Текст книги "Кольцо"
Автор книги: Мери Каммингс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)
Потом Ник шел к себе в кабинет. Что делала Нэнси? Он не спрашивал. Если, согласно расписанию, ежедневно вручаемому ей мисс Эмбер, где-то – на обеде, ужине или приеме – требовалось ее присутствие, Ник знал, что его жена, безупречно одетая, элегантная, светская и любезная, будет там вовремя.
Но чаще они ужинали дома... Те же ничего не значащие реплики: «Да... Спасибо... Передай, пожалуйста... Тебе положить?..», то же отрешенное, «никакое» лицо, начале он пытался разговорить ее, рассказывал что-то, не чувствуя отклика, шутил, не видя ответной улыбки, – потом постепенно перестал.
И – ночь... Его ночь, его время...
Ник входил через дверь, соединяющую их спальни, – нагой, как Адам. Знал, что застанет Нэнси в одной и той же, неизменной позе: на боку, спиной к нему; знал, что она даже не повернет голову, услышав его шаги.
Он шепотом цыкал на собаку, делал короткий повелительный жест и, дождавшись, пока та уйдет в его спальню, закрывал дверь. И ложился...
На Нэнси всегда была ночная рубашка – простая, полотняная, наглухо закрытая. Он не знал, зачем она надевает ее – похоже, это была своеобразная форма протеста, единственная, которую Нэнси себе позволяла.
Она не оборачивалась, когда он выключал ночник; не оборачивалась, когда прижимался к ней и начинал целовать шею, затылок, уши, легонько дуть, зарываться лицом в волосы; не оборачивалась, когда его руки пускались в путешествие по ее телу, дотрагиваясь, поглаживая и лаская. Не оборачивалась...
Только дыхание постепенно становилось прерывистым, да тело вздрагивало, слегка напрягалось – и вновь расслаблялось, отзываясь на эти прикосновения. Но она не оборачивалась.
Он поворачивал ее сам, стаскивая и отбрасывая в сторону рубашку. И прижимал к себе...
И чувствовал напрягшиеся твердыми шариками соски, и руки, обвивающиеся вокруг его шеи, и губы, которые искали его губы и отвечали на его поцелуи.
И – не торопился, потому что это было его время...
Все то, что он мог и умел, все, чему когда-то научился с другими женщинами, – все это Ник пытался сейчас дать ей, медленными ласками подводя ее к пику – и отступая; одним внезапным движением заставляя биться в судорогах наслаждения, стонать, кричать; доводя почти до беспамятства – и не давая передышки.
Иногда он чувствовал слезы на ее лице и стирал их губами.
Потом она засыпала – истомленная и безвольная. Уже не пыталась ни отстраниться, ни отвернуться; дыхание становилось все ровнее, медленнее; засыпала – чтобы вновь проснуться утром...
Он думал, что пройдет два-три... ну даже четыре-пять дней, инцидент на балу постепенно забудется, уйдет в прошлое, и Нэнси снова станет прежней. Но дни шли один за другим – и ничего не менялось.
Иногда Нику казалось, что если бы они остались жить в отеле – там, где произошло их стремительное сближение, там, где они были только вдвоем, – то лед снова мало-помалу бы растаял. А тут, на вилле... смешно, но получалось, что нигде, кроме спальни, они почти не оставались наедине.
Возможно, многие люди отнеслись бы к этому спокойно – ну, подумаешь, у столовой нет дверей, а только широкие арочные проемы, подумаешь, прошла там, в соседней комнате, экономка, или горничная зашла спросить, не пора ли подавать десерт, – ну и что?! Но Ник еще со времен своей инвалидности не терпел в доме посторонних, в том числе прислуги, и до сих пор не избавился от этой своеобразной фобии.
Поэтому здесь, на вилле, все приводило его в состояние тихого, еле сдерживаемого бешенства. И присутствие где-то в доме экономки, кухарки и горничных, и их назойливые попытки поухаживать за ним (он прекрасно может сам положить себе еду, спасибо, до свидания!), и то, что простое желание пойти на кухню и пошарить холодильнике вызывало недоуменные взгляды кого-нибудь, кто там вскоре неминуемо появлялся, и мгновенно исчезающие, стоило оставить на стуле, рубашки.
