Текст книги "Бижутерия"

Автор книги: Мередит Рич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

– Я бы выбрала Цюрих… Германию. Там лучшие в мире ювелирные дизайнерские школы. Мой преподаватель в Колорадо сказал: если рассчитываешь стать Ювелиром-дизайнером, надо ехать в Европу. Но это возможно, только если я залезу в свои сбережения. Пожалуй, я могу это себе позволить.

Мадлен надолго замолчала, привыкая к этой мысли. Раньше она об этом серьезно не думала. Она доверила полученные по страховке Джейн деньги Гэри Поллоку – честолюбивому сыну личного брокера Уатта. Впрочем, их можно потребовать обратно.

– Так я могу? Могу или нет?

– Можете. Но я бы не хотел, чтобы вы их трогали. Я дам вам взаймы. Под залог вашего будущего успеха.

Девушка была поражена.

– Нет! Это невозможно!

– Мы вас очень полюбили, Мадлен. И заботимся о вашем будущем. Завтра я свяжусь по телефону с секретарем. Посмотрим, что можно сделать.

– Вы говорите правду? – Девушка заглянула Уатту в глаза, пытаясь понять, не шутит ли он. Он ответил ей вполне серьезным взглядом. – Не могу поверить.

– А вы поверьте. – Уатт налил себе еще коньяку.

Глава 7

Боже, как она скучала по Хэдли! Что она здесь делает? С какой стати сказала Уатту, что хочет учиться ювелирному делу в Европе? Почему бы просто не остаться в Нью-Йорке – тогда по выходным она могла бы навещать любимого. А теперь они разделены тысячами миль и она по нему тоскует.

Западногерманский городок Пфорцхайм подвергся американской бомбардировке незадолго до окончания Второй мировой войны. После этого в нем мало что уцелело. Расположенный на земле Баден на северной оконечности Шварцвальда, сам по себе городок был серым и неказистым. Его восстановили после войны в соответствии с планом Маршалла [22]22
  Программа восстановления и развития Европы путем предоставления ей американской экономической помощи. Идея выдвинута в июне 1947 г. в выступлении госсекретаря США Дж. К. Маршалла.


[Закрыть], и новый Пфорцхайм потерял все характерные черты прежнего города. Невзрачные, наспех возведенные дома и общественные здания заменили до основания уничтоженную каменную средневековую архитектуру.

И до войны, и теперь город являлся важнейшим ювелирным центром. В нем располагался единственный в мире музей украшений. Но во время войны нацисты привлекли опытнейших ювелиров к изготовлению миниатюрных устройств для бомб. Именно поэтому город и подвергся впоследствии авианалету.

Теперь за городом возвышался огромный искусственный холм: покрытые наслоениями грязи каменные последствия бомбежки. По слухам, этот памятник разрушительной силе человека хранил в себе целое состояние – драгоценные металлы и камни. Но ведь никто не собирался разбирать знаменитый городской завал.

Война кончилась четверть века назад, но Мадлен в Пфорцхайме испытывала смущение, потому что была американкой. Ее страна уничтожила когда-то красивый городок, и смущение вызывали сигналы, которые, она чувствовала, исходили от немцев. Одни явно перегибали палку, подчеркивая хорошее отношение. Другие по-прежнему таили в душе неприязнь.

– Ich hätte gern einen schwarzen Kaffee, bitte [23]23
  Чашечку черного кофе, пожалуйста (нем.).


[Закрыть], – запинаясь попросила Мадлен официанта. Она села за свободный столик в непрезентабельном и довольно унылом кафе. Наступил так называемый das Mittagessen – дневной перерыв, который каждый в институте мог взять между одиннадцатью и двумя часами. Вместо того чтобы отправляться в излюбленные студентами заведения, Мадлен предпочитала уединение рабочей забегаловки, где подавали кофе и выпечку. Лучше уж сидеть вообще одной, чем одной, но в окружении студентов, которые успели познакомиться и понравиться друг другу.

