Текст книги "Кольцо"
Автор книги: Мери Каммингс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
Не хватало дыхания, и казалось, что он сейчас вместе с Нэнси переживает те остро-сладостные ощущения, которые охватили ее тело, – и теплую волну, прокатившуюся по бедрам, и жар, и неподвластные ее воле короткие толчки внутри, словно там, пытаясь вырваться наружу, билось что-то живое.
– Давай! – Губы его впились в заветное местечко за ухом. – Давай! – Он рывком повернул к себе ее лицо, чтобы видеть.
Судорога, пробежавшая по телу Нэнси, была только началом. В следующую секунду оно взметнулось вверх, напряженное, выгнутое. Лицо с зажмуренными глазами и распахнутым в беззвучном крике ртом запрокинулось.
Бедра ее конвульсивно дернулись, сжались, из горла вырвался хриплый стон – и она рухнула рядом, все еще вздрагивая и тяжело дыша.
Но этого было мало... мало...
Ник не мог сдвинуться вниз – поэтому, подхватив под мышки, толкнул вверх саму Нэнси. Вжался лицом ей в грудь, жадно втянув в себя сосок, прикусил – и она снова застонала. Руки ее, вынырнув из Зазеркалья, вновь оказались у него на плечах и нетерпеливо забегали по ним.
На миг он оторвался от нее, чтобы приказать... потребовать... взмолиться:
– Еще... Еще!
Он чувствовал, как желание вновь нарастает в ней, как под его губами неистово колотится сердце, как Нэнси извивается, подчиняясь движениям его чутких умелых пальцев. И вот наконец – острые коготки, внезапно вцепившиеся ему в плечи, тихий вскрик, судорожные сокращения мышц под руками... потом слабее... слабее... – потом тяжелое дыхание и в последний раз пробежавшая по ее телу случайная запоздалая дрожь...
Что иногда нужно человеку для счастья? Видеть, совсем близко, закрытые глаза, и брови, приподнятые «домиком», и странное выражение лица – словно лежащая рядом женщина прислушивается к чему-то, не слышному никому, кроме нее, и боится упустить хоть ноту, хоть звук...
Много это или мало? Для кого-то – пустяк, а для кого-то...
Глаза медленно приоткрылись – и вновь зажмурились. Нэнси подвинулась ближе и прижалась лбом к его плечу. Отстранилась, потерлась лицом о подушку и снова прижалась.
– Я вся мокрая... – пробормотала она.
– Я тоже, – «утешил» Ник, зарываясь пальцами в густые, пахнущие травой пепельные волосы и притягивая ее к себе.
Она кивнула, но через несколько секунд поморщилась, почувствовав, что он набрасывает на нее одеяло.
– Н-нет, я пойду сначала ополоснусь. – Пошевелилась, медленно села и обернулась. – Ты и правда тоже мокрый... – И, улыбнувшись так, что, казалось, все вокруг заискрилось радостью, спросила: – Хочешь, я принесу полотенце и тебя оботру?
В первый момент Ник не поверил собственным ушам. Зачем она – сейчас? Именно сейчас, когда все было так хорошо? Да еще с такой улыбкой?.. Что, решила поухаживать за калекой?
На губах у него уже было резкое: «Обойдусь!» – и вдруг, глядя в ее теплые веселые глаза, он понял, что Нэнси ничего не имеет в виду. Что то же самое она могла бы предложить и совершенно здоровому человеку, которому просто лень вставать и идти в ванную. И со смехом принесла бы полотенце и начала бы его обтирать – и еще неизвестно, чем бы кончилось это обтирание – возможно, тем же, с чего началось...
Широко улыбнувшись, он кивнул:
– Хорошая идея! Давай, тащи!
Вода в ванной плескалась долго – ему казалось, что бесконечно, – и с каждой секундой Ник все острее понимал, что сейчас, только что, он чуть не испортил все то, что складывалось между ними.
Он надеялся, что растерянность, промелькнувшая в глазах Нэнси, ему только почудилась. Надеялся – и не верил в это.
