Текст книги "Кольцо"
Автор книги: Мери Каммингс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
Он давил, угрожал, уговаривал, напоминал о добром имени отца, объяснял, что доказать что-либо будет исключительно трудно и что в любом случае банк должен как-то возместить затраченные деньги. А потому, если Нэнси не хочет, чтобы дом со всем его содержимым продали с аукциона, у нее есть только один выход – расплатиться с банком теми деньгами, которые оставил ей отец...
Глава 8
– Вот и все... Я и сама знаю, что но натуре я не борец. – Нэнси неловко пожала плечами.
– Ты что – отдала им деньги? – с ужасом переспросил Ник.
– Подписала какие-то документы, пообещала, что отдам... когда получу – мне двадцать пять будет только в апреле.
– Тебя же кинули! – вырвалось у него. – Ты что, не понимаешь, что не должна была ничего подписывать?! Нужно обратиться к адвокату, в суд, в конце концов! Этот Палмер потому так и давил на тебя, что был по уши в дерьме и хотел побыстрее прикрыть собственные грехи!
– Дело уже сделано, Ник. А теперь хочу только уехать... как можно быстрее... Давай... поговорим о чем-нибудь другом, я не хочу плакать... – она нервно мотнула головой, – пожалуйста...
– Куда ты хочешь уехать? Зачем?
– Ты не понимаешь... этим дело не кончится. Ей скоро снова деньги потребуются. А мне их больше взять неоткуда... Представляешь... – Нэнси нервно рассмеялась, и глаза у нее стали совершенно безумные, – я пришла домой – а она там... Обрадовалась, сказала, что знала, что я все улажу, – даже спела, из «Моей прекрасной леди»: «Если повезет чуть-чуть, если повезет чуть-чуть – дети смогут содержать отца!» И смеялась... я уже не могла слышать этот ее смех! Она предложила поехать в ресторан, отпраздновать. А под конец заявила: «Ну, я уверена, ты всегда что-нибудь придумаешь! Вот, например, я в газете читала, что можно родить ребенка для кого-нибудь – это называется "суррогатная мать". И за это хорошо платят!» По ее мнению, я должна вынашивать чужого ребенка, чтобы она могла красиво жить! Нет, я хочу уехать куда-то, где она меня не найдет... где никто меня не найдет...
– И что потом?
– Буду заново строить свою жизнь. И чтобы она больше не смогла ее разрушить. Тогда, в банке, мне было невыносимо представить себе, что дом продадут... и по нему будут ходить посторонние люди, рассматривать, покупать вещи, которые всегда там стояли, и картины, и письменный стол отца... А сейчас я понимаю, что этого не избежать, – только не хочу, чтобы это при мне было... Я уеду – и пусть все будет без меня, как будто этого и нет, понимаешь?
– Ты считаешь, она снова попытается заложить дом?
– А где ей еще взять деньги?! Она получает кое-что от издательства – книги отца часто переиздают, – но ей же этого мало!
– Этот Палмер – он что, идиот? Неужели ты думаешь, что он и второй раз согласится принять документы с фальшивой подписью?!
– Ты ее не видел, поэтому так говоришь... – Нэнси неожиданно усмехнулась. – Появись она тут, ты бы тоже потащился за ней, как телок на веревочке.
– Я бы не потащился! – огрызнулся Ник.
– Ты не понимаешь... В ней есть что-то такое, что действует на мужчин... я не могу тебе объяснить, просто знаю. Она даже штрафа за превышение скорости ни разу в жизни не заплатила, представляешь?!
– Но...
– Ник, сегодня Рождество, праздник... Я не хочу больше думать об этом – не хочу, понимаешь? Не хочу думать ни о чем плохом... Спасибо, что выслушал меня, но... хватит об этом!
– Ладно. – Он кивнул, улыбнулся и похлопал ее по руке. – Ты сегодня обедала?
– Нет. Я весь день проспала – а потом поехала за подарком. – Она взглянула на черно-белого Роки, развалившегося на диване, и тоже слабо улыбнулась: – Смешной, правда?
То болезненное напряжение, которое он почувствовал в Нэнси, стоило ей войти в дверь, немного спало – наверное, ей действительно надо было выговориться. За ужином она вела себя почти нормально – ела, разговаривала, улыбалась, шутила – посторонний человек, возможно, ничего бы и не заметил...
