Текст книги "Последний Катон"

Автор книги: Матильде Асенси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

Я была настолько поглощена этими мыслями, что не помню, слышала ли, как меня позвал капитан Глаузер-Рёйст, но как автомат встала с места. Мне было абсолютно безразлично, что у Фарага была любовь с первого взгляда с Дорией. Ничто не могло причинить мне больше боли, чем я уже ощущала, так что могут хоть провести вместе остаток своих дней. Мне всё равно. Мои мысли курсировали от прошлого к настоящему и от настоящего к прошлому, увязывая нестыкующиеся факты и восстанавливая утраченные ниточки. Всё приобретало новую окраску, всему теперь находилось объяснение.

Я вдруг почувствовала себя очень одинокой, словно весь мир обезлюдел или связывающие меня с жизнью нити размылись. Мои братья и сёстры тоже обманывали меня. Все они хранили молчание и вели навязанную матерью игру. На самом деле они оказались не теми братьями и сёстрами, которым я слепо доверяла, и мы не были неразделимым целым, которым все мы так гордились. На самом деле настоящими детьми Джузеппе и Филиппы были те пятеро, живущие на Сицилии и занимающиеся семейным бизнесом; мы, живущие далеко, обманутые, были отдалены от повседневной реальной жизни семьи. Джузеппе, земля ему пухом, Джакома, Чезаре, Пьерлуиджи, Сальваторе и Агеда, наверное, всегда чувствовали себя обделёнными или, наоборот, счастливчиками по отношению к нам. Доверие между всеми девятью братьями и сёстрами всегда было с двойным дном: трёх предназначили церкви; остальные шестеро разделили везение и неудачу семьи, правду и вымысел и лгали по приказу матери. А отец?.. Какова была во всей этой истории роль отца? – подумала я. И в этот момент поняла, что отец мой был как раз кампиери, простым кампиери, которому была по нраву его отвратительная работа и который действовал по указке своей жены, великой Филиппы Цафферано. Всё складывалось. Элементарно.

– Доктор? Доктор Салина, вы хорошо себя чувствуете?

Лица родных, проплывавшие у меня в голове, стёрлись, и в тумане возник Кремень. Мы стояли в вестибюле патриархата, и я не помнила, как туда попала. Капитан, которого я последние три месяца видела каждый день, тем не менее казался мне совершенно чужим, таким же чужим, как Дория до того, как она назвала мне своё имя. Я знала, что знакома с ним, но ничто в его лице не подсказывало мне, кто это. В каких-то участках моего мозга произошло короткое замыкание, и они не работали, так что я была беспомощной, как новорожденный младенец.

– Доктор Салина, очнитесь, – не унимался он, тряся меня за плечи, – вы скажете наконец, что, чёрт возьми, с вами происходит?

– Мне нужно позвонить домой.

– Что вам нужно? – всполошился он. – Все уже в машине, ждут вас.

– Мне нужно позвонить домой, – автоматически повторила я, чувствуя, как мои глаза наполняют слёзы. – Пожалуйста, пожалуйста…

Глаузер-Рёйст напряжённо смотрел на меня пару секунд и, должно быть, решил, что будет быстрее дать мне позвонить, чем ждать, пока у меня улучшится настроение, или со мной спорить. Он резко отпустил меня, подошёл к отцу Каллистосу и Патриарху, остававшимся по ту сторону стеклянных дверей, и сказал им, что нам нужно позвонить в Италию. Я видела, как они что-то говорили, а потом капитан вернулся ко мне с недружелюбным видом.

– Можете позвонить с телефона, находящегося в кабинете вон там, но будьте осторожны в словах, потому что линии прослушиваются турецким правительством.

Мне было всё равно. Только бы услышать голос матери, чтобы раз и навсегда покончить с этим ужасным ощущением беззащитности и одиночества, которое возникло у меня в душе. Что-то нашёптывало мне, что, если я с ней поговорю хоть полминутки, ко мне вернётся рассудок, и я снова обрету почву под ногами. Так что, закрыв двери, я завладела телефоном, набрала международный код и девять цифр домашнего телефона и стала ждать сигнала подключения.