Ему надо научиться жить с людьми... точнее – жить с ней. И помнить, что Нэнси – его жена. И если она принимает его таким, какой он есть, – то и он должен принимать себя таким, а не искать в каждом слове намек.
Когда Нэнси вышла из ванной с полотенцем, он уже ждал ее, распластавшись на спине.
Вообще-то в постели Ник не чувствовал себя беспомощным, мог и сидеть, держась за поручень, и ворочаться с боку на бок (с помощью все тех же поручней) – но выглядело это несколько неуклюже, так что он решил предстать перед ней «готовым к обработке».
Когда прохладное полотенце прикоснулось к его лицу, он блаженно зажмурился, вытянул шею, подставляясь, и закинул руки за голову.
Лицо, шею... сначала мокрым, а потом сухим краешком. Подмышки... Плечи...
Движения полотенца замедлились, и Ник открыл глаза. Нэнси сидела рядом, привалившись к нему бедром, и смотрела, пытливо и удивленно, словно впервые разглядела его как следует.
– Что, волосатый, как обезьяна? – с коротким смешком спросил он.
Волос у него и правда хватало – и грудь, и предплечья были покрыты густой курчавой черной порослью. Правда, когда-то женщинам это нравилось (так они говорили...).
Нэнси покачала головой.
– Красивый... – сказала она очень серьезно – даже печально. Погладила пальцами по плечу с выпуклыми налитыми мышцами (не зря он наматывал мили в ручной коляске и потел на тренажере).
Потом, словно спохватившись, начала обтирать его ниже, добралась до живота и вновь остановилась. Смущенно подняла глаза.
– Ник, а я... может быть, могу что-то для тебя сделать? Ну…
Он сразу понял, о чем она, и покачал головой. Взял из рук полотенце, еще пару раз мазнул по лицу, по шее и отбросил в сторону.
– Ложись ко мне...
Неприятно – и все-таки придется объяснить...
Дождался, пока Нэнси легла рядом, взял ее руку и потянул – но не туда, куда она, наверное, ждала, – а выше, на живот под ребрами.
– Вот здесь я еще чувствую, – сдвинул руку немного вниз, – а здесь уже нет. Хоть ножом режь, хоть целуй – ничего. Но... спасибо.
Ненадолго в комнате наступила тишина, потом Нэнси нерешительно спросила:
– А никакую операцию, ничего сделать нельзя?
Ник знал, что рано или поздно она задаст этот вопрос – и он вынужден будет ответить...
– Такие операции иногда делают. В Швейцарии и в Германии. Но методика только-только вышла из стадии эксперимента, поэтому там заранее дают подписать документ, что я знаю о возможных последствиях и не буду иметь претензий. Понимаешь, есть вероятность неудачи – и тогда все, полный паралич. И я боюсь... Я боюсь. Пока у меня работают руки, я все-таки относительно самостоятелен... Ты не представляешь себе, что такое быть парализованным, жить, целиком завися от других. Когда невозможно сделать то, о чем люди и не задумываются, самые простые вещи – почесать нос... поесть, зубы самому почистить...
Странно, но ему не было тяжело все это говорить. Нэнси лежала тихо-тихо, и ее присутствие ощущалось лишь по теплу на плече и по легкому дыханию, щекотавшему шею. Можно было представить, что он разговаривает вслух сам с собой.
– Может быть, когда-нибудь, когда методика будет лучше отработана, через несколько лет... но я пока не хочу зря надеяться. Давай больше не будем об этом говорить. – Он покосился на Нэнси – она смотрела на него не отрываясь, внимательно и печально. – Давай не будем...
Она видела и поручни вдоль изголовья, и то, как он плавал сегодня, не шевеля ногами, но представить себе его жизнь, почувствовать ее как бы изнутри не получалось.
Ей порой казалось, что все это понарошку, что он вдруг встанет и пойдет – да еще посмеется: «Ты что, и вправду поверила?!» Энергичный, жесткий, веселый, сердитый, деловой, с мгновенными сменами и переходами настроения – «закрытый» и очень немногие из своих чувств выпускающий на поверхность, – он был непривычен и не вписывался ни в какие рамки. И это – ее муж...