В душе Ника кипели, смешиваясь и споря друг с другом, два чувства: жалости и злости. Ну как человек может поступать так... по-дурацки, беззубо и неумело?! Почему она не послала их всех подальше, не пошла к адвокату – а теперь вот сидит и улыбается этой вымученной улыбкой, от которой хочется волком выть...
И еще одно чувство, острое и болезненное, как у человека, приговоренного к смертной казни. Ощущение, что время утекает, как песчинки в песочных часах, и его остается все меньше и меньше. Вот сейчас Нэнси доест... может быть, поговорит еще немножко – и уйдет. Из его дома... и из его жизни.
– Когда ты уезжаешь? – не выдержав, спросил он.
– Мне через пять дней на работу, – ответила она, откладывая вилку. – Выйду – подам заявление. Наверное, попросят еще пару недель отработать. – Пожала плечами и виновато улыбнулась. – Может, успею еще разок к тебе зайти... если пригласишь. Сегодня-то я для тебя не очень хорошим собеседником оказалась – вместо праздника о своих проблемах плакаться начала...
Ник отмахнулся.
– Брось... все нормально. Ты лучше расскажи, куда ты поедешь.
– В Калифорнию. Там есть один парень, он сможет мне помочь с работой.
– Думаешь, поможет?
– Без вариантов. И с работой, и с деньгами на первое время – если понадобится. Он меня уже звал недавно, говорил, что сможет подыскать работу, где я раза в два больше получать буду, а я тогда отказалась, подумала – доработаю уж тут, всего ничего осталось...
– Твой приятель? – Ника кольнуло неизвестно откуда взявшееся острое чувство ревности.
– Мы с ним жили когда-то вместе... довольно долго, больше года. А потом он уехал в Голливуд и быстро пошел в гору.
– А ты не поехала?
– Ник, ты не понял... мы и сошлись-то потому, что у него в квартире спальня освободилась – а я жилье поближе к работе искала. Правда, – Нэнси рассмеялась и коротко смущенно взглянула на него, – уже через неделю эти... отдельные спальни стали чистой формальностью.
Его поразила улыбка, появившаяся на ее лице, – теплая, живая – первая настоящая улыбка за этот вечер. Он знал, что не должен спрашивать, что может разрушить выстроившийся между ними мостик доверия, – и все же спросил:
– Ты любила его?
– Нет... – на миг Нэнси задумалась, – наверное, нет. Мне всегда казалось, что если любишь – значит, хочешь родить от этого человека детей и прожить вместе с ним всю жизнь. А тут... мы оба знали, что у каждого из нас есть определенная цель и рано или поздно придется расстаться. – Если бы мне подвернулся шанс поехать учиться – я бы поехала. Ему предложили кинопробу – и поехал он. Но нам было хорошо вместе. Он всегда умел как-то рассмешить...и заставлял меня дышать паром над вареной картошкой, чтобы горло не болело, – а потом мы эту картошку ели, с кетчупом. И купил мне теплые сапоги на меху... Я до сих пор не могу привыкнуть к вашему климату – каждую зиму то уши, то горло.
«Не-ет, этот парень крепко тебя зацепил, – подумал Ник, – если ты эту картошку с кетчупом вспоминаешь как нечто самое дорогое в жизни».
Ему стало не по себе – на секунду возникло ощущение, что он стоит на пороге чужой спальни и подглядывает. И – все то же страшное чувство: скоро, вот-вот, она встанет и уйдет. Уйдет к другому мужчине...
Ну и пусть, ну и пусть уходит! Кто она ему?! И какое ему дело, в конце концов, до чужой жизни, до этой женщины, которая, скорее всего, будет рада возможности воссоединиться со старым возлюбленным, раз одна мысль о нем вызывает у нее такую улыбку... Ну и пусть...
– Пойдем, я тебе хоть ночник покажу, – сказал он. (Надо все-таки дотерпеть этот визит как положено, и пусть убирается к своему калифорнийскому красавчику, наверняка светловолосому, загорелому и... здоровому. Здоровому, черт возьми!)