А главное – ощущение, что все зря, что день идет за днем – и ничего не меняется...
Днем Нэнси обычно не было дома. Куда она ходила? Ник не знал. На прямой вопрос следовал короткий неопределенный ответ: «По магазинам... Гуляла...»
Что-то она себе и вправду покупала, но для женщины фактически неограниченным кредитом она была весьма экономна (Ник пару раз, просто чтобы знать, посмотрел расходы по ее кредитной карточке).
Но к ужину она непременно была дома – лишь один раз передала через мисс Эмбер, что приглашена на свадьбу и придет поздно. Сама к нему в кабинет не заходила никогда.
Иногда Ник спрашивал сам себя – почему он до сих пор не бросил эту дурацкую затею, не разорвал никому не нужный контракт – и не вернулся в Нью-Йорк. Из упрямства?! Или из привычки доводить все до конца, никогда не бросая начатое на полпути?..
Хуже всего было то, что в последнее время он порой с трудом мог сосредоточиться на работе: чем меньше он разговаривал с Нэнси – тем больше думал о ней. Мысли эти возникали помимо его воли – как вирус, проникший в сложную программу и не дающий ей работать с полной отдачей. Он представлял ее себе – в самых разных видах и в самое неподходящее время; разговаривал о ней с собакой, которая полюбила лежать в его кабинете и каждое его слово встречала внимательным взглядом и взмахами хвоста; вспоминал...
Глава 19
На следующий день после того самого бала, без всяких слов и объяснений, на комодике в ее спальне появилась индийская шкатулка. Внутри лежало ожерелье с опалами. Нэнси не стала ничего говорить. Зачем? Уходя, она просто оставит здесь все это...
Пока же обязанности миссис Райан требовали все новых туалетов и драгоценностей. Она покупала – не самое дорогое, но и не самое дешевое – такое, что было прилично надеть в ее положении. И никогда не надевала аметистовую подвеску и комплект с лазуритом: они были из другой жизни, были сделаны когда-то именно для нее, для Нэнси, а не куплены для «миссис Райан».
Деловой ужин... дружеский обед... открытие нового корпуса предприятия «Райбери Индастриз» в Силиконовой долине. Ей было тошно снова заходить в этот самолет, тошно сидеть в нем – но ее же никто не спрашивал...
Прием у мэра Денвера – Нэнси так и не поняла, по поводу чего. Как любезничал с ней Бреннер – тот самый Бреннер, который совсем недавно шествовал по коридорам телестудии, едва замечая ее! Впрочем, любезничал он не с ней, а с женщиной, сопровождавшей «большого босса», и не просто сопровождавшей – бери выше! – исполнявшей обязанности жены этого босса.
Сказал между делом, что на студии открылась новая вечерняя программа и почти весь штат ток-шоу, в котором работала Нэнси (при этом заговорщически улыбнулся, мол, он-то понимает, это была всего лишь эксцентричная прихоть решившей развлечься миллионерши), переведен туда.
То же самое рассказала ей Лиза – Нэнси все-таки побывала у нее на свадьбе. Побывала, пообщалась с бывшими коллегами, выслушала все подробности про эту новую программу и познакомилась с ее «хозяйкой». Это была совсем молодая женщина по имени Фрэн, приехавшая из Бостона, которая до сих пор поверить не могла в свою удачу – внезапно получить программу! Хорошенькая, изящная и обаятельная, она разговаривала с Нэнси почтительно, как с высокопоставленной особой.
Да и все остальные, многих из которых Нэнси знала годами... Они были радушны, приветливы, Лиза благодарила за подарок – но Нэнси не оставляло ощущение, что относятся к ней уже не как прежде, что между нею и всеми этими людьми возникла невидимая стенка, которая и не позволяет больше им вести себя с ней непринужденно.
С того времени, когда Нэнси уехала из Хьюстона, она еще никогда не чувствовала такого беспросветного, всепоглощающего одиночества.
Конечно, она уже много лет жила одна – но на работе можно было и поболтать, и посплетничать, и пошутить; рассказать сон – и выслушать чужой; посудачить о моде и диетах – и дружно, всем миром, высказать заочное «фи!» придурку Блейзу. А вечером, дома, ее ждала Дарра – и радовалась ее приходу, и они вместе шли гулять, и вместе ужинали.
