Текст книги "Последний Катон"

Автор книги: Матильде Асенси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)

Я ничего не понимала в происходящем, но они знали еще меньше. За те минуты, которые я пробыла с ними до того, как вручила стюардессе полученный от них посадочный талон, они сказали, что они работают в епископстве и что их послали в аэропорт, чтобы встретить меня с одного рейса и посадить на другой. Приказание поступило непосредственно от господина епископа, который находился в поездке по приходу и позвонил по сотовому телефону.

Вот и все, что я видела в Ирландской Республике: терминал международных рейсов. В восемь вечера я снова приземлилась во Фьюмичино (я целый день пролетала туда-сюда, как птицы!), и, к моему удивлению, пара стюардесс отвела меня в VIP-зону, где в отдельной комнате, усевшись в удобное креслице, меня ожидал кардинал-викарий Рима его высокопреосвященство Карло Колли, председатель конференции епископов Италии, который, поднявшись, в некотором замешательстве протянул мне руку.

– Ваше высокопреосвященство… – сказала я в качестве приветствия, преклоняя колено и целуя ему перстень.

– Сестра Салина… – смущенно проговорил он. – Сестра Салина… Вы не представляете, как мы сожалеем о случившемся!

– Ваше высокопреосвященство, как вы понимаете, я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите.

Он, конечно, имел в виду дурное обращение, которому меня подвергли за последние восемь дней и Ватикан, и мой орден, но я не собиралась легко сдаваться, поэтому я сделала вид, что думаю, что произошло какое-то несчастье, и поэтому меня вернули подобным образом.

– Кто-то из моей семьи?.. – намекнула я, изображая тревогу на лице.

– Нет, нет! Ах нет, нет! Боже упаси! С вашей семьей все в полном порядке!

– Тогда что же, ваше высокопреосвященство?

Кардинал-викарий Рима обливался потом, несмотря на работающий в комнате кондиционер.

– Пожалуйста, поедемте со мной в Город. Монсеньор Турнье вам все объяснит.

Через небольшую дверь мы вышли оттуда прямо на улицу, а там нас ждал лимузин черного цвета с номером SCV («Statto della Citta del Vaticano» – «Государство города Ватикан»), такой, какие есть у каждого кардинала для персонального пользования и которые римляне, большие плуты, окрестили «Se Cristo Vedesse»[4]4
  «Если б видел Христос» (ит.).


[Закрыть]. Садясь в машину рядом с кардиналом, я подумала, что должно было случиться что-то очень серьезное, не только потому, что меня прогоняли целый день из конца в конец европейского неба, но и потому, что встречать меня в аэропорт отправили самого председателя конференции епископов Италии (все равно как если бы служанку приехал встречать сам граф). Все это было очень странно.

Лимузин величаво проехал по римским улицам, запруженным туристами даже в этот холодный вечерний час, и через площадь Сант-Уффицио въехал в Город Ватикан сквозь так называемые ворота Петриано слева от площади Святого Петра, намного более незаметные и малоизвестные, нежели ворота Святой Анны. Когда одетые в свою кричащую униформу швейцарские гвардейцы пропустили нас дальше, мы поехали по проспектам, оставив слева дворец Инквизиции и Палату аудиенций, а затем, дав круг, объехали слева огромную ризницу Святого Петра, которая по своим размерам вполне могла бы быть второй базиликой, и выехали на просторную площадь Святой Марты, проехали мимо ее садов и фонтанов и остановились перед главным входом в новехонький «Дом святой Марты».

«Дом Святой Марты», названный так в честь святой Марфы, сестры Лазаря, которая приняла Иисуса в своем бедном доме в Вифании, был великолепным дворцом, постройка которого стоила более 35 000 миллионов лир[5]5
  18 миллионов евро.


[Закрыть] и который недавно возвели с двойной целью: с одной стороны, чтобы предоставить кардиналам удобную резиденцию во время предстоящего конклава, и с другой – чтобы служить роскошной гостиницей для высокопоставленных гостей, прелатов или всех тех, кто в состоянии позволить себе ее высочайшие расценки. То есть он был именно бедным домом святой Марфы.