Трубку снял Маттео, самый серьёзный и немногословный из моих племянников, один из сыновей Джузеппе и Розалии. Как обычно, узнав меня, он не проявил ни малейшей радости, так было всегда. Я попросила, чтобы он передал трубку бабушке, и он сказал мне подождать, потому что она занята. Именно тогда я поняла, что дети тоже задействованы в этой игре. Без всякого сомнения, им тысячи раз говорили, что, когда позвонят дядя Пьерантонио, тётя Лючия или тётя Оттавия, они не должны говорить, кто чем занимается в доме, и что, когда мы дома, нельзя спрашивать или говорить о таких-то вещах. Голова у меня снова закружилась от лицемерия, одиночества и странного ощущения беззащитности, глодавшего меня изнутри.

– Оттавия, это ты? – В голосе матери слышалась радость, она была счастлива, что я позвонила. – Как ты, солнышко? Где ты сейчас?

– Привет, мама. – Я едва могла говорить.

– Твой брат Пьерантонио сказал мне, что ты несколько дней была с ним в Иерусалиме!

– Да.

– Как он? Хорошо?

– Да, мама, – сказала я, пытаясь придать весёлость своему голосу.

Мать засмеялась.

– Ну, ну а ты? Ты ещё не сказала, где ты!

– Да, мама. Я в Стамбуле, в Турции. Послушай, мама, я подумала… я хотела тебе сказать… Знаешь, мама, когда всё это кончится, я, наверное, уйду с работы в Ватикане.

Не знаю, почему я это сказала. Раньше я об этом даже не думала. Может, для того, чтобы сделать ей что-то неприятное, вернуть ей часть боли? На другом конце линии воцарилась тишина.

– Почему это? – в конце концов проговорила она ледяным тоном.

Как ей это объяснить? Эта идея была столь нелепой, столь абсурдной, что казалась совершенным безумием. Однако в данный момент уход из Ватикана представлялся мне освобождением.

– Мама, я устала. Думаю, мне пошло бы на пользу уединение в одной из общин моего ордена в сельской местности. В провинции Коннот в Ирландии есть одна такая община, я могла бы заниматься там архивами и библиотеками ближайших монастырей. Мне нужен покой, мама, покой, тишина и долгие молитвы.

Она не сразу отреагировала, а сделав это, заговорила самым презрительным своим тоном:

– Да ну, Оттавия, не говори глупости! Ты не можешь бросить должность в Ватикане! Хочешь меня расстроить? У меня и так забот по горло! Только-только умерли отец с Джузеппе. Почему ты говоришь мне такие вещи, дочка? Ну всё, больше мы об этом не говорим. Ты не уйдёшь из Ватикана.

– А что будет, если уйду, мама? По-моему, решение принимать мне.

Решение принимать мне, несомненно, но оно касалось и моей матери.

– Разговор окончен! Ты что, решила меня расстроить? Что с тобой, Оттавия?

– Вообще-то ничего, мама.

– Ну, значит, давай берись за работу и выбрось глупости из головы. Позвони мне как-нибудь в другой раз, хорошо, солнышко? Ты же знаешь, я всегда рада тебя слышать.

– Да, мама.

Когда я садилась в машину, я уже обрела твёрдую почву под ногами и внутренний покой. Я знала, что ни на секунду не забуду обо всём этом, потому что мой мозг работал под действием навязчивых импульсов, но по крайней мере я уже смогу пережить настоящую ситуацию, не теряя головы. Однако знала я и кое-что ещё, что, как бы мне ни было больно и как бы я ни отрицала это, было неизбежным: я уже никогда не буду прежней. В моей жизни произошёл болезненный разлом, её расколола трещина, разделившая меня на две неузнаваемые части и навсегда отдалившая меня от моих корней.

* * *

Чтобы доехать до Фатих Джами, мы не стали пользоваться автомобилем нунциатуры Ватикана. Исходя из соображений благоразумия, и монсеньор Льюис, и капитан решили, что гораздо лучше будет воспользоваться машиной патриархата, не имевшей внешних знаков отличия. С нами поехала только Дория, и именно она вела машину до Мечети Завоевателя, быстро прокатив нас вдоль Золотого Рога и бульвара Ататюрк. Внезапно возникшая перед нашими глазами за Боздоган Кемери (акведуком Валента) мечеть была огромной, мощной и мрачной, с высокими, испещрёнными балконами минаретами, громадным центральным куполом, вокруг которого множились полукупола, и мириадами верующих, снующих взад-вперёд на площади перед зданием, окаймлённой медресе и религиозными сооружениями.

