Текст книги "Послевкусие: Роман в пяти блюдах"

Автор книги: Мередит Милети

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Занятия уже начались. Шесть человек сидят кружком на полу, закрыв глаза, и делают дыхательные упражнения. Мэри Энн бросает на меня укоризненный взгляд и показывает на свободное место на полу. От Мэри Энн я узнала, что мои хронические опоздания являются «актом пассивной агрессии» и для того, чтобы «расти и развиваться», мне нужно, по крайней мере, научиться «управлять» сей нездоровой склонностью. Возможно, она права, это действительно пассивная агрессия, но лично я предпочитаю считать это шагом вперед, ведь переход к агрессии пассивной – это уже хорошо, меня нужно хвалить, а не критиковать.

Сегодня я до того измотана, как умственно, так и физически, что с радостью опускаюсь на грязный линолеум и начинаю дышать вместе с компанией таких же несчастных жертв собственных эмоций, к которым недавно начала испытывать едва ли не родственные чувства. Я усаживаюсь на пол, устремляю взгляд на шнурки коричневых туфель Мэри Энн и стараюсь привести мысли в порядок.

Единственное светлое пятно в моих мыслях – это катарсис, которому поспособствовал изуродованный диван, хотя после него я чувствовала себя как выжатый лимон. Я знаю, что стала замкнутой и угрюмой. Спокойная решимость Джерри могла бы передаться и мне, если бы не мои безумные подозрения относительно беременности Николь. Но почему я так болезненно реагирую? – спрашиваю я себя и сама отвечаю: я расстроена из-за Хлои. Что она сделала такого, что родной отец не хочет ее знать? Это я во всем виновата. Я вынудила Джейка стать отцом, а нужно было сначала подумать. Почему я решила, что со временем он привыкнет к Хлое и полюбит ее? Может быть, потому, что считала, что и наш разрыв тоже временный? В глубине души я надеялась, что, когда Хлоя начнет ходить и говорить, когда начнет становиться личностью, Джейк к нам вернется. Только сейчас, узнав о беременности Николь, я поняла, какой была дурой.

Дыхательная гимнастика в самом разгаре, когда у меня внезапно звонит мобильник. Это очень плохо. Я не только опоздала на занятие, но и нарушила одно из главных правил Мэри Энн: всегда выключать мобильный телефон. Это правило она наверняка повторила перед началом занятия. Мэри Энн ощетинивается, готовясь устроить виновному разнос, и тогда я, следуя инстинкту, прибегаю ко лжи:

– Это у меня. Простите. У меня болен ребенок, поэтому я держу телефон включенным. Я выйду на минутку.

Я хватаю сумочку и выскакиваю в коридор.

– Джерри! – шепчу я, едва оказавшись за дверью.

– Мира, это ты? Это Джерри Фокс.

При звуках его голоса у меня появляется какое-то нехорошее предчувствие. Хочется немедленно отключиться, пусть думает, что разговаривает с автоответчиком.

– Я на занятии по управлению гневом, – шепчу я.

– А. – Ни слова извинений. – Слушай, я только что беседовал с Итаном Бауманом. Нам нужно поговорить.

Что-то в его голосе меня настораживает.

– Что? Что случилось? – спрашиваю я, чувствуя, как меня охватывает паника. Она начинается с мелкой дрожи где-то в позвоночнике. Я сползаю по стенке и опускаюсь на пол.

– Только без паники, Мира. Дело приняло неожиданный оборот, но ты от этого только выигрываешь, – как можно спокойнее говорит Джерри, но я ему не верю. Слышно, как он делает глубокий вдох. – Джейк принял наши условия выкупа «Граппы». Я знаю, мы на это не рассчитывали, но вспомни, мы выставили предельно завышенную цену. Для тебя это будет весьма выгодной сделкой…

– Джерри, – повышая голос, говорю я, – ты же уверял, что этого не случится!

– Послушай, мы свели риск к минимуму, но они, по-видимому, нашли другой источник финансирования, о котором мы не знаем. Мира, ты же сможешь остаться в ресторанном бизнесе, если захочешь. На деньги, что ты получишь, ты сможешь открыть другой ресторан, еще больше, чем…

– Джерри, – холодно прерываю я, – мне не нужен другой ресторан. Мне нужна «Граппа»! И твоя задача – спасти меня от этой сделки. Меня не интересует как, только откажись от сделки! Да я скорее убью этого козла вместе с его шлюхой, чем отдам им МОИ ресторан!

