Текст книги "Русская история XVII-XVIII веков"

Автор книги: Матвей Любавский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 45 страниц)

Положение крепостных крестьян в царствование Екатерины

«ПУТЕШЕСТВИЕ из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева – произведение литературного характера и, следовательно, само по себе не может служить характеристикой действительного положения крепостных крестьян. Для того чтобы ясно представить себе существовавшее положение вещей, необходимо сопоставить данные этого сочинения с показаниями других источников, тем более, что было не мало голосов противоположного характера, шедших от князя Щербатова и его сторонников, которые склонны были рисовать идиллию крепостного права. Чтобы разобраться и уяснить себе, кто был прав, мы должны охарактеризовать действительное положение вещей в царствование Екатерины II.

Князь Щербатов и его единомышленники для социально-политического преобладания дворянства находили моральное оправдание в значении дворян как опекунов, руководителей и устроителей крестьян. Но действительность представляла мало сходства с этим взглядом на помещиков, а, наоборот, помещик чаще всего выступал в роли эксплуататора крестьянского труда. Дело в том, что огромное количество крепостных крестьян находилось в руках вельмож, которые совершенно не заглядывали в деревни, довольствуясь получением оброка. Здесь, следовательно, не могло быть и речи об опеке и заботах о своих крестьянах. Землевладельцы получали оброк и, если вмешивались во внутреннюю жизнь крестьян, то только для наилучшего извлечения доходов; на общее же направление хозяйственной деятельности не имели влияния. В нечерноземных губерниях большинство средних и мелких помещиков предпочитали также брать с крестьян оброк. В среднем выводе оброчная система преобладала над барщиной (55 % оброчных и 45 % барщинных). В черноземных губерниях преобладала барщинная система, но и среди этих губерний оброчных крестьян иногда было более, чем барщинных; в Воронежской губернии было 64 % оброчных, а в Пензенской – 52 %. Георги, путешествовавший в России в начале 1770-х годов, говорит об оброчных крестьянах: «Они прокармливают себя, как могут, и уплачивают правительству обыкновенную подушную подать, да, кроме того, помещику ежегодный оброк чистыми деньгами, который бывает весьма различен, смотря по заработкам крестьян, доброте или строгости господина и т. д. Обыкновенно же оброк бывает от 1 до 5 руб. с души; зажиточные крестьяне платят более, чем бедные». Значит, в 1770-х годах оброк простирался от 1 до 5 руб. Если следить за последующим временем, то можно видеть, что величина оброка постепенно повышается. В 1783 году само правительство признало, что «помещичий оброк или доход всеместно до 4 руб. с души простирается, большей же частью гораздо сие количество превосходит». Генерал-майор Болтин в 1788 году писал: «С оброчных помещики получают от 3 до 5 руб. с души, а в некоторых провинциях, лежащих поблизости от столиц и судоходных рек, и по 10 руб. Но таких деревень немного, как равным образом и таких, кои бы меньше 3-х рублей с души платили». В 1790-х годах, по свидетельству известного экономиста Шторха, средний оброк равнялся 5 руб. с души. Наконец дело дошло до того, что в некоторых местах в конце царствования Екатерины II помещичьи крестьяне платили своим господам ежегодно до 20 руб. с тягла, то есть 10 руб. с ревизской души, подлежащей обложению подушной податью, так как тягло состояло из мужа, жены и сына. Деньги для уплаты оброка крестьяне добывали, конечно, не земледельческим трудом, а главным образом отхожими промыслами. Но помещики в этом деле не принимали решительно никакого участия, не управляли трудом своих крестьян, они только эксплуатировали их уменье, знание и предприимчивость; отношение их к крепостным крестьянам характеризуется двумя короткими словами; «вынь и положь». Следовательно, та мысль, которая приводилась в аргументах князя Щербатова и его единомышленников в защиту социально-политического преобладания дворянства, не соответствовала действительности.

