Текст книги "Русская история XVII-XVIII веков"

Автор книги: Матвей Любавский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 45 страниц)

Лекция шестая

ПЕРВОЕ земское ополчение, которое собралось на выручку Москвы, не достигло цели, так как в его среде соединились социальные враги: казачество и служилый люд. Первый порыв национального одушевления был поэтому непрочен и недолговечен. Внутренняя вражда охватила все ополчение, и служилые люди разъехались из-под Москвы, а под Москвой остались одни казаки под начальством Заруцкого. Это был критический момент в истории Московского государства, оно достигло в своем затруднительном положении последней крайности: западная часть русского государства была уже во власти внешних врагов. 3 июня 1611 года Сигизмунд взял Смоленск. 16 июля шведы захватили Новгород, а в Пскове в то же самое время утвердился третий Лжедмитрий – дьякон Исидор, или самозванец Сидорка, как его называли. Но этот критический момент был в то же время поворотным моментом смуты. Усиление внешних и внутренних врагов вызвало в населении новый прилив патриотического чувства, новые усилия к одолению врагов родины. На этот раз усилия русских людей увенчались успехом. Дело происходило так: города Поволжья пересылали друг другу грамоты, в которых советовались между собой о том, как поступить и что нужно делать русским людям в их тяжелом положении. Все поволжские города согласились в том, чтобы им «быть в совете и единении»; решили не допускать грабежей, не заводить усобиц, не принимать новых начальников, откуда бы они ни приходили, а держаться старых, и не знаться с казаками.

Первоначально поволжские города, движимые единственно инстинктом самосохранения, советовались лишь о том, как обороняться от внешних и внутренних опасностей, но от обороны они в конце концов должны были перейти и к вопросу о том, как совсем избавить страну от внутренних и внешних врагов. На этот путь решительного наступления против врагов родины города были увлечены патриархом Гермогеном, который как-то нашел возможность из своего заключения рассылать грамоты по городам, а когда умер Гермоген – грамотами Троицкого монастыря. Грамоты эти возымели свое действие. Первый пример подали нижегородцы. Нижегородцы были увлечены пламенной речью своего земского старосты Кузьмы Минина Сухорука. Они приговорили собрать «третью деньгу» (то есть третью часть имущества) на содержание ратных людей и организовать ополчение на выручку Москвы. Весть о деятельности нижегородцев скоро распространилась по городам Поволжья, и к ним стали приставать бездомные дворяне и дети боярские. Первыми пришли к ним смоляне, вязьмичи и дорогобужцы, дворяне, которые, лишившись своих поместий, когда их земли были заняты поляками, пришли искать приюта и были «испомещены» в Арзамасском уезде, но откуда были изгнаны Заруцким и казаками. Однако нижегородское ополчение было еще слишком незначительно, а поэтому нижегородцы обратились к другим городам с окружными грамотами, в которых они призывали города «с ними быти в одном совете и ратным людям на польских и литовских людей итти вместе, чтобы казаки по-прежнему низовой рати своим воровством, грабежи и иными воровскими заводы и Маринкиным сыном не разгромили». Нижегородские грамоты приглашали население государства стать против польских и литовских людей и против казаков, так что и те и другие в этих грамотах прямо объявляются врагами отечества. На призыв нижегородцев откликнулось много городов, и первым – Коломна. Когда ополчение выросло уже во внушительную силу, оно выступило в марте 1612 года вверх по Волге по дороге в Ярославль. Князь Д. Пожарский, ставший во главе ополчения, предпринял этот обходной путь для того, чтобы по дороге собрать еще ратных сил, дать русским людям возможность примкнуть к нему, объявить по Руси, что собирается земское ополчение. Около трех месяцев ополчение стояло в Ярославле, выжидая, пока подойдут новые силы. В недрах этого второго земского ополчения, как и в недрах первого, организовался Земский собор для ведения государственных дел. Организация такого Земского собора была необходима, так как всеми признаваемого правительства в Московском государстве в то время не было, ополчение же, которое выступало по своей воле на защиту всей земли, имело, конечно, моральное право установить временное правительство в своих недрах. Еще когда ополчение находилось в Нижнем, города присылали сюда не только ратных людей, но и своих выборных представителей, а в апреле из Ярославля Пожарский разослал грамоты по городам, в которых просил прислать выборных «для царского обиранья». Когда же не все города прислали своих выборных, Пожарский разослал новые грамоты. Очевидно, у него было желание, чтобы Земский собор отличался возможной полнотой, чтобы все города были на нем представлены. Подобно тому, как в первом земском ополчении исполнительная власть находилась в руках трех воевод – Ляпунова, Трубецкого и Заруцкого, так и теперь князь Пожарский управлял не только ополчением, но и всей землей: принимал челобитные, давал тарханные и жалованные грамоты монастырям, производил сборы на ратное дело, заведовал постройками в городе, но всем этим он распоряжался не по своей единоличной воле, а «по указу всей земли», то есть по приговору Земского собора, который заседал в его стане. Так Земский собор в военном стане два раза становился верховным правительством страны.