Когда мы с его высокопреосвященством вошли в ярко освещенный и украшенный с великой пышностью холл, пожилой швейцар встретил нас и проводил в приемную. Как только управляющий узнал кардинала, он вышел из-за своей элегантной мраморной стойки и, оказывая нам всяческие знаки внимания, провел нас через широкий вестибюль по направлению к величественной, прихотливо изгибающейся лестнице, ведущей в бар с несколькими залами. Сквозь открытые двери я заметила библиотеку и в уголке – офис администрации. В другой стороне вырисовывался погруженный в полутьму конференц-зал гигантских размеров.

Управляющий, семенящий все время на шаг впереди нас, но слегка изогнувшись в нашу сторону, чтобы подчеркнуть превосходство кардинала, провел нас в ту часть бара, где виднелись двери нескольких приват-комнат. Он почтительно постучал в первую из них, приоткрыл ее, сделав знак, что мы можем войти, тут же отвесил изысканный поклон и исчез.

Внутри приват-комнаты, которая представляла собой нечто вроде зала заседаний с небольшим овальным столом в обрамлении черных современных кресел с высокой спинкой, нас ожидали трое: председательствовал монсеньор Турнье, восседавший во главе стола с не очень дружелюбным видом; справа от него сидел капитан Глаузер-Рёйст, такой же каменный, как обычно, но выглядел он странно, по-другому, так что я даже пригляделась повнимательнее и ужасно удивилась, заметив, что у него был превосходный загар (временами переходящий в красный, как у рака, оттенок), благодаря которому уже можно было отличить волосы от кожи, словно он неделю загорал на пляжах Адриатики среди туристов; и, наконец, справа от Глаузер-Рёйста, опустив голову и сжав руки, как будто в сильном волнении, сидел какой-то незнакомец.

Монсеньор Турнье и Глаузер-Рёйст встали нам навстречу. Мое внимание привлекли фотографии, ровным рядом висевшие на кремового цвета стенах: все понтифики этого века в своих белых сутанах и шапочках, с любезными отеческими улыбками. Я преклонила колено перед Турнье, а затем повернулась к игрушечному солдатику:

– Мы снова встретились, капитан. Это вам я обязана этой интересной поездкой в Дублин и обратно?

Глаузер-Рёйст усмехнулся и впервые с тех пор, как мы знакомы, решился прикоснуться ко мне, беря меня за локоть, чтобы подвести к креслу, где неподвижно сидел незнакомец, до смерти напугавшийся, увидев, что мы идем прямо к нему.

– Доктор, позвольте представить вам профессора Фарага Босвелла. Профессор… – Тот встал так быстро, что карман его пиджака зацепился за подлокотник кресла и резко затормозил его на полпути. Он пустился в отчаянную борьбу с карманом, пока наконец не освободил его, и только поправив на носу крохотные кругленькие очки, смог посмотреть мне прямо в глаза и робко улыбнуться. – Профессор Босвелл, представляю вам доктора Оттавию Салина, монахиню ордена Блаженной Девы Марии, о которой я вам уже говорил.

Профессор Босвелл испуганно протянул мне руку, которую я пожала без особого энтузиазма. Он был очень симпатичным мужчиной тридцати семи – тридцати восьми лет, почти таким же высоким, как Кремень, и был одет в простую одежду (синяя рубашка-поло, спортивная куртка, широкие, очень мятые бежевые брюки и грязные и поношенные грубые ботинки). Он нервно моргал, когда я пыталась удержать его взгляд, который постоянно испуганно избегал моего. Любопытный тип был этот профессор Босвелл: у него была смуглая кожа арабов, а черты лица являли собой замечательный образец еврейских особенностей, однако мягко и свободно ниспадающие с обеих сторон лица волосы были светло-светло-каштановыми, почти русыми, а глаза – совершенно голубыми, красивого бирюзового цвета, как у того актера, который снимался в том фильме… Как он назывался? Не помню, там все убивали друг друга за бензин и ездили на странных машинах. В общем, этот удивительный профессор Босвелл понравился мне почти с первого взгляда. Может, это из-за его неловкости (он спотыкался о неровности на полу, даже если их там не было) или робости (когда ему приходилось говорить, у него полностью пропадал голос), но я почувствовала внезапную волну расположения к нему, которая меня удивила.