Что касается помещиков, имения которых были на барщине, то они еще резче выступают в роли простых эксплуататоров крестьянского труда. В имениях оброчных крестьян, прежде всего, располагали большим количеством земли, чем в барщинных. Щербатов высчитывал, что в оброчных деревнях приходится в среднем около 10 десятин на душу, тогда как в барщинных только 3,1 десятины. Впрочем, это еще ничего не значит, так как почва в оброчных губерниях была значительно хуже, чем в барщинных. Кроме того, в оброчных деревнях крестьяне пользовались большей свободой и самоуправлением, потому что владельцы оброчных имений обыкновенно не жили в своих поместьях. Свободы и самоуправления были лишены крестьяне барщинные, так как помещики при барщинном хозяйстве обыкновенно жили в своих имениях. Положение барщинных крестьян было неизмеримо хуже, чем оброчных. В Тверской губернии в 1780-х годах у некоторых помещиков крестьяне работали на барщине до уборки господского хлеба и только тогда могли приступать к уборке собственных полей; то же было и в Вологодском уезде. Вследствие этого крестьяне не успевали вовремя кончать свои полевые работы: сено сгнивало, а хлеб осыпался. Результатом этого было обнищание крестьян, на которое указывали современники. Барщина нередко превосходила 3 дня; в Елецкой провинции крестьяне работали на помещика по 4 дня в неделю, а в некоторых местностях Рязанской – по 4 и даже по 5. Но бывало и еще хуже. Крестьяне одного села Орловской губернии должны были работать на помещика ежедневно. Крестьяне генеральши Толстой жаловались императрице, что их постоянно заставляют работать на барщине, не освобождая даже по воскресеньям и самым большим праздникам. Иностранцы, жившие в России в конце царствования Екатерины II, свидетельствуют, что некоторые помещики требовали от крестьян пяти– и шестидневной барщины. Ввиду всего этого не приходится считать преувеличением те картинки, которые нарисовал Радищев в своем сочинении. На перевале от Любани до Чудова путешественник встретил крестьянина, пахавшего в воскресенье свою ниву. На вопрос путешественника: «Разве тебе во всю неделю нет времени работать, что ты и воскресенью не спускаешь да еще в самой жаре?» – крестьянин отвечал: «В неделе-то, барин, шесть дней – а мы шесть раз в неделю ходим на барщину, да под вечерок возим оставшееся в лесу сено на господский двор, коли погода хороша. А бабы и девки, для прогулки, ходят по праздникам в лес по грибы да по ягоды». «Как же ты успеваешь доставать хлеб, коли только праздник имеешь свободным?» – спрашивает путешественник. «Не одни праздники, и ночь наша, – отвечает крестьянин. – Не ленись наш брат, не то с голоду умрешь». Этот крестьянин прямо завидует тем, кто живет на оброке. «То ли житье нашему брату, – говорит он, – как где барин оброк берет с крестьянина, да еще без приказчика. Правда, что иногда и добрые господа берут более трех рублей с души; но все лучше барщины».

Повинности барщинных крестьян не ограничивались одними работами по господскому хозяйству. Как в боярских вотчинах старой допетровской Руси, с барщинных крестьян собирали еще столовые запасы. У Георги в описании народов, населяющих Россию, читаем: «Подобно пчелам, крестьяне сносят на двор господский муки, крупы, овса и прочих жит мешки великие, стяги говяжьи, туши свиные, бараны жирные, дворовых и диких птиц множество, коровьи масла, яиц луковки, сотов и медов чистых кадки, концы холстов, свертки сукон домашних». Последнее приношение, то есть свертки сукон, объясняется тем, что бабы зимой должны были прясть и ткать на господина. Каждая тягловая крестьянка должна была напрясть и выткать сукна и холста по 12 аршин, а в некоторых местах и больше, причем шерсть выдавалась помещиками. Болтин говорит, что поборы натурой обыкновенно собирались в следующем размере: с каждого тягла по гусю или по индейке, по курице, по нескольку яиц, по нескольку аршин холста, сермяжного сукна и проч. Кроме того, все эти столовые запасы крестьянам сплошь и рядом приходилось отправлять в столицу или в провинциальный город, где жил или служил помещик. По первому санному пути тянулись подводы с разными припасами в Петербург и в Москву, где с господского двора часто попадали в Охотный ряд и на Сенную площадь.