Наверное, Нэнси уловила резкие ноты в его голосе – а может, просто удивилась, что он так круто сменил тему. Взглянула на него непонимающе, и между бровями снова наметилась морщинка.
Получилось и правда красиво. Ник притушил свет, и в темноте мастерской ночник заиграл розоватыми сполохами.
Нэнси присела на корточки, оперлась локтем о подлокотник коляски и склонила голову, пристроив ее на собственной руке. Почувствовала руку на плече и не шевельнулась – было хорошо сидеть вот так и смотреть на переливающиеся огни... смотреть и смотреть... смотреть и смотреть... как будто ничего вокруг больше нет.
– Нэнси... мне очень не хочется, чтобы ты уезжала... – услышала она, подумала: «Ну неужели хоть ненадолго нельзя обо всем забыть?!» – и все-таки отозвалась:
– Мне тоже не хочется. У меня выхода другого нет.
– Выход есть всегда.
– Возможно... – Волшебство момента было разрушено. Она вздохнула и попыталась объяснить: – Наверное, я не так воспитана. У вас, на Востоке, женщины другие. А я всю жизнь росла с тем ощущением, что серьезные проблемы – это удел мужчин... а теперь, вот видишь, не справляюсь.
– Да, но ты можешь выйти замуж и переложить все эти проблемы на плечи мужа.
– Угу... женихи прямо в очередь выстроились!
– Ну... ты можешь выйти замуж за меня...
Только сказав, он понял, что сейчас сказал. Почувствовал замершее под рукой плечо Нэнси и нажал на кнопку, включая свет.
Она смотрела на него даже не с удивлением, а как человек, который ослышался или с которым вдруг заговорили на непонятном ему языке.
Ник и сам не понимал, как могло у него выскочить такое, зачем – ведь она же все равно не согласится, только зря выставлять себя шутом! Авантюра... идиотизм... неужели он до такой степени ополоумел, что начисто потерял чувство реальности?!
Он решительно вздохнул и добавил:
– Уж я-то твои финансовые проблемы точно смогу решить.
Нэнси медленно встала, продолжая все так же изумленно, непонимающе глядеть на него. Сказала:
– Ник, я...
– Дай мне договорить, – отмахнулся Ник, постепенно приходя если не в бешенство, то в состояние, близкое к нему, – и вообще – я не хочу, чтобы ты отвечала мне сейчас. Ответишь завтра. И... сядь, ради бога, куда-нибудь, – пошарил глазами, – хоть на ящик! Я не могу, когда ты на меня так... сверху смотришь.
Она послушно потянула к себе ящик с жеодами, выдвинула его и села, неудобно примостившись на самом краешке.
– Тебе придется пойти только на один компромисс. Ты хочешь учиться – пожалуйста, но учиться придется где-то поблизости. Если тебе понадобится – или просто захочется съездить в Европу или еще куда-нибудь, с этим проблем не будет, но жить ты должна будешь здесь, со мной. (Зачем он тратит время и говорит все это – она же все равно откажется?!) Здесь... в доме все сделано под меня, и в других местах я себя чувствую некомфортно.
Ему показалось, что Нэнси слегка шевельнулась, будто собираясь сказать что-то, и он резко оборвал ее:
– Подожди, не перебивай! Я должен сказать тебе еще одну вещь. – Мельком подумал, что можно было бы обойтись и без этого унижения – она же и так откажется, зачем ей знать?! – и все-таки сказал: – Я хочу, чтобы ты знала еще одно. Наш брак... – Голос внезапно сел, Ник сглотнул и повторил громче: – Наш брак никогда не сможет стать браком... в полном смысле этого слова. У меня не работают не только ноги, но и все, что... ниже пояса. – Увидел ее испуганно расширившиеся глаза – значит, дошло – и продолжил, каждым словом будто давая самому себе пощечину – за ту глупость, которую он сделал... и которую продолжал делать: – Я понимаю, что ты молодая женщина, но... если у тебя кто-то будет, я не хочу об этом знать – не хочу, понимаешь? Постарайся соблюдать определенный декорум – а я тоже не буду допытываться. Я говорю об этом один раз – и больше говорить не хочу... никогда...
