Текст книги "Последний Катон"

Автор книги: Матильде Асенси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 33 страниц)

И на этом месте, склонившись на стол, я заснула от крайней усталости. Мне не так везло, как флорентийскому поэту.

В неспокойном и переполненном видениями из сиракузского склепа и невыразимыми опасностями сне, вселяя в меня уверенность, появлялся улыбающийся Фараг. Я отчаянно хваталась за его руку, потому что это была единственная возможность спастись, а он с бесконечной нежностью звал меня по имени.

– Оттавия… Оттавия. Проснись, Оттавия.

– Доктор, уже поздно, – безжалостно загудел Глаузер-Рёйст.

Я застонала, не в силах выйти из сна. Голова у меня раскалывалась, и эта боль усиливалась, когда я пыталась открыть глаза.

– Оттавия, уже три часа, – настаивал Фараг.

– Простите, – наконец удалось выговорить мне, с трудом поднимая голову. – Я заснула. Извините, пожалуйста.

– Мы все без сил, – согласился Фараг. – Но, вот увидишь, сегодня ночью мы отдохнем. Как только выйдем из Санта-Марии-ин-Космедин, сразу отправимся в «Дом» и будем целую неделю валяться в постели.

– Уже поздно, – повторил Кремень, надевая на плечо свой рюкзак, который на вид казался гораздо полнее, чем накануне. Он, наверное, засунул туда огнетушитель или что-то в этом роде.

Мы вышли из Гипогея (однако прежде я выпила таблетку от головной боли, самую сильнодействующую, какая нашлась в аптечке) и прошли через Город до стоянки швейцарской гвардии, где находился синий спортивный автомобиль Глаузер-Рёйста. Свежий воздух улицы помог мне развеяться и немного снял ощущение отечности, но что на самом деле мне было необходимо, так это попасть домой и отоспаться двадцать – тридцать часов. Кажется, именно тогда я со всей отчетливостью поняла, что, пока эта странная история не закончится, отдых, сон и упорядоченная жизнь превратились для нас в непозволительную роскошь.

Мы миновали ворота Святого Духа и, дальше по улице Лунготевере, добрались до моста Гарибальди, который, как всегда, не справлялся с дичайшим потоком машин. После десяти с лишком минут томительного ожидания мы переехали через реку и на всей скорости покатили по улицам Аренула и Боттеге-Оскуре до площади Святого Марка, делая, таким образом, огромный крюк, который тем не менее позволял нам скорее попасть к церкви Санта-Мария-ин-Космедин. Мопеды обгоняли нас и вились вокруг, как рой обезумевших ос, но Глаузер-Рёйст чудесным образом умудрился увернуться от всех них, и наконец, не без сюрпризов, «альфа-ромео» остановился у тротуара возле парка на площади Бокка-делла-Верита. Вот она, моя маленькая и всеми забытая византийская церковь со столь гармоничными пропорциями. Я нежно посмотрела на нее через окошко, открыла дверцу и вышла.

В течение дня небо постепенно затянуло тучами, и мрачный серый цвет давил на красоту церкви Санта-Мария-ин-Космедин, не уменьшая ее ни на йоту. Может, причиной моей головной боли была не только усталость, но и это свинцовое небо. Я подняла глаза к самой вершине семиэтажной колокольни, которая величественно вздымалась из центра здания, и ко мне в голову опять пришла эта старая мысль о влиянии времени, неумолимого времени, разрушающего нас и бесконечно умножающего красоту произведений искусства. Со времен античности в этой части Рима, известной под названием Бычий рынок, потому что тут проводились ярмарки скота, находилась крупная греческая колония и важный храм, посвященный Геркулесу Непобедимому, возведенный в честь того, кто вернул быков, похищенных разбойником Какусом. В III веке нашей эры на месте развалин храма была построена первая христианская часовня, которая затем разрасталась и украшалась, пока не превратилась в красивейшую церковь, каковой является и по сей день. Несомненно, огромнейшее значение для Санта-Марии-ин-Космедин имело прибытие в Рим греческих мастеров, бежавших от преследований иконоборцев, организованных теми христианами, которые считали, что изображать Бога, Деву Марию или святых – это грех.

