Текст книги "Последний Катон"

Автор книги: Матильде Асенси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)

По тихим водам Колоса проплывали лодки и байдарки с одним, двумя и даже тремя гребцами, но больше всего внимание привлекали грузовые суда, которые казались толстыми большими баранками, из живота которых, как в греческих и римских кораблях, торчало до трёх рядов коротких и широких вёсел. По словам Уфы, эти корабли были главным транспортным средством для перевозки грузов и пассажиров между Ставросом, Лигнумом, Эдемом и Круцисом. Ставрос был столицей и самым большим городом, в нём жило почти пятьдесят тысяч людей, а Круцис – самым маленьким, на двадцать тысяч человек.

– Но как же вы до сих пор используете труд гребцов? – возмущённо спросила я. – И к тому же кто эти несчастные создания, осуждённые на галеры, которые вынуждены проводить свой век во внутренностях тёмного судна – вечно в поту, голодные и больные?

– А что такого? – удивились четверо наших спутников.

– Это же бесчеловечно! – горячо воскликнул Кремень, возмущённый не меньше, чем мы с Фарагом.

– Бесчеловечно? Это очень популярная работа! – сказал Гете, с ностальгией глядя на корабли. – Мне дали возможность погрести только три месяца.

– Грести – очень интересное занятие, – поспешила пояснить Мисграна, увидев наши поражённые лица. – Молодёжь, юноши и девушки, очень хотят получить место на транспортных кораблях, и желающих столько, что для того, чтобы все могли хоть чуть-чуть побыть гребцами, лицензии дают только на три месяца, как сказал Гете.

– Вам стоит попробовать, – мечтательно прибавил он. – Ритм и разные виды подталкивающих судно гребков, слаженные движения, общие усилия, товарищество… Крепко держа весло в руках, нужно наклониться вперёд, согнув ноги, а потом оттолкнуться назад. Это чудное упражнение, придающее невероятную силу плечам, спине и ногам. Кроме того, вы знакомитесь с множеством новых людей, и так укрепляются узы дружбы между нашими четырьмя городами.

Лучше, подумала я, вообще не открывать рот во время нашей экскурсии. Судя по взглядам, которыми обменялись со мной Фараг и капитан Глаузер-Рёйст, они думали то же самое. Похоже, тут все были счастливы делать своё дело, даже если дела эти были трудными и неприятными. Или, быть может, они всё-таки не такие уж трудные и неприятные? Может быть, такими они становятся по другим причинам – из-за общественного мнения, связанной с ними покупательной способности?..

Мы прогулялись по красивой набережной вдоль реки, наблюдая, как люди весело купаются в воде. Похоже, что в этих тёмных водах всегда сохранялась постоянная температура двадцать четыре – двадцать пять градусов, как и во всём пещерном комплексе, где находился Парадейсос. Опыт, полученный в разговоре о гребцах, заставил меня смолчать и не спрашивать, как получалось, что некоторые из пловцов догоняли и перегоняли многие байдарки, в которых гребли два-три человека. Здесь, в Парадейсосе, было столько вещей, которым стоило поучиться, столько всего интересного, что я была уверена, что ни Фараг, ни Кремень, ни я никогда не сможем выдать этих людей. Ставрофилахи были правы, говоря, что мы, как и все другие, побывавшие здесь до нас, не сможем причинить им бесполезный вред просто так. Как мы могли допустить, чтобы сюда вломились орды полицейских в форме, чтобы уничтожить подобную культуру? Не говоря уже о том, что потом разные церкви будут ссориться, приписывая себе то, чем было братство и что от него останется, или спорить, как превратить это место в религиозный центр туризма или паломничества. Ставрофилахи и их мир исчезли бы навсегда, несмотря на их тысячашестисотлетнюю историю, и стали бы магнитом для толп журналистов, антропологов и историков со всех концов земли. Если они выкрали Крест, им просто нужно его вернуть. Мы, и я была уверена, что Фараг и Кремень со мной согласятся, никогда их не выдадим.