Я так расстроена и сражена этой новостью, что даже не замечаю, как открывается дверь. Только когда перед моими глазами вновь оказываются шнурки коричневых туфель Мэри Энн, я понимаю, что она стоит передо мной. Не знаю, слышала ли она мой разговор, но одного взгляда на ее испуганное лицо достаточно, чтобы понять – последнюю фразу она наверняка слышала.

– Ох, Мира, – с усталым видом говорит Мэри Энн.

Опустив плечи, она поворачивается на своих резиновых подошвах и возвращается в класс, тихо и аккуратно прикрыв за собой дверь.

Глава 12

Конечно, я из кожи вон лезла, чтобы спасти ситуацию. Как только я поняла, что Мэри Энн слышала мой разговор с Джейком, я немедленно повесила трубку и заставила себя успокоиться, надеясь, что смогу как-нибудь исправить свою ошибку. Я послушно отключила мобильник и вернулась на свое место; потом я изо всех сил старалась загладить вину, делая правильные и бодрые комментарии к рассказам сотоварищей. Когда же в ответ на один из вкрадчивых вопросов Мэри Энн в комнате повисла напряженная тишина, я немедленно пришла на помощь, приведя маленький эпизод из собственного детства, ради которого мне потребовалось совершить несвойственный мне экскурс в неизведанную землю под названием Саморазоблачение.

Помимо жалостливого взгляда и мягкого и грустного тона, каким Мэри Энн произносила мое имя, она ничем не выдала, что сочла эту злосчастную вспышку чем-то большим, а не простым проявлением излишней эмоциональности и крайней беспечности, вполне простительным – ведь я наговорила лишнего от гнева и полного разочарования. Когда занятие закончилось, Мэри Энн отпустила учеников, стараясь при этом не смотреть в мою сторону, и не сделала попытки задержать меня, что в тот момент я приняла за проявление сочувствия и снисхождения.

Возможно, мне самой следовало задержаться и как-нибудь объясниться, но я не стала этого делать, боясь, что Мэри Энн может передумать. Кроме того, я опасалась, что из-за своего взвинченного состояния наговорю лишнего. Мне так хотелось поскорее удрать, что я даже забыла у Паоло свой термометр, потеря которого в тот миг показалась сущим пустяком.

Итак, к неудачным переговорам по поводу выкупа «Граппы» прибавилось еще одно несчастье – инцидент в классе. Я решила выждать двадцать четыре часа. За это время я смогу переварить новость, а потом позвоню Джерри. Поэтому на следующий день, когда ко мне подходит Эллен и сообщает, что в обеденном зале меня ждет Джерри, я почти не удивляюсь. Наверное, он встревожен, что я ему не перезвонила, или просто пригласил клиента на ланч и зашел проверить, хороший ли ему оставили столик. Но, едва взглянув на его усталое, осунувшееся лицо и опущенные плечи, я понимаю, что меня ждут плохие вести.

– Зря ты мне не рассказала, – говорит Джерри и, оглянувшись на входную дверь, кладет на пустую тарелку папку для бумаг.

Выясняется, что Итан Бауман подал в суд официальное заявление о невыполнении мною распоряжений суда и добился ордера на мой арест. Я обвиняюсь в нарушении предписания о защите от жестокого обращения, свидетельством чего, с кривой улыбкой сообщает Джерри, является угроза убийства, публично высказанная мною в отношении Джейка и Николь, а также «намеренное причинение вреда черному кожаному дивану, находящемуся в личном кабинете потерпевших, свидетельствующее о явном намерении обвиняемой причинить вред здоровью и материальному благополучию вышеназванных потерпевших».

Джерри протягивает мне бумаги. «Штат Нью-Йорк против Мирабеллы Ринальди». К заявлению о неуважении решения суда прилагается вещественное доказательство А: отпечатанное письмо Мэри Энн Чамберс, работника медико-социальной службы, в котором полностью приводится мой разговор, подслушанный Мэри Энн в коридоре. К письму прилагается заключение, в котором она выражает свое мнение как специалиста: за время занятий я не проявляла достаточного усердия, о чем свидетельствуют мои хронические опоздания и повторная потеря контроля над собой.

Письмо было написано еще до того, как до Мэри Энн добрался Итан Бауман.