Он лежал неподвижно, но не спал. Обнимал ее за спину большой теплой рукой, думал о чем-то своем и заговорил неожиданно, словно продолжая уже давно начатый рассказ:
– Моя мама очень любила цветы. Она вообще все живое любила, но на животных, на шерсть у нее была аллергия, а на цветы нет. У нас дома всегда было много цветов – и на окнах, и большие кусты в горшках. Она их мыла, подкармливала, поливала... даже разговаривала с ними. У нее прямо под руками все распускалось. Я, когда еще маленький был, помню, каждую зиму – почему-то именно зимой – у нее в спальне начинал цвести жасмин, и она меня рано утром будила, и мы нюхали этот первый цветок...
Нэнси боялась шевельнуться и спугнуть его – никогда раньше Ник не рассказывал о себе или о своей семье и в любой момент мог снова замолчать.
– ...Мама всю жизнь проработала в банке, в сорок лет стала вице-директором, возглавила отдел инвестиций – и всю жизнь не любила свою работу. Мечтала заниматься чем-то другим – путешествовать, писать книги... и так и не решилась. Мне все ее знакомые тоже прочили карьеру в банке, а она смеялась и говорила: «Это же так скучно – сидеть на одном месте! У меня не вышло – так хоть ты поезди и мир посмотри!» Хотя и деловые способности, и чутье, и умение прогнозировать у меня есть – в этом я в нее пошел. И пригодились... теперь...
Как и всегда при упоминании о своей инвалидности, Ник заговорил суше и жестче, но все-таки не замолчал, а после короткой паузы продолжил:
– У меня никогда не было отца. Когда маме было сорок три, она... воспользовалась услугами банка спермы. Так что был только донор. Манекенщик – вот и все, что я о нем знаю. Понимаешь, она... мама хотела, чтобы ребенок красивый получился – боялась, что девочка родится... похожая на нее. Она-то сама не очень красивая была и высокого роста, поэтому ей в личной жизни не везло. – В голосе его прозвучала такая нежность, с какой он никогда и ни о ком раньше не говорил. – А родился я... Она меня очень любила и очень хотела, чтобы у меня в жизни все удалось. Мне лет десять было, когда я решил, что стану геологом, и начал в дом камни таскать, – так она специально в каникулы ездила со мной в Аризону, в Нью-Мексико, в Колорадо – даже на Аляску. И мы там лазали по горам и собирали коллекцию минералов... то есть я лазал, а она внизу, по тропинке шла. А когда мне было пятнадцать, у нее случился первый инфаркт... и больше мы уже не ездили...
Ник надолго замолчал. Нэнси хотела попросить, чтобы он рассказал еще что-нибудь о своем детстве, – когда он вдруг добавил две фразы, от которых у нее сжалось сердце:
– Мама умерла, когда мне было двадцать пять... за год до этого, – повел подбородком, показывая на ноги. – Может, это и кощунственно звучит, но я иногда думаю, что все к лучшему – ей было бы мучительно видеть меня таким...
Глава 13
На работе все ахали и удивлялись, что Нэнси так внезапно вышла замуж. Подозрительно поглядывали на ее живот, словно ожидали, что увидят там внезапно образовавшуюся семимесячную беременность, – и, с уважением, – на кольцо. Кольцо и правда было шикарное – белое золото и семь ровненьких квадратных бриллиантов.
И большущий торт, сделанный миссис Фоллет – с безе и свежей клубникой, – тоже съели без остатка, но при этом высказывались в том смысле, что Нэнси «замотала» свадьбу. Она бы охотно устроила вечеринку – конечно, не такой пышный прием, как обожала ее мать, а что-нибудь попроще и повеселее, – но не знала, как отнесется к подобной идее Ник. Наверное, не захочет... как-то не по себе даже спрашивать об этом – он сам говорил, что почти не видится с людьми. Она никому не сказала, что Ник не может ходить, – сказала только, что у него пока есть проблемы с ногами после автокатастрофы. Ведь если все узнают, что неизвестно, сможет ли он когда-нибудь встать на ноги, то начнут удивляться... недоумевать. Как не поняла вначале Робби – правда, потом сама признала, что Ник «классный мужик».