Мы уселись вокруг стола, хотя теперь архиепископ-секретарь уступил место во главе собрания кардиналу Колли. Передо мной сидели Глаузер-Рёйст и профессор Босвелл, а рядом со мной – всегда такой приятный монсеньор Турнье. Хотя я умирала от нетерпения, чтобы узнать, что происходит, я решила, что должна изображать безразличие. В конце концов, если я здесь, то это потому, что я им снова нужна, и они слишком много причинили мне боли за последнюю неделю, чтобы унижаться и просить объяснений. Кстати, говоря об объяснениях, в моем ордене знают, где я в данное время нахожусь (или летаю)?.. Я вспомнила, что мои ирландские сестры не приехали в аэропорт меня встречать, значит, они должны об этом знать, поэтому я перестала переживать по этому поводу.

Первым взял слово капитан.

– Видите ли, доктор, – заговорил он германским баритоном, – события приобрели неожиданный поворот.

И говоря это, он наклонился вниз, поднял с пола свой кожаный кейс, не торопясь открыл его и вытащил оттуда обмотанный белым полотном сверток размером с праздничный торт. Если я ждала каких-то объяснений или другого подобия примирения, я должна была уже чувствовать себя полностью удовлетворенной. Все присутствующие смотрели на сверток так, будто там было самое замечательное сокровище мира, и провожали его глазами, пока он мягко скользил по столу, подталкиваемый рукой капитана. Теперь он оказался напротив меня, и я не очень знала, что с ним делать. Похоже, кроме меня, никто не дышал.

– Можете открыть, – голосом соблазнителя произнес Глаузер-Рёйст.

В моей голове в эту минуту пронеслась на сумасшедшей скорости тысяча не очень связных мыслей, но если я хоть в чем-то была уверена, так это в том, что если я открою сверток, то снова стану простым инструментом, которым пользуются, а потом швыряют на помойку. Они заставили меня вернуться в Рим, потому что я была им нужна, но я уже не хотела им помогать.

– Нет, спасибо, – возразила я, отталкивая сверток назад, в сторону Глаузер-Рёйста. – Не имею ни малейшего интереса.

Кремень откинулся в кресле и резким движением поправил воротник. Потом направил в мою сторону полный упрека взгляд:

– Все изменилось, доктор. Вы должны мне верить.

– Не будете ли вы так любезны, чтобы объяснить почему? Если мне не изменяет память, а память у меня превосходная, когда я видела вас в последний раз, ровно восемь дней назад, вы вышли из моей лаборатории, хлопнув дверью, а на следующий день, наверное, по чистой случайности, меня уволили с работы.

– Позвольте мне объяснить, Каспар, – вдруг вмешался монсеньор Турнье, наставнически поднимая руку в сторону Кремня и поворачивая кресло в мою сторону. В его голосе звучал театральный тон показного сожаления. – Капитан не хотел говорить вам, что… это я был виновником вашего увольнения. Да, я знаю, это слышать тяжело… – Да уж, подумала я, мир не готов услышать, что монсеньор Турнье сделал что-то не так. – Капитан Глаузер-Рёйст получил очень строгие приказы… от меня, должен добавить, и когда вы признались ему, что вам известны все подробности расследования, он посчитал себя обязанным… как сказать? Сообщить мне об этом, да, хотя вы должны знать, что он решительно возражал против вашего… увольнения. Сегодня я приехал, чтобы сказать, как я сожалею об ошибочной позиции, которую заняла по отношению к вам церковь. Это, несомненно, была… плачевная ошибка.

