Текст книги "Русская история XVII-XVIII веков"

Автор книги: Матвей Любавский

Много времени Екатерина уделяла и своим литературным занятиям: писательство сделалось ее страстью. Однажды в разговоре со своим секретарем Екатерина сказала, что не написав чего-нибудь, нельзя прожить и одного дня. Из написанного ей можно составить целую библиотеку. Екатерина писала учебники, сказки, в 1769 году и в 1770 году была негласным редактором журнала «Всякая всячина», а в 1780-х годах принимала деятельное участие в журнале «Быль и небылицы», который издавался княгиней Дашковой; она помещала в нем заметки о нравах и смешных сторонах жизни. Екатерина не прочь была действовать сочинениями на умоначертания общества. Видное место среди сочинений Екатерины занимают ее драматические произведения. Некоторые из них можно считать очень удачными.

В своей комедии «О время!» Екатерина выступает против крепостного права. Главная героиня комедии г-жа Ханжихина проводит день так: после молитвы чешет свою кошечку и поет «Блажен человек, иже и скоты милует». «И в то же время „нас милует“, – рассказывает ее девушка, – иную жалует пощечинами, иную тростью»; затем она идет к заутрене и, там то бранит своих крепостных, то шепчет молитвы, то посылает кого-нибудь на конюшню пороть.

В некоторых своих произведениях Екатерина описывает тех лиц, с которыми ей приходилось сталкиваться во внешней политике. Так, например, в опере «Горе-Богатырь» она выставляет шведского короля Густава III; а драма «Олег» представляет собой иллюстрацию турецкой войны и описание подвигов ее любимца Орлова.

Некоторые из произведений Екатерины ставились в Большом театре, а другие давались в Эрмитаже.

Часто Екатерине приходилось выступать с пером в руках, чтобы защитить русское правительство и его действия и честь империи. Манифесты и многие законы она писала сама. Когда французский писатель аббат Шапп д'Отерош выпустил книгу «Путешествие в Сибирь» (Voyage en Siberie), где ругал Россию и русские порядки, то в ответ ему Екатерина сейчас же написала целую книгу «Противоядие, или Исследование о пакостной книге Voyage en Siberie».

Не чужда была Екатерина и историографических занятий: она умерла за составлением русской истории.

Еще в молодости Екатерина занималась русской историей: делала выписки из летописей, собирала рукописи и исторические материалы; ей обязана своим появлением в свет «Древняя Российская Библиотека», первое собрание исторических актов и документов. Затем Екатерина снаряжала ученые экспедиции Палласова, Вельяминова, Депехина, которые дали богатый материал по этнографии и археологии. По ее желанию, князь М. М. Щербатов написал свой огромнейший труд «История России», а Голиков собрал богатый материал по истории Петра Великого. С 1783 года Екатерина лично принялась за писание русской истории. К этому делу она подошла таким образом: внимательно следя за воспитанием своих внуков, она нашла, что нет учебника русской истории, и решила составить его, а затем перешла к сочинению полной истории России.

В 1793 году Екатерина писала Гримму: «Я ничего не читаю, кроме относящегося к XIII веку Российской истории». 2 года спустя Екатерина писала тому же Гримму: «У меня все был недостаток времени благодаря делам; я читаю летописи и пишу. Вот какая страсть! Я знаю, что никто не будет читать моего труда, кроме двух педантов, но я очень довольна, что написала историю лучше всех, кто брался за эту работу. Я тружусь точно за деньги, так стараюсь; кладу в дело весь свой ум и на каждой странице восклицаю: ах, как это хорошо, мило, восхитительно! Но об этом, разумеется, я никому, кроме вас, не говорю. Вы понимаете, как приятно разбираться в сведениях о Рюрике, Дмитрии Донском в других; я люблю их до безумия». В 1736 году Екатерина писала, что через год надеется кончить свой огромнейший труд по русской истории. Но судьба не соблаговолила ей на окончание: Екатерина умерла раньше, чем успела поставить последнюю точку.