Нэнси и сама порой спрашивала себя: почему она сразу, не раздумывая, приняла предложение Ника – и приняла с ощущением, что поступает правильно? Потому, что, входя в его дом, чувствовала, что ей там рады? И не хотелось уходить, и было интересно и тепло, и охватывало ощущение праздника, которое потом можно было унести с собой?.. И вдруг получилось, что можно не уходить, а жить в этом доме!
Или все же из-за самого Ника? Ника, который называл ее «котенком» (это было приятно), но ни разу даже не сказал, что она ему нравится... ну хоть немножко... и, похоже, не ждал и от нее подобных слов.
Ника, который целовал ее, и обнимал, и тянулся к ней, улыбался, когда она входила в комнату... а потом вдруг – прямо на глазах – мрачнел. А потом – снова улыбался...
Она чувствовала – уж это женщина может почувствовать! – как он старается лишний раз притронуться, прижаться – и как радуется, когда она сама, первая прикасается к нему. И ласкал ее... руками, и ртом, и по-всякому – так, что сердце заходилось. Ведь с женщиной, которая совсем не нравится, наверное, так себя не ведут?
Наверное, со временем все наладится, и Ник перестанет так отчаянно стесняться ее... вплоть до того, что разозлился, когда она машинально нагнулась и подняла авторучку, которую он уронил. Он ничего не говорит, но по глазам все видно...
Нэнси все еще думала об этом, когда ехала домой. Машинально вышла на остановке у своего прежнего дома, и только тут вспомнила, что нужно было сойти парой остановок раньше. А теперь придется идти по кольцу (темно и страшно!) или через парк (покороче, посветлее, но тоже страшно...). Хорошо бы найти какого-нибудь собачника и пристроиться к нему – но, как назло, вокруг никого не было...
Уже через четверть часа после того, как Нэнси, впервые за неделю, ушла на работу, Ник почувствовал, что ему как-то пусто и не по себе.
Хотя он и работал, как всегда, но знал, что она поблизости, в доме, что в любой момент можно выйти и увидеть ее, и ночью она будет спать рядом, – и от этого на душе становилось тепло.
Невзирая на тоскливое неприятное чувство, Ник честно проработал положенное время – до пяти, и лишь после этого выехал в гостиную. Телевизор вопреки обыкновению был выключен, а Бен коротал время с бутылкой бурбона.
При появлении Ника он только повернул голову, но не сказал ничего похожего на: «Ну вот, наконец-то! Опять сегодня бассейн пропустил, между прочим!» Тоже странно и нехарактерно...
Не зная, что сказать (при стандартном развитии событий можно было бы отругнуться), Ник выехал на середину комнаты – и тут Бен наконец прорезался:
– Слушай, ты ей говорил, что я сидел?
– Нет... – с легким удивлением отозвался Ник – он и сам об этом не знал.
Он вспомнил, как лет шесть назад, когда они с Беном только познакомились, кто-то вроде бы говорил, что тот работает в больнице по программе реабилитации заключенных. Но тогда он об этом не задумывался – ему было не до того. Только-только начала возвращаться чувствительность в руках, и человека, занимавшегося с ним физиотерапией, Ник воспринимал как персонального инквизитора, Бен же при этом отпускал издевательские реплики вроде: «Можешь, можешь! Не валяй дурака, хватит лениться и себя жалеть!» или «Даже обезьяну можно научить ложкой есть – попробуй, может, и ты справишься?! »
Иногда Нику казалось, что он и руками-то начал шевелить так быстро исключительно со злости, – но, когда ему впервые удалось ухватить с тумбочки эту злосчастную ложку и запустить ею в мучителя (попал!), они отпраздновали это протащенной тайком (тем же Беном, в заднем кармане) бутылочкой виски.
Выписываясь из больницы, Ник предложил Бену работать непосредственно на него – и в ту пору не задумывался, почему тот так легко согласился и почему здоровый тридцатипятилетний мужик не имеет ни семьи, ни жилья, ни детей, ни даже подружки...
Интересно, а за что его? Но не спрашивать же!..
– Не надо, чтобы она знала! – неожиданно выпалил Бен.