Наша приятная прогулка продолжалась. В Ставросе было множество театров, концертных и выставочных залов, игровых и развлекательных центров, музеев (естествознания, археологии, пластических искусств…), библиотек… В них в последующие дни, к моему изумлению, я нашла оригиналы рукописей Архимеда, Пифагора, Аристотеля, Платона, Тацита, Цицерона, Вергилия… Плюс первые издания «Астрономики» Манилия, «Медицины» Цельсия, «Естественной истории» Плиния и другие потрясающие инкунабулы. В этих «Залах жизни», как называли их ставрофилахи, было собрано около двухсот тысяч томов, и самое интересное: большинство людей в Парадейсосе могли читать тексты в подлиннике, потому что изучение живых и мёртвых языков было одним из их излюбленных увлечений.

– Искусство и культура преумножают гармонию, терпимость и понимание между людьми, – сказал Гете. – А там, наверху, вы начали понимать это только сейчас.

В конюшнях Уфы, самых больших из пяти имевшихся вблизи Ставроса, кони, кобылы и жеребята в своё удовольствие носились по всей территории. На складе упряжи были сотни недоуздков и самых разнообразных удил и множество сёдел из замечательной тиснёной кожи со странными разноцветными подпругами и деревянными стременами. Уфа угостил нас орехами и поской, напитком из воды, уксуса и яиц, который они употребляли в больших количествах.

Как нам сказали, конный спорт был одним из (многих) популярных спортивных состязаний на Парадейсосе. Высшим искусством почиталось взятие препятствий рысью и галопом. Все очень восхищались всадниками, овладевшими таким мастерством. Ещё тут устраивали скачки или конные состязания в галереях, и существовала любимая многими игра «июсопорта»[80]80
  Очень популярная в Византии игра. Две команды всадников, разделённые линией, должны поймать друг друга после того, как в воздух подбрасывался помеченный с одной стороны камень. Этот камень определял, какая команда первой бросается за противником.


[Закрыть], которая особенно нравилась детям. Но работой Уфы и его страстью была выездка лошадей.

– Кони – очень умные животные, – убеждённо сказал он, легонько поглаживая бока кротко подошедшего к нам жеребёнка. – Достаточно научить их понимать движения ног, рук и звуки голоса, чтобы они начали мыслить, как всадник. Здесь не нужны ни шпоры, ни стеки.

День клонился к концу, а он пустился в длинную лекцию о необходимости категорически исключить тренировку прыжков для предварительно не вышколенных лошадей (что бы это ни означало) и о своём желании с момента, как он стал шастой, ввести обучение выездке в школах, так как, сказал он, это лучший способ изучить естественные движения животного до того, как ездить верхом или править конём.

К счастью, Мисграна тактично прервала его и напомнила, что Хутенптах пришла с нами, чтобы показать систему растениеводства, и что уже становится поздно. Уфа предложил нам лучших коней из своей конюшни, но, поскольку ездить верхом я не умела, нам с Фарагом дали небольшую повозку, на которой мы смогли поехать за всеми остальными до отдалённой от Ставроса местности, на которой на многие гектары простирались чудесно размеченные поля. Во время этой поездки мы с Фарагом наконец смогли побыть наедине, но нам и в голову не пришло терять время за обсуждением тех странных вещей, которые с нами происходили. Мы были необходимы друг другу, и, помню, всю дорогу мы шутили и смеялись. Мы обнаружили, что конные повозки гораздо безопаснее автомашин по той простой причине, что можно долго не смотреть на дорогу, и при этом ничего страшного не происходит.

Хутенптах показала нам свои владения с той же гордостью, с какой Уфа демонстрировал свои конюшни. Приятно было смотреть, как она увлечённо ходит по рядам овощей, кормовых растений, зерновых и всяческих цветов. Глаузер-Рёйст не сводил с неё глаз, зачарованный её словами.

– Вулканические породы, – говорила она, – очень хорошо снабжают корни кислородом, кроме того, они чистые, и вредных насекомых, бактерий и грибков в них нет. В Ставросе под растениеводство выделено больше трёхсот стадий[81]81
  Стадий в Византии равнялся 1/8 римской мили, то есть приблизительно 185 метрам.