Больше Нику говорить и правда было нечего – он и так сказал достаточно, чтобы сама мысль о согласии стала для нее невозможной. Поэтому он замолчал и уставился на Нэнси, удивляясь – почему она еще здесь? Пусть скорее уходит и перестанет смотреть на него так непонимающе. И главное – пусть молчит!
– Но тогда... зачем тебе это? – спросила она.
Ник мог сказать правду – что не хочет, не может потерять ее, не может сам, добровольно отпустить к другому мужчине. И жениться на ней – это единственное, что пришло ему в голову, даже не в голову – само вырвалось, он не хотел... Но выглядеть в глазах Нэнси еще более жалким, чем он сейчас наверняка выглядит, не хотелось даже если они видятся в последний раз.
Усмехнулся:
– Ты тогда спросила, почему я живу один. Я с тех пор много думал об этом, и вот...
– Я говорила о собаке...
– Ну... с собаками я никогда дела не имел. И потом – я просто не хочу, чтобы ты уезжала.
Вот это уже была правда – по крайней мере, часть ее.
– Ник, но...
Он перебил ее, не дав договорить:
– Хватит... не надо сейчас ничего. Оставь мне хоть какую-то иллюзию того, что ты подумала перед тем, как отказаться. И... уйди, пожалуйста...
Конечно, нельзя так выгонять гостью – но видеть ее было сейчас невыносимо. Да и о чем им теперь говорить? Как ни в чем не бывало вести светскую беседу?!
Нэнси встала и, не сводя с него глаз, испуганно, бочком шагнула к двери. И – страшная мысль: все, это уже действительно конец, больше он ее никогда не увидит... никогда...
Не думая, не рассуждая, сам не понимая, что делает, Ник схватил ее за руку и рванул к себе. Мгновение – и Нэнси уже лежала у него на коленях в нелепой позе, и он целовал ее куда попало, зажав и не давая шевельнуться.
От нее пахло женщиной... и все той же травой, название которой он никак не мог вспомнить, – и еще чем-то, что, как спиртное, ударило в голову. На миг показалось, что все хорошо, и все забылось, осталась только нежная кожа, и запах, и губы, которые Ник в конце концов нашел и впился в них, безжалостно расплющивая и сминая...
Нахлынуло – и отхлынуло. Он медленно отпустил ее, лишь теперь осознав, что Нэнси не сопротивлялась и не пыталась оттолкнуть его – но и не ответила на его поцелуи. Просто лежала, как большая кукла, только глаза были живыми и по-прежнему испуганными и непонимающими.
Почувствовав, что свободна, она шевельнулась и неловко, неуверенно попыталась встать. Чуть не упала, но потом выпрямилась и сделала шаг назад. Взгляд ее метнулся к двери.
– Иди, – мотнул в ту сторону головой Ник. Увидев, что она не двигается с места, а продолжает смотреть на него, яростно крикнул: – Не жди, я не собираюсь перед тобой извиняться – я слишком давно этого хотел! Иди, ну иди же!
На губе у нее выступила капелька крови...
Все так же не сводя с него глаз, Нэнси сделала шаг... Другой – добралась до двери, в последний раз взглянула – и скрылась за поворотом.
Он прислушивался. Шаги... все дальше и дальше. Остановились... слабый шум... и – хлопнула входная дверь... Все... Некоторое время Ник сидел, тупо глядя перед собой. Внутри все мелко дрожало, а в ноздрях по-прежнему стоял ее запах... и руки пахли ею. Внезапно его начало трясти. Потом прошло.
Она так и не взяла ночник...
Бен, естественно, опоздал – когда он появился, было уже полпервого. Зашел через свою квартиру, потоптался на всякий случай в коридоре и появился в гостиной.
Сначала он обратил внимание на собаку, ухмыльнулся: – Экая зверюга! – и лишь потом на Ника, который к тому моменту безрезультатно, почти не опьянев, прикончил бутылку виски.
От самого Бена тоже попахивало – не слишком сильно, но ощутимо. Настроение у него было превосходное.
Проходя мимо неубранного стола, он ухватил с блюда кусок индейки, мгновенно проглотил и закатил глаза в знак полного восторга. Поинтересовался:
– Ну, как отпраздновали? – и, увидев, что Ник вместо ответа отвернулся и уставился в камин: – Что-то не так?
