Текст книги "Опыт воображения. Разумная жизнь (сборник)"

Автор книги: Мэри Уэсли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 40 страниц)

Она подошла близко к воде, пытаясь вернуть в памяти ощущение тепла руки Феликса, когда он вел ее по улице, и почувствовать вкус крови Бланко, когда она укусила его, и улыбку Космо, покупавшего ей мороженое в Сен-Мало. Воспоминания были какие-то неясные, мерцающие. Она присела у края воды и написала по буквам имена: Феликс, Космо, Бланко. Когда-нибудь мне будет семнадцать, и я могла бы выйти замуж за Феликса, ему будет двадцать семь, а мне семнадцать. Могла бы выйти замуж за Бланко или Космо, им будет двадцать два. Но море набежало и смыло имена, наполнив ее туфли пенистой водой с песком. Она поднялась и крикнула ветру:

– Я буду… буду… буду…

Потом море, подгоняемое ветром и поднимающимся приливом, стало набрасываться на нее, и ей пришлось снять промокшие насквозь туфли и чулки и побежать вперед без остановки до линии, дальше которой у прилива не хватало сил заходить. Там она обнаружила остатки костра от пикника, темный холодный круг от него. Флора присела возле угольков, черных и мокрых, и сидела долго, погруженная в свою печаль, не заметив, как в ней подбежал Тонтон. Он толкнул ее носом, покрутился в замешательстве, нырнул обратно за скалу. В старости она уже не вспомнит собаку в тот день, не вспомнит, как добралась обратно до „Марджолайн“ – провал в памяти, – возможно, она вернулась на трамвае.

ЧАСТЬ II

ГЛАВА 18

– Она никак не могла понравиться, эта миссис Тревельян, – сказала Милли.

– А кто такая была миссис Тревельян?

Роуз и Милли, встретившись за чаем у Гунтерсов, вспоминали пасхальные каникулы 1926 года в связи с недавним открытием Мэбс и Таши – неважно, кем именно, подруги были близки, как сестры, – что маленькая портниха мадам Тарасова, которую посещали дамы из отеля „Марджолайн“ в ее обветшалой комнате над мясной лавкой, открыла свое дело в комнатах над антикварным магазином на Бошам-Плейс SW3.

– Конечно, сейчас она берет гораздо больше, чем тогда, – сказала Милли про мадам Тарасову, но девочки говорят, что ее работа того стоит.

– Я слышала, она переехала в Лондон. Одна из моих девочек, думаю, Долли, узнала от Феликса. А может, Энн – от него. Но скорее всего Долли, она больше всех интересуется нарядами. Да, Феликс сказал ей.

– А почему Феликс?.. – Милли подняла брови.

– Феликс в ту пору интересовался беженцами, и маленькая русская была одной из тех, у которой не было ничего, кроме паспорта Нансена, и он представил ее моему шурину, который занимался такими делами, когда она захотела ехать в Англию. Что-то вроде этого. Я не думаю, что он у нее что-то заказывал. – И Роуз весело рассмеялась.

Милли тоже.

– Конечно. Это миссис Тревельян заказывала платья. Я не вспоминала о ней многие годы, все то лето она шила и шила себе тряпки, чтобы повезти их в Индию. Она буквально монополизировала ту женщину. Никому из нас она не нравилась. Интересно, почему? Она ведь была хорошенькая, почти красивая.

– Слишком занятая мужем, да? В этом было что-то ненормальное. Она совсем не обращала внимания на ребенка. Вы, наверное, помните ту девочку, она оставила ее в отеле, когда вернулась обратно в Англию с мужем. И предполагалось, мы должны были присмотреть за ней. Я бы хотела еще пирожных, если можно. Я не изнуряю себя заботами о фигуре, как вы, Милли. – Роуз сделала знак официанту. – Ну съешьте эклеры. Они такие вкусные. Надо пригласить вас в Голландию, вы бы там немножко поправились.