– Более того, сестра Салина, – заговорил в эту минуту кардинал Колли, – по личному решению кардинала государственного секретаря его высокопреосвященства Анджело Содано, теперь капитан Глаузер-Рёйст полностью возглавляет это расследование. Монсеньор Турнье, если можно так выразиться, уже не заправляет этим делом.

– И первые две вещи, о которых я попросил, принимая на себя руководство, – заключил Глаузер-Рёйст, нетерпеливо поднимая брови, – это ваше немедленное возвращение к расследованию в качестве члена моей рабочей группы и возобновление вашего контракта с тайным архивом и с библиотекой Ватикана.

– Именно так! – подтвердил кардинал Колли.

– Так что, доктор, – подытожил Кремень, – если у вас нет других вопросов, откройте наконец этот чертов сверток!

И от его резкого толчка сверток снова приехал на мою часть стола. Из горла профессора Босвелла вырвался крик ужаса.

– Простите, я не сдержался, – извинился капитан.

Честно говоря, я была в такой растерянности, что не знала, что и думать. Я положила руки на белое полотно свертка и застыла в нерешительности. Мне вернули работу в тайном архиве, я уже не изгой в Ватикане и, кроме того, я полноправный член исследовательской группы Глаузер-Рёйста, выполняющей задание, которое захватило меня с первой минуты. Это было больше, чем я могла ожидать в это самое утро, поднявшись с кровати, чтобы отправиться в изгнание! Внезапно, пока я переваривала эти хорошие новости, легкое щекочущее ощущение в ладонях заставило меня бессознательно потереть их, чтобы стряхнуть прилипшие к коже надоедливые песчинки. Я с удивлением смотрела на мелкие белые крупинки, как снег, падавшие на темное полированное дерево стола.

Глаузер-Рёйст указал на них пальцем:

– Не стоит так обращаться со священным песком из Синая.

Я посмотрела на него так, будто вижу в первый раз. Мое изумление было безгранично.

– Из Синая? – автоматически повторила я, со скоростью ветра связывая ниточки.

– Точнее, из монастыря Святой Екатерины на Синае.

– То есть?.. Вы хотите сказать, что были в монастыре Святой Екатерины на Синае? – упрекнула его я, наставив на него указательный палец правой руки. Невероятно! Пока я переживаю худшую в моей жизни неделю, он едет в место, которое по праву как палеографу следовало бы посетить мне. Но Кремень, казалось, не заметил моей обиды.

– Вот именно, доктор, – ответил он, возвращаясь к обычному нейтральному тону. – В итоге оказалось, что это необходимо. И так как я уверен, что у вас будет ко мне много вопросов, уверяю вас, что я отвечу на все… – он резко остановился и повернулся в сторону Босвелла, который съежился в кресле, – мы ответим на все вопросы, не скрывая от вас никакой информации.

Я, конечно, была обижена, но это не мешало мне обратить внимание на новое отношение Глаузер-Рёйста к монсеньору Турнье и к кардиналу Колли. Если на первой нашей встрече, на которой присутствовали также Содано и Рамондино, капитан скромно и послушно держался на втором плане, внимая только указаниям Турнье, сейчас он, казалось, не обращал на них ни малейшего внимания, словно они – только тени на стене.

– Хорошо, хорошо… – ответила я, поднимая руки в воздух и тяжело опуская их в знак покорности. – Начните с Аби-Руджа Иясуса и закончите этим свертком с синайским песком.