– Отстань! Еще ты тут будешь! – замотав головой, огрызнулся Ник. Осекся, закрыл глаза, вздохнул и тихо сказал: – Извини...
– Ты чего? – оторопело произнес Бен. – Ты же в жизни не извиняешься?!
На следующий день, рано утром, Нэнси позвонила и сказала, что она согласна.
Глава 9
Ник не сразу осознал, застыл, прижав к уху трубку...
– Что-то не так? – неуверенно спросила она. – Или я тебя неправильно...
– Да нет, все в порядке, – пришел он в себя. – Приходи, обсудим все технические вопросы – как и что. А заодно позавтракаем – миссис Фоллет страшно обиделась, что мы вчера не съели какой-то ее мудреный десерт.
Нэнси казалось, что жизнь ее, прежде спокойная и размеренная, понеслась вперед так стремительно, что не было времени даже толком обдумать происходящее. Это напоминало вырезанные и смонтированные вместе короткие эпизоды из какого-то фильма – нечто вроде «краткого содержания предыдущих серий».
Вот она завтракает у Ника, и он говорит, что хочет пожениться прямо послезавтра, еще до конца рождественских каникул – и она кивает (и она кивает!!!).
Потом он спрашивает:
– Ты хочешь пригласить кого-то на свадьбу?
И Нэнси тут же вспоминает приемы, устраиваемые мамой... Наверное, Алисия будет очень недовольна, когда узнает, что дочь вышла замуж, при этом лишив ее возможности устроить «семейное торжество» на двести человек.
– Не знаю... С работы приглашать нужно либо всех, либо никого – а то остальные обидятся... и многие поразъехались на каникулы. Так что, наверное, нет. Только Робби. А ты?
– Кроме Бена, никого, – отвечает он, и она думает, что ничего о нем не знает – ни кто его родители, ни даже сколько ему лет. За последние годы я как-то потерял связь со всеми друзьями. – И украдкой бросает взгляд на свои ноги. Нэнси уже научилась улавливать эти короткие взгляды.
А вот она звонит Робби, говорит, что послезавтра выходит замуж, и приглашает ее на свадьбу. Робби кричит в трубку:
«Ты с ума сошла?!» – и на следующий день с утра приезжает к ней под предлогом «помочь собраться» (хотя собирать-то особо нечего), а на самом деле узнать все подробности.
И Нэнси рассказывает ей о Нике, говорит, что они знакомы уже три месяца (кому какое дело, что они всего лишь встречались на несколько минут на беговой дорожке) – а теперь вот он сделал ей предложение. И вспоминает это предложение... и то, что он не сказал ни слова о любви, ни даже о том, что она нравится ему, – только целовал так, словно хотел выпить из нее душу, и глаза у него были совершенно сумасшедшие.
А Робби говорит, что она, Нэнси, авантюристка – разве можно вот так, сразу, выходить замуж за человека, которого едва знаешь?! (Смешно – Робби, которая после школы сразу уехала одна в Нью-Йорк, сменила десять мест работы, пока не осела в риэлторской конторе, уже успела выйти замуж и развестись – и вдруг считает ее авантюристкой!)
Начинает расспрашивать: «Ну, и как он?!» Нэнси понимает, что она имеет в виду, и отвечает, что с этим у него все о'кей. Ни к чему людям знать... Нику бы это не понравилось.
Потом Робби кричит: «Слушай, давай устроим девичник, чтобы было как положено!» – и они заказывают пиццу, и мороженое, и бутылку вина – и весь вечер веселятся, а под конец уже с хохотом катаются по кровати, вспоминая школьные вечеринки и как за Нэнси ухаживал этот придурок Джад Веллер, считавший себя похожим на Элвиса Пресли.
Но тут звонит Ник и спрашивает, во сколько утром прислать машину (завтра она переезжает к нему, завтра уже свадьба!), – и Нэнси вдруг понимает, что на самом деле ему просто хочется поговорить с ней. А подвыпившая Робби хихикает и в конце концов орет во весь голос: «Бросай трубку, завтра наговоритесь!» – приходится объяснять Нику, кто здесь вопит и что они делают – и он смеется...