Земское ополчение, собравшееся в Ярославле, предполагало вступить в борьбу не только с поляками, но и с казаками, уцелевшими от первого ополчения. В грамотах, разосланных Пожарским и его товарищами в апреле, казаков, как врагов государства, выставляли даже на первый план: писали, что «старые заводчики великому злу, атаманы и казаки, которые служили в Тушине лжеименитому царю, убив Ляпунова, хотели всем в государстве по своему воровскому обычаю владети», присягнув Маринкину сыну, и вернулись к злому совету: лучших земских людей убили, животы разграбили и владеют ими по воровскому своему обычаю. Поэтому Пожарский принимал в свое ополчение всех, кто крепко стоял против польских и немецких врагов и воров, которые, по его словам, в государстве «новую кровь вчинают». Казаки сами открыли военное действие против нижегородцев. Пожарский выбил казаков из поволжских уездов и отбросил их к Москве, где они не только не были вредны, но и полезны для целей Пожарского, так как с поляками они не дружили, вели с ними борьбу в Кремле и подрывали польские силы. Предоставляя врагам истреблять друг друга во взаимной борьбе, Пожарский не спешил к Москве: предполагая избрать царя всей землей, он рассылал грамоты по городам, приглашая избрать «советных людей» «для царского обиранья», то есть для избрания царя. Но в Ярославле этому делу не удалось осуществиться: пришли вести о приходе гетмана Ходкевича с большими силами на выручку литовского гарнизона, сидевшего в Кремле. Пожарский ускоренным маршем должен был отправиться к Москве. С приближением земского ополчения часть казаков под начальством Заруцкого поспешила ретироваться на юг, а другая часть более мирных и умеренных под начальством Трубецкого осталась под Москвой и стала ждать столкновения Пожарского с Ходкевичем. После переговоров Пожарского с казаками произошло их соединение с войсками Пожарского для общих действий. Очень много содействовал этому соединению троицкий келарь Авраамий Палицын. Дело происходило так: в тот критический момент, когда Ходкевич подходил к Москве-реке, чтобы соединиться с польским гарнизоном, в стане казаков явился Авраамий Палицын и произнес воодушевленную речь, обещая казакам все сокровища Троице-Сергиевской лавры и именем преподобного Сергия убеждая их встать против врагов православной веры. Эта речь затронула национальные и религиозные чувства, еще дремавшие в душах казаков: они поднялись и ударили на Ходкевича, которого задумали отбить и заставить отступить из-под Москвы. 22 октября 1612 года соединенное земское ополчение взяло Китай-город, а 26 октября сдался Кремль, который представлял тогда мерзость запустения: в Кремле нашли истощенных голодом поляков, которые питались павшими лошадьми и даже, как полагают, трупами людей; по крайней мере, в чанах, где хранилась солонина, будто бы найдены были и части человеческого тела. Итак, государственный центр был очищен от врагов. Оставалось реставрировать царскую власть. За это-то и взялись русские люди по очищении Москвы от поляков.