– Ты чего? Я и сам-то об этом только сейчас вспомнил, когда ты сказал... У тебя с ней какие-то проблемы, что ли?
Не дай бог... Бен был единственным человеком, который знал про него все и с которым Ник чувствовал себя совершенно свободно. В свое время он даже немного опасался, как Бен воспримет вторжение в их мужское сообщество Нэнси.
Но, как тогда показалось, воспринял вполне нормально – и даже без особого удивления. Заявил: «С самого начала все ясно было!»
А теперь вот, похоже, начинается...
Но Бен замотал головой.
– Да нет, хорошая девочка. Просто, если узнает, мне перед ней неудобно будет – все равно что обманул... – поморщившись, сказал он, после чего круто сменил тему: – Слушай, не дело это, что она поздно вечером на подземке ездит, – и, при виде полного непонимания, выразившегося на лице Ника, туманно пояснил: – Там всякое бывает. Мало ли что...
– А с чего ты взял, что она на подземке ездит?
– А на чем же еще?
– Не знаю... На такси...
Ник об этом действительно не задумывался. Нэнси говорила, что ее машина окончательно сломалась еще в августе, но он не связал это с тем, на чем она теперь ездит на работу.
– И пальто у нее холодное, – добавил Бен, воодушевленный отсутствием со стороны Ника реплики вроде «Не твое дело!». – Не по нашей погоде.
– Ну да, она же с Юга и к нашему климату непривычная! – отозвался Ник. – А в чем она сегодня на работу пошла?
(В час дня Нэнси забежала к нему в кабинет, чмокнула в щеку и сказала, что уходит на работу, – больше он ее не видел.)
– Так в пальто и пошла! И без шапки! Что-то такое, – покрутил пальцем над головой Бен, – модно-вязаное на ушах, а вся макушка открыта. Кстати, надо бы ей ключи сделать.
– Вот и сделай! Что, обо всем мне самому беспокоиться надо? – машинально огрызнулся Ник, поглощенный свежей идеей. – Слушай, а может, ей шубку купить?
– Женщины вообще-то такое любят, – после короткого раздумья согласился Бен. – Если не эти... чокнутые на экологии, которые считают, что нельзя мех носить и мясо есть.
– Мясо она ест.
Бен кивнул и вернулся к первоначальной теме:
– А с подземкой все-таки не дело. Я там часто всякую шпану вижу, но ко мне особо не пристанут, а тут молоденькая, хорошенькая...
Проскочить через парк удалось нормально – правда, пару раз вдалеке мерещились шаги, но по дороге так никто и не встретился. А ведь всякое бывает – Нэнси сама разговаривала с девушкой, у подруги которой в этом самом парке поздно вечером отобрали сумочку (и слава богу, что только сумочку отобрали!).
Добравшись до выхода, она почувствовала себя почти что дома и пошла еще быстрее. Холод уже пробирал до костей, замерзла спина и грудь. Грудь всегда мерзла почему-то сильнее всего – не ноги в тонких колготках, они как раз холода особо не чувствовали – а именно грудь, которая на холоде тут же начинала ныть.
«Если завтра так же холодно будет, нужно куртку надеть!» – с этой мыслью Нэнси свернула в боковую улицу – и неожиданно почувствовала себя счастливой. Сразу стало теплее, перестал задувать под юбку ветер – а впереди горел фонарь над калиткой и радостно, словно поторапливая ее: «Иди скорей сюда!», светились окна.
И стало неважно, сказал или не сказал Ник, что она ему нравится, – зато он ждал ее и даже включил фонарь, и сейчас, когда она придет, обрадуется! И в доме тепло, и не нужно сейчас будет, превозмогая усталость, «соображать» что-нибудь на ужин, зная, что никому нет дела, поужинает она вообще или нет.
Последние метры Нэнси почти бежала. Стоило протянуть руку к калитке, как та щелкнула и приотворилась – а за ней виднелся прямоугольник открытой двери и Ник, к которому она понеслась по обледенелой дорожке. Добежала и нырнула в распахнутые навстречу руки.