– Нет, спасибо. Но, по-моему, мы мало что тогда сделали для девочки. Как ужасно, Роуз, меня это мучит до сих пор. Разве мы не могли? Никак не вспомню, сделали ли мы что-то вообще.

– Если мне не изменяет память, – сказала Роуз, изучая предложенные официантом пирожные, – она брала уроки у Тарасовой и, я думаю, платила за это, и разве она не учила итальянский? Что-то в этом роде. И была французская гувернантка, – Роуз указала на пирожное, – я вот это съем и вот то, спасибо. Я помню, ребенок не докучал, она всегда была при деле, выгуливала собак разных хозяев.

– Сейчас вспоминаю, я как-то спросила, не хочет ли она есть за нашим столом, – сказала Милли. – Но она отказалась. И даже не знаю, где и когда она ела. Ужасно быть такой стеснительной.

– Она, видимо, договорилась с прислугой. Дети в этом плане хорошо устраиваются.

– О, Роуз, я должна была что-то для нее сделать. Я чувствую себя виноватой.

– Жалеть о прошлом – бесполезное занятие, – сказала Роуз, впиваясь в пирожное.

„Ну и обжора, – подумала Милли. – Мне же платить за эти пирожные. Я же пригласила ее“.

Она удивлялась, почему ей симпатична Роуз, не может же быть только из-за того, что она подозревала Ангуса во флирте с ней в молодые годы, а может, он был влюблен в нее? Она чувствовала себя увереннее, когда изредка встречала Роуз, толстую, некрасивую, седую в свои пятьдесят. И такая же непривлекательная она была и в 1926 году, как и все ее пять дочерей, несмотря на их обаяние.

– Конечно, я очень беспокоилась о Космо, – призналась Милли, – который тогда возвращался в школу, и об Ангусе, он на машине ехал через Англию. Он действительно думал, что может произойти революция, волнения, и я только недавно узнала, что он вооружился тогда револьвером. Он был уверен, что ситуация очень серьезна. Он настоял, чтобы я осталась во Франции. Мэбс, конечно, уехала в свою школу в Париже, она ее тогда заканчивала, это вы помните, и произошла всеобщая забастовка.

– Я помню, она длилась дня два, – насмешливо сказала Роуз. – Милый Ангус, он такой романтик.

Милли подумала, что только романтизмом можно объяснить его увлечение Роуз. А может быть, ревность задним числом – такое же бесполезное чувство, как и вина при мысли о прошлом.

– А как Феликс? – спросила она, резко меняя тему.

– Еще не женат.

– А как за ним бегали девочки в те каникулы.

Роуз ухмыльнулась.

– Да, тогда был огромный выбор, и самые лучшие из всех – ваша миленькая Мэбс и ее подруга.

– Таши?

– Да.

– Он расстроил планы Космо и Хьюберта. Они были как раз в возрасте, когда мальчики…

– Испытывают физическое влечение, – сказала Роуз.

– Я бы не так выразилась. Я бы сказала, пробудились.

– Согласна, звучит лучше. А вы уверены, что не хотите еще пирожное? Возьмите мороженое.

– Нет, спасибо, – Милли наблюдала, как наслаждается Роуз, и неудивительно, что она такая толстенная. И все ее пять дочерей.

– Роуз, – сказала она, – а Феликс – сын вашего мужа Джефа?

Жуя, Роуз искоса взглянула на Милли, продолжая жевать, улыбнулась.

Осознав, что она такое спросила, Милли сделалась оранжево-розовой.

– Нет, – сказала Роуз, продолжая жевать. – Не его.

„Но она не собирается сказать, кто отец? Это же не может быть Ангус? Ангус такой крепкий, светловолосый, а Феликс изящный, с темными волосами. Что это, Боже, нашло на меня? Это же просто вырвалось. Вопрос зрел несколько лет. О Боже, а я даже и не пила“.