Дория, на которую по дороге я ни разу не взглянула и с которой ни разу не заговорила, как, впрочем, и она со мной, остановила машину на парковке, расположенной на одном из концов площади, и, смешавшись с полчищами шатающихся здесь туристов, мы направились ко входу. Я заметила, что Фараг чуть замешкался, чтобы идти рядом со мной, оставив Дорию с капитаном, но поскольку сил на то, чтобы вынести его близость, у меня не было, я ускорила шаг и укрылась в присутствии Кремня, единственного, кто в силу своей холодности был готов оставить меня в покое. Мне ни с кем не хотелось говорить.

Мы переступили через порог и очутились в окаймлённом портиками большом дворе, где росли деревья и в центре высилась беседка, похожая на газетный киоск, но на самом деле бывшая фонтаном для омовений. Колонны галереи тоже были настоящими колоссами, и я не могла не обратить внимание на то, что, несмотря на то, что это мусульманские здания, на всём комплексе лежал заметный отпечаток неоклассики. Но это впечатление полностью исчезло, когда после того, как все разулись и мы с Дорией покрыли головы большими чёрными покрывалами, которые нам выдал старый привратник, следящий за моралью рассеянных туристов, мы вошли внутрь мечети. От красоты и великолепия у меня захватило дух. Мехмет II действительно соорудил для себя мавзолей, достойный завоевателя Константинополя: восхитительные красные ковры полностью покрывали пол, по площади легко сравнимый с размером ватиканской базилики Святого Петра; разноцветные витражи украшали окна, хитро расположенные под сводами куполов и в местах соединения трёх уровней постройки и пропускающие внутрь заполнявшие всё пространство яркие горизонтальные лучи. Арки и своды привлекали внимание ярко окрашенными в красный и белый цвет камнями, и в каждом большом и малом парусе свода в нарядном голубом медальоне красовались светлые каллиграфические надписи из Корана. В довершение всего на уровне половины высоты здания сеть проводов удерживала массу золотых и серебряных ламп.

Галереи для женщин располагались на втором этаже, и в какой-то момент я побоялась, что привратник прикажет нам сидеть там, пока Фараг с капитаном будут осматривать мечеть. Но, к счастью, это было не так. Мы с Дорией смогли передвигаться в этой огромной мечети где угодно, но молча, потому что, похоже, у иностранных туристок были определённые привилегии, недоступные мусульманским женщинам.

Больше часа мы бродили туда-сюда, разглядывая всё, что попадалось нам под руку, чтобы в конце концов совсем ничего не найти. Мы начали с киблы, храмовой стены, сориентированной на Мекку, в центре которой находится самое священное место храма, вытесанный в камне михраб, нечто вроде ниши, точно указывающей направление. Осмотреть максуру было гораздо сложнее, так как это отгороженный участок мечети перед киблой, на котором находится кафедра имама. Потом мы разделились, и Фараг проявил бесконечное терпение и ловкость, чтобы, не привлекая к себе внимание, осмотреть висячие лампы, а я взялась за все до единой колонны всех трёх этажей, включая женскую галерею. В свою очередь, капитан, вцепившийся в свой спасительный рюкзак, как будто нас вот-вот поджидает какая-то неприятность, просмотрел все рисунки на коврах, осмотрел скамьи, деревянную резьбу и скромный саркофаг, где хранились останки Мехмета II, а Дория взялась за витражи и двери. В конце концов нам оставалось только поднять каменные напольные плиты, но это было невозможно.

К концу нашего осмотра Мечеть Завоевателя почти полностью опустела, за исключением нескольких стариков, дремавших у пилястров. Но эта тишина была всего лишь затишьем перед бурей. Мы вздрогнули от зазвучавшего в громкоговорителях крика муэдзина, призывающего к молитве с высоты минарета, и переглянулись между собой. Капитан сделал нам знак собраться у входной двери и поскорее выйти, потому что нахлынувшими неизвестно откуда волнами в храм стали сходиться сотни верующих, которые затем рассаживались в идеально ровные, параллельные ряды, чтобы начать вечернюю молитву.

– Это «адхан», – сказала Дория, которую людской поток, похоже, неумолимо толкал на Фарага, – призыв к молитве.

«Ла илаха илла Аллах ва Мухаммад расул Аллах, – продолжал напевно выкрикивать усиленный громкоговорителями голос муэдзина. – Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет – пророк его».

– Пойдёмте отсюда, – проговорил Кремень, тараня толпу, чтобы расчистить нам проход.

С величайшим трудом нам удалось выйти в открытый двор, «сахн», и сделали мы это в последний момент, потому что ещё до того, как мы смогли заполучить назад свою обувь, мечеть наполнилась до предела.

– Утро вечера мудренее, – ободряюще заявил Фараг, с улыбкой оглядываясь по сторонам.

