Текст книги "Опыт воображения. Разумная жизнь (сборник)"

Автор книги: Мэри Уэсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 40 страниц)

ГЛАВА 5

Денис передумал искать компанию для бриджа, перехватив взгляд Космо, от которого его бросило в озноб.

Он прогуливался под руку с Витой, время от времени прижимая ее руку локтем.

– Ну что тебе здесь делать? Разве ты будешь счастлива в этом отеле? Ты заскучаешь здесь одна с ребенком.

– Буду играть в бридж, в теннис, писать тебе длинные-предлинные письма, плавать.

– В этом климате? Да ты умрешь от холода.

– Перетрясу свои наряды и, когда приеду к тебе в сентябре, ты подумаешь, что у тебя новая жена.

– Я хочу единственную, которая у меня есть, и лучше всего – без нарядов.

– Но не в этом климате! – поддразнила она его. – Давай, скорее вернемся, ладно?

– А как с ребенком? – его голос стал раздраженным.

– Она, наверное, помогает мадемуазель упаковывать вещи. Со мной все будет в порядке, Денис, я найду кого-нибудь учить ее математике, она берет уроки музыки у мадам Тарасовой. Математика не так важна, она нагонит ее в школе. Когда я впервые привезла ее сюда, еще до твоего приезда в отпуск, одно итальянское семейство было радо говорить с ней, чтобы она не забыла итальянский.

– Дорогая, – Денис уставился на море – они шли по дороге над пляжем. – Если она так занята, какой смысл тебе вообще здесь оставаться?

– Но ей только десять. И я ей нужна.

Денис хмыкнул.

– Ты мне нужна.

– Дорогой, мы столько раз говорили. Все, кто служит в Индии, вынуждены пройти через это. Приезжают домой, проводят время с семьями, навещают детей. Нас сочтут странными, если мы не будем поступать так же. Что скажут о нас люди в Клубе?

– Но у нас нет здесь семьи. И меня не волнует, если про меня станут говорить, что я странный. Что странного в том, что мужчина любит свою жену?

– Я знаю, знаю. Не можем же мы винить мою мать за то, что она умерла, и я люблю тебя, дорогой. И ты знаешь, что я люблю тебя.

– Это был, конечно, удар. Она готова была взять на себя заботы о ребенке. И мы могли бы провести мой летний отпуск в Кашмире, – сказал Денис с возмущением.

Вита задрожала на апрельском ветру.

– Мне тоже обидно.

– Надо было отдать этого ребенка, пусть бы ее удочерили.

– Денис!

– Или хотя бы это был сын. Я знаю, ты чувствуешь то же самое. Всякий раз, когда у нас появляется возможность поразвлечься, она путается под ногами. Мы могли бы остаться в Лондоне, так нет, мы должны экономить деньги и тащиться сюда, в эту дыру. Ненавижу Францию. И теперь – французов.

– Денис!

– Мне не нравится этот отель. Я слушал, как в соседнем номере кто-то чистил зубы, когда я переодевался к ужину, брр!

– Денис!

– Мне не нравится семья, которая сидит рядом с нами в ресторане; один из этих отвратных мальчишек смотрит на меня так высокомерно…

– Но тебе же понравился на судне его отец.

– Это тебе понравился на судне его отец.

– Денис…

– Я завтра спрошу. Может, мы снимем где-то квартиру. Чтобы уединиться.

– И с хорошей двуспальной кроватью, а?

– Отличная мысль, тебе не кажется?

– Да. И это будет даже экономней. Мы могли бы побыть подольше в Кашмире в следующее лето или покататься зимой на лыжах.

– О, следующее лето – это когда еще!

– Но сегодняшняя ночь уже… Давай-ка, пойдем обратно. В постель.

Они повернулись и пошли вверх по холму.

– Не могу поверить, что на свете есть еще какой-нибудь мужчина, который так бы любил свою жену, – сказал он.

– О Денис.

– Я честно признаюсь в этом. Ты разве против?

– Мне это нравится.

– И честно говорю, что я думаю о ребенке. – Он упрямо пошел вперед. – Она была слишком дерзкой за ужином.