Мы с Фарагом и капитаном медленно подобрались к портику церкви, с трудом пробиваясь сквозь плотные ряды туристов, съехавшихся в Рим на Юбилейный год и толпившихся в очереди, чтобы засунуть руку в «Уста истины» огромного страшилища, расположенного в конце портика. Капитан продвигался вперед с твердостью и непоколебимостью военного флагманского корабля, не обращая внимания на все, что нас окружало, а Фараг, казалось, смотрел во все глаза и старался удержать в памяти все до последней подробности.

– И что, эти уста… – весело спросил он, склоняясь ко мне. – Они кого-нибудь когда-нибудь укусили?

Я фыркнула.

– Пока нет! Но если они кого-нибудь укусят, я тебе сразу сообщу.

Он рассмеялся, и я заметила, что свет падал в его голубые глаза так, что они казались более темными, а светлая щетина бороды, в которой кое-где уже виднелась седина, еще сильнее подчеркивала его семитские черты и смуглую кожу египтянина. Какие странные повороты случаются в жизни, что она свела вместе в одном месте и в одно и то же время швейцарца, сицилийку и свод морфологических черт разных рас!

Внутри церковь Санта-Мария была освещена электрическими лампами, подвешенными в боковых нефах и на колоннах, потому что проникающий снаружи свет был слишком слабым, чтобы отправлять службы. Убранство церкви было чисто греческим и византийским, и хотя по этой причине мне нравилось в ней все, меня всегда словно магнит притягивали огромные железные подсвечники, в которых вместо десятков плоских белых свечечек, как в церквях римского обряда, стояли тонкие желтые свечи, типичные для восточного мира. Не задумываясь ни на минуту, я прошла к подсвечнику, стоявшему у ограждения места для хора, «schola cantorum», которое было расположено здесь в центральном нефе, перед алтарем, бросила в кружку несколько лир и, зажегши одну из золотистых свечей, прикрыла веки и погрузилась в молитву, прося у Бога позаботиться о моем отце и моем бедном брате и защитить мать, которая, похоже, так и не может оправиться от недавней потери. Я поблагодарила Его за то, что так занята делами церкви, что могу забыть о постоянной боли, которую чувствовала бы от их потери, не будь этой работы.

Открыв глаза, я обнаружила, что стою совсем одна, и взглядом поискала Фарага и капитана, которые, изображая рассеянных туристов, бродили по боковым нефам. По всей видимости, их очень заинтересовали настенные фрески, изображавшие сцены из жизни Богородицы, и мозаичный пол в стиле мастеров Космати, но поскольку я все это уже видела, то направилась к алтарю, чтобы получше рассмотреть самую большую особенность Санта-Марии-ин-Космедин, ибо алтарем тут служила огромная ванна из порфира насыщенного теплого розоватого цвета под готическим балдахином конца XIII века. Можно предположить, что какой-то византийский богач или богачка эпохи Римской империи когда-то принимали душистые ванны в этой будущей христианской скинии.

Никто не сделал мне замечание за то, что я подошла к алтарю, потому что в этой церкви, за исключением часов мессы и розария, никогда не было ни священника, ни диакона, ни этих бескорыстных старушек, которые за несколько лир, брошенных в корзинку, проводят вечера в приходской церкви с таким же удовольствием, с каким мои племянники проводят ночи на дискотеках Палермо. Церковь Санта-Мария-ин-Космедин можно было спокойно оставлять пустой, потому что сюда в лучшем случае иногда забредал какой-нибудь заблудившийся турист. И это при том, что в ее портике всегда было полно народу.

Я тщательно осмотрела ванну и даже на всякий случай сильно подергала за ее четыре боковых кольца, тоже сделанных из порфира, но ничего необычного не произошло. Фараг и Глаузер-Рёйст тоже не добились особого успеха. Казалось, что ставрофилахов здесь никогда не было. Пока я осматривала архиерейский трон в нише абсиды, ко мне подошли мои товарищи.

– Что-то интересное? – спросил Кремень.

– Нет.