– Пойдём, – сказал Дория. – Я отвезу вас в гостиницу, и вы сможете отдохнуть. Я позвоню монсеньору Льюису, чтобы из аэропорта привезли ваш багаж.

– Он ещё в самолёте? – удивлённо спросила я и тут же пожалела о том, что обратилась к ней даже с этим простым вопросом.

– Я приказал не выгружать вещи, – пояснил Глаузер-Рёйст, – на случай, если нам удастся пройти испытание в течение дня.

– Боюсь, что не получится, Каспар.

– Если хотите, – не унималась Дория, демонстрируя лучшую свою улыбку и снимая с головы покрывало, – сегодня вечером я свожу вас на ужин в один из лучших в Стамбуле ресторанов. Интереснейшее место, где можно увидеть настоящий танец живота.

– Перед уходом нам не мешало бы осмотреть этот двор, – сердито заметила я.

Какой странной компанией мы были… Единственным возможным связующим между всеми нами был Кремень, который понятия не имел, что происходило в его войсках.

– Но сейчас они молятся! – возразила Дория. – Они будут оскорблены. Лучше вернуться завтра.

Глаузер-Рёйст взглянул на меня.

– Нет, доктор права. Осмотрим это место. Если сделать это незаметно, мы никому не помешаем.

– Кому-то придётся тем временем присматривать за привратником, – вставил Фараг. – Он глаз с нас не сводит.

– Наверное, это ставрофилах, наблюдающий за испытанием, – пошутила я.

Эта дура Дория молниеносно обернулась к нему.

– Серьёзно? – чуть ли не крикнула она. – Ставрофилах?

– Дория, Господи! – оборвала я её. – Это же не игрушки! Прекрати на него пялиться!

Привратник, старик с редкой бородкой и белой шапочкой, похожей на яичную скорлупу, на макушке, нахмурился, не сводя с нас глаз со своего поста у ворот.

– Дория, идите вы, – распорядился Кремень. – Поговорите с ним, верните ему покрывала и отвлеките, как только сможете.

Злорадно усмехаясь, я вручила Дории своё покрывало и осталась с Фарагом и капитаном. Как часто мы играли вместе в детстве и, слава Богу, как по-разному в конце концов сложились наши жизни!

– Давайте разделимся, – сказал Глаузер-Рёйст, как только Дория отошла. – Пусть каждый осмотрит треть двора. Вы, доктор, не подходите к фонтану омовений. Может начаться целая революция. Им займёмся мы.

Так что они оставили меня одну и направились прямо к «шадирвану», фонтану для омовений в виде газетного киоска. Доставшийся мне участок на левом краю ограниченного свободного пространства не представлял собой ничего интересного. Мощённый камнем пол, деревья и отделяющие двор от улицы стены ничем не привлекали внимание. Лениво бродя под портиком, я остановилась понаблюдать за Дорией, ведущей глупый спор с привратником мечети. Старик смотрел на неё как на идиотку, каковой она и была, или на дьявола во плоти, каковым она тоже являлась, и, казалось, был готов выгнать её отсюда взашей. Интересно, что за глупости она говорила этому бедолаге, что он так завёлся.

Однако времени на то, чтобы разузнать это, у меня не осталось, потому что на плечо мне легла рука Фарага, заставившая меня развернуться к нему, а он, очаровательно улыбаясь, глазами указал мне на капитана.

– Нашли, – прошептал он, всё так же улыбаясь. – Надо торопиться.

Спокойным шагом мы прошли к той стороне «шадирвана», где находился Глаузер-Рёйст.

– Что вы нашли? – спросила я, подходя к нему и тоже улыбаясь.

– Христограмму Константина.

– В мусульманском фонтане для омовений? – изумилась я. – Это невозможно.

Перед тем, как приступить к пяти ежедневным молитвам, предписываемым Кораном, мусульмане производят сложный ритуал омовения, заключающийся в омовении лица, ушей, головы, ладоней, рук до локтей, щиколоток и ступней ног. Для этого во всех мечетях на входе установлены фонтанчики, через которые проходят верующие перед тем, как зайти в «харам» или молитвенный зал.

– Она очень хорошо замаскирована, – пояснил Фараг. – Как будто мозаика, кусочки которой перемешали и разместили на дне фонтана.

– На дне фонтана?

– Тут двенадцать кранов, и вода льётся в каменный водосток, дно которого вымощено кусочками нашей христограммы. Это значит, что ключ в «шадирване». Капитан ищет дальше. Нам нужно поторопиться, потому что Дория не сможет отвлекать привратника вечно, так что быстренько смотри и скорее отходи подальше.