А теперь... Почти сразу после завтрака она уходила из дома – или в салон красоты (миссис Райан должна выглядеть безупречно!), или купить что-то к очередному мероприятию, или в кино, или просто... куда-нибудь.
Как-то днем она, сама не зная зачем, подъехала к своему дому. Зашла внутрь, не включая отопление и свет, поднялась наверх и легла на кровать. И пролежала так до самого вечера.
С тех пор Нэнси делала это часто. Не спала – просто лежала и смотрела в потолок. Время текло незаметно, порой она спохватывалась, когда уже темнело; вставала и ехала обратно на виллу.
Она не любила эту виллу. Непонятно почему – ведь, когда они с Джеральдом приехали сюда впервые, ей все понравилось: и большой огороженный участок, где можно было спокойно спускать собаку, не боясь, что из-за угла вывернет машина; и сама вилла – солнечная, ухоженная, с цветами в горшках и стильной мебелью; и приветливая пожилая экономка.
Теперь же, возвращаясь туда, Нэнси каждый раз собиралась с силами, как перед дверью зубного врача – вроде и нужно, и нечего бояться – а все равно... как-то неприятно. Это был не ее дом; дом, который никогда не станет ее, – и хотелось как можно быстрее пройти к себе в спальню и закрыть дверь.
Да и экономка, которая с первого взгляда произвела столь благоприятное впечатление... Уже через пару дней Нэнси делала все, чтобы сталкиваться с ней как можно реже. Прежде всего, миссис Берк не любила собак – это стало понятно в день приезда, стоило увидеть ее поджатые губы и взгляд, брошенный на следы, которые Дарра оставила на входе в дом. Кроме того, она не любила молодых женщин – особенно таких, которые выскакивают замуж за богатых людей и портят им после этого жизнь...
То, что отношения между мистером и миссис Райан были несколько натянутые, экономка поняла быстро – поняла, нашла виновного и осудила. Разумеется, она никогда не позволила бы себе как-то проявить свое отношение к сложившейся ситуации – была вежлива, предупредительна и деловита, – но Нэнси чувствовала это осуждение в каждом слове и каждом взгляде и, если была возможность, предпочитала говорить о хозяйственных делах не с миссис Берк, а с Джеральдом. С ним было проще. С ним она даже иногда разговаривала на отвлеченные темы – о фильмах, о собаках, о погоде на завтра...
Натянутые отношения... Хорошее слово – действительно, словно струна, натянутая между двумя людьми и грозящая рано или поздно лопнуть и хлеснуть наотмашь, оставив болезненные шрамы.
Хотя – какие же натянутые? Она сама сказала: «Не требуй от меня никаких чувств» – и Ник принял «правила игры».
Днем они виделись мало – разве что за завтраком и ужином, да еще во время «протокольных» мероприятий, которых было по три-четыре в неделю.
После ужина Нэнси часто уходила в бассейн. Сидеть в комнате было невыносимо – казалось, стенки постепенно сближаются, надвигаются на нее и рано или поздно раздавят.
В бассейне было просторно, гулко и пусто. Нэнси недолго плавала, а потом ложилась загорать под искусственным «солнышком» с каким-нибудь старым, десятки раз читанным детективом. Ничего нового или более серьезного читать она в последнее время не могла – глаза скользили по строчкам, не воспринимая их смысла.
Впрочем, и этот детектив читать не получалось – если приходил Ник.
Он приходил не каждый день, но довольно часто. Приходил, приветствовал Нэнси взмахом руки, скидывал халат и лез в воду.
Двадцать пять ярдов туда, двадцать пять – обратно, короткая передышка. Цепляясь за поручень и высунув из воды голову, Ник вытирал мокрое лицо, делал пару глубоких вдохов, отталкивался от бортика – и вновь устремлялся вперед. И снова, и снова... Туда – обратно – передышка. Туда – обратно – передышка.
Нэнси понимала, что не надо смотреть на него, что лучше встать и уйти, но не уходила – смотрела и смотрела на мощное гибкое тело, без устали разрезающее голубоватую воду.