Глаузер-Рёйст посмотрел в потолок и набрал воздуха, перед тем как начать:

– Ладно, по порядку… Начало этой истории положило крушение «Сессны-182» 15 февраля в Греции. В ногах тела гражданина Эфиопии Аби-Руджа Иясуса пожарные нашли очень древнюю драгоценную серебряную шкатулку, украшенную эмалью и камнями, в которой были странные кусочки дерева, не имеющие на вид никакой ценности. Поскольку шкатулка выглядела как реликварий, гражданские власти связались с Греческой православной церковью, чтобы узнать, могут ли они дать какое-либо объяснение, и православные немало удивились, увидев, что один из этих фрагментов сухого дерева является не чем иным, как знаменитым Честным Древом[6]6
  На латыни: Lignum Crucis, то есть «Древо Креста». Так называются все реликвии Честного Древа – Креста Господня.


[Закрыть] из монастыря Дохиар на горе Афон. Они быстро передали предупреждение во все многочисленные восточные православные патриархаты, и, убедившись, что один за другим все реликварии с фрагментами Креста Господня оказываются пустыми, они решили связаться с нами, католическими еретиками, поскольку именно мы обладаем самой большой в мире частью Животворящего Древа.

Капитан развалился в кресле, устраиваясь поудобнее, и продолжил:

– Все, что я рассказываю вам, произошло за ничтожнейшее время: с момента аварии не прошло и двадцати четырех часов, как Святой Синод Греческой церкви сообщил о происходящем его высокопреосвященству государственному секретарю, и он дал указание, чтобы все католические церкви мира, у которых были реликвии Честного Древа, как можно незаметнее проверили состояние реликвариев. В результате обнаружилось, что шестьдесят пять процентов реликвариев пусты, и среди них именно те, в которых находились самые большие фрагменты: реликвия Честного Креста из Вероны, кусочки Истинного Древа из церквей Святого Креста в Иерусалиме и Святого Иоанна Латеранского в Риме, фрагменты, хранившиеся в монастыре Санто-Торибио-де-Льебана и в городе Каравака-дела-Крус в Испании, щепочки из цистерцианского монастыря в Ла-Буассьер и из часовни Сент-Шапель во Франции. Но, и это очень важно, ограбления прошли и в Латинской Америке: обнаружили, что, кроме прочих, недостает больших фрагментов из кафедрального собора Мехико и из братства Иисуса-Назарянина Утешителя в Гватемале.

Я никогда не испытывала ни малейшего преклонения перед реликвиями. Никто из моей семьи не был склонен поклоняться экзотичным кусочкам костей, ткани или дерева, даже моя мать, которая придерживалась в религиозных делах тридентских взглядов, и, уж конечно, Пьерантонио, живущий в Святой Земле и нашедший во время археологических раскопок не одно тело с ароматом святости. Но рассказываемая капитаном история тронула меня до глубины души. Многие верующие действительно возлагают веру на священные предметы, и им никоим образом нельзя отказать в уважении к их верованиям. Кроме того, даже если со временем сама церковь и перестала практиковать это столь сомнительное поклонение, внутри нее все еще сохраняется течение, очень склонное к почитанию реликвий. Однако самое удивительное, что тут не шла речь о мумифицированной руке некой святой или о нетленных останках святого имярека. Речь шла о Кресте Господнем, о дереве, на котором предположительно тело Спасителя приняло муку и смерть, и было крайне странно, что, даже если все фрагменты Честного Древа в мире можно было бы априори расценивать как подделки или надувательство, какая-то банда фанатиков выбрала бы своей единственной целью эти щепки.

– Вторая часть этой истории, доктор, – невозмутимо продолжал Глаузер-Рёйст, – связана с обнаружением шрамов на теле Иясуса. Пока греческие и эфиопские власти безуспешно копались в житии и чудесах оного, Его Святейшество посредством своего государственного секретаря и руководствуясь просьбой церквей восточного обряда, не обладающих такими средствами для расследования, решил, что мы должны раскрыть, кто похищает реликвии Честного Древа и по какой причине. Если меня не подводит память, Папа приказал немедленно остановить кражи, вернуть украденные реликвии, найти воров и, естественно, отдать их в руки правосудия. Как только греческая полиция обнаружила странные шрамы эфиопа, сообщение об этом поступило к архиепископу Афинскому Христодулосу Параскевиаду, и, несмотря на то, что отношения с Римом у него не очень хорошие, он попросил о том, чтобы отсюда прислали особого агента, чтобы присутствовать при вскрытии. Этим агентом был я, и обо всех последующих событиях вы знаете не хуже моего.