Я в точности последовала указаниям Фарага, обменявшись с капитаном понимающим взглядом, как только подошла к нему достаточно близко. Они были правы в своих заключениях. Центр фонтана представлял собой каменный цилиндр, из которого выходило двенадцать медных кранов, а под ними находился водосток шириной чуть меньше метра, окружённый небольшим ограждением. Там на дне, почти скрытые под грязной водой, оставшейся после недавних массовых омовений, виднелись каменные блоки со стёртым рельефом, в которых, зная, что ищешь, легко можно было угадать отдельные части христограммы Константина. «Хорошо, – подумала я, поджимая губы, – в чём же тут дело? Что нам теперь нужно сделать?» Несмотря на то что меня предупредили об опасности, которой было чревато моё пребывание рядом с «шадирваном», я сама не заметила, как машинально открыла кран, и, хоть никакой вселенской катастрофы не последовало, это движение навело меня на одну мысль, которую я, естественно, немедленно воплотила в жизнь: сняв туфли на глазах у шокированных капитана и Фарага, я влезла в водосток, чтобы проверить, не кроется ли секрет в том, чтобы встать на камни. Разумеется, это ни к чему не привело, но так как дно было очень скользким, отступив на шаг, чтобы выбраться назад, я покачнулась и сбоку задела торчащий передо мной кран. Интересно, что при этом кран, не ломаясь, загнулся кверху, обнаружив под собой пружину, которая свидетельствовала о том, что мы что-то нашли. Увидев её, Фараг с капитаном решили последовать моему примеру, прямо в ботинках залезли в жёлоб и, словно обезумев, начали колотить по всем кранам. Как бы странно это ни показалось, с того момента, как я влезла в воду, до тех пор, пока все двенадцать кранов были подняты и пол разверзся у нас под ногами, не могло пройти больше, чем максимум полминуты, но, вспоминая об этой сцене, я вижу её словно в замедленной съёмке.

Двенадцать камней, составлявших дно водостока, подались под нашим весом, будто получившая удар челюсть, швыряя нас в пустоту и снова становясь на место, пока, летя вниз, мы видели, как отдаляется и исчезает свет над нами. В другой момент я бы завизжала как сумасшедшая (как это и было, когда мы падали из крипты церкви Санта-Мария-ин-Космедин в Великую клоаку) и замахала руками в воздухе, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться, но теперь, уже на пятом круге Чистилища, я знала, что возможно всё, что угодно, и даже не испугалась. Когда я сильно, с плеском и шумом плюхнулась в мягко принявшую меня воду, меня удивил только её ледяной холод. Я задержала дыхание и, когда погружение кончилось, дёрнула ногами, чтобы всплыть на поверхность и высунуть голову. Кроме того, что вокруг стояла вонь, тут ещё было темно, как у негра в желудке. Рядом со мной послышался плеск.

– Фараг?.. Капитан?.. – Эхо на множество ладов повторило мой голос.

– Оттавия! – крикнул Босвелл справа от меня. – Оттавия! Где ты?

Снова всплеск, и кто-то рядом со мной начал отплёвываться от воды.

– Капитан?..

– Чёрт побери! Чёрт побери всех проклятых ставрофилахов! – загремел мощный голос Глаузер-Рёйста. – Я вымочил одежду!

Перебирая ногами, чтобы оставаться на плаву, я не смогла удержаться от смеха.

– Вот это да! – воскликнула я. – Что же нам теперь делать, капитан? У вас же вымокла одежда! Просто ужас!

– Кошмар, кошмар! – фыркнул Фараг.

– Смейтесь сколько хотите, но я сыт по горло этими типами!

– Да? А я – нет, – заметила я.

В этот момент Кремень зажёг фонарь.

– Где мы? – спросил Фараг, как только появился свет, и мы увидели, что находимся в каменной цистерне с мутной жидкостью. Преимущество таких приключений, когда тебе приходится с головой погрузиться в воду, которой мыли сотни потных ног, заключается в том, что все проблемы реальной жизни, которые причиняют тебе настоящую боль, забываются и исчезают. Непосредственно окружающая тебя действительность поглощает все физические и духовные силы, и в этом случае насущной необходимостью было удержаться от рвоты или ощущения чесотки по всему телу, не говоря уже о том, чтобы не думать об инфекциях, которые вся эта грязь могла вызвать на израненных ногах, памятном подарке афинского марафона, и на многочисленных шрамах от скарификации.