Копию этого письма Итан получил с посыльным сегодня рано утром, после чего – весьма кстати! – последовал звонок от Джейка и Николь, которые сообщили, в каком состоянии нашли вчера вечером свой черный кожаный диван. К заявлению Итана прилагается запись его последующего телефонного разговора с Мэри Энн (вещественное доказательство В), в котором она подтверждает, что преследование Николь «согласуется с вышеописанным поведением». Далее Мэри Энн заявляет, что мое психологическое состояние представляет «значительную опасность для вышеупомянутых потерпевших». Не знаю, действительно ли так говорила Мэри Энн, или же это, как и тактика Итана во время переговоров о «Граппе», лишь хитроумная игра с истиной в стиле эпохи рококо.

В качестве улики приводится нож для разрезания бумаги, изъятый из кабинета, и термометр для мяса, который Паоло услужливо передал полиции после того, как я забыла его забрать. В своем заявлении Итан требует моего немедленного ареста за нарушение правил освобождения под залог.

Джерри успел добраться до «Граппы» перед самым приездом шерифа, чтобы спасти меня от позора повторного публичного ареста.

– В таких делах, когда речь идет о непосредственной угрозе, сначала производится арест, и только потом начинаются слушания в суде. Когда сегодня утром я узнал об этом заявлении, то сразу позвонил своему другу, который работает в офисе шерифа, и попросил позволить тебе самой явиться в полицию. Тебя будут ждать до двух часов дня. Если ты явишься добровольно, это поможет нам снизить величину залога.

– Джерри, как такое случилось? И что мне делать с Хлоей?

– В суде нас ждет мой партнер Мартин. Он уже работает над встречным заявлением. Если ты явишься добровольно и все пойдет так, как я задумал, мы сможем освободить тебя под залог и к обеду ты вернешься домой.

Когда мы сидим на заднем сиденье «линкольна», присланного за мной фирмой Джерри, он наливает мне и себе шотландского виски.

– Выпей. Я помогу все уладить, – говорит он, протягивая мне хрустальный стакан, после чего залпом выпивает свою порцию.

Все уладить поможет только массовая лоботомия, ибо, когда я прибываю в суд – уже во второй раз за последние три месяца, – у меня берут отпечатки пальцев, фотографируют и просят оставить залог, который мне позволено внести, но с условием: не подходить ближе чем на двести ярдов к Джейку, Николь, их жилищу или их месту работы. Меня отлучают от собственного ресторана до повторных слушаний дела, которые назначены на двадцать третье декабря.

В течение последующих трех недель партнер Джерри, Мартин, адвокат по уголовным делам, который взялся меня защищать, регулярно звонит и перечисляет, что мне необходимо сделать, чтобы помочь самой себе. Одной из моих главных задач является поиск свидетелей, которые охотно подтвердят, что я абсолютно нормальная женщина, добрая, дружелюбная, хорошая мать. Я попросила Ренату и Хоуп; кроме того, к моему удивлению и радости, Тони сам вызвался свидетельствовать в мою пользу – рискованный шаг с его стороны, учитывая, что выступать против Джейка и уж тем более в чем-то его обвинять – значит ставить под удар свою карьеру и материальное благополучие. Растроганная, я звоню Тони и говорю, что не приму его жертвы, пусть лучше не ввязывается в это дело.

Вчера я получила новое задание, к выполнению которого еще не приступала: найти свидетеля в яслях Хлои, способного подтвердить, что я прекрасная мать. Почти весь вчерашний день меня терзали сомнения, но, поскольку моя команда законников убедила меня в серьезности выдвинутых обвинений, я решила найти свидетеля. И мысли об этом отвратительном задании не дают мне уснуть и заставляют заливаться слезами в предрассветном сумраке в ожидании семи часов утра, когда в ясли должна прийти Люси. Я возьму себя в руки, твердым голосом расскажу ей свою печальную историю и уговорю помочь мне. Наверное, это стыдно, но сейчас стыд кажется мне каким-то далеким и непонятным чувством, роскошью, которую я не могу себе позволить.

Мартин сказал, что нам фактически нечем опровергнуть выдвинутые обвинения: я не могу отрицать, что угрожала убить Джейка и Николь, а нож для разрезания бумаги сплошь в моих отпечатках. Мы будем держаться «nolo contendere» – не станем оспаривать обвинение, но будем настаивать на том, что, несмотря на формальную угрозу насилия, действительной угрозы для Джейка и Николь я не представляла. Кроме того, мы должны убедить суд, что и в дальнейшем я не буду представлять для них ни малейшей угрозы. Мартин и Джерри убеждают меня согласиться на добровольное изгнание, чтобы я покинула Нью-Йорк как минимум на полгода. Они уверяют, что у меня два пути: отправиться либо в тюрьму, либо в Питсбург. Будет лучше, если я выберу последнее.