[Закрыть]; в других городах эта площадь больше, потому что там используются некоторые галереи. Поскольку плодородной почвы в Парадейсосе нет, чтобы купить продукты, первым поселенцам приходилось выходить на поверхность или доставать их через ануаков, рискуя, что их обнаружат. Поэтому они тщательно изучили систему, которую вавилоняне использовали для создания своих прекрасных висячих садов, и открыли, что земля не нужна…

Только тогда я прислушалась к словам Хутенптах. Мы с Фарагом были захвачены собственным разговором и не обращали внимания на всех остальных, так что я не заметила, что мы действительно идём не по земле, а по камню. Все выращиваемые в Парадейсосе растения помещались в больших продолговатых глиняных вазонах, наполненных только камнями.

– Из образуемых городом органических отходов, – поясняла Хутенптах, – мы готовим питательные вещества для растений и подаём их вместе с водой.

– Снаружи это известно как гидропоника, – заметил Глаузер-Рёйст, внимательно разглядывая зелёные листья какого-то куста, и наконец отошел с удовлетворённым видом. – Всё выглядит замечательно, – изрёк он, – но как же свет? Для фотосинтеза необходимо солнце.

– Электрический свет тоже подходит. Кроме того, для улучшения процесса мы добавляем в питательные вещества определённые минералы и сахаристые смолы.

– Это невозможно, – возразил Кремень, поглаживая корни яблони.

– Тогда, протоспатариос, – очень спокойно ответила она, – у тебя просто сейчас галлюцинация, и ты ничего не трогаешь.

Он быстро отнял руку и – о чудо! – изобразил одну из своих редких улыбок, хотя на этот раз улыбнулся он широко и светло, такого ещё не было. И в этот момент я поняла, откуда я знаю Хутенптах. Нет, я никогда раньше её не видела, но в доме Глаузер-Рёйста на улице Лунготевере-деи-Тебальди, в Риме, было две фотографии девушки, как две капли воды похожей на неё. Вот почему Кремень был под таким впечатлением! Хутенптах, наверное, напомнила ему ту, другую. В общем, оба они пустились в запутанную беседу о сахаристых смолах и их применении в сельском хозяйстве, и, так же, как мы с Фарагом очень невежливо держались от всех в сторонке, они в результате отдалились от Уфы, Мирсганы и Гете.

Наконец уже совсем вечером мы вернулись в Ставрос. Люди гуляли по улицам после длинного рабочего дня, и в парках было полно горластых детей, молчаливых наблюдателей, компаний молодёжи и жонглёров. Больше всего им нравилось подкидывать и ловить разные вещи. Благодаря жонглированию они одинаково разрабатывали правую и левую руки, а благодаря тому, что они одинаково хорошо владели обеими руками, они были замечательными жонглёрами. Неизвестно, знали они об этом или догадывались, но одинаковое использование обеих рук для разных видов деятельности способствует одновременному развитию обоих мозговых полушарий, таким образом увеличивая художественные и умственные способности.

Наконец в атмосфере таинственности Мирсгана, Гете, Уфа и Хутенптах провели нас к последнему месту, которое мы должны были посетить перед возвращением на ужин в басилейон. Несмотря на наши просьбы, они отказались что-либо нам объяснять, и в конце концов мы с Фарагом и Кремнем решили, что и практичнее, и интереснее будет стать послушными и немыми учениками.

Улицы бурлили хаотичной жизнью. Ставрос был городом, где не знали напряжения и спешки, но он вибрировал пульсациями совершенной экосистемы. Люди, те самые ставрофилахи, которых мы так долго преследовали, смотрели на нас с интересом, так как знали, кто мы такие, и дружелюбно здоровались с нами из окон, повозок и с вымощенных мозаиками тротуаров. Помню, я подумала: «Мир навыворот». Или нет? Я крепко сжала руку Фарага, потому что почувствовала, что изменилось так много всего и сама я изменилась так сильно, что мне нужно схватиться за что-то твёрдое и надёжное.

Когда повозка завернула за угол и вдруг оказалась на огромной площади, в глубине которой за небольшим парком виднелось громадное шести– или семиэтажное здание, фасад его был украшен разноцветными витражами, а многочисленные островерхие башенки завершались острыми пинаклями, я поняла, что мы дошли до настоящей цели нашего пути, который мы так бездумно начали столько месяцев назад.