Первоначально князь Пожарский предполагал избрать царя в Ярославле, но когда Москва была очищена от поляков, это намерение было изменено. Во-первых, должно было избрать царя в Москве, как в древней столице государства, а во-вторых, можно было рассчитывать, что Земский собор в Москве был бы более полного состава, так как в земском ополчении были представлены только север государства и Поволжье, а южные окраины вовсе не были представлены в земской рати; поэтому после занятия Москвы, в половине ноября 1612 года, князь Пожарский разослал новые грамоты по городам Московского государства с предложением избрать по 10 человек «крепких и разумных людей» для «царского обирания». В грамотах населению предлагалось дать своим выборным «договоры», то есть инструкции о том, как строить государство до избрания царя.

В январе 1613 года выборные съехались в Москву и составили Великий Земский Совет, или думу. Этот совет отличался небывалой полнотой своего состава. На избирательной грамоте Михаила Федоровича имеется 277 подписей, но участников собора было, несомненно, гораздо больше, так как подписывались только те, кто был «грамоте учен». Например, от Нижнего Новгорода подписались на грамоте четверо: протопоп, посадский и 2 стрельца, а между тем известно, что выборных от этого города было 19 человек: 3 попа, 13 посадских, дьякон и 2 стрельца. Подписывались тогда не все потому, что на само это дело смотрели иными глазами, нежели теперь. Подписываясь, имели в виду лишь засвидетельствование совершенного акта, а для этого было достаточно и небольшого числа подписей; при подписании грамоты практиковалось широкое заместительство, причем подписывающийся даже и не перечислял всех по именам, а писал просто, например так: «такой-то за себя и за всех тулян место руку приложил». Если предположить, что каждый город прислал по 10 выборных, то общее число их будет около 500 человек, так как на соборе было представлено, как видно из грамот, 50 городов. К этому надо прибавить еще освященный собор, который входил в Земский собор в полном составе; если прибавим еще думных людей, стольников, чины служилые и промышленные, то окажется, что участвующих в Земском соборе 1613 года было по крайней мере 700 человек. Этим большим количеством участников собора объясняется и то обстоятельство, что для них не нашлось помещения, и заседания происходили в Успенском соборе. Собор 1613 года был полон не только по количеству представленных на нем местностей, но и по количеству различных сословных рубрик, по своему социальному составу. Этим он значительно отличался от всех предыдущих и следующих за ним Земских соборов, так как в них принимали участие, кроме высшего духовенства и Боярской думы, только московские придворные и торговые люди, боярские дети и посадские. На соборе же 1613 года мы видим также представителей посадского населения от областей, видим выборных от казаков и даже от «уездных людей», то есть от государственных крестьян черносошных; впрочем, относительно последних в литературе существует разногласие: иные разумеют под «уездными людьми» помещичьих крестьян, указывая на факт нахождения на соборе «уездных людей» из южных уездов, где государственных черносошных крестьян не было; другие разумеют под «уездными людьми» крестьян государственных. Во всяком случае этот вопрос еще не решен: может быть, мы не вполне еще точно знаем население южных уездов, чтобы утверждать, что там не было государственных крестьян. Можно сказать только одно с несомненностью: все слои свободного населения Московского государства участвовали в «царском обираньи» и Земский собор 1613 года по составу вполне заслуживает название Великого Земского Совета. Но необходимо заметить, что на соборе 1613 года не было первостатейного боярства, «князя Ф. И. Мстиславского со товарищи»: они скомпрометировали себя службой королевичу Владиславу – во время осады Кремля они сидели за его стенами с поляками, а когда Кремль был взят, поляки их выпустили, и они разъехались по своим имениям. Но так как эти бояре скомпрометировали себя службой иноземному царевичу, то их сначала и не пригласили на собор, так что они не участвовали ни в агитации за того или другого кандидата, ни в самом избрании, а явились уже в конце, когда осталось только торжественное провозглашение избранного царя. Временное правительство разослало первостатейных бояр в почетную ссылку на воеводства.