Ник схватил ее, плюхнул себе на колени и обнял – сначала на секунду все тело прохватило холодом от пропитанного морозным воздухом пальто, а потом стало тесно и тепло.
– Сумасшедший, ты же простудишься! Холодно на улице! – сказала она в оказавшееся поблизости ухо, поцеловала туда и рассмеялась, просто так, от радости.
Он нетерпеливо замотал головой, начал копаться в пуговицах ее пальто – весьма кстати, ведь ее собственные пальцы замерзли до того, что не сгибались, – а сзади уже не дуло, и в коридоре было тепло, и издалека, с кухни, доносились запахи и звуки. И Нэнси задохнулась от охватившего ее острого счастливого чувства: она дома!
Еще часов в десять, когда Нэнси только-только закончила работу, Ник стал поглядывать на часы. Интересно, сколько времени у нее занимает дорога? Минут сорок?
Часов в одиннадцать, вспомнив мрачные сентенции Бена относительно «шпаны в подземке», он забеспокоился уже всерьез, и, увидев в конце улицы знакомый силуэт, с облегчением устремился к двери.
Нэнси влетела в дом, будто за ней кто-то гнался, – сияющая, разрумянившаяся – и сразу, сама собой, оказалась в его руках. От нее вкусно пахло морозом, свежестью и снегом, она смеялась и бормотала над ухом что-то про холод, и сама была холодная и упругая, как клубничина из холодильника. И ему страшно захотелось вытряхнуть ее побыстрее из холодной шкурки и потащить в комнату – показывать сюрприз! Зря он, что ли, весь вечер старался?!
Начал расстегивать пальто, потом дотянулся и расстегнул сапоги, потом – снова пальто. Смеясь, она путалась под руками, пыталась помочь и только мешала ему холодными пальцами.
– Ты чего без перчаток?
– А я их все время в подземке забываю! – последовал радостный ответ. – Сижу до последней минуты, а потом вскакиваю и к выходу бегу – а они на коленях лежат. Ну и... В эту зиму – уже три пары! – сказала Нэнси чуть ли не с гордостью.
– Не езди больше в подземке! – Он прижался лбом к ее виску и покрутил головой. – Бери машину – в гараже же стоит! Или поезжай в такси, если хочешь...
Нэнси покивала, соглашаясь. Встала, вылезла из пальто, повесила его в шкаф – и Ник тут же потянул ее обратно к себе на колени.
– Пойдем в комнату!.. Давай я тебя отвезу!
Она хихикнула и с довольным видом уселась поудобнее.
Вот уж чего Ник никогда не предполагал – это что его коляска послужит транспортным средством! Но проехались они «с ветерком» – на повороте Нэнси даже пискнула и вцепилась в его плечо, боясь вывалиться.
Подъезжая к двери ее спальни, Ник нажал на пульт. Дверь распахнулась, они с разгону ворвались внутрь – и плавно затормозили.
– Вот, – величественно махнул он рукой, – это все тебе!
Кровать была завалена свертками и пакетами в ярких надписях, рядом с ней стояли два небольших приземистых креслица с нарядной обивкой, а между ними – резной индийский столик из орехового дерева. На столике красовалась круглая серебристая ваза с букетом тигровых лилий, а в углу к стене был пришпилен проспект из мебельного магазина с изображением итальянского трельяжа с кривоногой табуреточкой перед ним.
– Трельяж просто привезти не успели! – пояснил Ник. Он долго не мог решить: вынуть шубку из упаковки и положить сверху, чтобы сразу заметно было, – или пусть увидит сначала всю картину, а потом сама копается в свертках.
А началось все именно с его идеи купить Нэнси эту самую шубку...
Для начала он отправился к ней в спальню проверить – а носит ли она меха? Вдруг действительно, как выразился Бен, «чокнутая на экологии»?!
Подумал, что неудобно рыться в чужом гардеробе, но потом, вспомнив, что он – муж, уже с чувством правоты осмотрел шкаф, обнаружил там жакет с меховой отделкой и пришел к выводу, что все в порядке.
Тут в спальню сунулся Бен и, словно невзначай, заметил, кивнув на коробку в углу:
– Ей видеокассеты поставить некуда.