Мне не нравится Мартин; не знаю, можно ли ему доверять. Самое утешительное из всего, что он сказал: я получу – в том случае, если мы проиграем процесс, – «самый маленький срок с весьма сносными условиями содержания». Хорошо ему говорить. Он привык иметь дело с клиентами, которые получают направление в «большой дом» на сроки, исчисляемые десятилетиями, и отбывают их в оранжевой робе и башмаках на резиновой подошве, но для меня это слабое утешение. Джерри, с другой стороны, настроен более оптимистично: он говорит, что суд, скорее всего, вынесет мне приговор с отсрочкой, особенно если принять во внимание мое добровольное изгнание. Но после провала дела с «Граппой» я не слишком склонна доверять и ему.

Возможно, я уже начала смиряться с неизбежным. Если мне повезет и меня не отправят в тюрьму, я готова бежать, – и теперь Питсбург представляется мне куда более привлекательным, чем всего несколько недель назад. Самое главное, там живут два человека, которые меня действительно любят, а это на два человека больше, чем в шестимиллионном Нью-Йорке. И даже если бы Мартин и Джерри не убедили меня принять добровольное изгнание, я все равно не смогла бы остаться в квартире, расположенной всего в трех кварталах от «Граппы», и в городе, где я больше не смогу купить эспрессо и почитать «Таймс» в своей любимой кофейне, не опасаясь немедленного ареста.

Конечно, на свете есть много других возможностей, других городов и даже других стран. Я могла бы вернуться в Италию, где когда-то была счастлива. Однако желание затеряться в толпе, как и чувство стыда, – это роскошь, которую я не могу себе позволить. Мне нужно думать о Хлое.

Ребенку нужна семья, а я не уверена, что обладаю достаточными силами и знаниями, чтобы в одиночку дать Хлое все, что нужно. Да, я кормлю ее, поддерживая жизнь в теле, потому что это я умею, но как насчет жизни ее юной души? Как я могу заботиться о ней, если меня медленно, но верно покидает разум и способность к самоконтролю? Это началось после ухода Джейка, но что будет, когда во мне больше не останется ни разума, ни способности управлять своими эмоциями? Неужели любовь и предательство и в самом деле превратили меня в бездумное, мстительное существо?

Со вздохом я сбрасываю с себя покрывало, в которое куталась до сих пор, и иду на кухню, чтобы приготовить чашку кофе. Еще один пасмурный день, холодный и угрюмый. Я сижу за столом, потягиваю эспрессо и смотрю в окно на Перри-стрит. Проходит немало времени, прежде чем мой усталый взгляд сосредотачивается и останавливается на человеке в переулке на противоположной стороне улицы. Моросит мелкий дождь, поэтому на нем или на ней плащ с капюшоном, и мне не видно лица, однако широкие поварские штаны на резинке узнаются безошибочно.

Через несколько секунд раздается телефонный звонок, и я дрожащими руками хватаю трубку. Это Джейк. Глядя на него в окно, я вижу, как он прижимает к уху мобильник. Вот он переходит через улицу и останавливается на нижней ступеньке крыльца, прислонившись к перилам. Он смотрит вверх, на мое окно, и, когда замечает, что я тоже на него смотрю, слегка взмахивает рукой в знак приветствия. Сначала он молчит, и я даже решаю, что он хочет меня напугать.

– Нам нужно поговорить, – тихим, хриплым голосом наконец говорит он.

Я не спрашиваю о чем. Я вообще молчу. Меня бьет внутренняя дрожь, когда я подхожу к домофону и нажимаю на кнопку, открывающую входную дверь. Вскоре на лестнице раздаются шаги Джейка, тяжелые и неровные. Я открываю дверь. Я больше не боюсь, ничего не боюсь. Пусть делает, что хочет, мне все равно.

– Я не хотел… – начинает Джейк, стоя в дверях.

С его плаща на пол капает вода. Я молча приоткрываю дверь пошире и делаю шаг в сторону, давая ему войти. Несмотря на то что между нами произошло, я не могу допустить, чтобы Джейк, тот самый, лишивший меня моего обожаемого ресторана и всего, за что я отчаянно боролась последние десять лет, стоял на пороге в мокром плаще.