Долгое время на Земском соборе не могли прийти к соглашению относительно того или иного кандидата на русский престол. «По многие дни, – говорит летописец, – бысть собрания людям, дела же утвердити не могут и всуе мятутся семо и овамо». «Начальники» не прочь были избрать иноземца (выставлена была кандидатура королевича Владислава), но «народы ратные», то есть служилые люди, «не восхотеша сему быти». Большинство было озлоблено на иноземцев, так как они грабили русскую землю и мучили население. Национальное чувство присутствующих на Земском соборе 1613 года находилось в приподнятом состоянии, что выразилось в решении собора: «Литовского и свейского короля и их детей за их многия неправды, и иных никоторых земель людей на Московское государство не обирати и Маринки с сыном не хотети». Кого же хотели иметь своим царем московские люди? «Говорили на соборах и о царевичах, которые служат в Московском государстве», то есть о Сибирских и Касимовских, потомках Кучума, и «о великих родах, кому из них Бог даст быть государем». Выставлялись кандидатуры различных бояр. Много искали, но не могли остановиться ни на ком. «И тако препроводиша не малые дни», по словам летописи. «Многие же от вельмож, – говорит летописец, – желающи царем быть, подкупахуся, многим и дающи и обещающи многие дары». Итак, бесплодно продолжались споры, когда в конце концов заблистала звезда Романовых, представителей угасшей династии Рюриковичей. За Романовых прежде всего были казаки (те самые мирные и умеренные, которые остались под Москвой и соединились с Пожарским). Нет сомнения, что они выдвинули кандидатуру Михаила Федоровича по Тушинским воспоминаниям. Как мы знаем, Филарет был в Тушине нареченным патриархом, так что избрание на царство Михаила Федоровича Романова представлялось некоторым современникам делом казаков. Литовский канцлер Лев Сапега говорил самому Филарету, что «сына его посадили на Московское государство государем казаки донцы». Шведы высказывали мнение, что во время царского избрания казаки играли в Москве главную роль, что казаки на Москве были самыми сильными людьми. Конечно, такое освещение событий является слишком односторонним: дело в том, что Романовы были вообще популярны в Москве. Уже в 1610 году Михаил Федорович Романов считался возможным кандидатом на престол.

На кандидатуре Романова сошлись и служилые люди, и казаки. У современников мы читаем, что какой-то дворянин из Галича выступил на соборе с грамотой о правах Михаила на престол. То же самое делает какой-то донской атаман. К Палицыну приходили многие люди с просьбой передать Земскому собору свою мысль об избрании Романова. Кандидатура Михаила Федоровича нашла сочувствие, и 21 февраля 1613 года он был провозглашен царем. Так восстановлена была царская власть в Московском государстве.

Теперь нам должно обратить внимание на один важный вопрос, который в науке не получил еще окончательного разрешения, на вопрос об ограничении власти царя Михаила Федоровича. Существует ряд известий о том, что новоизбранный царь получил неполную власть. Первое из этих известий принадлежит современнику, русскому человеку, автору сказания «О бедех, скорбех и напастех», помещенного в Псковской летописи. Рассказывая о том, как бояре при Михаиле обладали русской землей, царя не боялись и ни во что ни ставили, он говорит, что при самом поставлении царя ему было поставлено условием не казнить людей, ни бояр родовитых, а только рассылать в ссылку: «от их вельможеска роду и болярска, аще и вина будет преступлению их, не казнити их, но рассылати в затоки».

Второе известие принадлежит подьячему Посольского приказа Григорию Карповичу Котошихину, который 12 лет спустя по смерти Михаила Федоровича, то есть в 1657 году бежал в Швецию и по требованию шведского правительства написал там мемуары «О России в царствование Алексея Михайловича». Коснувшись вопроса о царском самодержавии, Котошихин говорит, что «прежние цари после царя Ивана Васильевича обираны на царство и по них были иманы письма» в том, чтобы им не быть жестокими, опалы ни на кого не налагать и никого не казнить, без совета бояр и думных людей никакого дела не делать.

Так продолжалось до Алексея Михайловича. «А нынешнего царя (Алексея), – продолжает Котошихин, – обирали на царство, а письма он на себя не дал никакого, почему и писался самодержцем и управлял государством по всей своей воле. А отец его блаженныя памяти царь Михаил Феодорович хотя самодержцем писался, однако без боярскаго совету не мог делати ничего». Вот туземные известия об ограничении власти Михаила Федоровича Романова.