– Храм Креста, – торжественно провозгласил Уфа, следя за нашей реакцией.

Думаю, этот момент был самым величественным и волнующим из всего ранее пережитого. Никто из нас троих не мог отвести глаз от этого храма, мы остолбенели от сознания, что наконец достигли конечной цели нашего путешествия. Я была уверена, что даже у капитана не оставалось намерения потребовать назад реликвии во имя интересов, которые уже ничего для нас не значили, но сам факт, что после стольких усилий, страданий и страхов в сопровождении лишь Вергилия и Данте Алигьери мы добрались до самого сердца Земного Рая, был слишком значителен, чтобы упустить хоть каплю эмоций и ощущений.

Мы вошли в храм, охваченные благоговением от его великолепия: всё было залито ярким светом миллионов свечей, золотивших мозаики и своды, золото и серебро, синеву купола. Это была необычная церковь, исключительная по своему убранству и особенностям: смеси византийского и коптского стилей на полпути между простотой и восточными излишествами.

– Возьмите, – произнёс Уфа, протягивая нам белые покрывала. – Покройте головы. Здесь должно проявлять величайшее почтение.

Схожие с накидками оттоманских женщин, эти большие покрывала набрасывались на голову так, чтобы их незавязанные края спадали впереди плеч. Это была древняя форма выражения религиозного почтения, про которую давно забыли на Западе. Интересно, что здесь с белым покрывалом на голове в храм входили и мужчины. Более того, головы всех, кто находился внутри, даже детей, были почтительно покрыты белым полотном.

И тут, идя по этому огромному сооружению, я увидела его: на противоположном входу конце нефа в стене виднелась ниша, а в ней – красивый деревянный Крест, подвешенный в вертикальном положении. Некоторые люди сидели перед ним на скамьях, некоторые по-мусульмански расположились на коврах на полу, некоторые громко читали молитвы, некоторые молились молча, некоторые будто ставили сценки ауто[82]82
  род драматических представлений на религиозные или аллегорические сюжеты. – Примеч. пер.


[Закрыть], а некоторые дети отрабатывали недавно выученные коленопреклонения, разделившись на группки по возрасту. Этот подход к религии, даже не к религии, а к храмовому пространству, был достаточно необычным, но ставрофилахи удивляли уже столько раз, что нас уже ничего не пугало. Однако перед нами было Честное Древо, Крест Господень, полностью восстановленный как явный знак того, что ставрофилахи оставались и всегда останутся самими собою.

– Он сделан из сосны, – мягко сказала нам Мирсгана, понимая, как нас переполняет волнение. – Вертикальная часть достигает в длину почти пяти метров, а горизонтальная – двух с половиной, весит Крест около семидесяти пяти килограммов.

– Почему вы так поклоняетесь Кресту, а не Распятому на нём? – вдруг пришло мне в голову.

– Ну конечно, мы поклоняемся Иисусу! – так же любезно, как прежде, сказала Хутенптах. – Но Крест, кроме того, является символом нашего происхождения и символом мира, который мы построили своими усилиями. Наша плоть сделана из Дерева этого Креста.

– Прости, Хутенптах, – смущённо сказал Фараг, – но я не понимаю.

– Ты на самом деле веришь, что это Крест, на котором умер Христос? – спросил его Уфа.

– Ну, нет… Вообще-то нет, – замялся он, но его неуверенность была вызвана не тем, что он хоть на минуту сомневался в явной неподлинности Креста, а тем, что он опасался задеть веру и воззрения сопровождавших нас ставрофилахов.

– Однако это он и есть, – очень уверенно заявила Хутенптах. – Это Истинный Крест, настоящее Святое Древо. Твоя вера слаба, дидаскалос, тебе надо больше молиться.

– Этот Крест, – указывая на него, сказала Мирсгана, – был найден святой Еленой, матерью императора Константина, в 326 году. Мы, братство ставрофилахов, зародились в 341 году для его защиты.