А потом Нэнси лежит полночи без сна и думает, вспоминает... И в первый раз задумывается: правильно ли поступает? Только задуматься не очень получается – в голову лезут всякие посторонние мысли. И внутри все дрожит – не от страха, а как бы... в предвкушении, и хочется, чтобы быстрее наступало утро, когда еще что-то будет.
Она решает не говорить матери о том, что вышла замуж, – просто оставить сообщение, что уезжает и звонить в ближайшее время не будет. А куда уезжает – неважно.
И вдруг, вспышкой – странная мысль: у Ника глаза похожи на ночник, который он сделал. Тоже – будто за цветным кристаллом горит и переливается огонек. С этой мыслью Нэнси и засыпает...
А утром, естественно, просыпает – и вскакивает от стука в дверь. Появляется Бен, и Нэнси страшно неудобно – она еще в халате, но он, будто так и положено, спрашивает: «Тебе заварить кофе?» – и идет на кухню, но застревает возле коробки с видеокассетами.
И когда она выходит из ванной, он все еще сидит на корточках и перебирает кассеты, вытащив половину наружу. И только что не облизывается. Оказывается, ему тоже нравятся старые вестерны.
Она спрашивает: «А что любит смотреть Ник?» – чтобы хоть что-то про него знать. Но Бен пожимает плечами и говорит: «Ничего. Он редко что-то смотрит, кроме биржевых сводок и новостей».
А потом он стаскивает вниз коробки и чемоданы – и они едут к Нику... точнее, домой, – мысленно поправляет себя Нэнси. Ведь теперь это будет и ее дом! Ей становится вдруг не по себе, но Бен ничего не замечает и продолжает спрашивать что-то о фильмах. Она машинально отвечает – и думает: «А Ник бы заметил...»
Ей хочется его скорее увидеть – может быть, при нем пропадет неожиданно возникшее чувство неловкости и нереальности всего происходящего? Но его нет... они входят в дом – а его нет...
Нэнси озирается, и Бен, поняв этот взгляд, объясняет: «Ник работает. Он обычно уже с шести на ногах... ну то есть... сама понимаешь. Он не любит, когда к нему в кабинет суются – подожди, скоро сам вылезет».
А ее новая спальня большая, светлая – и какая-то ужасно пустая. Голые стены, кровать с резной спинкой и бледно-розовым гобеленовым покрывалом, рядом тумбочка, и на ней – единственное яркое пятно во всей комнате – ночник! Нэнси тут же включает его – пусть светится, веселее будет.
Бен приносит остальные коробки, говорит: «Все, располагайся! Если что нужно – я в гостиной», – почему-то ухмыляется – и уходит.
И она начинает «располагаться»...
Все утро Ник то и дело поглядывал в окно, дожидаясь возвращения Бена. Точнее, приезда Нэнси.
С того момента, как она сказала: «Я согласна», он, сам того не желая, пребывал в весьма растрепанных чувствах. Почему она согласилась? Что оказалось для нее важнее всего? Деньги? Возможность учиться? Что ж – это именно то, что он ей обещал...
Но что будет дальше? Как будут складываться и к чему придут их отношения, основанные, с ее стороны, на чисто прагматическом интересе, а с его – на остром, животном, атавистическом желании любой ценой забрать ее (вот эту, именно эту, веселую, живую и пахнущую травой) себе?
Когда Нэнси в то утро пришла обсуждать «технические вопросы», Ник сразу почувствовал, что она оживает.
И улыбка уже не выглядела вымученной, и глаза смотрели повеселее – словно опустошенный сосуд постепенно, капля за каплей, начал наполняться прежней радостной энергией.
Хуже было другое: то ли из-за того, что он рассказал ей, то ли потому, что (и это наиболее вероятно!) она боялась повторения вчерашней выходки, когда он набросился на нее, словно дикарь, – но, казалось, Нэнси начала стесняться его. Даже не поцеловала при встрече – только протянула руку и, стоило ему пожать ее, тут же отдернулась.