– Девочка Тревельянов обещала вырасти красавицей, – сказала Роуз, – прекрасные густые темные волосы, полные губы, томный, завлекающий взгляд и такие ресницы! Сколько ей было?

– Лет десять, – Милли с благодарностью переключилась на другую тему. – Ей сейчас, наверное, около пятнадцати. Скорее всего она еще учится. Если я не ошибаюсь, она тогда собиралась в школу.

– Я могу дать вам адрес девочки. Пригласите ее к себе на каникулы. Этакий жест доброты.

– Но… – Милли почувствовала ловушку и попыталась дать обратный ход.

– Ну, чтобы избавиться от комплекса вины за прошлое, – Роуз маленькими глоточками потягивала чай. – Вообще, поглядев на ее родителей, сразу задумаешься, кто отец. Оба светлые, а отец, мистер Тревельян, вообще почти альбинос, правда?

– Они так были поглощены друг другом, и мы удивлялись, что они вообще вылезали из постели. Они… Да ну, – засмеялась Милли, – вы и сами помните.

– Я помню. Элизабет даже подумала, что и во время того пикника они этим занимались. Сельский полицейский имел все основания арестовать их, а не обвинять бедного Фредди в непристойном виде, – и обе расхохотались, вспомнив растерянного Фредди Варда. Роуз вытерла губы носовым платком: – Я пошлю вам адрес девочки. Феликс навещал ее в школе года два назад, когда был в Англии. Он сводил ее на ленч и рассказывал, что она чересчур стеснительная, и за все время не произнесла ни слова, я спрошу у него адрес.

– Феликс?

– Он взял ее адрес у Тарасовой, они поддерживают контакт. Она в Англии, одна, без семьи, кажется.

– Великодушно с его стороны.

– А теперь будет великодушно и с вашей, – Роуз захлопнула сумку. – Она была влюблена в Космо и его друга Хьюберта и, само собой разумеется, – добавила она по-французски, – в Феликса.

– Влюблена? В десять лет! Смешно!

– Ну мне надо идти, – поднялась Роуз. – Передайте мою любовь Ангусу и детям. В следующий раз чай за мной. Я слышала, хороший чай у Рамплемейеров. – Она расцеловала Милли в обе щеки. – Я пошлю адрес.

– Я даже не помню, как ее зовут, – Милли сделала последнюю слабую попытку.

– О, вы должны, – сказала Роуз.

Наблюдая за удаляющейся Роуз, Милли сердито подумала: она наказала меня за мою бестактность, за ревность задним числом. „О черт, – подумала она, – проклятье, проклятье. – И попросила счет. Потом, спускаясь вниз к Пиккадилли, ухмыльнулась: – Если ей пятнадцать, она наверняка толстая и в прыщах, ужасный возраст – пятнадцать лет – для школьницы“, – и повеселела.

ГЛАВА 19

Когда директриса послала за ней и сказала, что ее заберет друг родителей барон такой-то, удивление Флоры было столь велико, что сердце сумасшедше подпрыгнуло – и так и повисло на несколько секунд. Она безмолвно и покорно кивнула, когда ей велели приготовиться, надеть выходной школьный костюм в одиннадцать тридцать в воскресенье. Ей разрешат не ходить в церковь, но вернуться она должна к шести. Директриса не показала ей письма Феликса, но ласково сообщила:

– Я рада, что у тебя есть хоть кто-то, кто сводит тебя куда-то. Этот друг твоих родителей, голландец, такой интересный, респектабельный мужчина. Ты его помнишь?

Она пробормотала, что да. Директриса повертела в руке конверт заинтересованно-разочарованно. Потом, вспоминая, Флора поняла, что конверт был обыкновенный, а женщина, видимо, хотела, чтобы с каким-то символом: у одной девочки был опекуном пэр, и тот писал своей подопечной из Палаты лордов, пользуясь бесплатной бумагой и бесплатной почтой. Его письма всегда клали поверх всех других в кабинете директрисы. Директриса заметила, что выход Флоры за пределы школы разнообразит ее жизнь, и Флора кивнула.