Живая и общительная Екатерина II не могла заниматься про себя, в одиночку, она чувствовала потребность обмена мнениями, и поэтому вела переписку по интересовавшим ее вопросам с огромным количеством лиц. Письма ее составляют несколько томов. Между ее корреспондентами видное место занимают Фридрих II, Иосиф II, Вольтер, барон Гримм, Дидро, д'Аламбер, Потемкин, Олсуфьев, Чернышев, Штакельберг и многие другие лица. Екатерина писала на русском, немецком, но чаще всего на французском языке. Переписка с Гриммом – самая обширная; она продолжалась более 20 лет.

Екатерина думала, что никто не может так ее понять и оценить ее идеи, как Гримм. Беседы с Гриммом сделались для нее потребностью. Письма Екатерины к Гримму носят характер дневника и представляют интерес для изучения ее личной жизни.

Из всего сказанного очевидно, как занята была императрица. Надо сказать, что она вела замечательно правильный образ жизни. Вставая в 6 часов, Екатерина 2 часа посвящала чтению и письму, а затем занималась делами и слушала доклады. Около 12 часов Екатерина обедала, а после обеда приказывала читать вслух, а сама садилась в кресла и занималась рукоделием; затем опять переходила к государственным делам, а по вечерам развлекалась игрой в карты, на бильярде или же смотрела драматические представления. Ложилась спать очень рано. Этот порядок Екатерина не прерывала и во время путешествий. Тогда она ухитрялась просматривать и снабжать примечаниями законопроекты, читала серьезные сочинения, писала, беседовала и т. д. Так, например, во время путешествия по Волге в 1767 году Екатерина ухитрилась изучить и перевести сочинения Марманделя, тогда же занималась внешней политикой, забавлялась шутками и играми и т. д.

Но как ни умела Екатерина выбирать время для своих литературных занятий, она постоянно жаловалась на его недостаток, говорила, что не может располагать минутой свободного времени. Очевидно, что Екатерина сделалась жертвой своего темперамента, своей отзывчивости, любознательности и энциклопедизма. Она не сумела ввести свою деятельность в определенные рамки, установить план в расходовании умственных и нравственных сил, попросту сказать, разбросалась. Екатерина сама признавалась в своем отвращении к систематике, говорила, что она порождает упрямство, нетерпимость, сухость и педантизм. Но Екатерина не понимала, к чему приводит отсутствие ненавистной ей систематики; оно ведет к тому, что люди делают не то, что нужней, а то, что легче и интереснее. Наиболее же трудные и сложные дела откладывают на неопределенное время и в конце концов совсем забывают о них. Так и случилось у Екатерины с крестьянским вопросом.

Из всех законодательных задач Екатерина, как мы видели, выполнила прежде всего наиболее легкую – именно по организации управления. Легкой эта задача была потому, что у Екатерины был уже некоторый опыт и определенное, довольно единодушное желание общества. Здесь ничто не представляло затруднений, и новые «Учреждения о губерниях» раньше всего вошли в жизнь. С гораздо большим трудом пришлось считаться при определении прав и обязанностей сословий, так как приходилось наталкиваться на противоречивые стремления различных сословных групп; и мы видели, что Екатерина смогла это сделать только 10 лет спустя и то не вполне; она дала жалованные грамоты дворянству и городам, но не дала жалованной грамоты сельскому люду, хотя имела в виду дать грамоту свободным крестьянам. Еще труднее был крестьянский вопрос. Екатерина сама писала: «Крестьянский вопрос очень труден, – где не начнешь трогать, нигде не поддается». Не удивительно поэтому, что Екатерина откладывала со дня на день разрешение этого вопроса; она делала это тем спокойнее, что со всех сторон ей твердили, что с этим делом не надо торопиться, что нужна осмотрительность к осторожность. Такой совет давал Екатерине Поленов, искренно желавший счастья крестьянам, то же самое слышала она и от западных писателей. Вот, например, что писал Руссо в «Размышлениях об управлении Польши»: «Освобождение крестьян в Польше великое и прекрасное дело, но смелое и опасное, и за него не следует браться опрометчиво. Необходимо сделать их сначала достойными свободы. Нельзя освобождать тело ранее души». Вот что слышала Екатерина с Запада. Ведь она с большим правом могла применить эти слова социального мудреца и к России.