Мадлен уехала из Нью-Йорка не сразу после того, как Хэдли вернулся в университет. Она окончила интенсивные курсы немецкого языка в Берлице. И теперь с ней по вечерам занимался адъюнкт-профессор. Но поскольку в институте все преподавание велось на немецком, к середине дня у нее так раскалывалась голова, что она была не в состоянии поддерживать разговоры с сокурсниками и хотела одного – передышки.

Хозяйка заведения, высокая, измученная заботами женщина, принесла ей кофе. Мадлен, прибегнув к языку жестов, заказала выпечку – кусочек тоненького торта с шоколадными и миндальными хлопьями. Она жила в Западной Германии почти месяц. Бывали дни, когда немецкий свободно отскакивал от зубов. Но случались и такие, как сегодня, когда мозг и язык отказывались действовать синхронно, и девушка чувствовала себя запинающейся деревенской дурочкой.

В такие дни Мадлен не могла понять, что на нее нашло, когда она оставила Университет Колорадо. Почему решила, что после интенсивного курса способна учиться в немецком институте, где все предметы преподают на немецком языке? До того как записаться на курсы в Берлиц, она ни слова не слышала по-немецки – разве что в нескольких фильмах Райнера Вернера Фассбиндера, когда занималась на семинаре. Все твердили, что немецкий – легкий язык, похож на английский и всякое прочее. Легко говорить…

– Извините… э-э… вы ведь американка?

Мадлен подняла глаза. Перед ней стоял высокий светловолосый молодой человек, которого она замечала на занятиях.

– Да, – улыбнулась она. – Полагаю, это очевидно.

– У вас замечательное произношение. Чтобы изучать язык, надо иметь хватку. Вы погружаетесь в него прямо с головой – вот, пожалуй, точное выражение. Вы не боитесь делать ошибки. Значит, спустя некоторое время начнете говорить свободно. Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

– Пожалуйста. – Мадлен была рада поговорить по-английски.

Молодой человек сделал знак официантке и заказал пиво.

– Меня зовут Кристоф фон Берлихинген.

– Мадлен Латем. – Девушка протянула руку. Ее поразило, что европейцы, даже молодые, здороваясь, всегда пожимали руки. – Вы хорошо говорите по-английски. Учили здесь?

– Отчасти. Я много путешествовал. И у меня кузина англичанка.

– Давно занимаетесь в институте?

– Второй семестр. Трудное дело. Как вы считаете?

– Безусловно. – Мадлен усмехнулась. – Вы знаете, когда я сижу на занятиях, мне кажется, что я перенеслась в средние века. Длинные столы. Все сидят бок о бок и молча взвешивают, раскалывают и пилят. У меня такое чувство, что в тысяча пятисотом году здесь обучали так же.

Кристоф кивнул:

– Вы правы. Немцы чтут традиции. Методы, которые мы изучаем, столетиями передавались от поколения к поколению. Очень важно знать старое, прежде чем начинать искать новое. Только после окончания института мы начнем оценивать наши собственные творческие возможности.

Мадлен допила кофе и принялась собирать книги.

– Совершенно верно. Но все это очень трудно. И так много предстоит изучить.

– Если понадобится помощь, обращайтесь ко мне. Буду счастлив посодействовать. Вначале я испытывал примерно то же, что и вы. Но теперь с каждым днем все легче и легче.

– Спасибо, Кристоф, за ободрение… и за предложение. И за то, что поговорили со мной по-английски. Мне намного лучше, чем полчаса назад.

Молодой человек встал и опять пожал ей руку.

– Был рад познакомиться. Auf Wiedersehen [24]24
  До свидания (нем.).


[Закрыть].

– Auf Wiedersehen, Кристоф, – ответила она.

Перед тем как вернуться к себе в пансион, Мадлен завернула на рынок и купила несколько яблок. Она квартировала в коттедже семейства Фишер, и они сдавали две спальни: одну ей, другую застенчивой датчанке, которая в институте училась на курс старше, чем Мадлен.