И вспоминала их «медовый месяц» – как они тянулись друг к другу, и целовались до одури, и бассейн, в котором они плавали, то и дело сталкиваясь... И Ник тогда тем же самым жестом смахивал воду с лица.
Ведь было же это все! Было, было, было! Иногда ей мучительно хотелось заплакать, закричать, завыть – броситься к нему, прижаться, почувствовать, хоть ненадолго, его силу, его тепло и надежность. Прижаться, уткнуться и повторять одно и тоже: «Ник, что с нами случилось, почему все так? Почему? Мне плохо – мне так плохо... Сделай хоть что-нибудь, чтобы мне не было так плохо, чтобы я не чувствовала, что схожу с ума, что лечу в какую-то преисподнюю... Мне плохо, Ник!»
В такие минуты, чтобы справиться с этим неудержимым, безумным желанием, Нэнси заставляла себя мысленно «увидеть» одну и ту же сцену – ту самую, которую она застала в будуаре матери в день помолвки. Только на этот раз у мужчины были не светлые, а темные волосы – черные, пронизанные серебристыми нитями... А потом он оборачивался, и в бирюзовых глазах не было ничего, кроме злости. Злости – и презрения: «Да кто ты вообще такая?!»
После этого плакать хотелось еще больше – но уже не хотелось прижаться к нему.
Он приходил каждую ночь. Каждую ночь Нэнси лежала, прислушиваясь к доносящимся из-за двери звукам и ждала – когда же эта дверь распахнется и Ник войдет. И ненавидела себя за то, что так этого ждет.
Но ничего не помогало – она могла злиться на себя, ненавидеть себя, притворяться перед самой собой, что ей все равно, – но, когда он входил в комнату, чувствовала это сразу. И сердце начинало колотиться, и внезапно пересыхало во рту – вот-вот, сейчас... А потом кровать слегка вздрагивала от его веса. Ник перегибался через нее, горячий и тяжелый, выключал ночник, и в комнате становилось темно. И в этой темноте он обнимал ее.
Становилось жарко – от его тела, от его дыхания, от его рук – и от той теплой истомной волны, которая поднималась изнутри и заполоняла все ее существо. И мысли, облеченные в слова, те самые, которые мучили Нэнси, пока она лежала и ждала его, свертывались в маленький комочек и прятались где-то далеко-далеко. Оставались только два человека, и темнота и тишина...
Зачем он всегда выключал ночник? Ей не хотелось этой темноты, хотелось видеть его – и глаза, и лицо, и все... Она сердилась на себя за то, что ей этого так хочется, и забывала, что сердится, и «рассматривала» его пальцами и губами, точно слепая. Не раз хотела сказать ему – не выключай свет, зачем?! – и не говорила.
Он тоже молчал, лишь иногда постанывал и бормотал что-то, словно в бреду, повторял: «милая... милая...». И ласкал – жадно, безудержно, пока Нэнси не забывала, где она и кто она такая. Не было ни прошлого, ни будущего – только этот миг, и этот, единственный мужчина – его руки, его запах, его тело и дыхание, его губы...
Каждый вечер она зачеркивала клеточку в календаре и считала, сколько их еще осталось. Считала машинально, даже не задумываясь, что и зачем считает, – лишь порой вспоминала, что вот-вот, совсем скоро, нужно будет что-то снова решать, и продавать дом, и ехать неизвестно куда.
И еще – что этих ночей, когда она лежит и ждет, прислушиваясь к шагам за дверью, остается все меньше и меньше.
Тридцать шесть... тридцать четыре... тридцать...
Глава 20
Это был обычный вечер – обычный вечер обычного дня.
Она вошла в огромный, чуть ли не в пол-этажа холл, и сразу заметила Джеральда, который, стоя недалеко от входа в кухню, разговаривал о чем-то с миссис Берк. На ходу кивнула им, бросила скороговоркой:
– Добрый вечер, миссис Берк, добрый вечер, Джеральд! – и побежала вверх по лестнице.
В первый момент, войдя в спальню, она даже не поняла – что не так? Что изменилось, почему возникло ощущение, что комната стала вдруг чужой?! Кровать... трельяж... комодик... И тут до нее дошло: ночник!