– Но она ни слова не сказала.

– Вот именно.

Они шли вверх, чуть наклоняясь вперед.

– Я знаю, послушай. Если я смогу найти кого-нибудь, кто согласится присмотреть за ней, мы могли бы последние недели твоего отпуска провести в Лондоне. Сейчас я вижу, что решение приехать сюда – непростительная глупость.

– Но мы же уволили гувернантку.

– А нам она не нужна на такой короткий срок, просто нужен кто-то, кто живет в отеле. Я могу попросить мадам Тарасову присмотреть за ней. Мы могли бы ей немного заплатить. И оставим свой адрес, конечно.

– Ты можешь это устроить? Моя голова хотя бы немного отдохнула от этих мыслей о забастовке, которые отравили всю поездку.

– И мы могли бы посмотреть то шоу – они подошли к отелю, – на которое мы не смогли достать билеты.

– Это мысль. Но если мы переедем на квартиру, что тогда делать с ребенком?

Он никогда не называл ее Флора.

– Оставим в пристройке – до тех пор, пока я не вернусь. Видишь, я все продумала. Ей там хорошо, а у нас с тобой по ночам будет квартира.

Они поднялись по лестнице в свою комнату. Денис обнял жену за шею, когда она открывала дверь. Какая белая кожа. В квартире, подумал он, никто не услышит ее криков, когда они станут заниматься любовью, не будет тонких стен, как в отеле, из-за которых приходится сдерживаться.

Вита почистила зубы солью: Денис не любил вкус пасты.

– Скорее, – позвал он ее из кровати и, когда она пришла к нему, добавил: – Давай снимай это, – и сильно дернул ночную рубашку.

„Я в неравном положении, – подумала Вита, – он не снимет свою пижаму“.

– Посмотри, – сказала она, – ты порвал ее.

– Эти проклятые мальчишки, – говорил он, разрывая ее ночную рубашку. Она боялась такого настроения мужа и становилась податливой.

– Да это же просто мальчики, – сказала она, – молоденькие.

– Светловолосый держался чертовски надменно. Я знаю такой тип. А темноволосый напоминает мне кого-то, ну тот, у которого брови сходятся на переносице. Ты его не заметила?

Она предпочла бы не заметить, она намеренно смотрела в сторону.

– Да нет. – Она стала расстегивать его пижаму. („Только брови были похожи, все остальное – другое“.)

– Не надо, – выкрикнул Денис.

– А что в этом такого? – пробормотала она.

Денис зашептал, покрывшись потом:

– Где ты научилась этому?

– Да просто. Как-то само так вышло.

– Раньше ты никогда так не делала.

– Но мне хотелось.

– Из тебя вышла бы прекрасная потаскуха, – сказал он. Она знала, каприз кончился.

Во сне Денис держал ее уже не так крепко. Осторожно, чтобы не потревожить его, Вита вылезла из рваной ночной рубашки и, слегка потрясенная, пошла в свою постель и лежала без сна на прохладных простынях. Тот мужчина надул ее, и было опасно пробовать это на Денисе. Она заставила себя оборвать воспоминания и затолкать их глубоко в тайники памяти, откуда они уже не могли ее тревожить. Обычно ей это удавалось. Только случайно, в такой ссоре, как сегодня вечером, воспоминания вылезали. Однажды она решила для себя: что бы ни случилось, на первом месте – Денис, и ей перестали сниться кошмары. Она поклялась себе, что несколько месяцев проведет с ребенком. „Если бы мы отдали ее удочерить, – подумала Вита, – тогда бы мне снились кошмары про то, как я ее встречаю, я бы все время думала, какая она… А так, как теперь, – я знаю, как она выглядит, и в моей натуре нет ничего материнского“.