Затем идет ряд иноземных известий. Значительную ценность представляет известие, которое принадлежит шведу Страленбергу. Он был взят в плен под Полтавой и сослан в Сибирь, где находился до Ништадтского мира. Вернувшись на родину, в Швецию, он в 1730 году выпустил сочинение на немецком языке «Историческое и географическое описание северной и восточной частей Европы и Азии». В этом сочинении Страленберг, со слов москвичей, рассказывает, что М. Ф. Романов был избран на царство при следующих условиях: 1) обязался блюсти и охранять православную веру; 2) забыть прежние обиды, причиненные отцу Михаила и вообще всей его фамилии; 3) по собственному усмотрению не издавать новых законов и не отменять старых; 4) рассмотрение важных дел и исков производить не по усмотрению, а по закону и правильному суду; 5) не начинать войны и не заключать мира по собственному почину и 6) свои вотчины или отдать родственникам, или присоединить к коронным землям.

Четвертое известие приписывается секретарю прусского посольства Фокеродту, который по поручению Фридриха в 1737 году, то есть спустя 7 лет после Страленберга, составил по поручению прусского кронпринца, будущего короля Фридриха Великого, записку о состоянии России в начале XVIII века для Вольтера, задумавшего в то время писать историю Петра Великого, Фокеродт сообщает, что бояре в 1613 году решили взять с избранного царя следующее обязательство: 1) держать суд по старым земским законам, 2) никого не судить собственной властью, и 3) без собора не вводить новых законов, не назначать новых налогов, не начинать войны и не заключать мира.

Пятое известие принадлежит видному русскому историку XVIII века Татищеву. Он пользовался многими источниками, которые до нас не дошли; может быть, они погибли во время пожара 1812 года, только во всяком случае в «Истории» Татищева есть известия, которые не подтверждаются в других местах. Татищев сообщает, что хотя Михаила Федоровича выбрали всенародно, но с ограничительной записью.

Шестое сообщение принадлежит Шмидту Физельдеку. Физельдек кратко говорит, что в 1613 году с М. Ф. Романова была взята формальная запись об ограничении «eine formliche Kapitulation [4]4
  Формальная капитуляция.


[Закрыть]». Все эти известия давали повод говорить об ограничении власти Михаила Федоровича, если и не формальной конституционной хартией, то тайным уговором с боярами. Однако эти известия были впервые заподозрены профессором Одесского университета Марковичем. В недавнее время они были подвергнуты тщательному разбору профессором Петербургского университета С. Ф. Платоновым (см. статью в Журнале Министерства народного просвещения за 1906 год – «Московское правительство при первых Романовых»), который пришел к заключению, что нельзя поверить ни сообщениям иностранцев, ни рассказам Псковского сказания, ни Г. Котошихину и, кроме того, по обстоятельствам того времени, нельзя признать, чтобы власть Михаила Федоровича была ограничена.

Разбирая дошедшие до нас известия об ограничении власти Михаила Федоровича, профессор Платонов сосредоточивает свое внимание на туземных сказаниях. Он указывает, что автор сказания «О бедех, скорбех и напастех» был проникнут ненавистью к «владущим боярам», и поэтому там, где дело касалось «владущих», он готов был на всякие обвинения и подозрения. В его сообщении о присяге Михаила профессор Платонов видит простой домысел, которым автор хотел объяснить всемогущество, своеволие и безнаказанность бояр. По мнению профессора Платонова, автор сказания желал изобразить бояр при Михаиле такими, какими они были при Шуйском, боярском царе: с Шуйского была взята ограничительная запись, поэтому бояре так вольно и держали себя при нем. Очевидно, и с Михаила была взята такая же запись, если и при нем бояре допускали своеволие.

Что касается сообщений Котошихина, то они грешат, по мнению профессора Платонова, большими неточностями. Котошихин представляет дело так, будто все цари после Ивана Грозного давали ограничительные письма. Но ведь в действительности этого не было: ни Федор Иванович, ни Борис Годунов, ни Лжедмитрий никаких записей не давали. Годунов, как известно, очень ловко увернулся от ограничения своей власти, с Лжедмитрия тоже никаких обязательств взято не было и т. д. Впервые с Шуйского и с королевича Владислава были взяты ограничительные обещания. Само содержание писем у Котошихина излагается так, что они неверны как по отношению к Шуйскому, так и по отношению к Владиславу. Следовательно, сообщения Котошихина слишком легко и поверхностно касаются излагаемых фактов.