Если перевести на деньги все повинности барщинных крестьян, то окажется, что они давали своим помещикам вдвое больше, чем оброчные крестьяне. По казенной таксе, действовавшей на заводах, рабочий крестьянский день оценивался следующим образом: летом пеший работник получал 10 коп., конный – 20 коп.; зимой пеший получал 8 коп., конный – 16 коп.; женский рабочий день круглый год оценивался по 8 коп, в день. Значит, летние работы крестьянина при 3-дневной барщине, считая 39 дней конных и 39 дней пеших, должны быть оценены в 11 руб. 70 коп., а зимние – в 7 р. 30 коп. Годичный труд крестьянки должен быть оценен в 12 руб, 48 коп. Если предположить, что поборов натурой собиралось на 1 или 2 руб., то получается, что вся ценность труда и повинностей с одного тягла равнялась 33–34 руб.; а так как в тягле было 2 ревизских души, то на каждую ревизскую душу при барщине приходилось до 17 руб., тогда как в 1770-х годах оброк равнялся 10 руб, на ревизскую душу. Следовательно, барщинные крестьяне несли повинностей почти вдвое больше оброчных.

Обремененные непосильными работами и повинностями, крепостные крестьяне нередко еле влачили жалкое, нищенское существование. Вот как рисует Радищев обстановку их жизни. Это изображение носит портретный характер. «Четыре стены, до половины покрытые, так как и весь потолок, сажей; пол в щелях, на вершок по крайней мере поросший грязью; печь без трубы, но лучшая защита от холода, и дымом всякое утро зимой и летом наполняющая избу; окончины, в коих затянутый пузырь смеркающийся в полдень пропускал свет; горшка два или три (счастлива изба, коли в одном из них всякой день есть пустые щи!). Деревянная чашка и кружки, тарелками называемые; стол, топором срубленный, который скоблят скребком по праздниками. Корыто кормит свиней или телят, буде есть, спать с ними вместе, глотая воздух, в коем горящая свеча как будто в тумане или за завесой кажется. К счастью, кадка с квасом, на уксус похожим, и на дворе баня, в коей коли не парятся, то спит скотина. Посконная рубаха, обувь, данная природой, онучки с лаптями для выхода. Тут видна, – продолжает Радищев, – алчность дворянства, грабеж, мучительство наше и беззащитное нищеты состояние. Звери алчные, пьяницы ненасытные, что мы крестьянину оставляем? То, чего отнять не можем – воздух. Да, один воздух. Отъемлем нередко у него не токмо дар земли – хлеб и воду, но и самый свет… Жестокосердный помещик, посмотри на детей, тебе подвластных. Они почти наги, От чего? Не ты ли росших в болезни и горести обложил сверх всех полевых работ оброком? Не ты ли не сотканное еще полотно определяешь себе в пользу? На что тебе смрадное рубище, которое к неге привыкшая твоя рука подъяти гнушается? Едва послужит оно на отирание служащего тебе скота. Ты собираешь и то, что тебе ненадобно, несмотря на то, что неприкрытая нагота твоих крестьян тебе в обвинение будет. Если здесь нет на тебя суда, но пред судией, не ведающим лицеприятия, давшим некогда и тебе путеводителя благого, совесть, но коего развратный твой рассудок давно изгнал из своего жилища, из сердца твоего. Но не ласкайся безвозмездием». Едва ли подобный вопль был результатом сентиментального самовнушения, здесь чувствуется любовь сердца, возмущение действительностью. Эта действительность совершенно не соответствовала той идиллии, которую рисовали князь Щербатов и его единомышленники.

Влияние крепостного права на земледелие, обрабатывающую промышленность и торговлю

Кроме указаний на попечение и устройство крестьянской жизни помещиками, Щербатов оправдывал существование помещичьей власти над крестьянами разнообразными соображениями государственного характера. Помещики, рассуждал Щербатов, способствуют развитию земледелия и обрабатывающей промышленности, что в свою очередь способствует развитию торговли, а все это создает благоприятные условия для увеличения населения в стране. Крестьяне представляются князю Щербатову ленивыми и невежественными, и только помещичья власть, по его мнению, может побудить их обрабатывать землю, руководить этой обработкой, улучшать способы земледелия и т. д. Конечно, хорошие хозяева-помещики были, они оказывали влияние на развитие земледелия, дисциплинировали крестьянский труд, учили обработке земли, но такие помещики были чрезвычайно редки. В большинстве случаев, пользуясь даровым крестьянским трудом, помещики бестолково расходовали этот труд, заменяя качество труда количеством, не заботясь о хозяйственных улучшениях, не делая сбережений для этого улучшения, а потому не могли способствовать развитию земледелия. Задавив крестьян непомерными работами, помещики делали их апатичными, заставляли жать изо дня в день, подрывали охоту к усовершенствованиям труда, плодами которого крестьяне не пользовались, и тем обрекали крепостное хозяйство на рутину и застой, о чем прямо засвидетельствовано в манифесте 19 февраля 1861 года. В сущности, влияние крепостного права на земледелие было совершенно обратным тому, на которое указывал князь Щербатов и его сторонники.