Но всякая нерешительность, раз она становится длительной, в конце концов превращается в охранение status quo. Так и случилось с Екатериной. Не решаясь издать сельский закон, со дня на день откладывая его, Екатерина все более и более примирялась с существовавшим порядком, а отсюда легко было перейти и к защите этого порядка. Вообще надо сказать, что Екатерина, несмотря на свои гуманные стремления, всегда была готова защищать существовавший в России порядок, если только как-нибудь задевалось ее личное самолюбие. Екатерина хотела проводить реформы только по собственной инициативе, хотела быть всегда умнее всех, благосклонно слушала тех, кто подпевал ей и говорил с улыбкой на устах, но не любила слушать тех, кто говорил самостоятельно. Упаси Бог, если бы кто, помимо нее самой, указал на какой-нибудь недостаток, хотя сама она и сознавала его.

В 1768 году, когда Екатерина всего решительнее была настроена против крепостного права, – появилась известная нам уже книга аббата Шапп д'Отурош – «Путешествие в Сибирь». Тут в мрачных красках описывалась нищета, бедственное и угнетенное положение русских крестьян. Казалось, он пишет о том, что сознавала и Екатерина, но она в своем ответе резко заявляла: «Мнимая нищета в России не существует; русские крестьяне во сто раз счастливее и достаточнее, чем ваши французские; они знают, сколько и за что они платят; между тем, у вас есть провинции, где крестьяне питаются каштанами и не знают даже числа всех повинностей, которые лежат на них». Аббат Шапп д'Отурош указывал на дурное обращение с прислугой. Екатерина отвечала: «Хорошее или дурное обращение с домашней прислугой гораздо более зависит от хорошей или дурной нравственности господ, чем от законов страны, но наши нравы не ухудшаются». Один раз Дидро задал Екатерине неосторожный вопрос: какие отношения существуют между владельцами и рабами в России? На это Екатерина ему строго отвечала: «Не существует никаких условий между владетелями и крестьянами, но каждый хозяин, имеющий здравый смысл, побережет свою корову, чтобы она лучше доилась. Когда нет закона, то в ту же самую минуту начинает действовать естественное право, и часто от этого порядки в делах идут не хуже, ибо тогда вещи текут сообразно существу своему и совершенно естественно». Это было писано в 1773 году; в самый разгар пугачевского бунта Екатерина отрицала угнетение крестьян в России.

Екатерина имела софистический ум, который мог обманывать ее саму, найти всему оправдание и усыпить совесть. К началу 1780-х годов Екатерина стала примиряться с существованием крепостного права; на это указывает и прикрепление малороссийских крестьян.

Прикрепление крестьян в Малороссии

НАДО сказать, что в исторической литературе по поводу прикрепления крестьян в Малороссии существуют некоторые разногласия. Малороссийские, особенно украинские историки, приписывают это прикрепление крестьян господству великороссиян над Малороссией. Указывают, что Малороссия была страной вольности, и только тогда, когда она была связана с Великороссией, пошли всяческие угнетения, в том числе и прикрепление крестьян. Но это соображение историков рушится, потому что в настоящее время достоверно известно, как утверждалось крепостное право в Малороссии. Оказывается, что это был процесс внутреннего характера, начавшийся раньше и только закончившийся в царствование Екатерины. Еще в 1730-х годах казацкая старшина начинает подавать гетману просьбы о запрещении переходов крестьян; великороссийские чины действуют подобно тому, как действовали землевладельцы в XVII веке; они укрепляют малороссиян в вечное холопство, берут на них крепости, женят на своих крепостных. По просьбе старшины генеральная войсковая канцелярия в 1739 году воспрещает переходы, но Елизавета Петровна по настоянию Разумовского восстанавливает свободу перехода крестьян в Малороссии и запрещает великороссийским чинам укреплять за собой малороссиян. Но казацкая старшина неустанно стремится к закрепощению крестьян. В 1763 году, на другой год царствования Екатерины, гетман со всем малороссийским шляхетством подал челобитную, в которой просил: 1) «самовольный малороссийских мужиков переход в силу прав малороссийских навсегда пресечь; 2) о перешедших в слободские полки и великороссийские слободы приказать учинить публикацию, чтобы они на прежние свои жилища в положенный срок возвратились, а ежели не возвратятся, то чтоб вольно было всякому помещику своего мужика, отыскав, взять и пожилые деньги за оного доправить; 3) перешедшим от малороссийских помещиков к другим малороссийским же помещикам мужикам, понеже тот вольный переход делали они с дозволения, указать остаться навсегда на тех местах, где ныне находятся; 4)запретить впредь мужикам записываться в казаки». Кроме этого, малороссийское шляхетство просило «раскольников, поселившихся на землях малороссийского шляхетства, отдать в подданство тех земель помещикам, чтобы они, по примеру других малороссийских мужиков, помещичьи работы исправляли». Вот каковы были желания малороссийских помещиков. Но Екатерина не отменила перехода крестьян, а обставила его известными формальностями. После уничтожения гетманства в Малороссии, при вступлении Румянцева в должность генерал-губернатора края, императрица дала ему секретное наставление, в котором рекомендовала, чтобы «весьма вредные, как владельцам, так и самим посполитым людям, с места на место переходы» были оставлены. Надо сказать, что перед этим Екатерина получила «Записки о Малой России» Теплова, в которых он указывал на вред, который, по его мнению, Приносят вольные переходы крестьян. Но Екатерина не решилась все-таки издать прямо запретительного закона. В 1766 году Румянцев сделал императрице представление, в котором предлагал, чтобы «от сего времени никого более в казаки не писать, а кто по нынешней генеральной в Малой России описи, к окончанию приводимой, где как найден будет, тому там уже и быть вечно». В малороссийском шляхетском наказе, привезенном в комиссию по составлению нового Уложения, встречается ходатайство о запрещении вольного перехода крестьян. И вот Екатерина, вняв советам Румянцева, указом 1783 года приравняла малороссийских крестьян к великорусским. Это показывает, что положение великорусских крестьян Екатерина стала считать нормальным.