На тумбочке не было аметистового ночника...
Быстро взглянула на трельяж – там тоже нет! И – первая мысль: «Ник! Но зачем?..»
Она еще не успела сдвинуться с места, когда в дверь постучали, и, открыв, Нэнси увидела перед собой именно ту особу, с которой ей сейчас меньше всего хотелось общаться.
Начала экономка прямо с порога:
– Миссис Райан, вы так быстро ушли, что я не успела вам ничего сказать...
Нэнси все стало ясно сразу – дальнейшие слова еле пробивались к ней сквозь поднявшийся вдруг в ушах звон:
– ...Новая горничная хотела помыть... не знала, что он окажется таким тяжелым... выронила из рук... раскололся... она очень извиняется...
– А осколки... Склеить... Склеить нельзя?! – перебила Нэнси.
– Там было много осколков, их собрали и выбросили. – Миссис Берк посмотрела на нее с легким удивлением. – Держать в доме битое – плохая примета. Я уже переговорила с мистером Рамзи, он обещал, что завтра прибудут приемлемые образцы ночников, и вы сможете выбрать себе подходящий – не хуже того, что у вас был... – Она замолкла, увидев, что Нэнси судорожно, уже не контролируя себя, замотала головой.
– Неужели нельзя было сначала меня спросить?! Дождаться или... у меня же телефон есть!.. Или у Ника спросить!
– Неужели вы думаете, что я стала бы беспокоить мистера Райана из-за такого пустяка! – Из тона экономки явствовало, что ей предложили по меньшей мере осквернить святыню. – И я не понимаю, почему вы так расстраиваетесь. Я же говорю – мистер Рамзи...
Нэнси только теперь сообразила, что мистером Рамзи экономка именует Джеральда, но ей было не до того.
– А мусор уже увезли?
– Миссис Райан, не станете же вы просить меня рыться в мусорном баке?! – возмутилась миссис Берк.
– Да ничего я не стану вас просить! Сама все сделаю! – Сейчас Нэнси было все равно, что о ней подумают и скажут. – Пустите!
Она протиснулась мимо стоявшей на пути экономки, успела сделать пару шагов по коридору – и остановилась, услышав сзади сказанное, как ей показалось, с тайным злорадством:
– Мусор в этом районе вывозят в четыре часа дня.
«В четыре... значит, уже увезли...» – промелькнуло в голове.
Нэнси обернулась. На лице миссис Берк нельзя было прочесть ничего, кроме вежливого непонимания.
– Не волнуйтесь, миссис Райан! – сказала экономка с сочувственной улыбкой – наверное, так же она успокаивала бы избалованного капризного ребенка, закатившего истерику из-за сломанной игрушки. – Мистер Рамзи обо всем позаботится. И если хотите, я...
– Хватит! – выдохнула Нэнси.
– Но...
– Я сказала – хватит! – крикнула она уже во весь голос. – Отстаньте от меня!
Экономка застыла, приоткрыв рот, – она не предполагала, что миссис Райан, которая за весь месяц ни разу ни на кого не повысила голос, заорет вдруг, как базарная торговка. Кровь стучала у Нэнси в висках, и слова выплескивались в коротком приступе злобного наслаждения – наконец-то можно сказать это вслух:
– Убирайтесь к чертовой матери! В этом доме со мной не считаются, но хоть оставить меня в покое вы можете?! И не лезьте ко мне больше!
Проскочив мимо экономки обратно в спальню, она захлопнула за собой дверь, бросилась на постель и зарыдала в голос.
Стук в дверь раздался довольно скоро. Нэнси медленно сползла с кровати и пошла открывать, надеясь, что это не снова миссис Берк. Разговаривать с ней еще раз сил не было: перед глазами все плыло и голова казалась распухшей. Но за дверью стоял Джеральд.
Махнув рукой – заходи, мол, – она отошла вглубь комнаты и села на кровать.
– Миссис Райан, – нерешительно начал он, – миссис Берк там очень переживает...
– Я тоже. Дальше что? – охрипшим голосом спросила Нэнси. На глаза по-прежнему наворачивались слезы.