Сам герр Фишер учил на старших курсах огранке. Это был маленький человечек с неприятными манерами, который редко говорил даже за столом. Его жена Лиза была, напротив, дородной, доброжелательной женщиной и великолепной кулинаркой. Фишеры имели троих детей от семи до тринадцати лет. Раньше Мадлен не приходилось жить с маленькими детьми, и она находила их восхитительными. Они терпеливо относились к ее плохому немецкому и всегда приходили на помощь, подсказывая нужное слово. По вечерам, после ужина, если у нее не было уроков немецкого языка, любили собираться у нее в комнате поиграть в карты.

Мадлен открыла калитку. Фрау Фишер в саду сгребала граблями листья. Девушка поздоровалась и направилась к парадному.

– Sind Briefe für mich da? [25]25
  Есть для меня письма? (нем.).


[Закрыть]– спросила она, надеясь, что еда уже подана.

– Ja. Aus den Vereinigten Staaten [26]26
  Да. Из США… (нем.).


[Закрыть]… Коннектикут!

– Danke, фрау Фишер.

Лиза Фишер энергично кивнула и вернулась к уборке листьев. Мадлен ей как-то рассказала, что ее друг учится в университете в штате Коннектикут, и с тех пор фрау Фишер заговорщически радовалась, когда ее постоялица получала весточку от Хэдли.

Мадлен схватила письмо со столика в прихожей и побежала к себе прочитать. Она свернулась клубком на неуклюжей кровати и посмотрела на знакомый почерк. Хэдли писал ей два-три раза в неделю, и девушка ждала его писем как манны небесной. Так одиноко, как в последние месяцы, она не чувствовала себя с самого детства. Все было чужим: язык, люди, методы обучения в институте. Выпадали дни, когда Мадлен не говорила ни с кем, кроме фрау Фишер и ее детей. Она ужасно скучала по Хэдли и часто жалела, что не осталась рядом с ним в Штатах.

Мадлен вскрыла конверт и представила, как Хэдли писал в своей комнате Сэйбрукского колледжа Йельского университета. Его весточки всегда ее подбадривали. В прошлом году университет перешел на совместное обучение мужчин и женщин, и к этому только начинали привыкать. Письма Хэдли содержали веселые отчеты о его встречах в студенческом городке с представительницами противоположного пола. Йельские супердамы, сообщал он, суперпугающи. Всю жизнь проучившись в мужских школах, трудно привыкнуть к мысли, что придется трахать однокашниц. Конечно, успокаивал он, это просто шутка. В этом году йельские женщины интересовали его не больше, чем в прошлом. Он оставался ей верен.

Мадлен не была в этом твердо уверена. Учитывая разделяющее их расстояние, они договорились не обязывать друг друга к верности. Это было бы нереально. Оба могли время от времени находить прибежище от одиночества в компании другого человека. Правда, сама Мадлен пока ни с кем не встречалась, хотя и испытывала потребность в дружбе. И, отправляясь в институт, считала Божьим даром воспоминания о Хэдли – и его письма, возвращавшие в прошлое.

Поначалу Хэдли не понравилось, когда Мадлен объявила, что хочет ехать учиться в Германию. Но Уатт объяснил ему, какие там открываются возможности. Хэдли долго не дулся. Он слишком дорожил Мадлен, чтобы портить их последние недели.

Анна, напротив, воодушевилась, узнав о решении подруги. Только что вернувшись из свадебного путешествия по Европе, она снова и снова заводила разговор о том, каким грандиозным опытом это будет для Мадлен. Но Мадлен подозревала, что в душе Анна радовалась, что они на целый учебный год расстаются с Хэдли. Он оказался прав, когда предсказывал реакцию сестры на известие об их связи. Анна не вспылила, не раскричалась, а встретила новость с явной прохладцей. Она не могла поверить, что это случилось, и продолжала настаивать, что Мадлен не в состоянии влюбиться в ее брата.

Да, Анна немного ревновала, но Мадлен притворилась, что не замечает. Девушка полагала, что в конце концов подруга одобрит их отношения. Дело только во времени.

– Мадлен! Das Telephon! – крикнула снизу фрау Фишер.