– Правда, так оно и было, – с довольным видом подтвердил Уфа. – В первый день сентября месяца 341 года.

– А зачем вы выкрали реликвии Древа со всего мира сейчас? – с досадой произнёс Кремень. – Почему именно в этот момент?

– Мы не крали их, протоспатариос, – ответила Хутенптах. – Они были нашими. Нам была доверена охрана Честного Древа. Многие ставрофилахи, защищая его, погибли. В нём черпает смысл наше существование. Когда мы нашли приют в Парадейсосе, у нас был самый большой фрагмент Древа. Всё остальное было разделено на более или менее большие куски и рассеяно по церквям и соборам, иногда это были просто маленькие щепочки.

– Прошло семь веков, – заявил Гете. – Пора было уже вернуть Крест и возвратить ему былую целостность.

– Почему бы вам не вернуть реликвии? – с надеждой спросила я. – Если вы это сделаете, вам перестанет угрожать опасность. Подумайте, ведь многие церкви основывали веру своих прихожан на принадлежавшем им фрагменте Честного Древа, – воскликнула я.

– Неужели, Оттавия?.. – скептично спросила Мисграна. – Никто давно не обращал внимания на эти реликвии. К примеру, в соборе Парижской Богоматери, ватиканском соборе Святого Петра и в римской церкви Санта-Кроче-ин-Джерузалемме они давно доживали свои дни в музеях диковинок, которыми называют сокровища или коллекции и за вход в которые надо платить. Сотни христиан поднимают голос, чтобы заявить о фальшивости этих реликвий, и верующих они уже очень мало интересуют. За последние годы вера в святые реликвии очень снизилась. Мы просто хотели дополнить имеющийся у нас фрагмент Святого Древа, третью часть стипеса, вертикального столба, но, увидев, как легко можно получить и всё остальное, мы недолго думая решили вернуть себе Крест целиком.

– Он наш, – упрямо повторил юный переводчик с шумерского. – Этот Крест наш. Мы его не крали.

– А как вам удалось организовать такое масштабное… возвращение реликвий отсюда, из-под земли? – поинтересовался Фараг. – Все они были в разных местах, а после первых кра… возвращений их хорошо охраняли.

– Вы же видели ризничего церкви Святой Лючии, – заговорил Уфа, – отца Бонуомо в Санта-Марии-ин-Космедин, иноков в монастыре Святого Константина Аканццо, отца Стефаноса в базилике Гроба Господня, православных священников в Капникарее и продавца билетов в катакомбах Ком Эль-Шокафы?..

Мы с Фарагом и Кремнем переглянулись. Наши подозрения подтвердились.

– Все они ставрофилахи, – продолжал поклонник лошадей. – Многие из нас решают жить вне Парадейсоса, чтобы выполнять определённые функции или просто из личных соображений. Здесь внизу быть, конечно, не обязательно, но это считается наивысшей славой и честью для ставрофилаха, отдающего жизнь Кресту.

– Ставрофилахов много по всему миру, – весело сказал Гете. – Их больше, чем вы могли бы подумать. Они приходят и уходят, живут с нами какое-то время, а потом возвращаются к себе домой. Как, например, делал Данте Алигьери.

– Возле каждого фрагмента или щепочки Честного Древа всегда были наши люди, один-два человека, – закончила заботящаяся о водах, – так что, по правде говоря, операция оказалась простейшей.

Уфа, Хутенптах, Мирсгана и Гете довольно переглянулись, а потом, вспомнив, где они находятся, набожно преклонили колени перед Честным Древом, которое поражало своими размерами и тщательно продуманной формой представления, и с большим рвением и сосредоточенностью начали проделывать ряд сложных поклонов и коленопреклонений, бормоча старинные литании византийского обряда.