– Тебе будет о чем написать родителям.

Флора снова кивнула. Она с отвращением относилась к еженедельной обязанности писать письма.

В оставшиеся дни Флора выходила во двор или лежала без сна в общежитии, репетируя про себя, что и как она будет говорить Феликсу. Она рассмешит его рассказом об играх, в которые заставляют играть, о скучном принудительном посещении церкви, о необъяснимой радости девочек, получающих письма от родителей из Дели, Бомбея, Калькутты, Лахора, Пешевара, Хайдерабада или Симлы, о том, как они считают дни до отъезда домой на каникулы, или про то, как они безутешно рыдают, расставаясь друг с другом. Может, она тоже могла бы подружиться с кем-то в школе?

Потом она подумала, а может, рассказать ему о Пьетро, конюхе, с которым мать договорилась, что Флора будет все оставшиеся дни лета приходить к нему и говорить с ним и его сестрой по-итальянски, чтобы не забыть язык? „Нет, – подумала она, – Феликс может спросить, что на самом деле делал этот мужчина. Феликс не должен знать, как тот напугал меня, – решила она, – он был так похож на того, у которого Космо покупал револьвер, хотя он и не так сильно вонял, или то, что мать посылала ему деньги за мои визиты, а я там была всего раз. Если я не могла рассказать матери, насколько этот мужчина был отвратителен, то я не могу и Феликсу. Может, – подумала Флора, – я просто чувствую себя виноватой, что разрешала матери посылать деньги человеку ни за что“. А потом подумала, какой умный Феликс – он представился другом родителей. Во всех воспоминаниях о нем она не могла отыскать случая, когда бы он перекинулся с ее родителями хотя бы словом, ну, если не считать обычную вежливость. Интересно, долго ли он ее искал? Сердце Флоры переполнилось волнением, мечта, которую она лелеяла со времени поездки в Динар, сбывалась, она собиралась встретиться с Феликсом.

В субботу вечером она почувствовала, что простудилась. К воскресному утру у нее подскочила температура. Одетая, она ждала его в холле задолго до одиннадцати, он ведь мог приехать раньше. Она превратилась в сплошной комок нервов, ее то бросало в дрожь от лихорадки, то в жар. В одиннадцать сорок она отчаялась и подумала, что он не придет. Но когда Феликс появился в четверть первого, все ее носовые платки промокли насквозь, из носа текло, голова раскалывалась. Феликс оказался гораздо ниже ростом, чем она помнила. Он был аккуратно подстрижен, волосы гладко зачесаны, но его улыбку она вспомнила сразу.

– Поднимайся, – велел Феликс. Он приехал на машине, но не на той, что была в Динаре, та красная, открытая, двухместная. Сегодня он подкатил на черном авто. – Извини за опоздание, – сказал он, – не хватило времени.

Флора ответила, что неважно.

– Я думаю, мы с тобой поедем на ленч в пригород, там я знаю отель под холмами, а в нем ресторан. Как ты?

– Было бы прекрасно.

Ее миндалины распухли и глотать было больно. Феликс повел машину к подножию холма, вдоль аллеи.

– Могу себе представить, как вы здесь прогуливаетесь парами – виль-виль… – И ему стало смешно.

Флора хотела рассказать, как ненавидит она эти прогулки по бетонной дорожке возле сердитого моря, она хотела описать ему, как девочки бросали на мужчин критические оценивающие взгляды, пытаясь определить, кто они – джентльмены или нет. По одежде они определяли его или ее социальный статус. Хотела рассказать, как они играли в игру „сахиб“, сами себя награждая баллами за то, что видел: наивысший балл – за старый итонский галстук, или галстук члена бригады гвардейцев, или за редкостный пейзаж где-то далеко отсюда. Но теперь с забитым носом и саднящим горлом, она не думала, что Феликса рассмешат или заинтересуют ее рассказы о соученицах. Не сочтет ли он их пресными, какими она сама их считала.

