иногда я их просто ненавижу. – Космо вспомнил рассказ Хьюберта про то, как Флора входила в море. – И однако, – сказала она, – вы не до конца счастливы. И я не могу понять почему.

Космо посмотрел на нее удивленно. „Она права, – подумал он, – но недостаток счастья – не вина родителей“.

– Я думала, – сказала Флора, – может быть, вся разница между любовью и ненавистью в том, что ты делаешь приятное своим родителям, потому что сам хочешь, как вы с Мэбс, а не потому, что должен, как я.

– Почему ты закрыла глаза, когда входила в море в Динаре? („Была ли это ненависть?“ – подумал он.)

– Потому что я не умела плавать. Я думала, Бланко сказал тебе.

– Ты укусила его и ударила.

– Потому что он мне помешал.

– Вряд ли бы они имели что-то против твоей смерти. Они бы испытали облегчение, – сказал Космо.

– От ненависти?

– От всего.

– Вот так! – и посмотрела на Космо. Сейчас она не была похожа на девочку, о которой он мечтал дни и ночи.

– Если ты совсем не хочешь ехать в Индию, когда придет время, не езди. Я тебе помогу.

– Как? – она подняла на него горящие глаза.

– Я придумаю что-нибудь.

Флора засмеялась. Но каким-то нехорошим смехом. Сейчас она казалась старше своих пятнадцати. Космо стало неприятно. Ему бы следовало сказать: „Я женюсь на тебе“, или „Ты будешь жить со мной“, или „Я присмотрю за тобой, спасу тебя от этих офицеров“, ну что-то такое. А вместо этого сказал: „Я придумаю что-нибудь“, и это звучало как „ничто“. Он поднял камешек и прицелился в форель. Рыба, которой пришлось много чего пережить, даже не пошевелилась.

Флора прошептала:

– Ты не осмелишься. – Потом добавила: – Мэбс говорит, что жизнь в Коппермолте – не только доброта, обожание, щедрость. А Мэбс знает, что говорит. Она несчастлива.

– Нет, она определенно счастлива. Собирается замуж за Нигела.

Флора подняла брови, взмахнула ресницами и сказала, поджав губы:

– Это правда.

Вспомнив сцены сомнений, колебаний, встревоженные лица родителей, Космо с удовольствием бы сейчас ударил Флору, но вместо этого проговорил:

– Сейчас все в порядке, ты же знаешь. У нее время великих покупок. Я буду главным шафером, а Генри – просто шафером на ее свадьбе.

– Она хотела выйти за Феликса.

– Откуда ты знаешь? – Космо испугался. – За Феликса?

– Потому что она мне так сказала. („Потому что я тоже люблю Феликса“.)

– Мои родители…

– Дело не в них. Он не захотел. Феликс не захотел.

– Она тебе сказала? – удивился Космо.

– Да.

– Бедняжка Мэбс. („Должно быть, я слеп, как летучая мышь“.)

Они сидели, уставившись на воду.

– Наверное, жизнь проще для этой большой форели, – сказала Флора.

– Я два раза ловил ее. И оба раза отпускал. Она очень мудрая.

– Она молодец. Кто мне может помочь, так это кто-то вроде Алексиса Тарасова, если он все еще существует. („Я не люблю Алексиса и никогда бы не смогла полюбить“.)

– Он существует, – сказал Космо. – Мы с Хьюбертом встретили его случайно в Париже. Он все еще водит такси. Он вез нас из Гар-де-Лион в Гар-де-ле Ест. Мы узнали его. Он дал нам свой адрес. Он стал очень толстый, с тяжелой челюстью.

– Дай мне адрес.

– Мы поиграли в триктрак в кафе, которое часто посещают белоэмигранты. Он водил нас туда. Ничем он тебе не сможет помочь.

– Все равно я хочу его адрес.

– Ладно, поищу. Пора домой, а то мы опоздаем на обед. – Космо встал, протянул руку, и Флора разрешила себя поднять. – Я помогу тебе, если захочешь. Обещаю.

Флора ничего не ответила, она понимала, что Космо не хочет связывать себя, и в этом он похож на Феликса.

Возвращаясь домой, Космо чувствовал, что он был гораздо ближе к Флоре, когда она была совсем ребенком, а он пятнадцатилетним подростком, когда они сидели на полу в комнате мадам Тарасовой над лавкой с лошадиной головой и играли в триктрак, осененные тенью мощных грудей Элизабет Шовхавпенс. Тогда он выдернул у нее ресничку. И был счастлив.

– О, черт, надо торопиться. Я совсем забыл: сегодня приезжают на обед гости – мисс Грин и Джойс. Помнишь Джойс? Такая была проворная девочка. Она, наверное, поживет у нас.

– Это та, у которой зубы торчали во все стороны? И у нее белые ресницы?

– Та самая. Только теперь у нее зубы в порядке, и она похожа на красивую гнедую лошадку. Она красит ресницы, а личико хорошенькое. У нее прекрасная фигура, очень красивые длинные ноги, а грудь – восторг.

– Как хорошо.

– Мы ездим охотиться на тетеревов к ее отчиму. И, наверное, снова поедем на следующей неделе. Это возле Перта.

– Я думала, ты не стреляешь.

– С отцом скучновато, но в Шотландии – совсем другое дело. Мы два года подряд туда ездим. Почему ты побежала?

– Мне холодно. – И Флора помчалась еще быстрее.

„О черт, – подумал Космо, глядя, как она уносится все скорее, – почему я не поцеловал ее у реки? Когда она взялась за мою руку и я потянул ее к себе, я мог бы поцеловать. Мы были одни. Такая возможность! Я мог и дальше пойти, даже изнасиловать ее“. Вообразив эту сцену, Космо рассмеялся. Вспомнив вдруг Флору в детстве, он подумал, что и тогда, и сейчас ей не хватало плавности движений, которые делали Джойс такой изящной. Предвидя встречу с Джойс, Космо тоже помчался.