Мы с серьезным видом направились в ризницу, где нашли единственного живого человека во всей церкви: старого продавца в скрипучей лавке сувениров, забитой медальонами, распятиями, открытками и наборами слайдов. Это был пожилой священник, одетый в засаленную сутану, небритый, с нечесанными седыми волосами. Не знаю, где уж этот священнослужитель жил, но гигиена там отсутствовала начисто. Он мрачно посмотрел на нас, когда мы вошли, но вдруг выражение его лица изменилось, и на нем появилась раболепная любезность, которая мне не понравилась.

– Это вы из Ватикана? – спросил он, выходя из-за стойки нам навстречу. От его тела отвратительно пахло.

– Я – капитан Глаузер-Рёйст, а это доктор Салина и профессор Босвелл.

– Я вас ждал! К вашим услугам. Меня зовут Бонуомо, отец Бонуомо. Чем я могу вам помочь?

– Мы уже осмотрели церковь, – сообщил ему Кремень. – Теперь нам хотелось бы увидеть все остальное. Если не ошибаюсь, тут есть еще крипта.

Священник нахмурился, а я удивилась: крипта? Впервые слышу. Понятия не имела, что в Санта-Марии она есть.

– Да, – недовольно кивнул старик, – но время для посещений еще не началось.

Бонуомо[27]27
  Распространенная в Италии фамилия, означающая «добрый человек».


[Закрыть]?.. Скорее Малюомо, «плохой человек». Но Глаузер-Рёйст и глазом не моргнул. Ни один мускул его лица не дрогнул, он только пристально, не мигая, посмотрел на священника, словно тот ничего не говорил, и он ждет непременного приглашения. Я видела, как святой отец корчится, разрываемый между обязанностью повиноваться и мелочным упрямством в соблюдении распорядка.

– Что-то не так, отец Бонуомо? – ледяным, категоричным тоном спросил его Глаузер-Рёйст.

– Нет, – простонал старик, обернулся и повел нас к лестницам, ведущим в крипту. Подойдя к ним, он остановился перед дверью и щелкнул несколькими выключателями на панели справа от нее. – Вот вам свет. Мне очень жаль, но я не смогу вас проводить – не могу оставить лавку без присмотра. Когда закончите, скажете.

Сухо проговорив это, он испарился, и я была благодарна ему за это от всего сердца, поскольку от постоянного вдыхания исходящего от него неприятного кислого запаха меня тошнило.

– Снова в центр земли! – шутливо воскликнул Фараг, с энтузиазмом начиная спуск.

– Надеюсь, я когда-нибудь еще увижу солнечный свет… – пробормотала я сквозь зубы, следуя за ним.

– Не думаю, доктор.

Я обернулась к Глаузер-Рёйсту со злобной миной.

– Из-за конца тысячелетия, – пояснил он мне со всегдашней серьезностью. – Вы же знаете… Не сегодня-завтра мир будет уничтожен. Может, это случится, пока мы будем в крипте.

– Оттавия! – поспешил остановить меня Фараг. – Даже не думай начинать спор!

Я и не думала. Есть глупости, на которые и отвечать не стоит.

Этот дурацкий священник обманул нас со светом. Едва дойдя до конца лестницы, мы оказались в полнейшей темноте. К сожалению, мы спустились так глубоко, что возвращаться назад было трудновато. Наверное, мы находились уже на несколько метров ниже уровня Тибра.

– Что, в этой дыре нет света? – зазвучал голос Фарага справа от меня.

– В крипте света нет, – сообщил Глаузер-Рёйст. – Но я об этом знал, так что не беспокойтесь. Я уже достаю фонарь.

– А отец Бонуомо не мог сказать нам об этом до того, как мы спустились? – удивилась я. – И потом, как освещают себе путь туристы и ротозеи?

– А вы не заметили, доктор, что никакой таблички с расписанием часов посещения крипты нет?

– Я об этом подумала. Я много раз была в этой церкви и даже не знала, что здесь есть крипта.

– Странно и то, что здесь нет никакого освещения, – продолжал Глаузер-Рёйст, наконец зажигая фонарь, из которого хлынул насыщенный пучок света, выхватывая из темноты детали места, в котором мы находились, – и то, что служитель церкви осмеливается препятствовать выполнению прямого приказания государственного секретариата, и то, что этот самый служитель не сопровождает посланников Ватикана.