В это время присутствие Бога ощутило и моё сердце. Я находилась в церкви, и как бы она ни выглядела, есть священные места, которые вздымают дух ввысь и приближают его к Богу. Я склонилась на колени и прочитала простую благодарственную молитву за то, что мы добрались сюда, все трое и в полном здравии. Я попросила у Бога благословить мою любовь к Фарагу и пообещала ему никогда не оставлять свою веру. Я не знала, что с нами будет и какие планы у ставрофилахов, но, пока я в Парадейсосе, я каждый день буду приходить молиться в этот великолепный храм, в апсиде которого с невидимых нитей свисает Истинный Крест Иисуса Христа. Я знала, что он не настоящий, что это не тот крест, на котором умер Иисус, потому что распятие было обыденным и частым видом казни, и, когда Он умер на Голгофе, кресты использовались множество раз, пока не приходили в негодность, а потом, изъеденные точильщиками, заканчивали свои дни в солдатских кострах. Так что находящийся передо мной крест не был Истинным Крестом Христовым, но был крестом, найденным святой Еленой в 326 году под храмом Венеры на одном из иерусалимских холмов; это действительно был тот крест, кусочкам которого поклонялись и посвящали любовь миллионы людей на протяжении многих веков; это был тот самый крест, который положил начало братству ставрофилахов; и уж конечно, это был крест, соединивший меня с Фарагом, с язычником Фарагом, с замечательным Фарагом.

Когда мы снова вернулись на ужин в басилейон Катона, освещающий Парадейсос свет стал более приглушённым, создавая ощущение вечера, которого не было, но который тем не менее был изумительно красив. Все мирно возвращались в свои дома, и наши провожатые распрощались с нами перед большими ведущими в басилейон воротами, которые всегда были открыты.

Глаузер-Рёйст и Хутенптах договорились встретиться на следующее утро, вскоре после того, как в городе на рассвете зажгут свет, около сельскохозяйственной зоны, так что Уфа дал капитану коня, чтобы он смог туда доехать. Похоже, на Кремня вопрос сахаристых смол произвёл большое впечатление и, по-моему, прекрасная Хутенптах тоже, поэтому он хотел как следует разобраться во всех деталях. Гете предложил показать нам с Фарагом новые места и особенности Парадейсоса, которые мы не успели увидеть в первый день. Так что, по сути, мы простились только с Уфой и Мирсганой, хотя обещали им обязательно зайти в гости.

Ужин был намного спокойнее обеда. В другой комнате, поменьше и поуютнее, чем огромный зал, где мы были днём, старец Катон CCLVII снова выполнял роль хозяина, и компанию ему составляла только шаста Ахмоз, которая оказалась не только мастерицей по изготовлению стульев, но и одной из его дочерей, и Дариус, шаста, занимавшийся административными делами и бывший канонархом[83]83
  Канонарх – монах-регент, который в византийских и православных монастырях руководит пением псалмов и призывает монахов к молитве ударами деревянного бруса.


[Закрыть] Храма Креста. Подавал нам блюда к столу опять Кандас, и снова звучала тихая музыка, напомнившая мне народные средневековые мелодии.

По ходу нашей беседы, которая опять была и насыщенной, и непростой, я попыталась воплотить в жизнь то, что узнала в обед о вкусах и запахах. Я поняла, что для того, чтобы быть в состоянии различить такое количество мелочей и насладиться ими, есть и пить нужно очень медленно, так медленно, как ставрофилахи. Но то, что для них в силу привычки было простым, требовало от меня нечеловеческих усилий, потому что я привыкла быстро жевать и сразу глотать. Мне очень понравился незнакомый напиток, которым нас угостили и который пили только по вечерам, за ужином: «эвкрас», чрезвычайно вкусный отвар перца, тмина и аниса.

Катон CCLVII хотел узнать, какие у нас планы на будущее, и пустился в подробнейшие расспросы по этому поводу. Нам с Фарагом было совершенно ясно, что мы хотим вернуться на поверхность, но Кремень непонятно почему колебался.

– Я хотел бы остаться здесь подольше, – неуверенно сказал он. – Здесь много чему можно научиться.

– Но, капитан! – всполошилась я. – Мы не можем вернуться без вас! Вы что, не помните, что чуть ли не все церкви мира ждут от нас новостей?

– Каспар, вам нужно вернуться с нами, – с очень серьёзным видом подтвердил Фараг. – Вы работаете на Ватикан. Вам нужно перед ним отвечать.

– И вы нас выдадите? – мягко спросил Катон.