ГЛАВА 6

Милли Лей редко получала удовольствие от знакомства с людьми, особенно женщинами, которых ее муж знал в молодости. Ангус был крупный, уверенный в себе, красивый мужчина с громким и самоуверенным голосом. Он много поездил по свету, служил далеко от дома и, где бы ни появлялся, везде заводил друзей. Она вышла за него замуж в 1908 году, в восемнадцать лет, сразу после окончания школы. Ангус был на пятнадцать лет старше Милли, и у него было много друзей мужчин и женщин, интеллигентных, одаренных, очаровательных. Милли чувствовала себя немного ущербной. Ее возмущали холостяцкие годы Ангуса, и она побаивалась его друзей, ревновала к ним. Ангус не обращал ни малейшего внимания. Задумываясь об этом, он чувствовал себя даже польщенным, ревность Милли тешила его „эго“. Он понимал и то, что она, скорее всего, подружится с его друзьями, забудет о своих страхах перед ними, и все они объединятся в одну компанию против него же. Так что они станут больше ее друзьями, чем его. Он обожал свою жену, считал ее самой красивой женщиной, которую когда-то любил, а если подумать, то Милли была единственной женщиной, которую он любил. Было, конечно, много других женщин, но так, ничего серьезного, во всяком случае из-за них он не мучился бессонницей.

Космо и Мэбс наблюдали за реакцией матери, когда отец представлял ее, как они это называли, своим потерянным друзьям. Они ощетинивались, сплачивались вокруг матери и свирепо взирали на незнакомцев, которых представляли.

Космо пытался объяснить это Бланко, когда они гуляли по городу после ужина.

– Мы знаем, что ей нечего бояться. Отец в ней души не чает, но он дурак, он ждет, что она поймет, что между ним и этими женщинами ничего не было. Как раз женщин она и боится. Некоторые из них ведут себя так, как если бы…

– Что?

– Как если бы у них с отцом что-то было. Это нелепо.

– А может, и было?

– Откуда я знаю? Что касается мужчин, их она опасается из-за того, что боится показаться глупой. У отца есть друзья намного умнее его, и они думают, что женщинам надо просто уметь хорошо слушать. (Бланко засмеялся.) И ма совсем не такая уж хорошая слушательница. Она болтает, из-за того что нервничает, – сказал Космо.

– Хотел бы я болтать, когда нервничаю. А я немею.

– Но сегодня, – воскликнул Космо, – ты заметил? Когда ее представили баронессе и ее пяти амазонкам, ма была такая веселая, радостно приняла приглашение к их столу. Так что их семь и нас шесть – ужас!

– Нас будет тринадцать.

– А ты суеверный?

– Да простая арифметика.

– Удивительно! – воскликнул Космо. – Она держалась неожиданно. Совсем непохоже на нее. Обычно уходит неделя, чтобы она достигла такой стадии.

– Ты заметил, как баронесса сказала: „Давайте восполним потерянные годы, и пусть наши дети познакомятся“. Ты как думаешь, ей столько же лет, сколько твоему отцу, или просто так кажется?

– Ну даже если…

– Она толстая.

– Ну это мою мать не обескуражит. Она будет все время думать, что из этой кучи жира выглядывает малышка Роуз.

– Твой отец говорил так, как будто ее муж был его большим другом…

– Этим мать не проведешь. Нет, я думаю, тут что-то еще, все дочери и только один сын.

– Причем, некрасивые дочери, – согласился Бланко.

– А Мэбс – сногсшибательная.

– Почему ты мне не говорил про это? – удивленно спросил Бланко.

– Потому что у тебя никаких надежд. Мэбс семнадцать.

– А ее подруга?

– То же самое.

– А ты думаешь, барон и баронесса все время делали попытки: оп, оп, оп, оп, оп – пять маленьких девочек, потом о-оп – и наконец – они сделали сына Феликса; ура и можно остановиться? – спросил Бланко.

Космо и Бланко толкнули друг друга плечом и расхохотались. Успокоившись, Бланко сказал:

– Я думаю, твоя мать поняла, что если мы пересядем к голландцам, то уберемся подальше от той противной пары за соседним столиком, которая так ругала своего ребенка.

– Ах да. Я тоже кое-что уловил. Они говорили, что у нее угри. Бедняжка. Да, Элизабет, ну старшая из голландок, играет в триктрак, и все они – в теннис. Кажется, они не буки и не задаваки. Одна спросила, почему мы не ходим танцевать в казино. Похоже, возраст не имеет значения. Вот все пойдем и потанцуем.