Щербатов не усматривал и еще одного отрицательного условия для развития земледелия, созданного крепостным правом. Благодаря крепостному праву крестьянский труд был обращен исключительно на обработку неплодородных земель. Вследствие долгого господства кочевников в южных степях большая часть земледельческого населения сосредоточилась на неплодородном суглинке верховьев Волги и Оки. В XVII веке явилась возможность селиться на черноземных землях, но крепостное право прикрепило большую часть крестьян к неплодородной почве. Итак, крепостное право нельзя считать благоприятным условием для развития земледелия. Падает этот аргумент Щербатова, падают и другие.

Но, кроме того, крепостное право и прямым образом задерживало развитие обрабатывающей промышленности и торговли в России.

Сплошь и рядом помещики не только не направляли крестьянский труд на земледелие, но прямо отрывали крестьян от производительного труда, набирая себе многочисленную дворню. Вот что говорит об этом Шторх: «Число крестьян, которые таким образом отвлекаются от полезнейшего из всех занятии и непроизводительно употребляются для домашнего услужения, так велико, что в других странах не могут себе этого и представить. Можно без преувеличения сказать, что в русском помещичьем доме втрое или впятеро больше слуг, чем в таком же немецком; о домах же вельмож и говорить нечего. Помещичьи дома кишат дворовыми людьми, которых многочисленное потомство почти никогда не возвращается к сохе, а, выросши в праздности, приготовляется к тому же назначению, как и их отцы. В деревнях эти вредные нахлебники государства приносят своим господам хоть некоторую пользу ремесленными работами, которым их иногда обучают; но в больших городах это бывает редко, и там в помещичьем доме всегда найдешь множество совершенных дармоедов. Если бы было возможно сделать точную перепись слуг и дворовых людей во всем государстве, то все были бы поражены тем ущербом, который терпит от этого добывающая промышленность». Вот, между прочим, одно из влияний крепостного права на земледелие. Для иллюстрации к отзыву Шторха поучительны некоторые цифровые данные. У богатого помещика Головина было более 300 человек дворовых; у графа Орлова, по свидетельству английского путешественника Кларка, было не менее 500 слуг. Сегюр свидетельствует, что нередко у наших вельмож было по 400–500 человек дворни обоего пола. За знатными барами тянулись и помещики средней руки. «Прежде, – говорит Рычков, – лучшие люди жили в своих деревнях умеренно и бережно, теперь же молодые помещики выстраивают себе богатые дома, роскошно убирают их и заводят немалое число официантов и ливрейных служителей». Как много держали дворни даже помещики средней руки, можно видеть из следующего примера. Помещик Лунин, в имениях которого было 1613 душ мужского пола и 1603 – женского пола, имел дворовых мужчин 143, то есть 9 %, а женщин – 137, то есть 8,5 %. Конечно, часть дворовых не проживала в праздности, а употреблялась на необходимые сельскохозяйственные работы в качестве садовников, скотников. Были среди них и ремесленники – кузнецы, портные, сапожники, бондари и прочие; но несомненно, что при всем том множество народа праздно болтались в барских хоромах, около дела, но не при деле. В одном воспоминании о помещичьем житье-бытье, в так называемых «Бабушкиных рассказах», мы находим такое свидетельство многочисленности барской дворни: «Людей в домах держали тогда премножество, потому что, кроме выездных лакеев и официантов, были еще дворецкие и буфетчик, а то и два: камердинер и помощник, парикмахер, кондитер, два или три повара и столько же поварят; ключник, два дворника, скороходы, кучера, форейторы и конюхи, а ежели где при доме сад, то и садовники.

Кроме этого, у людей достаточных, и не то что особенно богатых, бывали свои музыканты и песенники, ну хоть понемногу, а все-таки человек по десяти. Это только в городе: а в деревне – там еще многие мастеровые и у многих псари и егеря, которые стреляли дичь для стола, а там скотники и скотницы; если всех сосчитать городских и деревенских, мужчин и женщин, так едва ли в больших домах бывало не по двести человек прислуги, ежели не более». У богатого помещика графа Орлова в его подмосковном имении «Отрада» были свои портные, башмачники, шорники, конюхи, коновалы, садовники, фельдшера, аптекаря, часовщики, плотники, столяры, каменщики, кирпичники и пр., свои музыканты и актеры, свой архитектор, живописец и астроном; наконец, один камердинер исполнял обязанности богослова: читая графу вслух, он вступал с ним в словопрения по религиозным вопросам. Сколько людей, оторванных от производительного труда, служило здесь барским прихотям!