Это был очень серьёзный вопрос. Мы попали в сложную ситуацию и знали об этом. Как нам сохранить тайну ставрофилахов, если сразу же по возвращении нас забросают вопросами монсеньор Турнье и кардинал Содано? Мы не можем как ни в чём не бывало возникнуть ниоткуда и сказать, что с самого момента нашего исчезновения в Александрии шестнадцать дней назад мы резались в карты.

– Конечно, нет, Катон, – поспешил заверить его Фараг. – Но вы должны помочь нам придумать правдоподобную историю.

Катон, Ахмоз и Дариус засмеялись, словно это проще простого.

– Я позабочусь об этом, профессор, – вдруг сказал Кремень. – Не забывайте, что это моя специальность. Меня обучал этому сам Ватикан.

– Возвращайтесь с нами, капитан, – попросила я его, глядя ему прямо в серые глаза.

Но воспоминание о работе в Ватикане, похоже, подхлестнуло в нём ещё более горячее желание остаться в Парадейсосе. На его лице появилось более решительное выражение.

– Пока нет, доктор, – заявил он, качая головой. – Мне надоело подчищать грязные дела церкви. Это мне никогда не нравилось, и настал час сменить работу. Жизнь даёт мне новую возможность, и было бы просто глупо ею не воспользоваться. Я её не упущу. Поэтому я остаюсь, по крайней мере на какое-то время. Снаружи для меня нет ничего интересного, и мне хочется поработать с Хутенптах над посевами хотя бы несколько месяцев.

– А что же мы скажем? Как объясним ваше исчезновение? – растерянно спросила я.

– Скажите, что я умер, – не колеблясь, ответил он.

– Вы с ума сошли, Каспар! – сердито воскликнул Фараг. Катон, Ахмоз и Дариус внимательно прислушивались к нашему разговору, но не вмешивались в него.

– Я дам вам чистую легенду, которая обезопасит вас от расспросов церквей и позволит мне, не возбудив подозрений, вернуться через несколько месяцев.

– Мы можем помочь вам, протоспатариос, – сказала Ахмоз. – Этим мы занимаемся уже много веков.

– Каспар, ты твёрдо решил остаться на время здесь? – поинтересовался Катон, смакуя ложку молотой пшеницы с корицей, сиропом и изюмом.

– Твёрдо, Катон, – ответил Глаузер-Рёйст. – Я не говорю, что ваши идеи и верования меня убедили, но буду признателен, если вы позволите мне отдохнуть здесь, в Парадейсосе. Мне нужно подумать над тем, какую жизнь я хочу вести в будущем.

– Не нужно было тебе делать то, что так тебе не нравилось.

– Катон, ты не понимаешь, – возразил Кремень с тем же решительным видом. – Там, наверху, люди не всегда делают то, что больше всего им нравится. Скорее как раз наоборот. Моя вера в Бога крепка, и она поддерживала меня все те годы, когда я работал на церковь, ту церковь, которая забыла о Евангелии и, чтобы не утратить своих привилегий, лжёт, обманывает и способна по своей надобности толковать слова Иисуса. Нет, я не хочу возвращаться.

– Каспар Глаузер-Рёйст, ты можешь оставаться с нами столько, сколько тебе заблагорассудится, – торжественно провозгласил Катон. – А вы, Оттавия и Фараг, можете уйти отсюда, как только захотите. Единственное – дайте нам несколько дней на то, чтобы организовать ваш отъезд, а потом можете вернуться наружу. В Парадейсосе вы всегда будете желанными гостями. Это ваш дом, так как, в конце концов, может, вы об этом еще и не думали, но вы – ставрофилахи. Свидетельством этому являются шрамы на ваших телах. Мы дадим вам информацию о контактных лицах снаружи, чтобы вы могли с нами связаться. А теперь, с вашего позволения, я удаляюсь молиться и спать. Мои многие годы уже не позволяют мне поздно ложиться спать, – с улыбкой пояснил он.

Катон CCLVII вышел за дверь, медленно шагая и опираясь на палку. Перед его уходом Ахмоз поцеловала его, а потом вернулась к нам.