Я целый день ничего не ела и начала чувствовать неприятные симптомы гипогликемии. Наверное, было уже очень поздно, но я не хотела смотреть на часы, чтобы не почувствовать себя еще хуже: я встала в семь утра, села на самолет в Ирландию, вечером вернулась в Рим и… Я была такой разбитой, что больно было даже дышать.

Рассказ еще далеко не закончен, вспомнила я, взглянув на лежащий передо мной белый сверток, но, несмотря на все мое любопытство, если я быстро не съем чего-нибудь, я просто упаду в обморок прямо за столом. Так что я воспользовалась внезапным молчанием капитана, чтобы спросить, можем ли мы сделать небольшой перерыв и что-нибудь поесть, потому что у меня голова идет кругом. В ответ послышались единодушные реплики одобрения, было очевидно, что никто не ужинал, так что его высокопреосвященство кардинал Колли сделал капитану знак, и тот, забрав у меня из рук сверток и снова спрятав его в свой кожаный кейс, на минуту вышел из комнаты и тут же вернулся с метрдотелем.

Несколько минут спустя комнату наводнила целая армия официантов в белых куртках, толкавших большие тележки, нагруженные огромным количеством еды. Его высокопреосвященство благословил пищу простой благодарственной молитвой, и все мы, даже стеснительный профессор Босвелл, с настоящей жадностью набросились на еду. Я была так голодна, что, чем больше я ела, тем больше испытывала голод. Я не вышла за рамки приличий, но ела так, будто голодала до этого целый месяц. В конце концов, заметив мелочную ухмылочку монсеньора Турнье, я решила остановиться, хотя к этому времени я уже порядком подкрепилась.

В течение всего ужина, пока мы не закончили пить вкусный дымящийся кофе-эспрессо, его высокопреосвященство кардинал Колли рассказывал нам, какие большие надежды возлагает Его Святейшество Иоанн Павел II на решение этой запутанной проблемы с кражей реликвий. Отношения с церквями восточного обряда, несмотря на многие годы стремления к экуменизму, были хуже некуда, и, если нам удастся вернуть им их фрагменты Честного Древа и покончить с кражами, возможно, Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II и Вселенский Патриарх Константинопольский Варфоломей I, два самых представительных лидера в плеяде православных отцов и церквей, будут расположены к диалогу и к примирению. Похоже, в данный момент эти два христианских патриарха находились в раздоре из-за передела влияния на православные церкви стран, входивших в состав Советского Союза, но оба они выступали неразрывным фронтом против Римской Церкви в вопросе о претензиях наших католиков православного обряда, униатов, которые требовали возвращения имущества, когда-то конфискованного коммунистическим режимом, теперь это имущество находилось в руках православных. В общем, по сути, речь шла об элементарном разделе власти и имущества. Иерархическая структура христианских церквей восточного обряда, которой, по крайней мере теоретически, вообще не существовало, представляла собой плотную сетку, сплетенную из исторических интриг и экономических интересов: патриархат Московский и Всея Руси, возглавляемый Его Святейшеством Алексием, удерживал под своим влиянием независимые православные церкви стран Восточной Европы (Сербии, Болгарии, Румынии…), а Вселенский Константинопольский патриархат, подвластный Его Божественному Святейшеству Варфоломею, управлял всеми остальными церквями (Элладской, Сирийской, Турецкой, Палестинской, Египетской, включая важнейшую Американскую греко-православную церковь). Однако границы были не столь четкими, как могло бы показаться на первый взгляд, и в рамках сфер влияния обоих патриархатов находились монастыри и храмы другого течения. Как бы там ни было, несмотря на то, что Вселенский Патриарх Константинопольский не имеет никакой власти над другими патриархами, он считается первым по авторитету среди других православных патриархов мира, включая Алексия, однако Патриарх Московский и Всея Руси, похоже, игнорирует эту древнюю, тысячелетнюю традицию, беспокоясь лишь о том, чтобы российские власти не разрешили католической церкви доступ в его ленное владение, что пока ему вполне успешно удается.