Ник сделал вид, что ничего не заметил, и повел ее завтракать. С ходу предложил пожениться послезавтра (самому себе не признаваясь, что движим все тем же первобытным желанием: «Скорее! Ее – сюда, себе!»). С облегчением воспринял то, что Нэнси не вознамерилась устроить пышное торжество и пригласить целую орду гостей, которые бы смотрели на них и жалели ее (или его?..).
Отвел ее на кухню и представил миссис Фоллет:
– Вот это моя будущая жена! Теперь вам будет с кем обсуждать мое меню! – добавил он с легким злорадством (то, что Ник наотрез отказывался тратить время на процедуру под названием «обсуждение недельного меню», служило, по сведениям Бена, поводом для определенного недовольства).
Миссис Фоллет явно смутилась.
В тот день все в доме – включая и Ника – чувствовали себя немного не в своей тарелке. Все, кроме Бена, который с первой минуты знакомства, словно так и полагалось, начал называть Нэнси по имени.
Ник про себя решил, что это уж слишком! Ему самому, конечно, было бы глупо пытаться «сохранить дистанцию» с человеком, который последние шесть лет ворочает его тело, вставляет ему катетер и – пардон! – моет задницу. Но Нэнси-то – другое дело, и фамильярничать с ней Бену было вовсе не обязательно.
Постепенно убедившись, что он ведет себя вполне «цивилизованно», Нэнси перестала дичиться и просидела у него полдня, болтая о том о сем. Под конец она уже не пыталась убрать прочно оккупированную им руку, а на прощание поцеловала – правда, в щеку, но все равно...
Задумавшись, Ник не сразу понял, что из гостиной доносятся знакомые звуки выстрелов. Выскочив в гостиную, он обнаружил Бена, развалившегося в кресле и с блаженным видом уставившегося в телевизор, откуда доносились какие-то по-особому подвывающие выстрелы и – вместо привычной полицейской сирены – цокот копыт. Увидев Ника, Бен щелкнул пультом и доложил:
– Привез. Видеотека у нее шикарная – сплошные вестерны! Я один уже позаимствовал, – кивнул в сторону экрана.
Как будто его об этом спрашивали!
В спальню Нэнси Ник вкатился с налета, привычно открыв дверь пультом, и, лишь оказавшись внутри, подумал, что, наверное, стоило постучать.
Она стояла у окна и обернулась – и обрадовалась. И он рассмеялся, сам не зная чему – просто потому, что на Нэнси был розовый спортивный костюм, полосатые яркие гольфы и тапочки-«собачки» с висячими ушами и глазами-пуговицами.
– Ты чего? – удивилась Нэнси. Бросила на себя взгляд и, кажется, немного смутилась. – Я люблю так одеваться... Так веселее!
– Мне ужасно нравятся твои тапки.
Подъехал вплотную, получил свой (полагающийся жениху!) поцелуй и поцеловал в ответ – в первый раз, не считая его дикарской эскапады. Губы оказались прохладными и нежными – больше ничего он распробовать не успел.
Ему стало весело, и показалось неважным все, о чем он думал, – главное, что Нэнси здесь, вот такая, теплая и домашняя... и будет теперь здесь...
– Ну как? Все в порядке? Устраиваешься?
– Мне, наверное, понадобится кое-какая мебель... А то сидеть негде, и кассеты ставить... и зеркала нет...
– А ты садись ко мне на колени, – предложил он, улыбаясь.
Во время мгновенной паузы, когда Нэнси удивленно уставилась на него, внутри стало холодно. Зря он это сделал – если она сейчас откажется, обоим будет неловко...
Он уже хотел сказать, что пошутил, но тут Нэнси шагнула к нему и действительно уселась на колени.
Почти инстинктивно Ник обнял ее, прижался лбом к ее виску, а в голове уже вертелось: «Зачем вести себя так глупо, разыгрывая влюбленную парочку, – ведь она знает... и знает, что я знаю, что она знает...». Ему стало вдруг невыносимо стыдно. Он показался самому себе похожим на восьмидесятилетнего старика, который уже ничего не может и приглашает девочек по вызову, просто чтобы потрогать их и посмотреть, как они перед ним раздеваются. (Интересно, почему он этого никогда не делал?!)