Наступил последний четверг ноября, и Мадлен внезапно вспомнила, что в Штатах праздновали День благодарения.

Девушка кубарем скатилась вниз и забрала аппарат в чуланчик – не столько, чтобы от кого-то отгородиться, сколько для того, чтобы самой говорить, не стесняясь, погромче. Когда звонил Хэдли, связь бывала отвратительной.

– Привет, любимая! – раздался знакомый голос. – Я дома, и вся семья в сборе. Все тебя поздравляют.

– С Днем благодарения! – весело закричала Анна. – Не представляешь, как я хочу, чтобы ты была с нами. Посмотрела бы, какая я стала большая… на шестом месяце. Маме пришлось заставить Люсил зажарить для меня отдельную индейку. – Она хихикнула в трубку. Анне нравилось быть беременной – так она написала в одном из писем Мадлен. – В первый раз с двенадцати лет я ем все, что хочу. Эта еда за двоих – сказочная штука.

– Пришли мне свою фотографию. Я просто умираю, когда вспоминаю, что все девять месяцев тебе придется одолеть без меня. Я так хотела стать твоей повивальной бабкой, – пошутила Мадлен.

– В следующий раз, подружка. Время летит быстро. Летом увидимся. Подожди, папа что-то тебе хочет сказать.

– Мадлен, – произнес Уатт Макнил, – несколько недель я буду с вами по соседству, в Штутгарте, приеду по делам. Если мне удастся заскочить в Пфорцхайм и вы не заняты, можно я приглашу вас в приличный ресторан?

– Занята? Меня никто никуда не приглашает. Я с удовольствием. Так приятно поговорить целый вечер по-английски.

– Великолепно. Секретарь вам сообщит, когда начнется моя поездка. А я после прилета позвоню, и мы договоримся.

– Спасибо. Буду ждать.

– Это опять я, – снова заговорил Хэдли. – Наверху, без посторонних. Видела бы ты Анну! Набрала фунтов пятьдесят. Раздулась, как огромный шарик с горячим воздухом.

– Хэд, ты преувеличиваешь. Я уверена, она в полном порядке.

– Как кадка, – поправил он. – Раздалась во всех направлениях.

– Ты несносен. Что такое между тобой и Анной?

– Родственная конкуренция. Она всегда забирала лучшие игрушки. Но, Мадлен, послушай, мне надо тебе кое-что сказать. Мы ведь договорились ничего не скрывать друг от друга. Так?

У девушки сжалось сердце. Она уже знала, что последует дальше.

– Так. – И изо всех сил постаралась, чтобы голос звучал бодро.

– Ну вот, – начал Хэдли. – Я пару раз встречался с одной девушкой по имени Лидия. До сего дня платонически, но, Мадлен, здесь, в университете, творится такая дичь. Все друг с другом спят. Ты не станешь сильно возражать, если я?.. Только пойми правильно: это не любовь. Перепихнемся и все.

Что Мадлен могла ответить? Возражать? Но где гарантия, что тогда Хэдли не переспит с этой Лидией.

– Конечно, Хэд, делай как знаешь. Мы ведь не связаны никакими обязательствами.

– Связаны. Я тебя люблю. А ее хочу трахнуть.

– Не обращай на меня внимания.

Как он мог спросить ее об этом? Неужели был настолько глуп, что ожидал ее благословения? Или она настолько глупа, что благословила бы его? Она любила Хэдли. И ей была невыносима мысль, что он будет с другой женщиной. Но могла ли она принуждать его к верности? Ведь это ее вина, что между ними тысячи миль.

– Мадди, ты лучшая женщина в мире. Я тебя люблю. Больше у меня нет никого. И никого не будет.

Мадлен начинала злиться, но не хотела это показывать.

– Что, Хэд? Я тебя не слышу… Связь хреновая. Давай кончать. Я тебя люблю. – Она положила трубку, выскочила из чулана и бросилась вверх по лестнице. Грохнула дверью и процедила сквозь зубы: – Мужчины… Черт бы подрал Хэдли… Черт бы подрал Германию.