– Не бойтесь, – сказал Дариус, глядя на наши с Фарагом и Кремнем лица. – Я знаю, что вы обеспокоены, и это нормально. Христианские церкви – крепкий орешек. Но с Божьей помощью всё выйдет хорошо.

В этот миг вошёл Кандас с уставленным бокалами с вином подносом. Ахмоз улыбнулась.

– Я знала, что ты принесёшь нам немного лучшего на Парадейсосе вина! – воскликнула она.

Дариус быстро протянул руку. Ему было пятьдесят с небольшим лет, и у него были седые редкие волосы и очень маленькие ушки, такие маленькие, что их едва было видно.

– Выпьем, – предложил он, когда все мы взяли в руки чаши из прекрасного алебастра. – Выпьем за протоспатариоса, чтобы он был счастлив среди нас, и за Оттавию с Фарагом Босвеллом, чтобы они были счастливы даже вдалеке от нас.

Мы все улыбнулись и подняли бокалы.

Гайде и Заудиту приготовили мне комнату и в ожидании меня поправляли цветы и драпировки. Всё было очень красиво, и свет нескольких зажжённых свечей придавал комнате волшебный вид.

– Оттавия, что-нибудь ещё тебе нужно? – спросила Гайде.

– Нет, нет, спасибо! – ответила я, стараясь скрыть волнение. Когда мы выходили из столовой, Фараг спросил меня, может ли он прийти ко мне в комнату, когда нас оставят в покое. Отвечать мне не пришлось. За меня ответила улыбка. Чего нам ещё ждать? Всё закончилось, и моим единственным желанием было быть с ним. Часто, глядя на него, мне приходила в голову глупая мысль, что, даже если бы у меня было больше одной жизни, мне не хватило бы времени, чтобы побыть с ним, так что зачем ждать? Некоторые вещи каким-то непонятным образом сами становятся очевидными, и ночь с Фарагом была одной из них. Я знала, что если не сделаю этого, то буду долго упрекать себя за страх, и я уже не могла бы быть так уверена в новой Оттавии. Я была совершенно влюблена, совершенно слепа и, быть может, поэтому не видела ничего плохого в том, что собиралась сделать. Тридцать девять лет целомудрия и воздержания – вполне достаточно. Бог это поймёт.

– Наверное, дидаскалосу не терпится прийти к тебе, – нескромно вмешалась в мои мысли Заудиту. – Он кружит по своей комнате, как лев в клетке.

Комната Фарага была на другом конце коридора.

– Заудиту! – упрекнула её Гайде. – Прости её, Оттавия. Она слишком молода, чтобы понять, что там, наверху, у вас принято совсем другое.

Я улыбнулась. Ничего другого я сделать не могла, не могла даже говорить. Я хотела лишь, чтобы они ушли и пришёл Фараг. Наконец обе они направились к дверям.

– Доброй ночи, Оттавия, – широко улыбаясь, пожелали они и исчезли.

Я медленно подошла к зеркалу и посмотрела в него. Я была не в лучшем виде и выглядела не ахти. Моя голова напоминала бильярдный шар, а брови плавали, как острова в голом море. Но глаза мои блестели, а с губ не сходила глупая улыбка, которую я никак не могла согнать. Я была счастлива. Парадейсос был несравненным местом, очень отсталым в материальном плане, но очень далеко шагнувшим во многих других вещах. Тут не знали спешки, тоски, ежедневной борьбы за выживание в полном опасностей мире. Жизнь текла спокойно, и люди умели ценить то, что имели. Хотелось бы мне унести из Парадейсоса эту чудесную способность наслаждаться всем вокруг, каким бы незначительным оно ни было, и я собиралась начать практические занятия сегодня же ночью.

Мне было страшно. Сердце билось так сильно, что казалось, что оно вот-вот выскочит у меня из горла. Оно стучало мне в грудь, как испуганный зверёк. «Не делай этого, Оттавия, не делай», – нашёптывал какой-то голосок в моей голове. Было ещё не поздно отступить. Почему обязательно сегодня ночью? Почему не завтра или когда мы вернёмся на поверхность? Почему бы не подождать церковного благословения?