Возможно, они с Нэнси смогут стать друзьями... если он сам не выкинет какую-нибудь глупость, после которой она начнет испытывать к нему неприязнь или отвращение... И не дай бог, она решит, что обязана терпеть его прикосновения и поцелуи – в обмен на то, что он может дать ей. Может быть, ей и сейчас не слишком приятно сидеть у него на коленях... на его мертвых коленях... все равно что на еще не остывшем трупе.
– Ник... – Нэнси повернула голову, и теплое, пахнущее кофе дыхание пощекотало ему губы, словно приглашая. – Ты чего?
– Ничего. – Он целомудренно поцеловал ее в щечку. – Ты завтракала? – (Может, и правда получится стать друзьями?) – Мировой судья придет в семь. – (Хоть какое-то преимущество его положения – не надо тащиться в мэрию...)
Глава 10
Нэнси всегда думала, что свою свадьбу она запомнит на всю жизнь – каждую деталь, каждую подробность... и, может быть, когда-нибудь, расскажет своей дочке, как это было. Но то ли от волнения, то ли потому, что все произошло очень быстро, запомнить не удалось почти ничего.
Только один короткий эпизод – когда они ждали мирового судью, Робби, чуть ли не подпрыгивая от волнения, вдруг вдохновенно затараторила старый детский стишок:
Что-то старое, родное, что-то новое такое...
Дойдя до слов «лучезарно-голубое», она повернулась к Нэнси и оглядела ее:
– Чтобы было «чужое», я тебе дам свой платочек, а новое что-нибудь ты надела? А-а, платье? Ну хорошо...
А где у тебя «лучезарно-голубое»?! Хоть какую-нибудь ленточку надо повязать!
– Ну перестань, что за глупости! – попыталась отбиться Нэнси. Ей было неудобно – Ник смотрел на них во все глаза, а Бен уже откровенно ухмылялся, особенно после бестактного вопроса Робби:
– Или у тебя внизу что-то голубое есть?!
– Ну какое это имеет значение?!
– Как – какое имеет значение?! Ты что, не понимаешь?! – Робби обернулась. – Ник, ну хоть вы ей скажите – это же примета! Так положено!
Ник сначала мгновенно разозлился – Нэнси это сразу почувствовала, – а потом вдруг махнул рукой и рассмеялся:
– Ладно... будет вам сейчас «лучезарно-голубое»!
Выехал из комнаты – и почти сразу же вернулся.
– Вот... это достаточно голубое? – На ладони у него лежал камень размером с крупную виноградину – ярко-голубой, чуть ли не светящийся.
– Ой, а что это?! – вытаращилась Робби.
– Это голубой топаз. Из Южной Америки, – пояснил Ник, обращаясь к Нэнси. – Я тебе потом из него что-нибудь сделаю – например, серьги, его можно пополам распилить. Держи!
Нэнси осторожно взяла – топаз оказался тяжелым, маслянистым на ощупь и теплым от его руки. Подумала, что ни в коем случае не даст портить и пилить этот камушек, похожий на голубую звездочку.
– Ой, как здорово! Его можно завернуть в мой платочек и запихнуть тебе... – Тут Робби вспомнила, что в комнате мужчины, и поволокла Нэнси за рукав в коридор, где жарко зашептала: – Слушай, он же классный мужик! Мы тебе сейчас это в лифчик засунем – снаружи ничего не видно будет! Где бы мне такого найти?!
А потом все снова понеслось стремглав – пришел мировой судья и начал церемонию, и Нэнси машинально повторяла и подтверждала, а сама думала, что Ник сегодня весь день был какой-то странный, вроде бы отгородившийся от нее – даже когда они встречались на дорожке, он казался ей ближе – и, когда дошло до слов: «Объявляю вас мужем и женой!», она почувствовала облегчение оттого, что все уже кончилось. Кажется, мировой судья несколько удивился, что на свадьбе так мало народу. Не его дело – устраивать из этого представление для малознакомых людей Ник не собирался.
С него хватило и подруги Нэнси. Особа, правда, безвредная, даже забавная... и не стала бросать на него исподтишка сочувственных взглядов – но чересчур активная, все время мельтешит, болтает и чего-то шепотом хочет от Нэнси (ему так и не удалось расслышать, чего именно). На такой бы он не женился – заговорит до смерти!