Наверное, можно было бы упаковать вещи, бросить институт и первым самолетом вылететь домой. Разве Хэдли не важнее, чем перспектива стать ювелиром-дизайнером? Стоит ли он того, чтобы распрощаться с возможностью заниматься у лучших в мире специалистов?

Нет, она оказалась здесь. И здесь останется. Кто хочет стать самым лучшим, должен обучаться у самых лучших. А если Хэдли ее действительно любит, их отношения переживут любые испытания.

Мадлен разрыдалась. У нее было чувство, что она его теряет, но она ничего не могла с этим поделать.

Через три недели позвонил Уатт Макнил:

– Я успешно прикончил два дня деловых встреч и свободен до утра понедельника. Если вы располагаете временем, я мог бы пригласить вас на экскурсию по Шварцвальду.

– Это было бы здорово. С удовольствием. Я еще нигде не бывала.

– Тогда решено. Заеду за вами около шести.

Лимузин с шофером приехал вовремя. Уатт Макнил был одет в строгий деловой костюм, который не очень шел к его сильно загорелому лицу. Судя по всему, он загорел во время недавней поездки в Марокко. Костюм был непохож на его обычные – изящного итальянского покроя. Уатт объяснил, что купил его в Германии, чтобы соответствовать тем людям, с которыми вел дела.

Мадлен вновь поразило, насколько он был привлекательным мужчиной. И конечно, сильно напоминал Хэдли. Но дела обстояли так, что Хэдли она как раз вспоминать не хотела. И все же, увидев знакомое, дружеское лицо, чуть не расплакалась от радости.

– Остановимся на ночь в Раштате, – объявил Уатт. Длинный «мерседес» выехал из Пфорцхайма и устремился по петляющим загородным дорогам. – Напрямик, как летела бы ворона, это всего миль двадцать пять. Но, к сожалению, местные дороги проектировали не вороны.

Мадлен опасалась, что в обществе Макнила будет себя чувствовать неудобно. Но этого не произошло. В Германии с ним оказалось легче, чем на Парк-авеню.

– Я заказал комнаты в «Адлере». Знаете, что это такое? Миленькая таверна восемнадцатого века.

– Приятная перспектива, но подошло бы все, что угодно. Это так любезно с вашей стороны – выкроить время среди своих деловых встреч…

– Не мог упустить возможность встретиться с вами. – Уатт улыбнулся и легко потрепал ее по колену. Затем наклонился над баром. – Что будем пить? Боюсь, после утренних переговоров мне необходимо крепкое виски.

– Спасибо, мне пока ничего. – Мадлен наблюдала, как Уатт налил неразбавленный напиток, поприветствовал ее поднятым стаканом и разом опрокинул в рот. – Ну вот, действует.

– Что-нибудь не так? – спросила девушка. – Переговоры шли трудно?

– Вы же не станете слушать. Это для вас скучно.

– Нет-нет… мне очень интересно, – быстро возразила она. – Правда.

– Хорошо. Но остановите меня сразу, как только надоест. – Он налил себе еще виски. – Есть один богатый немец, которого зовут Карл Гейнц Пшорн. Он сделал состояние на гостиничном деле. А сейчас намеревается скупить сеть американских мотелей «Придорожные таверны для счастливых путешественников».

Мадлен хихикнула.

– В Боулдере их все называли «Придорожные кровати». Дешево и очень подходит для воскресных свиданий.

– Именно. Однако Пшорн планирует переделать их в приличные гостиницы. Считает, что это выгоднее, чем начинать с нуля. Я представляю Пшорна на переговорах с семейством Браун – владельцами сети. – Он снова налил себе виски и пригубил напиток. – Брауны – большая семья, которая владеет делом совместно. Старик умер пять лет назад, а остальные никак не разберутся, кто чем занимается. Брат шел на брата, что-то в этом роде, пока не столкнулись с Пшорном. Но против него стоят одной стеной. Во время нашей сегодняшней встречи Лэрд Браун так раскраснелся, что я думал, его хватит инфаркт. Невероятно крупный мужчина и чрезвычайно толстый. – Уатт руками показал, какой огромный в обхвате этот Лэрд.