Перемена в настроении Екатерины в отношении крестьянского вопроса отразилось и в тогдашней литературе, которой Екатерина вообще задавала тон. Надо сказать, что в то время, когда Екатерина предложила свою тему на обсуждение Вольному экономическому обществу и когда она писала свой Наказ комиссии по составлению нового Уложения, в русской литературе усилились дебаты по вопросу о крепостном праве, и в тогдашних сатирах постоянно затрагивалась эта сторона жизни, Но теперь времена изменились, и литература отразила перемену в настроении Екатерины.

Еще в «Недоросле» (1783) предавались осмеянию и позору жестокие и безжалостные помещики, хотя мрачность красок уже смягчалась и тут выставлением добродетельных чиновников и восхвалением наместника, который «с ревностью помогает страждущему человечеству». После «Недоросля» обличения злоупотреблений крепостного права становятся все бледнее и бледнее, и иногда сопровождаются поучениями господам и рабам, вроде следующего: «…Бог, Премудрый и Преблагий Отец, восхотел, чтобы ты был слугой… так порадуйся сему управлению, сей воле Божией. Ибо все, что Бог хочет, есть благо… посему лучше быть тебе слугой, служанкой или нянькой и прочая, нежели каким-нибудь другим человеком», Иногда автор, изображая безобразные типы крепостников, спешил утешить читателя, что «сила просвещения» значительно уменьшила число таких «уродов».

Общественная реакция сказалась и в том, что некоторые писатели вместо отрицательного отношения к крепостному праву стали доказывать, что положение наших крестьян очень хорошо сравнительно с жизнью простонародья на Западе. В конце 1780-х годов эту задачу взял на себя генерал-майор Болтин в своих полемических примечаниях на русскую историю Леклерка. Болтин издал свой труд с ведома императрицы, которая была, таким образом, его нравственной руководительницей. Во многих местах своего сочинения Болтин доказывает, что положение наших крепостных крестьян лучше, чем французских и немецких. Он утверждает, что крепостные de facto [20]20
  Фактически, реально.


[Закрыть]владеют своим движимым имуществом на основании обычая, «который имеет силу, не меньшую закона», хотя и сознается, что крестьяне некоторых помещиков «из сего всеобщего состояния исключаются». Но эти исключения, по его мнению, не дают основания требовать освобождения крепостных крестьян из-под власти помещиков. «Прежде должно освободить души рабов, – приводит он слова Руссо, – а потом уже тела». «Не всякому народу, – пишет Болтин, – вольность может быть полезна; не всякий умеет ее снести и ею наслаждаться; потребно к сему расположение умов и нравов особливое, которое приобретается веками и пособием многих обстоятельств». Болтин признает только необходимость дать некоторое облегчение крестьянам, которое должно состоять в ограничении помещичьей власти, главным образом в отправлении крестьянами их повинностей. Болтин восстает против безземельного освобождения крестьян и считает такую вольность хуже рабства. «Земледельцы наши, – говорит он, – прусской вольности не снесут, германская не сделает их состояние лучшим, с французской помрут они с голоду, а английская низвергнет их в бездну погибели».