Что касается иностранных свидетельств, то Фокеродт черпал свои сведения у Страленберга, следовательно, его известия разбирать не приходится. Что же касается сообщений Страленберга, то они характерны только для того времени, когда записаны. В 20-х годах XVIII столетия в высших кругах русского общества господствовала мысль о создании чего-либо наподобие Боярской думы, пробудилось конституционное движение, окончившееся «затейкою» 1730 года, то есть попыткой ограничить самодержавную власть. В это время в русском обществе наводили справки об историческом прошлом и, как это всегда бывает, находили там те данные, которые были желательны. Ходившие в русском обществе толки и рассказы и были подхвачены иностранцами, которые стали ссылаться на них как на результаты архивных изысканий. Страленберг упоминает о «письме», «которое, как говорят, можно было еще видеть в оригинале у недавно умершего фельдмаршала Шереметева и из коего некто, его читавший, сообщил ему несколько данных». Физельдек, живший в доме Миниха, только по слухам, ходившим в кругу его патрона, мог знать о документах, хранившихся в Успенском соборе и в каком-то архиве. Татищев сам сомневается в существовании конституционной записи и сознается, что не знает письменных свидетельств об ограничении власти Михаила Федоровича.

Таким образом, все известия не заслуживают веры.

Профессор Платонов не видит возможности вывести заключение об ограничении власти Михаила и из фактов, предшествовавших его избранию и последовавших за ним. Не сохранилось фактических указаний на то, что личный авторитет государя был чем-нибудь стеснен даже в первые годы правления, а затем, бояре вовсе не были в таком положении, чтобы иметь возможность ограничить власть избранного государя: они были, как мы знаем, подвергнуты почетной ссылке и вернулись только после избрания. «Возможно ли допустить, – говорит профессор Платонов, – чтобы эти недавние узники польские, а затем казачьи и земские, только что получившие свободу и амнистию от „всея земли“, могли предложить не ими избранному царю какие бы то ни было условия от своего лица или от имени их разбитого смутою сословия? Разумеется, нет».

Все эти доводы являются, несомненно, чрезвычайно сильными, но все-таки вопрос об ограничении власти Михаила Федоровича нельзя считать бесспорно решенным.

В. О. Ключевский принимал известия псковского летописца, но на существовании формальной записи настаивать не решался.

Как бы то ни было, будем мы признавать существование конституционной записи или не будем, мы все-таки должны прийти к выводу, что с избранием Михаила началась новая эпоха в истории государственного развития России. Дело в том, что реставрация верховной власти усилиями общества является фактом огромной важности. Фактом, который открывал собой новую эпоху в отношениях между московским государем и государством. Старое Московское государство развилось из вотчины московского князя и носило поэтому характер частного хозяйства, имело в виду не самодовлеющие цели, а интересы князя-вотчинника. Идея государства сделала успехи еще при Грозном, однако все-таки было еще очень далеко до ее полного торжества. Московское государство все еще мало отличалось от удельной вотчины по приемам управления и по воззрениям государя и общества. «Бог дал нам людей в работу, – говорил тогда государь устами царя Ивана Васильевича, – и мы вольны их жаловать и казнить, не отвечая никому кроме Бога». Правда, в торжественные минуты и Грозный говорил, что Бог дал ему людей не только для работы, а и для того, чтобы держать их в православии, но это было лишь в торжественные минуты, а в обыкновенное время царь смотрел на государство теми же глазами, как и вотчинник смотрел на свой дом, землю и на живущих у него людей.