– Танцевать? – в голосе Бланко послышалась заинтересованность.

– А ты умеешь?

– Немножко, – кивнул Бланко.

– Если хочешь познакомиться с Мэбс, тебе надо уметь танцевать.

– Да я умею. Посмотри, как я отплясываю чарльстон. – И Бланко принялся подпрыгивать и извиваться на тротуаре. – Давай, Космо, танцуй!

– Перестань. Сейчас соберешь толпу. Заткнись же, – шипел Космо, обеспокоенный весельем друга.

– Да не будь ты таким уж англичанином, – танцуя, пропел Бланко.

Космо почел за благо удрать и рванул с места.

Бланко подпрыгивал и приседал, вытанцовывая фигуры на песне. Он напевал мелодию, которую слышал, когда видел, как Джек Бучанан танцевал с Элси Рэндолф. В своем ликующем танце он продвигался к волнам, взбивая песчаные облака. Бриз с моря неприятно раздражал глаза, трепал волосы. Он воздел руки к небесам и завертелся в экстазе.

Наконец Бланко остановился, он был один на пляже, стоял и смотрел на огни города, отражающиеся в воде, на цвет волн, освещенных луной. Они серебряные или изумрудные? А море черное или зеленое? Облако наплыло на луну, стало прохладно, и Бланко повернул обратно. В этот момент он увидел Флору.

Флора, крепко закрыв глаза, входила в воду. Она была одета. Бланко схватил ее, и она ударила его.

Бланко прижал ее руки к бокам и вытащил на берег. Она пиналась изо всех сил, била каблуками по его костям, и очень больно. Бланко крепко держал ее левой рукой, а правой шлепнул.

– А ну стой спокойно!

Она снова ударила его.

– Сука. – Он тряхнул ее как следует. – Перестань. – Его ужаснуло ее молчание. Она увернулась из-под руки Бланко и снова попыталась ударить. – Я знаю, кто ты, – сказал он. – Я отведу тебя к мадам Тарасовой.

Флора продолжала молчать.

– Пошли, – велел Бланко, – иди давай. – Он крепко держал ее. – Если ты можешь идти в море, то можешь подняться и на холм.

– Пропали мои лучшие брюки, – сказал он Космо.

– Отдай почистить. А что случилось?

Космо уже разделся и лежал в постели.

– Я только что рассказал мадам Тарасовой, что поймал ее, когда она входила в воду. С закрытыми глазами!

– О Боже!

– И без единого слова! Ты бы видел, как она дубасила меня! Посмотри на мои голени, она разодрала мне кожу. И вон – сплошные синяки.

– А что мадам Та…

– Сказала что-то по-русски, потом что-то про горячее молоко, по-французски… Что-то вроде „закрыть“.

– Закутать.

– Правильно, закутать. Она больше говорила по-русски, а потом поблагодарила меня по-французски. Она целовала ее, обнимала, аж вся взмокла. Она сказала, чтобы я оставил ее ей. Ты только посмотри на мои брюки! – взвыл Бланко.

– Давай дальше.

– А потом эта ее треклятая собачонка скатилась по ступенькам, а мы стояли на пороге, и захотела меня тяпнуть. Девчонка как будто очнулась от этого и стала смеяться. Тарасова махнула мне, чтобы я уходил, и перед моим носом закрыла дверь. А ты думаешь, все это отчистится? Смотри, соль высыхает и проступает.

– Она шла во сне, как ты думаешь? – спросил Космо, обхватив колени рунами.

– Ты во сне никого не кусаешь, – Бланко кинул брюки на стул.

– Я думаю, надо сказать моей маме.

– Давай, подождем, посмотрим, что станет делать Тарасова. Она казалась какой-то отстраненной, и никто бы не захотел вмешиваться больше, чем…

– Может, моя мама поможет, если мы ей расскажем.

– Почему? – спросил Бланко.

Космо и сам не знал, почему он так думал.

– Конечно, дети не совершают… – Но ни он, ни Бланко не произнесли этого слова – „самоубийство“. Бланко заявил, что ему лучше пойти и принять горячую ванну.