Увеличение количества дворни было вредно не только потому, что масса людей отрывалась от производительного труда: оно побуждало помещиков увеличивать размеры натуральных поборов и заставляло оброчных крестьян платить лишние подати.

Князь Шербатов, полемизируя с противниками крепостного права, предлагавшими, между прочим, выпустить дворовых людей на свободу, указывал, что дворовые в таком случае хлынут в город, понизят заработки ремесленников и подорвут материальное благосостояние городов. Но надо сказать, что дворня делала это, не переходя в город, а оставаясь у своих господ. Благодаря многочисленности и разнообразию дворовых ремесленников, помещики всегда обходились своими людьми и редко заказывали что-либо у городских ремесленников. Следовательно, конкуренция, на которую указывал Щербатов как на следствие освобождения дворовых людей, все равно существовала. С другой стороны, крестьяне, стесненные в распоряжении своим имуществом, все меньше и меньше были в состоянии покупать что-либо в городе.

Князь Шербатов доказывал, что роскошь дворян увеличивает заработки. Но русской промышленности это приносило очень мало пользы. Все, что покупали помещики, привозилось иностранцами или выписывалось из-за границы. Туземная городская торговля и промышленность влачила жалкое существование, и тот средний род людей, который питался торговлей и промышленностью, о котором так много заботилась и хлопотала Екатерина II, развивался крайне туго и медленно. Крестьяне ничего не закупали в городе: помещики все, что можно, делали дома своими дворовыми, а все, в чем нуждались, выписывали из-заграницы. Вот где причины крайне медленного роста городского сословия. По первой ревизии, городских обывателей на 6 миллионов податного населения насчитывалось 172 тыс., то есть 34-я часть. В 1769 году, когда была закончена третья ревизия, насчитано было городских обывателей 228 тыс. душ, то есть на 60 тыс. больше, чем по первой ревизии, но приблизительно в такой же пропорции (34-я часть) ко всему податному населению. К концу царствования Екатерины по пятой ревизии городских обывателей насчитывалось до 75 тыс. ревизских душ, то есть 25-я часть всего податного населения. Таково было влияние крепостного права на земледелие, на русскую обрабатывающую промышленность и торговлю.

Вред крепостного права для государства

Но беден народ – бедно и государство. Помещичья власть, несомненно, помогала правительству в сборе подушной подати, но благодаря помещичьей власти государство получало меньше, чем оно могло бы получать. Помещики поглощали крестьянский труд, а государство довольствовалось тем, что исстари платили крестьяне. Я говорил вам, как постепенно увеличивался оброк; в начале царствования Екатерины II он простирался от 1 до 5 руб., а в конце равнялся 10 руб., то есть увеличивался, во всяком случае, в 5 раз. Между тем, ничего подобного не замечается в обложении подушной податью. До конца царствования Екатерины взимался старый петровский семигривенный подушный оклад, и только в конце царствования подушная подать была увеличена до 1 руб. Доходы казны от подушной подати в начале царствования составляли около 6 миллионов руб., а в конце – около 11 миллионов. Тут, как видите, такого прогресса в росте подушного оклада, какой мы видели в росте оброка, совершенно нет.

Вследствие крайне незначительных прямых поступлений, правительство принуждено было извлекать средства путем косвенных налогов. Среди этих налогов наибольшее значение в царствование Екатерины получил питейный налог. Доход с него возвышался с необыкновенной быстротой. В начале царствования он равнялся 5 миллионам рублей, то есть был меньше подушной подати на 1 миллион: в 1787 году он перерос подушный сбор (подушный сбор равнялся 8 миллионам руб., а питейный – 9 миллионам); в 1795 году казна получила подушного сбора 11 миллионов руб., а питейного – 24 миллиона. Таким образом, больше трети всего бюджета, который тогда равнялся 68 миллионам, покрывалось налогом на потребление вина. Но к этому финансовому источнику прибегают только тогда, когда нет других способов увеличить поступления. Екатерина прибегла к нему, так как продукты народного труда всецело поглощались классом, который владел этим трудом, то есть дворянами.