Не все, однако, русские люди примирились с крепостным правом по примеру Екатерины и не все голоса пели в унисон с ее настроением. В 1783 году Екатерина прикрепила крестьян в Малороссии. В. Капнист ответил на это прикрепление одой «На рабство», в которой он пел:

 
«Куда не обращу зеницу,
Омытую потоком слез, В
езде, как скорбную вдовицу,
Я зрю мою отчизну днесь;
Исчезли сельские утехи,
Игрива резвость, пляска, смех;
Веселых песней глас утих;
Златые нивы сиротеют;
Поля, леса, луга пустеют.
Как туча, скорбь легла на них.
Везде, где кущи, села, грады
Хранил от бед свободы щит,
Там тверды зиждет власть ограды
И вольность узами теснит.
Где благо, счастие народно
Со всех сторон текли свободно,
Там рабство их отгонит прочь.
Увы! судьбе угодно было,
Одно чтоб слово превратило
Наш ясный день во мрачну ночь.
А вы, цари! на то ль Зиждитель
Своей подобну власть вам дал,
Чтобы во областях подвластных
Из счастливых людей – несчастных
И зло из общих благ творить?
На то ль даны вам скиптр, порфира,
Чтоб были вы бичами мира
И ваших чад могли губить?
Воззрите вы на те народы,
Где рабство тяготит людей,
И раздается звук цепей;
Там к бедству смертные рождены,
К уничиженью осуждены,
Несчастий полну чашу пьют;
Под игом тяжкие державы
Потоками льют пот кровавый
И злее смерти жизнь влекут.
Насилия властей страшатся,
Потупя взор, должны стенать;
Подняв главу, воззреть боятся
На жезл, готовый их карать.
В веригах рабства унывают,
Низвергнуть ига не дерзают,
Обременяющего их;
От страха казни цепенеют
И мыслию насилу смеют
Роптать против оков своих».
 

Обращаясь к императрице, поэт спрашивает ее: неужели она «умножит муки» народа:

 
«Возможно ль, чтоб сама ты ныне
Повергла в жертву злой судьбине
Тебя любящих чад твоих?»
 

Поэт выражает надежду, что настанет

 
«…то златое время,
Когда спасительной рукой
Вериг постыдно сложит бремя
С моей отчизны дорогой».
 

Тогда

 
«Прервется в тех краях стенанье
и счастьем вольность процветет».
 

Княгиня Дашкова хотела поместить оду Капниста в журнале «Новые ежемесячные сочинения», который стал издаваться с 1786 года. Но Державин, друг Капниста, объяснил ей, что как для нее, так и для автора выгоднее не печатать этой оды. Впервые она появилась в печати в «Лирических сочинениях» Капниста в 1806 году.

Державин был прав, потому что семь лет спустя и не такое произведение едва не стоило жизни его автору.