Одним словом, хаос; но мы должны помочь выравниванию каменистых путей, которые ведут к единению всех христиан, решив проблему с кражами, так как это послужит смазкой и горючим для выработавшегося уже мотора экуменизма.

За часы, проведенные нами в этой комнате, профессор Босвелл ни разу и рта не открыл, разве что для еды. Однако было видно, что он очень внимательно слушает все, что говорится, так как иногда, сам того не замечая, он незаметно кивал или качал головой. Это самый молчаливый человек, которого я когда-либо встречала. Казалось, что обстановка для него слишком помпезная и что он чувствует себя очень неловко.

– Так, так… профессор Босвелл, – произнес тут монсеньор Турнье, читая мои мысли. – Кажется, настал ваш черед. Кстати, вы говорите на моем языке? Понимаете, что я говорю? Вы поняли что-то из того, что тут было сказано?

Я заметила, что Глаузер-Рёйст сощурил глаза и пристально смотрит на монсеньора, а профессор Босвелл смущенно заморгал и откашлялся в отчаянной попытке совладать с голосом.

– Я чудесно вас понимаю, монсеньор, – пробормотал он с заметным арабским акцентом. – Моя мать была итальянкой.

– А, замечательно, замечательно! – воскликнул Турнье, широко улыбнувшись.

– Монсеньор, профессор Фараг Босвелл, – уточнил Глаузер-Рёйст резким тоном, не оставлявшим никаких сомнений, – не считая арабского и коптского языков, в совершенстве владеет греческим, турецким, итальянским, французским, английским, латынью и ивритом.

– В этом нет особой заслуги, – заикаясь, поспешил объяснить профессор. – Мой дед по отцовской линии был евреем, мать – итальянкой, а все остальные члены семьи, да и я сам, – копто-католики.

– Но фамилия у вас английская, профессор, – удивленно заметила я, хотя тут же вспомнила, что Египет долгое время был британской колонией.

– Это вам понравится, доктор, – вставил Глаузер-Рёйст, снова странно улыбаясь, – профессор Босвелл – правнук доктора Кеннета Босвелла, одного из археологов, обнаруживших византийский город Оксиринх.

Оксиринх, один из важнейших городов Египта византийской эпохи, на века утерянный в песках пустыни, вернулся к жизни в 1895 году благодаря английским археологам Бернарду Гренфеллу, Артуру Ханту и Кеннету Босвеллу и до сегодняшнего дня считается самым богатым источником византийских папирусов и настоящей библиотекой утраченных произведений классических авторов.

– И вы сами, разумеется, тоже археолог, – предположил монсеньор Турнье.

– Да. Я работаю… – Он помедлил, наморщил лоб и поправил себя: – Работал в Греко-Римском музее в Александрии.

– Но вы там уже не работаете? – удивленно спросила я.

– Доктор, настало время рассказать вам новую историю, – заявил Глаузер-Рёйст. И он снова склонился к своему кожаному кейсу, покоившемуся на полу, и достал сверток из белого полотна с синайским песком. Но теперь он не передал его мне, а аккуратно поставил на стол и, не выпуская из рук, внимательно смотрел на него, и в глазах его появился сильный металлический блеск. – На следующий день после того, как я ушел из вашей лаборатории, и после разговора с монсеньором Турнье, о котором вы уже знаете, я сел на самолет и отправился в Каир. В аэропорту меня встретил присутствующий здесь профессор Босвелл, которого копто-католическая церковь приставила ко мне в качестве переводчика и гида.

– Его Святейшество Стефан II Гаттас, – перебил его Босвелл, нервно надевая очки, – Патриарх нашей церкви, лично просил меня об этом одолжении. Он просил меня сделать все для меня возможное, чтобы помочь капитану.