– Тебе здесь нравится?

– Ненавижу.

– А другие девочки тебе нравятся? У тебя много подруг?

– Нет.

– Мои сестры весело жили в школе, их пять, и если что – они и без других могли обойтись. А с другой стороны, они очень общительные. Но мы у себя в стране учимся в дневных школах. Ах, – прервал он себя, – мы уже выехали из города. Красивое время года, правда?

– Да.

– Если слишком дует, закрой окно. А я люблю ветер.

Флора оставила окно как было, из-за простуды она не слышала ухом, обращенным к окну. Позже она будет воображать, какой запах осенних листьев, исходящий от дороги, она могла бы вдыхать.

Феликс молчал до самого отеля, где он собирался остановиться на ленч.

– У тебя ужасная простуда, – покачал он головой, когда они вышли из машины.

– Ничего, – сказала Флора.

– Я надеюсь, не подхвачу от тебя.

Флора промолчала.

– Ты хотела бы сразу поесть? – спросил Феликс. – Я – да. Я ужасно голодный. А школьники тоже всегда хотят есть. – Он вспомнил, как немногословна была Флора во Франции. „Мне следовало бы привести с собой кого-то, чтобы был третий“, – подумал он.

Они сели за стол у окна, из которого открывался пасторальный вид – волнистые холмы, овцы, щиплющие траву в отдалении. Официант накрыл колени Флоры салфеткой и предложил меню. Феликс заказал себе мартини и попросил карту вин.

– Рюмочка вина хороша для твоей простуды. А почему бы тебе не пойти в туалет и не высморкаться как следует перед едой? Возьми мой носовой платок, он сухой.

Флора взяла платок. В туалете она как следует высморкалась в бумажное полотенце. Казалось, поток из носа неистощим, она подумала, что если вдохнуть как следует, то может, этот поток уймется, и она сохранит платок Феликса. Когда Флора вернулась к столу, Феликс сообщил:

– Я заказал для нас обоих: жареный фазан, желе из красной смородины, брюссельская капуста и чипсы. Я начинаю с устриц. А ты как?

Флора покачала головой, отказываясь от первого блюда, помня его замечание насчет аппетита школьников, к тому же она никогда не ела устриц. Но когда Феликс предложил ей последнюю, оставшуюся, она взяла ее и подумала, что никогда в жизни не пробовала ничего вкуснее, и остро пожалела о потерянной возможности.

Феликс весело болтал за едой. Он рассказывал, что оставил университет и занялся бизнесом, его сестра Энн вышла замуж, Элизабет закончила диссертацию и теперь на раскопках в Малой Азии. Она помолвлена с парнем-археологом. Все три замужние сестры уже родили по одному-два ребенка, мать чувствует себя прекрасно.

– А как твои родители? – спросил он.

– Хорошо, – ответила Флора неуверенно.

– Они каждый год приезжают к тебе из Индии?

– Нет.

– Да, что-то такое я слышал. Ирена Тарасова рассказывала. Это она дала мне твой адрес. – (Так оно и было.) – Она счастлива в Лондоне. Я думаю, ты ей пишешь? Ей в Лондоне нравится больше, чем в Динаре. – (А что она делает в Лондоне. Почему она уехала из Динара? Сколько времени прошло с ее последнего письма? Шесть месяцев?) – Ты же знала, что она переехала в Лондон?

– Нет.

– Я думаю, что у нее просто не было времени тебе сообщить. Она разошлась с мужем, ты знаешь. А фазан хорош, правда?

– Да. – Флора медленно жевала фазана, думая об Алексисе: „Интересно, он все еще работает таксистом в Париже?“ – Я не знала об этом.