– Разве можно от такого заскучать? – рассмеялась Мадлен. – Увлекательная история. Настоящая жизненная драма. Ваше занятие, наверное, кружит голову. Надо приспособиться к темпераменту людей, постараться их понять. Оставаться честным и в то же время заработать как можно больше.

Уатт Макнил окинул ее серьезным взглядом.

– Очень многообещающе, Мадлен. Вам надо идти в бизнес.

– Я это и собираюсь сделать. Не только моделировать украшения, но и открыть магазин. Много магазинов.

– Вы все уже спланировали, – улыбнулся он.

– Все. Кроме одного. Откуда взять денег. Впрочем, это меня пока не тревожит. Разберемся.

– Уверен, что разберетесь. – Уатт допил виски и поставил стакан в бар. Остаток пути они говорили об Анне. Она решила назвать ребенка Рэндэлом IV, если родится мальчик, и Оливией, если родится девочка. Макнил тоже был обеспокоен тем, как прибавила в весе дочь. И расстраивался, потому что в ближайшее время она не сможет завершить образование. Но зато был доволен тем, как она радовалась предстоящему материнству.

На окраине Раштата Уатт открыл справочник и скороговоркой зачитал:

– «Некогда город являлся резиденцией правителей Бадена. Имеются два огромных дворца… барокко и рококо. Один из них больше и грандиознее, чем Версаль…»

Водитель свернул на ведущую к Рейну узкую улочку и остановился напротив «Адлера». К тому времени, когда отец Анны отметился у портье, пробило почти восемь. Они разошлись по своим комнатам, которые располагались с противоположных сторон коридора. Мадлен переоделась во что-то более официальное, а Уатт Макнил – наоборот, в менее формальное. И затем встретились внизу, чтобы отправиться на ужин.

Один из самых потрясающих шеф-поваров в округе, Рудольф Катценбергер не только владел «Адлером», но и предводительствовал на кухне. При входе в главный зал располагалась выставка старинных меню. В очаге горел огонь. Окна украшали ситцевые занавески, стены – картины и букеты цветов. С потолка свисали старинные деревенские лампы. На покрытых полотняными скатертями столах стояли вазы с живыми цветами, красовались изящный фарфор и антикварное серебро.

Они изучили меню, и Мадлен заказала по-немецки на двоих, а потом перевела вопрос Уатта Макнила по поводу карты вин.

– Я поражен! – восхитился он. – Вы говорите как немка.

Мадлен улыбнулась, польщенная его комплиментом.

– Это трудно далось. Но когда кругом все день и ночь говорят по-немецки, естественно, воспринимаешь быстрее.

– Как в институте?

– Невероятные строгости. Занятия иногда продолжаются до семи вечера. К окончанию наберусь о моделировании украшений приличненько знаний. Раньше ведь я об этом не имела представления… во всяком случае, о классических способах. И конечно, о технических приемах. Здешний плоскометаллический метод сильно отличается от того, что я изучала в Штатах. Не пугайтесь, мистер Макнил, – рассмеялась Мадлен, – я не собираюсь нагонять на вас скуку подробностями. Скажу только, что в институте требуют, чтобы я прошла интенсивный курс технической подготовки, и только тогда позволят приступить к дизайну. Сам дизайн занимает два года и включает лепку, живопись, техническое рисование… потом ковку серебра, огранку камней, гальванизацию металла и гравировку. И так до бесконечности! Можете представить, во что я вляпалась?

– Но вы ведь не пожалели?

– Ни разу! – с чувством воскликнула Мадлен. – Как бы трудно ни было, это именно то, чем я хочу зарабатывать на жизнь. Я учусь своему ремеслу. Надеюсь стать лучшей. И это меня воодушевляет.

– Рад слышать. Скажите, Мадлен, у вас есть друзья?

– Мало. Группа интернациональная. Есть еще два американца, но они в другом классе и я с ними почти не знакома. Несколько симпатичных голландских девушек. И один немец Кристоф, который помогает мне переводить трудные места из учебников.