Ник сразу вспомнил, что Нэнси хотела еще зеркало и что-то, на чем можно сидеть...
Дальнейшие его действия Бен прокомментировал короткой фразой: «Эту бы энергию – да в мирных целях!»
За час Ник: договорился с мебельным магазином, что Бен сейчас приедет и возьмет проспекты и образцы обивки кресел; договорился с модным и разрекламировавшим себя в Интернете бутиком, что Бен заедет за их продавцом, который привезет пару-тройку шубок – выбрать и пощупать (у них имелась и своя машина, но она до завтра была занята); заказал через Интернет в цветочном магазине столик, вазу и цветы. Договорился, что привезут к восьми вечера (а привезли только в девять – врали, что сломалась машина!).
Через полчаса Бен позвонил из бутика – Ник забыл сказать, какой нужно размер! Пришлось с телефоном в руке поехать и проверить. После чего он из чистого любопытства залез в «деловую коробку» Нэнси и принялся разглядывать фотографии и прочие «сувениры», а потом в шкатулку – решил посмотреть, какие она любит украшения. Опомнился он, только когда в коридоре послышались шаги Бена, смутившись, вылетел из спальни (из спальни собственной жены!).
Продавец из бутика оказался явным педиком, он не без интереса поглядывал на Ника – даже, кажется, строил ему глазки. Шубок он привез штук шесть – было из чего выбрать. В конце концов Ник остановился на платиновой норке, с условием, что если Нэнси не понравится, то можно будет обменять.
Потом он купил для комплекта симпатичную шапочку – тоже из норки, а потом продавец предложил «еще кое-что – прихватил на всякий случай» – всякие свитера, костюмы, блузки, платья, туфли и белье.
Следующий час превратился в оргию покупок. Никогда в жизни Ник не занимался подобной чепухой – и вдруг выяснилось, что это весьма увлекательное занятие! И кроме того, очень хотелось, чтобы у его жены было все самое лучшее, самое модное и красивое – и чтобы она обрадовалась.
Продавец демонстрировал вынутый из упаковки товар, объяснял, что это такое: «костюм от Версаче, блузка в комплекте» или «итальянские туфли ручной работы из кожи питона» (а что, в Италии водится питоны?). Ник либо отвергал предложенное, либо кивал, либо – в сомнительных случаях – переглядывался с Беном, сидевшим на диване в компании собаки Роки. Судя по ухмылке, тот воспринимал все это представление как бесплатный цирк.
Куча отобранных вещей постепенно росла, пока внезапно продавец с виноватым видом не объявил, что его запасы исчерпаны.
После этого Бен поехал отвозить обратно продавца, а заодно в мебельный магазин, за креслами. Ник же тем временем перетащил все купленное для Нэнси в ее спальню и расположил на кровати в живописном беспорядке...
Словом, все работы были закончены только часам к девяти. К этому времени Ник чувствовал себя так, будто проехал по кольцу мили три, да и Бен, развалившийся в кресле в гостиной, выглядел утомленным. Они в полном согласии опрокинули по стаканчику – и стали дожидаться Нэнси.
– Это что – ты мне все купил? – растерянно переспросила Нэнси и шагнула к кровати.
– Ну да... и еще трельяж завтра привезут, – повторил он, – ты же хотела зеркало. Если что-то не понравится – можно будет обменять...
Она обернулась так стремительно, что Ник вздрогнул. На лице ее дрожала странная улыбка – словно Нэнси сама не знала, рассмеется она через секунду или заплачет.
Бросилась к нему, оперлась на плечи и прильнула сверху к волосам щекой, вжимаясь все плотнее и тряся головой. Потом притянула его к себе – еще ближе.
– Ну чего ты? – Ник обхватил ладонями тонкую талию.
– Не знаю... Не знаю, чего я...
Поцеловала мокро в висок. А может, мокро – потому что плачет? Ник поднял голову. Нет, не плакала – только смотрела как-то... жалобно, что ли (пойди пойми этих женщин!).
– Посмотри, что там на кровати лежит... – И не удержался: – Там для тебя шубка.
Ведь с шубки же все и началось!..