Капитан направил фонарь в глубину крипты, и в этот миг я лучше, чем когда-либо, поняла изначальное значение этого слова, происходящего от греческого «χρυπιη», что означает «прятать, скрывать». Первым, что я увидела, был маленький алтарь в глубине центрального нефа – как оказалось, это место идеально соответствовало по форме церкви в миниатюре, словно сделанной в масштабе, с делением на три нефа с помощью колонн с низкими капителями и даже со своими боковыми приделами, тонувшими во тьме.

– Капитан, вы хотите сказать, – поинтересовался Босвелл, – что отец Бонуомо может быть ставрофилахом?

– Я говорю, что он может им быть с такой же вероятностью, как и ризничий церкви Святой Лючии.

– Значит, он ставрофилах, – со всей уверенностью заявила я, отправляясь в глубь церкви.

– Мы не можем быть столь уверены, доктор. Это только догадка, а на догадках мы далеко не уйдем.

– А как же вы узнали о существовании этого чуть ли не потайного места? – полюбопытствовала я.

– Я поискал в интернете. Там можно найти почти все. Хотя об этом вы уже знаете, так ведь, доктор?

– Я? – удивилась я. – Да я еле умею обращаться с компьютером!

– Однако именно в интернете вы нашли всю информацию о Честном Древе и разбившемся самолете Аби-Руджа Иясуса, разве не так?

Этот прямой вопрос меня парализовал. Я никоим образом не могла признаться, что вовлекла в поиски моего бедного племянника Стефано, но соврать я тоже не могла, кроме того – зачем? К этому времени все мое чувство вины было написано у меня на лице.

Тем не менее Глаузер-Рёйст ждать моего ответа не стал. Он обошел меня справа и, проходя мимо, вложил мне в руку еще один фонарь, такой же, как он дал и Фарагу. Так что мы смогли разделиться, каждый отправился в свою сторону, и от сияния трех фонариков это место стало не таким неприютным.

– Эта крипта известна как крипта Адриана и названа так в честь папы Адриана I, который приказал ее отреставрировать в VIII веке, – рассказывал Кремень, пока мы метр за метром осматривали церковь. – Однако ее постройка датируется приблизительно III веком, временами преследований Диоклетиана, когда первые христиане решили воспользоваться фундаментом языческого храма, располагавшегося в этом месте, чтобы соорудить небольшую тайную церковь. Эти куски камня, торчащие из стенной штукатурки, – остатки языческого храма, а алтарь в апсиде – все, что осталось от главного алтаря, так называемого «Ara Maxima».

– Этот храм был посвящен Геркулесу Непобедимому, – вставила я.

– Я так и сказал: языческий храм, – повторил он.

С помощью фонаря я осмотрела каждый уголок всех трех нефов и кое-какие небольшие боковые молельни с левой стороны. Всюду была пыль, и стояли ветхие урны с останками святых и мучеников, забытых народным почитанием много веков назад. Но, кроме очевидной исторической и художественной ценности, в этой скромной часовне не было ничего стоящего. Это была просто любопытная подземная церковь без особых примет, которые могли бы привести нас к разгадке первого испытания Чистилища ставрофилахов.

После бесплодных поисков мы трое собрались в апсиде и уселись на пол вблизи от великого алтаря, чтобы еще раз все обдумать. Поскольку на мне были брюки, я смогла удобно усесться. Рядом со мной в небольшой нише в стене покоились череп и кости некой святой Кириллы (эпитафия на латыни гласила: «Святая Кирилла, дева и мученица, дочь святой Трифонии, убиенная ради Христа при принцепсе Клавдии»).

– На этот раз никакой указующей путь христограммы мы не нашли, – заметил Фараг, откидывая волосы со лба.

– Что-то тут должно быть, – довольно сердито откликнулся капитан. – Давайте вспомним все, что мы видели с тех пор, как пришли в Санта-Марию-ин-Космедин. Что привлекло ваше внимание?

– «Уста Истины»! – с энтузиазмом воскликнул Фараг. Я улыбнулась.

– Профессор, я не имел в виду туристические достопримечательности.