– Помощь профессора оказалась воистину неоценимой, – добавил капитан. – Сегодня у нас не было бы… этого, – и он кивком указал на сверток, – если бы не он. Встречая меня в аэропорту, профессор Босвелл приблизительно знал о стоящей передо мной задаче и предоставил в мое распоряжение все свои знания, связи и средства.

– Я бы выпил еще чашечку кофе, – перебил тут кардинал Колли. – Вы присоединитесь?

Монсеньор Турнье быстро взглянул на часы и кивнул. Глаузер-Рёйст снова встал и вышел из комнаты, но хоть он и задержался на несколько минут больше, чем я могла вынести в таком обществе, вернулся он с громадным подносом, уставленным чашками, с большим кофейником в центре. Пока мы наливали себе кофе, капитан продолжал рассказ.

Попасть в монастырь Святой Екатерины на Синае было, судя по его словам, нелегко. Туристов там принимают в очень ограниченные часы визитов и водят еще более ограниченным маршрутом по территории монастыря. Принимая во внимание, что они не знали, что им искать и как это искать, им требовалась большая свобода передвижений и много времени. Поэтому профессор составил рискованный план, который тем не менее великолепно сработал.

Хотя в 1782 году православный монастырь Святой Екатерины на Синае отделился от Иерусалимского патриархата по давно забытым и неясным причинам, превратившись в автокефальную церковь, так называемую Синайскую православную церковь, патриархат все еще имеет определенное влияние на монастырь и его главу, настоятеля и архиепископа Синайской церкви. Так вот, зная об этом влиянии, Его Святейшество Стефан II Гаттас попросил Патриарха Иерусалимского Диодора I выдать рекомендательные письма капитану Глаузер-Рёйсту и профессору Босвеллу с просьбой полностью открыть для них двери монастыря. Почему монастырь Святой Екатерины должен был прислушаться к просьбе Патриарха Иерусалимского? Очень просто, потому что один из двоих посетителей, иностранец из Европы, был крупным немецким филантропом, желающим пожертвовать монастырю несколько миллионов марок. В сущности, в 1997 году, испытывая отчаянную потребность в деньгах, монахи в первый и единственный раз за всю историю согласились выставить свои драгоценнейшие сокровища на великолепной экспозиции в Метрополитен-музее Нью-Йорка. Целью этой выставки было не только получение денег, выплаченных монастырю самим музеем, но и, кроме того, привлечение инвесторов, готовых финансировать реставрацию древнейшей библиотеки и необыкновенного музея икон.

Так что, стремясь найти новые данные, которые бы подвинули расследование вперед, капитан Глаузер-Рёйст и профессор Босвелл явились в офис Синайской православной церкви в Каире и с полнейшим хладнокровием рассказали им свою легенду. Тем же вечером они арендовали джип, способный пересечь пустыню, и отправились в монастырь. Их встретил сам настоятель, архиепископ Дамиан, очень внимательный и умный человек, который приветствовал их и предложил им свое гостеприимство на все время, какое они пожелают. В тот же вечер они начали осмотр монастыря.

– Я видел кресты, доктор, – взволнованно признался Глаузер-Рёйст. – Я их видел. Они точно такие, как на теле нашего эфиопа. Их тоже всего семь, они такие же, как на шрамах. Они просто ждали меня там на стене.

«А я не видела, – подумала я. – Не видела, потому что меня оставили за бортом. Я не была в египетской пустыне, не скакала в джипе по барханам, потому что монсеньор Турнье решил, что сестру Салина надо уволить за то, что она слишком много знает, потому что ему с самого начала не нравилось, что этим делом займется женщина».

– Каюсь, но я испытываю по отношению к вам острую зависть, капитан, – вслух призналась я, отхлебнув большой глоток кофе. – Мне хотелось бы взглянуть на эти кресты. В конце концов, они такие же мои, как и ваши.