ГЛАВА 7

– Я думаю, надо размять ноги перед сном. – Ангус стоял с Милли в вестибюле. Они пожелали спокойной ночи Роуз и ее дочерям. – Я бы хотел подышать свежим воздухом перед сном. Ты составишь мне компанию? – спросил он Феликса.

– Спасибо, сэр, да.

– Тогда спокойной ночи, дорогой. Не задерживайся слишком долго, – сказала Милли, поднимаясь вверх по лестнице. – Не забудь, что завтра утром приезжают девочки, так что тебе понадобятся силы.

Ангус и Феликс вышли на улицу.

– Я считаю, что говорить со взрослой дочерью – дело очень трудное, – сказал Ангус, – хотя твоя мать – прекрасный пример того, что при этом можно остаться в живых.

Феликс рассмеялся.

– Мои родители уже перестали их пересчитывать, три сестры замужем. Дома у матери остались только две.

– Что я сейчас хочу на самом деле, – сказал Ангус, легко переставляя ноги, – это зайти в казино и чтобы про это не узнала моя жена.

– О, – произнес Феликс и задумался, сколько при нем денег.

– Но это не то, о чем ты подумал, – сказал Ангус, – я подозреваю, что там есть телеграфный аппарат. Читать вчерашнюю газету – не дело, мне надо знать свежие новости из дому.

– Да, один такой аппарат есть в фойе казино, – сказал Феликс. – Я думаю, вас интересует вероятность забастовки?

– Да, забастовки, которая может привести к революции.

– Наверно, сэр… – начал Феликс с удивлением.

– Множество молодых людей в Москве и Санкт-Петербурге говорили „наверно, сэр“ с таким же упором, как и ты, – мрачно сказал Ангус. – Я же не говорю, что она будет, но если мальчики вроде приятеля Космо, Виндеатт-Уайта, симпатизируют шахтерам, подумай, сколько симпатий они могут завоевать по всей стране.

– Я думаю, что ваши консерваторы заблуждаются насчет того, что профсоюзы попали под влияние коммунистов.

– Это довольно распространенное мнение. Горячие головы вроде Уинстона Черчилля рвутся в бой. А такие, как Саймон, ничуть не глупее, едва ли верят. Вот-вот, но ты знаешь, как разрастается грибница? А какие заголовки для прессы? Красота! Но существует еще и Бекенхед, интересная личность, и уж конечно, Джойнсон-Хикс, которому везде мерещатся большевики.

– Ваш министр внутренних дел?

– Да. Никого из них я не знаю лично, я ведь просто солдат на пенсии. И ненавижу политику. Ни на йоту никому из них не верю. И если спросить меня, то я уверен, что у короля гораздо больше здравого смысла, чем у всего кабинета. Закройте его в одной комнате с А.-Дж. Куком, и он вмиг решит все проблемы, и справедливо, – пробурчал Ангус.

– Он представляет горняков, этот Кук? – Феликс говорил по-английски хорошо, но не слишком уверенно.

– Да, представляет. И король любит шахтеров. И я люблю шахтеров, они замечательные парни.

– Из газет я понял, что они требуют прожиточного минимума. А что это такое?

– Это то, чего они никогда не получат, – коротко ответил Ангус. – Потому что переговоры зашли в тупик.

– Итак?

– Итак, возникла антибольшевистская паника из-за угрозы общенациональной забастовки и вытекающих из нее ужасов, и я тоже участвую в панике. И я должен быть дома и подчиняться гражданскому уполномоченному моей территории. Черт бы его побрал, дурака. Я уже служил под ним в войну, и я не хочу ссориться с министром. Но если буду рядом, может, и смогу удержать его от какой-нибудь глупости. Он меня побаивается. Он какой-то дальний родственник моей жены.

– О, – сказал Феликс. – Да?

– Я не хочу волновать жену, но в случае чего, я оставлю ее здесь и поеду домой один. Мне будет спокойнее, если они с Мэбс поживут во Франции.

– А сын? – спросил Феликс. Они как раз подходили к казино.