– Она хочет уходить... то есть уволиться...
Хотя Джеральд и не сказал напрямую, но он явно намекал на то, что было бы лучше, если бы отношения миссис Райан с миссис Берк как-то уладились...
Проблема состояла в том, что Нэнси улаживать эти отношения не собиралась – не собиралась ни извиняться за свои слова, ни даже говорить обтекаемое: «Мы с вами обе погорячились». Единственное, что ей сейчас хотелось, – это чтобы ее оставили в покое. Хочет уходить – пусть уходит!
– Конечно, ей следовало поставить вас в известность... – не получив ответа, продолжил Джеральд. – Я понимаю, вы сейчас расстроены... – На самом деле он наверняка не понимал, почему из-за какой-то не слишком дорогой вещицы разгорелся весь этот скандал. – Я уже обо всем позаботился, к вечеру нам привезут несколько образцов, и вы сможете выбрать очень похожий...
– Не надо... – поморщившись, покачала головой Нэнси. – Не надо. Тот ночник... его мне Ник подарил, в тот день, когда... – едва унявшиеся слезы снова хлынули, – когда сделал мне предложение. Понимаете?! В тот самый день! Вы сможете мне вернуть этот день? Вы сможете вернуть мне тот день?! И... – Она хотела добавить: «И того Ника!», но опомнилась, поняв, что стоит всклокоченная, в измятом платье и с заплаканным лицом, и кричит на совершенно ни в чем не повинного Джеральда. Сказала тихо: – Не нужно мне ничего... спасибо...
После его ухода она переоделась в халат и снова легла на кровать.
Она понимала, что надо встать, умыться и пойти гулять с собакой, но сил не было, и слезы продолжали струиться по ее лицу. В голове крутились обрывки мыслей, воспоминаний – такие, от которых плакать хотелось еще больше. Подтянув колени к груди и сжавшись в комок, Нэнси всхлипывала и изредка съезжала по подушке с мокрого, холодного и противного места на сухое, которое тоже вскоре промокало.
На этот раз стука в дверь не было, но внезапно кровать слегка вздрогнула, раздалось громкое сопение, и в лицо ей сунулся холодный нос.
«Пришла все-таки!» – подумала она, обняла и притянула к себе теплое собачье тело. Дарра забила хвостом, распластываясь рядом и продолжая хлопотливо тыкаться носом в лицо – «утешать».
Только когда кровать вздрогнула еще раз, Нэнси поняла, что собака пришла не одна. Не стала открывать глаза, лишь горестно вздохнула, когда на голову ей легла рука.
– Не плачь так, не надо...
Нэнси повела плечом.
– Они разбили мой ночник... – пожаловалась она.
– Я знаю. Мне уже Джеральд сказал.
Ник сдвинул руку и начал поглаживать ее большим пальцем по щеке, стирая слезы, – и не было ни сил, ни желания отстраниться. Лежать бы вот так, с закрытыми глазами, и пусть гладит.
– И осколки выкинули...
– Я знаю. Жалко, там хорошие кристаллы были. Я бы их лучше на мобиль пустил.
– На какой? – спросила она машинально, «зацепившись» за непонятно откуда взявшееся слово.
– На красивый. На серебряных проволочках – кристаллики разноцветные висят, медленно вертятся, и снизу подсветка. Я давно хочу такой сделать и у себя поставить.
– А у тебя тот, желтенький ночник еще цел?
– Да. Не огорчайся, Нэнс, все еще можно исправить...
– Не хочу я новый... Я включала этот и вспоминала, как мы с тобой жеоду пилили и какая я молодая тогда была и во все хорошее верила... – Слезы снова потекли, и Нэнси открыла глаза.
Ник сочувственно смотрел сверху. Он был без пиджака, но в остальном одет по-деловому: в галстуке и крахмальной рубашке. Наверное, прямо из кабинета пришел.
– Ну не надо так, Нэнс! – повторил он. – На вот... может, это тебя немножко утешит. – Достал из кармана полиэтиленовый пакетик и положил на подушку рядом с ее рукой. – Только... не швыряй, пожалуйста, в угол, я не люблю, когда так с камнями обращаются...