– Николь не знает, что я здесь, – говорит Джейк, входя в квартиру и снимая плащ. Затем проводит рукой по мокрым волосам. – Но надо наконец все решить, Мира.

Он еще ни разу не взглянул мне в глаза. Вместо этого он обводит взглядом опустевшую комнату и груду стоящих в углу пустых коробок.

– Куда ты едешь? – спрашивает он.

И в самом деле – куда?

– Не знаю, Джейк, но похоже, что в тюрьму. Не беспокойся, я обязательно сообщу тебе ее адрес.

Он морщится.

– Слушай, Мира, за тем я и пришел. Я не хотел, чтобы все так получилось. Я не хотел отправлять тебя в тюрьму. Это несправедливо по отношению к тебе и Хлое.

– А что, по-твоему, справедливо? Бросить меня ради Николь? Отказаться от собственного ребенка? Выгнать меня из «Граппы»?

У Джейка ошеломленный вид, словно я дала ему пощечину.

– Выгнать тебя из «Граппы»? Ты сама все начала, Мира! Это же твое предложение… стой, я не за тем сюда пришел. Я пришел не для того, чтобы с тобой спорить, – говорит он и закрывает руками глаза, словно не хочет, чтобы они на меня смотрели.

– В таком случае зачем ты пришел? Что тебе еще от нас нужно?

– Я хочу предложить тебе компромисс. Мне нужна «Граппа». Но я не могу выкупить ресторан и в то же время продолжать оплачивать содержание ребенка.

– Но ты же принял мои условия!

– Я знаю. Знаю. Но, понимаешь, все не так просто. – Джейк приподнимает бровь и бросает на меня взгляд, полный отвращения. – Итан придумал план: чтобы хоть как-то снизить сумму, которую ты запросила за ресторан, он заводит против тебя гражданское дело по поручению Николь, которая потребует возмещения ущерба за нанесение телесных повреждений. Она и в самом деле тогда ужасно испугалась и до сих пор не пришла в себя. Мне вовсе этого не хотелось, но что оставалось делать? Сейчас Итан предлагает выдвинуть против тебя и другие обвинения, в основном для того, чтобы уменьшить сумму выплат.

Я молча выслушиваю Джейка. Вот как, помимо всего прочего, еще и гражданское дело? Значит, согласие на мои условия было частью хорошо продуманного плана? Я до того обескуражена, что забываю даже о своем бешеном темпераменте и без сил опускаюсь на диван.

– Послушай, – говорит Джейк, – на этот счет не беспокойся. Дело вовсе не в деньгах. Я просто хочу, чтобы все поскорее закончилось. Итан сказал, что ты собираешься уехать из Нью-Йорка. Если мне удастся уговорить Николь не заводить против тебя дело и уладить вопросы с обвинением в жестоком обращении, ты обещаешь, что…

Он замолкает, словно надеется, что я сама пойму смысл этого низкого предложения и ему не придется пачкаться, подбирая нужные слова.

Но я не даю ему такого шанса. Я смотрю ему прямо в глаза, пока он не выдерживает и не отводит взгляд. Наверное, у Джейка все же остались крупицы совести, если он не может смотреть мне в глаза, когда, собравшись с духом, предлагает продать собственную дочь.

– Мы снимем с тебя все обвинения и заберем заявление, если ты уедешь из Нью-Йорка, немедленно дашь мне развод и откажешься от денег на содержание ребенка. – Он произносит это быстро, как давно заученную фразу, после чего переводит дух. – Ты разом получишь больше миллиона долларов, денег у вас с Хлоей будет предостаточно, а потом ты сама решишь, что делать дальше. Я не хочу быть приходящим отцом, Мира. Ты можешь уехать, куда захочешь. Уезжай. Я готов отказаться от родительских прав, если хочешь. Ей незачем пополнять ряды детей, за которых вечно дерутся мать и отец.

– Господи боже, Джейк! К чему притворяться, будто все это ты делаешь ради меня и Хлои! Скажи только одно. Она беременна? Да?

Он не отвечает, но впервые за все время поднимает на меня глаза.

– Прости, – вот и все, что я слышу в ответ.

Через пару часов Джейк звонит снова.

– Все сделано, – говорит он.

В девять тридцать я звоню Джерри и сообщаю, что скоро он получит бумаги от Итана Баумана. Я держусь деловито и абсолютно спокойно, и если Джерри это и несказанно удивляет – как легко я отказалась от всего, за что боролась так долго и с такой страстью, – то вида он не подает.