– Космо? Он вернется в школу. И так много пропустил из-за своего колена. О! Я знаю вон тех ребят. Привет, Фредди, и не Ян ли с тобой?

Ангус приветствовал мужчин, выходящих из казино. Он представил Феликса. Фредди и Ян, казалось, пришли за тем же, за чем и Ангус. Они остановились поделиться новостями и обменяться мнениями с мужчинами – все они были того же возраста, взглядов, что и Ангус; Феликс наблюдал за ними со смешанным чувством восхищения и удивления. Невозможно было ошибиться и принять их за кого-то еще, а не за англичан. Он попытался понять, что в них такого английского? Голос? Поза? Одежда? Манера стоять? Что? Подошли еще несколько отцов семейств, отдыхавших здесь в пасхальные каникулы, и на каждом была эта невидимая печать. Полное единодушие, гармония. Потом все стали расходиться.

– Спокойной ночи, спокойной ночи, – и каждый пошел своей дорогой.

– Извини, – сказал Ангус, – тебе, конечно, скучно и надо было зайти и сделать ставку-другую, еще не поздно. Хочешь?

– Немного поздно, сэр. И мне ничуть не скучно. Я с удовольствием наблюдал за вами. Вы все такие англичане.

– Нет, был один шотландец, – Ангус распушил усы.

– Может, мне надо было сказать „британцы“?

– Англичане тоже хорошо. А чего ты ожидал? На кого мы должны быть похожи?

Они шли к „Марджолайн“.

– Я хочу сказать, сэр, что, увидев, как вы стоите с друзьями… хм… ну вот если бы я с вами никогда не встречался, не слышал, на каком языке вы говорите, я все равно бы догадался, что вы – англичане. И я пытался понять почему.

Ангус слушал вполуха.

– Поговорив с парнями, я немного успокоился. Теперь могу насладиться отдыхом. – И потом: – Дорогой мой, то, что ты говоришь, – абсурд. Посмотри на людей любой национальности, и ты догадаешься, кто они. Все знают, что голландцы – скучные, французы – веселые. Стоит только взглянуть на них…

Они прошли несколько шагов молча, потом Ангус, поглядев на попутчика, засмеялся:

– Дорогой мой, за какого же дурака ты меня, наверно, принимаешь. Может, как раз это и есть нечто английское?

– Мой отец так вас расписывал, – улыбнулся Феликс, – что мы всегда смотрели на вас снизу вверх.

– Подумать только. А совсем не скучный, хоть и голландец. Ну, спокойной ночи, дорогой. Спасибо за компанию. – И, смеясь, они расстались.

Направляясь в комнату жены, Ангус вспомнил Джефа, отца Феликса, высокого, как и он сам, голубоглазого, светловолосого, и Роуз, молоденькую, хрупкую блондинку с голубыми глазами. Бог знает, как эти двое умудрились произвести на свет темноволосого, темноглазого Феликса, даже отдаленно не напоминавшего ни одного из родителей? Ангус нахмурился, вспомнив пару на катере, разве тот мужчина не сделал какого-то двусмысленного намека насчет темных волос своей дочери? В том человеке было что-то напряженное и враждебное. Мог бы Феликс, взглянув на него, узнать англичанина? А мог бы он сам в Феликсе признать голландца? И какой ужасный рисунок на этом ковре. Ангус с презрением взглянул на красно-черные ромбы, расстилавшиеся у него под ногами. Они что-то ему напоминали. Но что? „А, – вспомнил он, – Роуз, платье с таким рисунком на детской фотографии, где она с братьями, ее волосы коротко стрижены, она там очень серьезная“. И ему почудился ее голос:

– Не смейся, мы все были такие. – До сегодняшнего вечера он столько лет не вспоминал о Роуз, его друг Джеф давно умер. Кто-то домогался ее не всерьез, но теперь она слишком растолстела. Ангус постучал в комнату жены и вошел.

– А, ты здесь, – проговорил он сладким голосом.

– А кого ты ожидал увидеть? – Милли лежала в постели с книгой. Она отложила ее. – Не могу с ней справиться, – сказала она, – чушь какая-то.