– Ну… Именно это привлекло мое внимание.

– Как ни крути, эта римская крышка от канализации имеет определенный интерес, – вставила я, чтобы его поддержать.

– Хорошо, – процедил Кремень. – Вернемся наверх и начнем осмотр сначала.

Это было больше, чем я могла выдержать. Я взглянула на наручные часы и увидела, что уже полшестого вечера.

– Капитан, а нельзя нам вернуться завтра? Мы устали.

– Доктор, завтра мы будем проходить второй круг Чистилища в Равенне. Как вы не понимаете, что в эту самую минуту в каком-то уголке земли может происходить очередная кража Честного Древа? Даже здесь, в Риме! Нет, мы не остановимся и отдыхать тоже не будем.

– Наверняка это не имеет никакого значения, – вдруг заявил профессор, к которому снова вернулись нервное заикание и манера теребить очки, – но я видел там что-то странное. – И он указал на одну из боковых часовен справа.

– Что там, профессор?

– На полу написано слово… Даже скорее оно выбито в камне.

– Что за слово?

– Его трудно разобрать, потому что надпись очень стерта, но, по-моему, там написано «Vom».

– «Vom»?

– Смотрим, – решил Кремень и встал на ноги.

В левом внутреннем углу часовни, в самом центре огромной прямоугольной каменной плиты, уложенной под прямым углом к стенам, действительно можно было прочитать слово «VOM».

– Что значит «Vom»? – спросил Кремень.

Я собиралась ответить, но тут вдруг послышался сухой щелчок, и пол закачался, словно началось сильное землетрясение. Я вскрикнула и камнем упала на плиту, погружавшуюся в глубины земли, яростно раскачиваясь из стороны в стороны. Однако в память мне врезалась одна значимая деталь: за мгновение до щелчка мой нос очень отчетливо ощутил характерный едкий запах пота и грязи отца Бонуомо, который явно находился где-то совсем поблизости.

Из-за паники я не могла думать, а только отчаянно пыталась ухватиться за колеблющийся пол, чтобы не упасть в пустоту. Я потеряла фонарик и сумку, но чья-то железная рука держала меня за запястье, помогая мне приникнуть к камню всем телом.

Так мы спускались долгое время, хотя, конечно, может быть, мне показалось вечностью то, что длилось всего несколько минут, и наконец проклятая плита коснулась земли и остановилась. Никто из нас не шевельнулся. Кроме собственного, я слышала только тяжелое дыхание Фарага и капитана. Мои руки и ноги были точно резиновые, будто они никогда не смогут снова меня держать; меня всю с головы до ног трясло от неудержимой дрожи, и я чувствовала, как сердце рвется у меня из груди, а к горлу подкатывает рвота. Я помню, что осознала, что сквозь закрытые веки мне слепит глаза свет фонарика. Наверное, мы были похожи на трех лягушек, пластом лежащих на лотке у сумасшедшего ученого.

– Нет… мы не… не выполнили все, как надо… – послышался голос Фарага.

– Интересно, о чем вы говорите, профессор? – очень тихо спросил Кремень, словно у него не было сил говорить.

– «…мы поднимались в трещине породы, – процитировал профессор, хватая ртом воздух, – где та и эта двигалась стена, как набегают, чтоб отхлынуть, воды. Мой вождь сказал: «Здесь выучка нужна, чтоб угадать, какая в самом деле окажется надежней сторона».

– Проклятый Данте Алигьери… – чуть не падая в обморок, прошептала я.

Мои спутники встали, и еще державшая меня железная рука разжала хватку. Только тогда я поняла, что это был Фараг, который встал передо мной и робко протянул мне ту же руку, предлагая джентльменскую помощь, чтобы встать.

– Где мы, черт побери? – ругнулся Кремень.

– Прочтите десятую песнь «Чистилища» и узнаете, – пробормотала я, с учащенным пульсом поднимаясь на все еще дрожащие ноги. Тут пахло гнилью и мхом в одинаковой пропорции.