Глава 14
Семейная жизнь... За пару недель Ник так привык к ней, что казалось странным: еще совсем недавно ничего этого не было. Не было теплого уютного дыхания рядом, не было вот этих слов: «Котенок, пора вставать!» и с закрытыми глазами сонного лица, которое с игриво-капризным стоном поворачивалось к нему и зарывалось носом ему в шею.
Нэнси спала с ним почти каждую ночь – лишь изредка жаловалась: «Голова болит!» и оставалась у себя.
Днем они виделись мало – только за завтраком и несколько минут потом, когда она забегала в кабинет сказать, что уходит на работу. Пару раз она предложила пойти вместе на кольцо, но Ник отказался. При мысли о том, что посторонние люди увидят их вместе: ее – здоровую, веселую и энергичную, готовую в любой момент сорваться с места и понестись куда-то, – и его в коляске, ему становилось... нет, не стыдно – просто как-то не по себе.
Больше в подземке Нэнси не ездила – вняла голосу рассудка (в лице Бена и самого Ника). Брала микроавтобус или вызывала такси. Ник уже твердо решил, что ей надо иметь свою машину – останавливала мелочь: с расширением гаража лучше было подождать до весны.
Пока же в гараже места хватало только для двух автомобилей: микроавтобуса, на котором обычно ездил Бен, и сделанного на заказ «мерседеса»-седана с ручным управлением. Ник обзавелся им четыре года назад, после чего понял, что это было, в общем-то, и ни к чему: зачем нужна машина, если человек сам не может из нее выйти? По кольцу, что ли, кататься? А с Беном ездить – так пусть он и ведет, тем более микроавтобус оборудован специальным пандусом и крепежом под кресло.
Вот и стоял «мерседес» все эти годы заброшенный и неиспользуемый – а теперь вдруг пригодился. Ник стал пару раз в неделю, а то и чаще по вечерам заезжать за Нэнси на работу. Ехал – и чувствовал, что в потоке машин он – один из многих, такой же, как все, и едет по делу – это было приятное и непривычное чувство. Обычно он доезжал до автомобильной стоянки за зданием телестудии, останавливался и звонил Нэнси на сотовый: «Я уже здесь!» И они начинали разговаривать, и разговаривали, пока она спускалась вниз, и обходила дом, и появлялась – тоненький, подсвеченный сзади темный силуэт между двумя рядами машин. Не прерывая разговора, Ник сигналил ей, подмигивая фарами, и медленно ехал навстречу. Нэнси говорила в трубку: «Да, вижу, вижу!» А потом садилась на переднее сиденье и целовала его, снимала перчатки – и только тут вспоминала и выключала сотовый. И они ехали домой...
Как-то Ник вспомнил и проверил, за что же все-таки сидел Бен. И не поверил собственным глазам, хотя написано было черным по белому: «Убийство второй степени». Приговор – семь лет, отсидел четыре года и три месяца, освобожден условно-досрочно – за год до того, как они познакомились.
Конечно, можно было бы узнать подробности дела – попросить адвоката или просто поднять старые газеты, но Ник решил не делать этого. Зачем? Его вполне устраивало общество Бена, устраивали их отношения, и ни к чему лезть в душу и в прошлое другого человека. Хотя вопрос «Что же там все-таки произошло?» нет-нет да и мелькал у него в голове. Уж очень это не вязалось с Беном – с тем самым Беном, которого, казалось, нельзя было ничем удивить и который за все годы их знакомства ни разу не вышел из себя.
Почти каждый вечер Ник проводил теперь час-другой в мастерской. Он начал делать чашу причудливой формы из черного мрамора, с сидящими на ней бабочками из рисунчатой яшмы и агата. Кроме того, делал и еще одну вещь, но в основном тогда, когда, Нэнси была на работе.
Потому что, когда Нэнси была дома, как-то само собой получалось, что стоило ему отправиться в мастерскую, как вскоре там же появлялась и она со словами: «Я посмотрю немножко, ладно?» и усаживалась. Они сразу же начинали весело болтать о чем-нибудь, работать Нику это не мешало, и даже приятно было видеть радость в ее лице, от того, как хорошо и красиво у него получается.