Нэнси медленно зашевелилась, приподнимаясь, развернула пакетик и уставилась на то, что выпало на ладонь.
– ...Я давно хотел тебе отдать, но... в общем, возьми сейчас, – сказал Ник. – Это тот топаз, который я на нашей свадьбе тебе дал, помнишь? Там, сзади, дата выгравирована, на память... Я это сделал еще к тому дню рождения, когда ты... ну, в общем... Вот.
Это действительно был тот самый камешек! Правда, из чуть сколотого сбоку кристалла он превратился в ограненный овал, но оставался все таким же «лучезарно-голубым». На обратной стороне серебряными чернилами была выписана дата: 29.12. Дата их свадьбы...
Он стал теперь центральной подвеской серебряного ожерелья – очень красивого и похожего на старинное, – но не это было главное, а сам камешек, всколыхнувший сразу массу воспоминаний: и о «доме будущего», и о Робби с ее вечными приметами и этой дурацкой считалкой, и о Нике... Не о теперешнем деловом и самоуверенном, привыкшем, что стоит ему щелкнуть пальцами – и все должно немедленно исполняться, – а о том, которого Нэнси встретила когда-то на кольце. О человеке, который положил ей в руку теплую голубую звездочку...
– Ну что? – спросил Ник.
– Спасибо... – Наверное, он ждал от нее именно того.
– Хочешь примерить?
– С халатом?!
– Ну и что? – Он снова погладил ее по голове, поерошил пальцами волосы.
Нэнси незаметно прижалась ноющим виском к его руке – прохладной и несущей облегчение. Вот если бы он еще ей на глаза эту руку положил... Расстегнула пару пуговок халата, распахнула его и надела ожерелье. Слезла с кровати, подошла к трюмо – действительно красиво.
Возможно, Ник ждал каких-то бурных изъявлений благодарности и восторга, но у нее не было на это сил – глаза щипало, а голова, казалось, раздулась так, что вот-вот лопнет. Поэтому Нэнси просто вернулась к нему и повторила:
– Спасибо.
Он хозяйским жестом поправил ожерелье и не убрал руку, продолжая рассеянно поглаживать ее по шее.
– Я позвоню про ужин?
– Мне еще с собакой нужно сходить.
– Можно попросить Джеральда.
– Нет, я сама хочу. Пройдусь по холодку – голова, может, пройдет.
– А хочешь, я с тобой схожу? – неожиданно спросил Ник.
Нэнси меньше всего ожидала услышать подобное предложение.
– Мне, вообще-то, положено ходить каждый день по крайней мере милю – но я ленюсь, – пожав плечами, добавил он. – Давай хоть сегодня схожу.
– Ну, пойдем...
И подумала, что они с Ником никогда в жизни вместе не гуляли – не шли рядом по улице, просто так, куда глаза глядят...
Когда-то в детстве он читал сказку Андерсена – про русалочку, которая за возможность жить на суше и видеть своего возлюбленного заплатила такой болью в ногах, «словно ее резали тысячи ножей». Наверное, ее ощущения были сродни ощущениям самого Ника, появившимся примерно к середине прогулки.
Но Нэнси бы он этого в жизни не сказал, и старался ничем не показывать ей своего состояния. Тем более что врач действительно велел постепенно увеличивать нагрузку на ноги. Может быть, если бы он соблюдал предписанный режим, то и боли бы такой сейчас не было...
Когда они выходили из дома, Нэнси сказала вдруг:
– А я на миссис Берк накричала...
– Ну и плюнь на нее. Хочешь, я ее уволю? – предложил Ник. На самом деле экономка работала не на него, а на владельцев виллы, но попросить ее пожить до конца срока аренды где-нибудь в другом месте (разумеется, за его счет) он вполне мог – если это доставит Нэнси удовольствие.
– Не надо, – очень серьезно ответила она, качнула головой и слегка поморщилась – он и раньше замечал, что она плохо переносит слезы и мучается после них головной болью.
Дальше они шли молча, но Ника не оставляло ощущение, что это не то отчужденное, непроницаемое вязкое молчание, к которому он уже привык за последние недели. Что-то изменилось, сдвинулось с мертвой точки – словно из-под ледяной корки внезапно, робко и слабо, пробился живой ручеек.