Длинный ряд факелов, прикрепленных к стене железными скобами, освещал это место, казавшееся старой канализационной трубой: канал со сточными водами, на одном из берегов которого мы стояли. Этот берег (или, может, я должна назвать его уступом?) от края, нависавшего над еще струившейся черной и грязной водой, до стены был «в три роста шириной» и точно соответствовал размеру плиты, на которой мы спустились. И, разумеется, сколько хватал глаз, и вправо, и влево тянулся один и тот же монотонный сводчатый туннель.

– Кажется, я знаю, что это за место, – проговорил капитан, решительным жестом забрасывая рюкзак на плечо. Фараг отряхивал с куртки пыль и грязь. – Весьма вероятно, что мы в каком-то ответвлении Великой клоаки.

– Великой клоаки? Но… она еще существует?

– Профессор, римляне ничего не делали наполовину, и когда речь шла об инженерных сооружениях, им не было равных. Акведуки и каналы были для них как раскрытая книга.

– На самом деле во многих европейских городах до сих пор используется римская система канализации, – вставила я. Я только что обнаружила разбросанные повсюду вокруг остатки моей сумки. Фонарик разбился.

– Но… Великая клоака!

– Только так можно было поднять Рим, – объяснила я. – Вся местность, где находился римский Форум, была болотистой, и ее пришлось осушить. Сооружение клоаки началось в VI веке до нашей эры по приказу царя этрусков Тарквиния Древнего. Потом, само собой, она расширялась, пока не достигла колоссальных размеров, и бесперебойно работала во времена Империи.

– А место, где мы находимся, без сомнения, является второстепенным ответвлением, – заявил Глаузер-Рёйст, – которым ставрофилахи пользуются для проведения испытания гордыни для желающих к ним присоединиться.

– А почему горят факелы? – спросил Фараг, вытаскивая один из них из кольца. Пламя зашипело, борясь с воздухом. Профессору пришлось прикрыть лицо рукой.

– Потому что отец Бонуомо знал о нашем приходе. Думаю, никаких сомнений по этому поводу уже не остается.

– Что ж, значит, в путь, – сказала я, поднимая взгляд вверх, к далекому отверстию, которого нигде не было видно. Похоже, мы спустились на немало метров.

– Направо или налево? – спросил профессор, стоя посреди уступа, высоко подняв факел. Мне подумалось, что он немного похож на статую Свободы.

– Нам явно сюда, – произнес Глаузер-Рёйст загадочно, указывая на пол. Мы с Фарагом подошли к нему.

– Глазам не верю!.. – восхищенно прошептала я.

Как раз в начале уступа, справа от нас, каменный пол был покрыт чудно вырезанными рельефами, и, как и рассказывал Данте, первый из них изображал стремительное падение Люцифера с небес. Видно было искаженное гримасой злости лицо прекраснейшего ангела, в падении тянувшего к Богу руки, словно моля о милосердии. Все детали были так тщательно проработаны, что просто мурашки шли по коже от такого художественного совершенства.

– Византийский стиль, – восхищенно заметил профессор. – Посмотрите на этого сурового Пантократора, взирающего на наказание своего возлюбленного ангела.

– Наказанная гордыня… – пробормотала я.

– Да, идея такова, правда?

– Я достану «Божественную комедию», – объявил Глаузер-Рёйст, сразу следуя своим словам. – Нужно проверить совпадения.

– Все совпадет, капитан, все совпадет. Даже не сомневайтесь.

Кремень перелистал книгу и поднял голову с саркастичной усмешкой в уголках губ.

– Знаете, что терцеты этого ряда иконографических изображений начинаются с 25 стиха этой песни? Два плюс пять – семь. Одно из любимых чисел Данте.

– Капитан, не сходите с ума! – взмолилась я. Тут слышалось эхо.

– Я не схожу с ума, доктор. Чтоб вы знали, эти описания кончаются в стихе 63-м. То есть шесть плюс три – девять. Второе его любимое число. Опять у нас семь и девять.