– Они жили каждый сам по себе, когда мы впервые встретились в Динаре. Так, немножко азартных игр.

– Он водил такси.

– Он до сих пор водит, – засмеялся Феликс. Флора шмыгнула, втягивая воздух через заложенный нос, и попыталась выдохнуть через рот, набитый фазаном. – Ты не пьешь вино. Тебе с твоей простудой оно полезно, – Феликс наблюдал за ней. Ирена сказала, найди время, своди ребенка куда-нибудь и расскажи мне про нее. Скажи ей, что я скоро напишу. – Ирена велела сказать тебе, что она скоро напишет.

– Он потрясающе играл в триктрак. – Флора все думала об Алексисе. – Поблагодарите ее, пожалуйста. – Она потянулась за рюмкой и чуть пригубила. Вино обожгло ее миндалины, но, попав внутрь, согрело.

– А сколько лет тебе сейчас?

– Четырнадцать. – Ей должно исполнится четырнадцать через шесть месяцев, ей шел четырнадцатый.

– Ты здорово выросла.

„По крайней мере на фут. У меня месячные. У меня уже там волосы – и под мышками“.

– Да, – сказала она.

– Почти четыре года прошло после Динара. – Феликс ковырял брюссельскую капусту и вилкой отправлял ее в рот. – Как быстро бежит время…

– Ползет. – Вино, немного успокоив, ударило в голову: – Время ползет. – И Флора снова отпила.

– А где ты проводишь каникулы? – Феликс доел последний кусок фазана и сложил нож и вилку вместе.

– Здесь, в школе. У всех детей родители в Индии. Если у тебя нет родственников, к кому можно поехать на каникулы, то каникулы – в школе. Это же домашняя школа. – Вино слегка развязало ей язык. – Они все время говорят про Индию, про то, сколько там слуг у их родителей. О поло. Тиграх. Танцах в клубе. Об отпуске в горах. О Симле. Кашмире. Они называют завтрак „чота хазри“, ленч – „тиффин“, они говорят, что Махатма Ганди превращает коренных жителей в коммунистов, индийцев называют туземцами. Они отличают, кто их отцы – политики, гражданские служащие, военные или полицейские. Они не могут дождаться, когда вернутся обратно и выйдут замуж.

– Ну это для них главное, – сказал Феликс, улыбаясь. – А для тебя разве нет? – Флора довольно успешно справилась с насморком, лицо раскраснелось от вина. („Я не должна превратиться в пьяную школьницу“.) – А ты разве не хочешь вырасти и вернуться в Индию к родителям?

– Да, они все должны.

– А ты не должна?

Флора покачала головой. Как объяснить Феликсу, который так предан матери и сестрам, что она, как огня, боится этого воссоединения.

– Может, и должна! – возвысила она голос.

– О! – Феликс испугался нотки отчаяния, вряд ли вызванной вином. – Ох. – И потом: – Ты хочешь пудинг?

– Нет, спасибо.

– Уверена?

– Да.

– Я бы съел еще сыра. У нас в Голландии нет вашего вкусного „стилтона“. – Феликс попросил официанта принести сырное ассорти.

Флора смотрела, как Феликс ел. Она чувствовала боль и тупость. Тайком она поглядела на часы. Хорошо бы сейчас забраться в постель, попросить у сестры-хозяйки аспирина. Феликс наполнил свою рюмку и вылил остатки вина в рюмку Флоры.

– Кстати, почти забыл: несколько дней я провел у Леев. Помнишь их?

– Космо?

– Да, он был и его друг Хьюберт. Помнишь, все еще называли его Бланко? До сих пор не знаю почему. Они оба в Оксфорде.

– Это от его фамилии Виндеатт-Уайт – Бланко, ну так, шутка.

– Да. – Простуда девочки не способствовала веселой беседе. „Не могу понять, – подумал он, – с чего я дал себя втянуть в это дело. Я мог бы уговорить Ирену поехать со мной“. – Сестра Космо Мэбс стала еще лучше, чем раньше. Помнишь ее?