– А со мной можешь? – шутливо прорычал Ангус.

– О, конечно, – Милли протянула к нему руки.

Флора в пижаме и халате наблюдала, как мадемуазель упаковывала вещи. На дно чемодана положила туфли, молитвенник, связки писем рассовала по бокам, потом выровняла площадку под самые лучшие вещи, подоткнула их скомканным нижним бельем, носками, носовыми платками и шарфиками. Одно хорошее платье, аккуратно сложенное, лежало на кровати, завернутое в красивую бумагу, и две блузки, которые предстояло упаковать последними, поверх твидовой юбки и кардигана на каждый день.

– Бирки, мне нужны бирки, – сказала мадемуазель. – Беги, детка, и попроси две штуки у портье.

– Вот так? – Флора развела руки, показывая пижаму и босые ноги.

Мадемуазель шумно вздохнула. Это была полная молодая женщина.

– Никакой помощи от тебя. Все надо делать самой.

– Они же закроются через пять минут. – Флора оглядела открытый чемодан. – А завтра нельзя?

– Завтра слишком поздно.

Мадемуазель вышла из комнаты, унося с собой дурной запах пота, который она пыталась перебить одеколоном. Флора подумала, будет ли скучать по мадемуазель, как по синьорине, с которой провела год в Италии. Синьорина пахла не так сильно, но похоже. Флора подняла руки и понюхала под мышками. Она затянула поясок на халате и наклонилась над чемоданом, рассматривая, что там. Она вспомнила веселые времена, когда распевала фашистскую песенку „Джиованесса“ с синьориной, у которой брат носил оливково-зеленую форму и черные высокие ботинки и считал Муссолини самым замечательным человеком на земле. Среди писем мадемуазель были почтовые открытки. Одна особенно интересная. Флора знала, что на ней: „Вчера мы были в музее, завтра возвращаемся в Париж… датская еда не годится для мама… Копенгаген разочаровывает… у Ганса Андерсена не достает плюмажа… Бабетт“. Открытка была из музея Торвальдсена. На ней был изображен голый мужчина на боку. Спиной к нему, тоже обнаженная, лежала девушка, ее спина и ноги повторяли изгибы мужского тела, а рука ее подпирала голову.

Получив открытку, мадемуазель сказала, что датские скульптуры весьма своеобразные. По ее мнению, эта пара стоя выглядела бы лучше. Получив точно такую же открытку от своей матери, она заметила, что датчане повторяются и отказалась объяснить, что имела в виду. Флоре как раз очень нравились эти фигуры, вот бы хорошо, думала она, лежать вот так, прижавшись к мраморному мужчине. Она попросила мадемуазель отдать ей одну открытку – у нее ведь две. Мадемуазель отказалась, сославшись на то, что собирает марки.

Флора наклонилась еще ниже и двумя пальцами вытащила из пачки одну такую открытку. Только собиралась ее как следует рассмотреть, как услышала, что возвращается мадемуазель с Гастоном.

– Если вы сейчас дадите мне чемодан, мадемуазель, – говорил Гастон, – я отправлю его на станцию с гостем, который едет на поезде в Париж. И вы таким образом сэкономите на такси и на чаевых носильщику. А что у вас еще?

– Да сумка, – сказала мадемуазель, открывая дверь. – Я могу ее сама нести.

Флора сунула открытку в карман, мадемуазель закончила упаковывать вещи. Гастон помог ей запереть чемодан, привязать бирки, подхватил его и ушел, пожелав спокойной ночи и приятного путешествия.

– Иди спать, детка. Я уеду завтра до того, как ты проснешься.

Мадемуазель холодно клюнула Флору в лоб.

– Желаю успеха, малышка.

Слишком поздно было возвращаться к открытке. Флора пробормотала что-то, чмокнула мадемуазель в пухлую щеку и пошла к себе, сунула открытку в комод и прикрыла ее бельем; она доставит себе удовольствие как следует рассмотреть ее завтра. А сейчас вытащила еще одну подушку и положила так, чтобы лечь к ней спиной, прижаться, как к воображаемому гладкому прохладному ласкающему мрамору.