Мы с Фарагом не обратили особого внимания на этот приступ средневековой нумерологии; мы были слишком поглощены разглядыванием прекрасных сцен на полу. За Люцифером являлся Бриарей, чудовищный сын Урана и Геи, Неба и Земли, которого легко было узнать по ста рукам и пятидесяти головам, который, считая себя сильнее и могущественнее олимпийских богов, противостал им и погиб, пронзенный небесным перуном. Излишне говорить, что, несмотря на уродство Бриарея, изображение было невероятно красиво. Льющийся от факелов на стене свет придавал рельефам жуткую реалистичность, но, кроме того, пламя от факела Фарага давало им большую глубину и объем, подчеркивая мелкие детали, которые иначе остались бы незамеченными.

Следующая сцена представляла гибель Гигантов, которые в гордыне решили покончить с Зевсом и погибли от рук Марса, Афины и Аполлона. За ними шел барельеф, запечатлевший обезумевшего Немврода перед руинами Вавилонской башни; за ним – Ниобея, превращенная в камень за то, что похвалялась своими семерыми сыновьями и дочерьми перед Латоной, имевшей только Аполлона и Диану. И путь продолжался: Саул, Арахна, Ровоам, Алкмеон, Сеннахирим, Кир, Олоферн и поверженный град Троя, последний пример наказанной гордыни.

Так мы и шли втроем, согнув хребет, как впряженные в ярмо волы, в молчании, жадно стремясь смотреть еще и еще. Как и Данте, нам нужно было просто продвигаться вперед, созерцая эти обрывки грез или истории, наставляющие нас на путь смирения и простоты. Но после Трои барельефов больше не было, так что на этом урок кончался… или нет?

– Часовня! – воскликнул Фараг, ныряя в отверстие в стене.

Нашим изумленным взорам открылся еще один маленький византийский храм, и по формам, и по размеру, и по организации пространства в точности повторяющий крипту Адриана. Тем не менее у него было важное отличие от находящейся наверху: стены были полностью уставлены настеленными полками, с которых на нас невозмутимо взирали сотни пустых глазниц, принадлежавших стольким же черепам. Свободной рукой Фараг обнял меня за плечи.

– Оттавия, тебе страшно?

– Нет, – приврала я. – Но впечатляет.

Я была в ужасе, кошмар от этих пустых взглядов просто парализовал меня.

– Настоящий некрополь, да? – пошутил Босвелл, с улыбкой отпуская меня и приближаясь к капитану. Я бросилась за ним, готовая не отдаляться от него ни на сантиметр.

Не все черепа были полными, большинство опиралось прямо на несколько зубов верхней челюсти (если они были) или на собственное основание, словно нижнюю челюсть они забыли где-то в другом месте; у многих из них недоставало теменной, височной, а иногда даже фрагментов или целой лобной кости. Но самым страшным для меня были полностью пустые или сохранившие глазничные кости глазницы. В общем, жуткое зрелище, и этих останков тут было не меньше сотни.

– Это реликвии христианских святых и мучеников, – заявил капитан, внимательно разглядывавший ряд черепов.

– Что вы говорите? – удивилась я. – Реликвии?

– Ну, похоже, что так. Под каждым черепом есть надпись, должно быть, это их имена: Бенедетто «санктус», Дезирио «санктус», Ипполит «мартир», Кандида «санкта», Амелия «санкта», Пласидо «мартир»…

– Боже мой! И церковь об этом не знает? Она наверняка уже много веков считает эти реликвии утерянными.

– Может быть, они не настоящие, Оттавия. Не забывай, что мы на территории ставрофилахов. Тут все возможно. Кроме того, обрати внимание, имена написаны не на классической, а на средневековой латыни.

– Не важно, что они ненастоящие, – заметил Кремень. – Это должна решить церковь. Разве Честное Древо, за которым мы гоняемся, настоящее?

– В этом капитан прав, – согласилась я. – Это вопрос для экспертов из Ватикана и из Хранилища реликвий.

– Что такое Хранилище реликвий? – спросил Фараг.

– Хранилище реликвий – это место, где на витринах и на полках хранятся реликвии святых, необходимые церкви для административных целей.

– Зачем они ей нужны?

– Ну… Когда где-нибудь в мире строится новая церковь, Хранилище реликвий должно отправить туда какой-нибудь кусочек кости, чтобы заложить его под алтарь. Это обязательно для всех.

– Черт! Интересно, в наших коптских церквях тоже так? Признаю свое невежество в этих вещах.