– Ага! А Хэдли об этом знает?

– Конечно. Я ему подробно писала о Кристофе. – Мадлен сделала глоток местного красного вина, которое официант только что налил в ее бокал. Ей не хотелось разговаривать о Хэдли. – Кристоф друг и не более. Это не мой тип, хотя он очень популярен. Признаться, он самый привередливый из всех людей, кого я только знаю. Ежится от отвращения каждый раз, когда приходит заниматься ко мне в комнату. Я сама достаточно чистоплотная, но у него просто бзик. Как-то сказал мне на полном серьезе. – Мадлен выпрямилась в кресле и начала изображать немецкий акцент: – «Когда моя очередная подружка уходит к другому, я чувствую удовлетворение, потому что, пообщавшись со мной, девушка стала немного более организованной и дисциплинированной».

Уатт от души рассмеялся.

– Похоже, Хэдли нечего тревожиться по поводу Кристофа.

Вот тот момент, которого она так боялась. Мадлен поднесла бокал к губам и сделала большой глоток.

– Мне кажется, он по этому поводу не слишком тревожится. Возможно, вы слышали, а может быть, и нет. Мы с Хэдом порвали.

– О! – Уатт посмотрел на нее с сочувствием. – Почему?

– Десять дней назад я получила письмо. Хэд влюбился в йельку по имени Лидия. Представляете? – Мадлен изобразила вымученную улыбку. – Йелька Лидия! Конечно, он пишет, что это только временно. А я здесь и пока ему верна. Но он не приезжает на Рождество, как хотел. – Она глотнула еще вина. – Черт! Нельзя сохранять отношения на расстоянии! Я не имею права его винить. Такое могло произойти и со мной.

– Мне жаль, Мадлен, – произнес Уатт, но выражение его лица отражало странную смесь сострадания и облегчения. – Хэд моложе вас. Ветреный возраст. А вы для своих лет очень зрелая. – Он улыбнулся. – Постараюсь сделать все возможное, чтобы вас ободрить.

– Вы уже меня ободрили тем, что приехали. И говорите по-английски.

– Я рад, Мадлен.

Пока они ели деликатесы земли Баден – суп из виноградных улиток, паштет из фазана и косули, щуку в сметане и рислинге с лапшой и медовый мусс, – разговор легко перескакивал с одного предмета на другой. Мадлен отметила, как свободно держится Уатт, и подумала: если бы он не был отцом Анны и Хэда, она могла бы им увлечься. Но, конечно, это было исключено.

После ужина Уатт заказал к кофе по рюмке наливки из дикой сливы. Мадлен не смогла ее пить: на ее вкус, жидкость была слишком крепкой и приторной. А Макнил выпил одним глотком.

– Сыта по горло, – заявила Мадлен. – Мне кажется, надо выйти на свежий воздух.

– Отличная идея, – одобрил он. – Я с вами.

Девушка споткнулась на лестнице. Он подхватил ее и обнял за талию. Несколько минут они шли по городу и разговаривали, пока Мадлен не поняла, что Уатт так и не убрал руку. Но в ту же секунду он, словно почувствовав, отпустил свою спутницу. Они продолжали прогулку и легкую беседу. А когда вернулись в таверну, Уатт проводил ее до двери.

– Приятный вечер. Я отошел после встречи с Пшорном и Браунами. – Уатт наклонился и легко коснулся губами ее губ. – Утром, когда проснетесь, позвоните, мы решим, что делать.

– Хорошо. Спасибо за ужин, мистер Макнил.

– Мадлен, я хочу, чтобы вы называли меня Уаттом.

– Ладно… Уатт.

– Вот так-то лучше. – Он посмотрел на нее долгим взглядом, повернулся и направился к себе.

Мадлен поняла, что тем вечером между ними что-то произошло. Они превратились из отца и подружки дочери в друзей. Или в кого-нибудь еще.

Она уже не чувствовала себя так свободно, как прежде. С мистером Макнилом предстояло провести еще два дня.

С Уаттом…

Могло произойти все, что угодно.