В конце XVI и начале XVII века старое вотчинное государство, собранное усилиями дома Калиты, было разрушено, и на развалинах его выросло новое государство, созданное усилиями общества, и в противоположность старому вотчинному государству стало называться государством земским. С самого начала оно имело уже в виду благо общества, охрану жизни, имущества и религии своих членов. Московские люди восстановили его для собственного блага, и в этом возрожденном государстве появились и новые отношения, была усвоена иная точка зрения: уже не говорилось, что Бог дал людей в работу царю, а говорилось, что Бог дал царя народу для его блага. Послы Земского собора, выражая эту идею, говорили Михаилу Федоровичу, когда он вздумал было отказываться от престола, что «такое великое Божье дело не по людей хотению учинилось», и что «если Михаил на царство не поедет, то Бог взыщет на нем гибель государства». Государь по положению своему стоял теперь не выше государства, а ниже его, был к его услугам, занимал подчиненное служебное положение. Верховным органом воли Божьей был теперь уже не царь, а Земский собор, избирающий царя и переносящий на него всю полноту власти, которая нужна для блага государства.

Таким образом, будем или не будем признавать ограничение власти Михаила Федоровича, мы должны признать, что его царствование начинало собой новую эпоху в государственном развитии России. Мы видим, что произошла коренная перемена в понятиях и взглядах на государя и государство, и эта перемена не замедлила сказаться и на языке людей того времени. Тогда заговорили о земском и о государевом деле, как бы земскому делу было прибыльнее.

Уже один тот факт, что произошла такая перемена в воззрениях общества на государство, на его цели, является опровержением того взгляда, который развивался некоторыми учеными, в том числе и Костомаровым, взгляда, заключающегося в том, что Смута прошла для русского государства совершенно бесследно, не оставив никаких последствий, кроме временного экономического упадка.

«Смутная эпоха, – писал Костомаров, – ничего не изменила, ничего не внесла нового в государственный механизм, в строй понятий, в быт общественной жизни, в нравы и стремления, ничего такого, что, истекая из ее явлений, двинуло бы течение русской жизни на новый путь, в благоприятном или неблагоприятном для нее смысле. Страшная встряска перебуровила все вверх дном, нанесла народу несчетные бедствия, но в строе нашей жизни нет следов этой страшной кары Божьей… Русская история вообще идет чрезвычайно последовательно, но ее разумный ход будто бы перескакивает через Смутное время и далее продолжает свое течение тем же путем… В тяжелый период смуты были явления новые и чуждые порядку вещей, господствовавшему в предшествовавшем периоде, однако они не повторялись впоследствии, и то, что, казалось, в это время сеялось, не возрастало после».

С этим утверждением Костомарова едва ли можно согласиться, ведь идея государства выплыла именно в Смутную эпоху. Тогда русские люди получили, можно сказать, предметный урок и почувствовали, что государство – не вотчина, а общественное установление, обслуживающее интересы народного блага. Если присмотримся к самим формам русской народной жизни той поры, то и там мы найдем последствия Смутной эпохи. И в XVI веке высшая власть в известных случаях, в моменты внешних и внутренних затруднений, когда пробуждалось сознание, что устроение государства – дело земское, общественное, обращалась к содействию общества. После смуты это сознание стало постоянным.

С реставрацией верховной власти не прекратились для Московского государства внутренние и внешние опасности, и общество принимало деятельное участие в устроении земли. Земский собор 1613 года после избрания М. Ф. Романова не разошелся, а продолжал свои заседания до 1615 года включительно. В 1615 году на смену этому собору появился новый собор, и так продолжалось до 1622 года включительно. И после этого, до конца царствования Михаила Федоровича, земские соборы собирались очень часто и заседали подолгу, но постоянного собора уже не было. Время Михаила Федоровича было, можно сказать, временем процветания деятельности Земского собора, который чуть было не сделался постоянным учреждением. И не удивительно: реставрированная верховная власть не могла обойтись без содействия общества. Страну опустошали «лисовчики», шведы и казаки, государственная казна была пуста, поступления в нее прекратились вследствие обеднения населения, а также и по причине общей распущенности. В людях была «шаткость и измена». Одному царю немыслимо было справиться со всеми задачами, которые выдвигала жизнь. Помимо всего новому государю нужна была и моральная поддержка общества, которая сообщала бы нужную силу его требованиям. Высшее верховное правительство Михаила Федоровича и функционировало все время при помощи Земского собора. Не прав поэтому Костомаров, говоря, что Смута не внесла ничего нового в нашу государственную жизнь, напротив, она внесла большое подпорное колесо в виде Земского собора.