– Мира, я считаю, что в данных обстоятельствах ты выбрала наилучший вариант, – говорит он. – Все будет хорошо, я знаю.

– Я тоже это знаю, Джерри. Спасибо.

Когда я вешаю трубку, то чувствую полное онемение во всем теле. Наверное, то же самое испытывает человек перед смертью – когда становится безразлично все, что ты когда-то любил.

Большую часть мебели я решила сдать на хранение, а Хоуп с радостью согласилась стать субарендатором моей квартиры. Судя по оценивающему взгляду, которым она обводит комнаты, ей уже не терпится переехать. Квартира Хоуп маленькая, с одной спальней, ее она, в свою очередь, сдает в субаренду молодоженам, с которыми познакомилась в своем писательском кружке. Хорошо, что субарендатором стала Хоуп, она обещает вернуть квартиру сразу, если, и когда, я приеду обратно. Мы решаем, что это произойдет через год. У меня масса времени на то, чтобы забыть старые обиды и начать жизнь с чистого листа.

В среду утром Рената и Майкл вызвались отвезти нас с Хлоей в аэропорт. Наши вещи я уложила в три больших чемодана: два для Хлои (один с одеждой и один с игрушками) и один для себя, – взяв также детское автомобильное кресло и складную коляску. Рената приносит с собой целую упаковку просекко, которое, по ее мнению, невозможно купить в Питсбурге, а также пластиковый контейнер с двумя сырами: свежекопченой моцареллой ди буффало [31]31
  Mozzarella di buffalo (ит.) – моцарелла из молока буйволиц


[Закрыть]и небольшой головкой пекорино романо. Просекко она искусно спрятала в прочную картонную коробку с Дорой-путешественницей, подальше от бдительного ока Совета Пенсильвании по контролю над алкогольными напитками. Вот чего мне сейчас не хватает, так это ареста за контрабанду игристого вина.

О чем она думает? Что я отправляюсь на край света? Неужели не верит, что я вернусь? Когда я напоминаю Ренате, что некоторые из лучших в мире сортов сыра производят в Соединенных Штатах, точнее к западу от Гудзона, она презрительно фыркает. Я советую ей позвонить Артуру Коулу. Я изображаю раздражение, потому что не хочу, чтобы Майкл и Рената видели, как я тронута их заботой и печалью по случаю расставания. Майкл держит Хлою на руках, пока мы с Ренатой занимаемся багажом.

– Даю им от силы месяцев шесть, – говорит Рената, имея в виду Джейка и Николь. Не знаю, о чем она – об их отношениях или о ресторане. – Кстати, я вычеркнула их из списка особых клиентов. Не будет им никаких спецпоставок из-за границы.

Очень любезно с ее стороны, хотя я не очень-то в это верю.

По пути в аэропорт Майкл говорит мне, что Артур Коул закончил очередной научный труд (почти на тысячу страниц) по истории кулинарии и уже готовит новый проект, посвященный кухне разных областей США. Майкл напоминает, что эту идею подала ему я.

– Ты издатель, Майкл. Ради бога, не надо его поощрять, – говорю я, представляя себе книгу на триста страниц с подробным описанием всех стадий эволюции хлопьев для завтрака.

– Ты определенно ему очень понравилась. Артур из числа тех людей, которых нелегко переубедить.

– Передай ему, что, если он когда-нибудь приедет в Питсбург, я угощу его фирменным сэндвичем «Приманти».

Майкл смеется и качает головой.

– Если бы у Артура было твое чувство юмора, Мира. Писателю, пишущему о еде, чувство юмора просто необходимо. Ты, Мира, заслуживаешь мужчины с чувством юмора, – решительно заявляет Майкл и легонько сжимает мою руку.

Мне хочется заплакать.

Стоя в терминале компании «JetBlue» аэропорта имени Кеннеди, мы с Ренатой утираем слезы.

– У тебя все будет хорошо, – говорит Рената, заглядывая мне в лицо и держа меня за руки.

– Да, – как эхо, вторит ей Майкл, – все будет хорошо.

– Ну конечно, – преувеличенно бодро говорю я и обнимаю их в последний раз. – Спасибо тебе за все, – хрипло шепчу я на ухо Ренате, стараясь сдержать слезы. – Пожалуйста, позаботься о «Граппе», ладно?

В глубине души я уверена, что Рената и так сделает все, что в ее силах, и этого, в конце концов, я и хочу.