– Скорее всего да. Хотя не знаю, храните ли вы их…

– Как вы смотрите на то, чтобы выйти отсюда и продолжить наш путь? – перебил меня Глаузер-Рёйст, направляясь к выходу. Господи, какой чурбан!

Мы с Фарагом вышли из часовни следом за ним, как дисциплинированные школьники.

– Барельефы кончаются здесь, – указал Кремень, – прямо перед входом в крипту. И это мне не нравится.

– Почему? – спросила я.

– Потому что мне кажется, что у этого рукава Великой клоаки нет выхода.

– Я уже обратил внимание, что вода внизу еле движется, – подтвердил Фараг. – Она почти неподвижна, как стоячая.

– Нет, она течет, – возразила я. – Я вижу, как она движется в том же направлении, что и мы. Очень медленно, но движется.

– «Эппур си муове»…[28]28
  «И все-таки она вертится» – знаменитая фраза, сказанная в 1632 году Галилеем после того, как церковь заставила его отрицать, что Земля крутится вокруг Солнца, как утверждал Коперник и как доказал он сам.


[Закрыть] – сказал профессор.

– Вот именно. В противном случае она бы гнила и разлагалась. А это не так.

– М-да, ну, грязи-то ей не занимать.

На этом мы все сошлись.

К несчастью, капитан оказался прав, предположив, что у этого ответвления канала нет выхода. Пройдя всего двести метров вперед, мы наткнулись на каменную стену, перекрывавшую туннель.

– Но… Но вода движется… – пробормотала я. – Как же так?

– Профессор, поднимите факел как можно выше и поднесите его к самому краю кромки, – сказал капитан, направляя на стену свой мощный фонарь. В двух лучах света тайна прояснилась: в самом центре перемычки, приблизительно на половине ее высоты, можно было смутно различить выбитую в камне монограмму Константина, и вдоль той же оси проходила вертикальная линия с неровными краями, разделяя кладку надвое.

– Это ворота шлюза! – воскликнул Босвелл.

– Чему вы удивляетесь, профессор? Вы что, думали, что будет легко?

– Но как мы сдвинем с места эти каменные створки? Каждая весит, наверное по меньшей мере пару тонн!

– Ну, значит, придется сесть и подумать.

– Я могу думать только о том, что подходит время ужина и мне хочется есть.

– Значит, нам нужно разгадывать эту загадку поскорей, – заметила я, плюхаясь на пол, – потому что если мы отсюда не выберемся, то не будет у нас ни ужина сегодня вечером, ни завтрака завтра утром, ни обеда вообще никогда в жизни. Кстати, ввиду новых перспектив эта жизнь представляется мне очень короткой.

– Доктор, не начинайте опять! Давайте воспользуемся мозгами, а пока думаем, поужинаем бутербродами, которые я захватил с собой.

– Вы знали, что нам придется тут ночевать? – удивилась я.

– Нет, но я не знал, что с нами произойдет. А теперь, – призвал он нас, – пожалуйста, давайте попробуем решить загадку.

Мы долго обдумывали вопрос со створками, и снова возвращались к началу, и снова думали. Мы даже использовали кусок доски от полки в крипте, чтобы узнать, какая часть ворот находится под водой. Но прошло несколько часов, а мы только смогли узнать, что каменные створки смыкаются неплотно, и через это крохотное отверстие проходит вода. Мы снова и снова проходили по барельефам: взад и вперед, вперед и взад, но ничего прояснить не смогли. Они были красивы, и все.

Уже около полуночи, выбившись из сил, замерзнув и донельзя устав от загадок, мы вернулись в церковь. К этому времени мы уже знали этот рукав Великой клоаки, как если бы мы построили его своими руками, и прекрасно осознавали, что выбраться оттуда возможно было, только воспользовавшись волшебством или пройдя испытание (если только нам удастся понять, в чем оно заключалось), потому что, если с одной стороны туннель замыкали шлюзовые ворота, с другой, в паре километров от качающейся плиты, был каменный завал, через многочисленные отверстия в котором сочилась вода. Там в углу мы нашли деревянный ящик, наполненный потушенными факелами, и все мы пришли к выводу, что это дурной знак.