– Да.

– Я свожу ее куда-нибудь на следующей неделе. Она хорошенькая была в Динаре, но немного назойлива и легкомысленна.

Флора допила остатки вина и вскинула голову. Если это и было какой-то анестезией ее миндалинам, то для носа – наоборот.

– Извините меня… – она встала.

– Конечно. – Феликс отодвинул ее стул. – Я пока попрошу счет. Мне надо было подумать о…

Он подумал, что прогуляться с ней по дюнам и закончить где-нибудь чаем со сливками – чересчур.

– Мой счет, – сказал он официанту. Да, видимо, память подвела его, поездка оказалась ошибкой.

В машине Флора продолжала молчать, все, чего ей хотелось, – вернуться и залезть в постель. В туалете она расстегнула рубашку, от вина ее кинуло в жар, и она обнаружила, что на груди сыпь. Она представила себе, как накроется простыней с головой, – и волна разочарования охватила ее. Когда машина, скрипнув тормозами, остановилась у школы, она выпалила:

– Спасибо, большое спасибо.

Феликс поймал ее за руку.

– Я кое-что вспомнил. У Леев мы говорили о Динаре, где встретились. Космо заявил, что ты была самая хорошенькая девочка.

– Космо?

– И Хьюберт согласился.

– Хьюберт?

– У нее были необыкновенные глаза, – позднее рассказывал кому-то Феликс. – И ужасный, отвратительный грипп, от которого она совершенно изнемогала, а может, и вино добавило, которым я угостил ее за ленчем. Я вообще удивлялся, что на меня нашло, почему вдруг решил вывезти ее куда-то, в конце концов – сколько других несчастных школьниц! Но потом, когда она расковалась и бросила на меня этот взгляд…

– Что?

– Этот взгляд стоил того, чтобы так провести день.

В изоляторе Флора дрожала, ее трясло, отовсюду текло, голова болела, тело горело. Сестра-хозяйка принесла ей горький лимонад.

– Что за глупая девочка, – упрекнула она. – Надеюсь, больше никто не простудится. Почему именно ты? Ты ведь никуда не ходишь, на выходные никуда не ездишь – и где подхватила корь?

– Я не знаю. Можно мне еще сухих носовых платков? – Она засунула подальше от глаз нетронутый платок Феликса.

– Сейчас, – сестра-хозяйка задернула занавеску. – Тебе нельзя читать, – заявила она, отбирая две книжки. – Корь сказывается на глазах. Завтра придет врач.

– А вы не можете дать мне мой секретер?

– И писать нельзя. Просто надо лежать в темноте, моя девочка.

– Ну я обещаю, я не буду писать.

– Когда освобожусь, я сейчас очень занята. – И она ушла ужинать.

Флора ощущала жар и холод сразу. „Я ненавижу эту женщину, – думала она, – я не ее девочка. Я хочу свой секретер“.

Открытка. В нем была открытка, вправленная в кожу, она вытеснила законных обитателей – Дениса и Виту, позировавших у фотографа. Все девочки держали фотографии родителей в запирающихся шкафчиках у кровати. Флора была исключением.

– А почему у тебя нет фото родителей, Флора?

– Я их лучше вижу мысленно. – „И их запах тоже“.

„Если бы я легла рядом с Феликсом, как та мраморная девушка, мне было бы прохладно“, – подумала она. Иногда она воображала, что лежит с Феликсом, иногда – с Бланко или Космо, которые держат ее в нежных объятиях. Влюбленная сразу в троих, она их меняла, их мраморные руки; понедельник – Феликс, вторник – Космо, среда – Бланко, сегодня воскресенье – очередь Феликса. Резко поднявшись, Флора вытащила подушку и подоткнула ее под спину. Но мраморный Феликс стал смешиваться с Феликсом, который ест устриц, дает носовой платок и уезжает от нее с облегчением.