Прогулка не слишком помогла. К возвращению на виллу Нэнси выглядела чуть бодрее, но за ужином снова сидела молча, сдвинув брови и иногда вздыхая, и почти ничего не ела.
Ночью, когда Ник пришел к ней в спальню, над изголовьем горела лампа, а Нэнси лежала лицом к двери. Это было непривычно – настолько непривычно, что он застеснялся своей наготы, поспешил подойти и, вместо того чтобы лечь, сел рядом.
– Голова болит, – пожаловалась она извиняющимся тоном.
Глаза у нее действительно были совершенно больные.
– Тогда давай просто поспим.
Она медленно, не сводя с него глаз, кивнула. Ник вытянулся рядом с ней, осторожно привлек ее к себе и поцеловал в висок. Погасил свет и шепнул:
– Спи. Спи, котенок, и пусть тебе хороший сон приснится.
Так обычно говорила ему мать, когда в детстве приходила подоткнуть одеяло и поцеловать на ночь...
Глава 21
Уехал Ник неожиданно. Утром, за завтраком сказал вдруг:
– Я сегодня улетаю в Нью-Йорк. Думаю, на пару дней. Понадоблюсь – звони, у тебя телефон есть.
Поехать с ним он Нэнси на этот раз не предложил.
Отъезд его был неожиданностью не только для нее – так Нэнси поняла из некоторых реплик Джеральда, которого тоже «оставили дома».
Миссис Берк вела себя тише воды ниже травы и старалась не встречаться с Нэнси взглядом. Как выяснилось, Ник, узнав о происшествии с ночником, пригласил ее в свой кабинет. Вышла она оттуда очень расстроенная, и ни о каком уходе больше речи не вела. Все это Нэнси тоже узнала от Джеральда. В отсутствие Ника они завтракали и ужинали вместе – и именно Ник был основной темой их застольной беседы.
Хотя Джеральд имел степень магистра в области менеджмента, его вполне устраивала должность личного помощника мистера Райана, и он с удовольствием рассказывал и о том, как начинал работать с Ником, на первых порах панически боясь сделать что-то не то, и о местах, где им довелось побывать, и просто – запомнившиеся случаи.
А Нэнси слушала... Слушала и вспоминала – каждый жест, каждое слово, каждую черточку. И прихотливо изогнутые брови, и смех, и запах, и вкус кожи, и настойчивые губы, и глаза, переливающиеся бирюзовым пламенем. Вспоминала, и любовалась им, и восхищалась, и разговаривала, словно он стоял перед ней, и сердилась на него, и упрекала: ну почему он уехал и не взял ее с собой! Ведь им же осталось так мало быть вместе!
Хотя... если бы Ник действительно стоял перед ней, она бы всего этого ему не сказала...
Прошло два дня – он все не возвращался. И не звонил – по крайней мере, ей. Спрашивать у Джеральда, не звонил ли Ник ему, Нэнси не хотелось.
Она тоже не звонила. О чем было говорить? Да и зачем? Привыкать к тому, что можно нажать кнопку и услышать его голос? Скоро этого уже не будет...
Кроме того, нет-нет да и мелькала мысль: «А может, он там не один?» Иначе почему на этот раз он не взял ее с собой?..
Он приехал через три дня, ночью.
Проснулась Нэнси оттого, что Дарра соскочила с кровати и, цокая когтями, бросилась к двери. Откуда-то раздавались голоса, шум. Казалось, весь дом наполнился жизнью.
Нэнси поняла сразу. Сердце, не спросясь, запрыгало: «Ник, Ник вернулся!», она включила лампу над головой: скорее, побежать, увидеть, встретить! – и опустилась на подушку, усилием воли осадив себя. Захочет – придет...
Но услышав шаги за стенкой, уже не выдержала – вскочила и кинулась к шкафу за халатом. И обернулась, когда позади распахнулась дверь.
Стоя на пороге, Ник одной рукой отбивался от бешено наскакивающей Дарры, в другой руке он держал какую-то коробку. В его волосах поблескивали капельки воды от растаявших снежинок, и весь он выглядел как-то непривычно – веселый, взъерошенный и словно помолодевший, в джинсах и свитере.