В 1790 году вышло из печати знаменитое «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева. Не ограничиваясь указанием на отдельные факты, Радищев обобщил их и путем рассуждений указал на тот вред, который приносило всему государству крепостное право. Как бы припоминая самонадеянное намерение императрицы доставить блаженство всем, Радищев говорит, что нельзя назвать блаженной ту страну, «где две трети граждан лишены гражданского звания и частию в законе мертвы, где сто гордых граждан утопают в роскоши, а тысячи не имеют ни надежного пропитания, ни собственного от зноя и мраза укрова». От существования рабства страдают не только рабы, оно вредно и для всего государства. Рабский труд менее производителен, чем свободный. Рабство приносит более вреда, чем нашествие врага: последнее «опустошает случайно и мгновенно, тогда как первое „губит долговременно и всегда“». Кроме того, рабство приносит еще большой нравственный вред – как рабам, так и господам; «с одной стороны, родится надменность, а с другой – робость»; рабы «оковы свои возлюбят», а для других сословий «примеры властвования суть заразительны». Наконец рабство опасно. «Не ведаете ли, любезные наши сограждане, кол икая нам предстоит гибель, в коликой мы вращаемся опасности? Поток, загражденный в стремлении своем, тем сильнее становится, чем тверже находит противостояние. Прорвав оплот единожды, ничто уже в разлитии его противиться ему невозможет. Таковы суть братия наши, в узах нами содержимые. Ждут случая и часа. Колокол ударяет. И се пагуба зверства разливается быстротечно. Мы узрим окрест нас меч и отраву. Смерть и пожигание, – нам будет посул за нашу суровость и бесчеловечие. И чем медлительнее и упорнее мы были в разрешении их уз, тем стремительнее они будут в мщении своем». Приглашая своих читателей вспомнить пугачевский бунт, Радищев предлагает помещикам приступить к освобождению своих крестьян. Но он желает дарования не одной личной свободы, а полагает, что земля должна принадлежать тому, кто ее обрабатывает. «Кто же в ниве ближайшее имеет право, буде не делатель ее?» – спрашивает Радищев. Освобождение крестьян он полагает совершить постепенно в следующем порядке. Сначала Радищев предлагает уничтожить рабство, оставив крепостное право. Он объясняет это следующим образом: уничтожается помещичья воля и запрещается помещикам переводить крестьян в дворовые; взятый на двор делается свободным; крестьяне получают право вступать в брак без согласия помещика. Затем крестьяне получают земельную собственность и гражданские права. Одним из этих прав является право быть судимым равными себе, в расправах, которые выбираются из помещичьих крестьян. (Это, как видите, идея Екатерины и Комиссии). После всего этого настанет совершенное уничтожение рабства.

Но, изложив план постепенного уничтожения крепостного права, Радищев как будто спохватывается и говорит, что он не ожидает согласия на осуществление этого плана от помещиков. «Свобода сельских жителей, – пишет Радищев, – обидит, как-то говорят, право собственности. А все те, кто бы мог свободе поборствовать, все великие отчинники, к свободы не от их советов ожидать должно, но от самой тяжести порабощения». «Крестьянин в законе мертв, сказали мы… Нет, нет, он жив, он жив будет, если того восхощет!» Значит, только стремление самой народной массы изменит существующий порядок. Но Радищев верит и в другие силы – в просвещение, в разум.

«Путешествие из Петербурга в Москву» слишком больно задело самолюбие императрицы. Екатерина, слишком любившая похвалу, привыкшая слушать истину, говоримую с улыбкой, приправленную значительной долей лести, в книге Радищева встретилась с такой свободой речи и смелостью критики, от которых она давно уже отвыкла в применении к русской действительности; вдобавок она терзалась призраками революции и с опаской вглядывалась в настроение русского общества, склонная всюду видеть революционеров. Прочитав 30 страниц произведения Радищева, Екатерина подвергла его суровой критике. «Намерение сей книги, – писала Екатерина, – в каждом листе видно. Сочинитель наполнен и заражен французским заблуждением, ищет всячески умаления власти и защищает все, способствующее приведению крестьян в непослушание». Характерны заметки Екатерины, посвященные крестьянскому вопросу. Так, например, по поводу продажи людей с молотка она замечает: «Начинается прежалкая повесть о семье, проданной с молотка за долги господина». По поводу другого места она говорит: «едет оплакивать плачевную судьбу крестьянского состояния, хотя и то неоспоримо, что лучшей судьбы наших крестьян у хорошего помещика нет во всей вселенной». Глава, посвященная крестьянскому вопросу, вызывает такое замечание императрицы: «клонится к возмущению крестьян противу помещиков»; на увещание Радищева освободить рабов Екатерина восклицает: «уговаривает помещиков освободить крестьян, да никто не послушает».

Приведенные замечания не оставляют никакого сомнения в том, что под конец жизни Екатерина смотрела на крепостное право как на институт, не подлежащий отмене. Крепостное право представлялось ей нормальным порядком, а нападки на него – сентиментальностью или мятежом.

По приказанию Екатерины Сенат судил Радищева и присудил его к смертной казни, которую императрица заменила ему десятилетней ссылкой.

Так, выражаясь вульгарно, Екатерина в крестьянском вопросе начала за здравие, а кончила за упокой.