Он и впрямь казался почувствовавшим облегчение. Флора высморкалась в нетронутый носовой платок и, скомкав его, бросила на линолеум.

Вернувшись после ужина, сестра-хозяйка сказал:

– Вот твой секретер. А что ты сделала с подушкой? Так не пойдет, моя девочка. Ты никогда не будешь чувствовать себя хорошо и не выздоровеешь, если не будешь соблюдать аккуратность. Посмотри на носовой платок на полу, не надо быть такой неряхой только потому, что у тебя корь. – Она выдернула подушку из-за спины Флоры. – Я налью тебе еще лимонада. Не хочешь в туалет? Лучше на горшок, в коридоре холодно. Поторапливайся, не могу же я стоять тут всю ночь.

– Пожалуйста, не стойте. (Прозвучало почти нагло.)

Флора скорчилась над горшком. Сестра-хозяйка расправила простыню и взбила подушку.

– Что ты делаешь? Разорвала мамину фотографию. У тебя, наверное, температура.

– Это не моя мама, но пока я с температурой, я могу и это.

Флора вырвала Дениса и Виту из рамки и оторвала Дениса по диагонали от Виты. Бросила на пол, где уже валялись обрывки открытки из музея Торвальдсена.

– Ты пожалеешь о том, что сделала, моя девочка, – сказала сестра-хозяйка. – Если бы ты не болела, я бы тебя заставила убирать.

– Я не пожалею, и я не ваша девочка.

– Согласна, – сказала сестра-хозяйка, наклонившись, собирая обрывки. – Ложись и спи.

– Одна?

– Что ты имеешь в виду – одна? – сестра-хозяйка подоткнула простыни. Флора промолчала. – Тогда спокойной ночи. Спи крепко.

Флора пинком скинула простыни, когда женщина вышла, хлопнув дверью.

Прислушиваясь к удаляющимся шагам сестры-хозяйки, Флора задыхалась от гнева и обиды. Никогда больше она не сможет вынуть эту открытку и вообразить себя той девушкой, которую так нежно ласкают. Если Феликс почувствовал облегчение, расставаясь с ней, само собой разумеется, те двое почувствовали бы себя так же. Она не может им больше верить, она не может больше думать о них. Она должна их выкинуть из головы. Эти дневные мечтания о Феликсе, Космо и Бланко, глупые и детские, – все равно что сосать палец или мочиться в постель, как маленькие дети, чьи родители только что уехали в Индию. Феликс, конечно, был очень хороший и очень добрый.

Но ей не нужна доброта.

Он скучал, жуя фазана и ковыряя вилкой в брюссельской капусте, и, казалось, почувствовал облегчение, уезжая.

– Ох, – Флора вскинулась и перевернулась. – Ах, – она ощутила себя совершенно несчастной и вспотела. Он сказал про Космо только потому, что подумал – я бесхарактерная. – Тряпка! – выкрикнула она громко в школьном изоляторе. – Тряпка! И ничего больше!

Наконец, заснув, она увидела кошмары, кричала, потому что в них сестра-хозяйка превратилась в мраморный бюст, у которого непостижимо выросли руки, душившие ее и трясшие, пока она не проснулась.

– Глупая, посмотри, что ты сотворила с постелью? Все перевернуто и все на полу. Ничего удивительного, что ты так дрожишь.

– Извините, сестра-хозяйка, я была…

– Я принесу тебе теплое питье. Доктор придет утром.

– А он мраморный?

– Что ты хочешь сказать – мраморный? Тебе приснилось, что ты живешь в мраморной усадьбе? – Она расправила простыню и одеяло.

– Мраморные руки…

– Не руки, усадьбы. Чтобы жила в мраморных дворцах, вот как это звучит. Не такая уж я необразованная, моя девочка.

– Я не ваша девочка.