– Это что-то вроде Саргассова моря, только вместо водорослей здесь грибки.

Господи, как я изменилась! Фараг засмеялся.

– Доктор, прошу вас! Перестаньте говорить гадости! – загремел голос Кремня. – Быстро ищем, как отсюда выйти!

– Так наведите фонарь на стены, может, мы что-то и увидим!

Каменные стены подземной цистерны были покрыты большими пятнами чёрной плесени, разделёнными толстыми полосами грязи, отмечавшими разные уровни воды на протяжении последних пятисот или тысячи лет. Но, за исключением сырости и слоя растительности, там не было видно ничего такого, что могло бы помочь нам взобраться на стены. С другой стороны, расстояние до водостока «шадирвана» было настолько большим, что добраться туда, не свалившись несколько раз в этот ароматный пруд, было бы невозможно. Если какой-то выход есть, заключили мы, он находится под нами.

– Этой ванной смирения, – пробормотал Фараг, – мы скорее очищаемся от греха гордыни, чем алчности.

– Мы ещё не закончили, профессор, – отчеканил Кремень.

– Фонарь у нас один, – сказала я, начиная ощущать усталость в ногах, – так что, если нужно нырять, нам придётся это делать вместе.

– Ошибаетесь, доктор, у нас три фонаря. Сейчас выдам вам ваши.

Он покопался в мокром рюкзаке и с большим трудом вытащил фонарик для меня, а потом дал другой Фарагу. С таким освещением это место утратило зловещий и гадкий вид и осталось просто гадким. Я решила не очень об этом задумываться, потому что почувствовала слабый позыв к рвоте и не собиралась добавлять в воду грязи.

– Готовы? – спросил Кремень и без дальнейших предисловий набрал воздух, раздул щёки и погрузился в бульон.

– Давай, Оттавия, – подбодрил меня Фараг, глядя на меня улыбающимися глазами, теми самыми, которыми весь день глупо пялился на Дорию. Если он собирался сократить дистанцию между нами, он наткнулся на каменное упрямство. Не ответив ему и не подав виду, что слышу, я набрала в лёгкие грязный воздух и нырнула вслед за капитаном. Вода была настолько мутной, что фонарик Глаузер-Рёйста был едва заметной световой точкой в нескольких метрах подо мной. Фараг находился за моей спиной и освещал стены колодца, но там виднелись только пряди белых водорослей, колыхавшихся от нашего движения.

Конечно, раньше всех воздух кончился у меня, так что мне пришлось быстро всплыть на поверхность. Из-за того, что я вдыхала воздух большими глотками, словно попавшая на сушу рыба, я в итоге перестала чувствовать запах стоячей воды. Через определённые промежутки времени мы по очереди разворачивались и всплывали, но с каждым разом спуск становился всё быстрее, потому что мы плавали в уже знакомом месте. Хотя вода казалась всё ледянее, ощущение от мягкого скольжения головой вниз в полной тишине было замечательным. В какой-то момент Фараг случайно столкнулся со мной, и я вдруг почувствовала прикосновение его ног к моим. Когда он осветил нас фонарём, на его лице было написано весёлое извинение, но я сохранила серьёзный вид и отплыла подальше, однако против воли оставшееся у меня ощущение этого лёгкого прикосновения заставило меня забыть о ледяном холоде воды.

Наконец на глубине около пятнадцати метров на грани изнеможения и с чувством ужасного давления в ушах мы нашли огромное круглое отверстие выходного канала. Мы всплыли, чтобы передохнуть несколько минут и надышаться, и, когда были готовы, быстро нырнули к отверстию и заплыли вовнутрь. На минуту мне стало дурно от мысли о том, что у меня может не хватить воздуха, чтобы проплыть до конца этого канала. К тому же я плыла между капитаном спереди и Фарагом сзади, так что деваться мне было некуда. Я взмолилась о помощи и сосредоточилась на словах «Отче наш», чтобы из-за волнения не истратить тот немногий кислород, который у меня ещё оставался. Но когда я уже думала, что настал мой час, и представляла, как будет безутешен после моей смерти Фараг, канал кончился, и над нашими головами вдалеке показалась жидкая прозрачная поверхность, пропускавшая отблески света. С разрывающимся сердцем я бросилась вверх, стараясь сдержать инстинктивное желание вдохнуть, которое моё тело упрямо старалось осуществить. Наконец я на полкорпуса выскочила из воды, как выпрыгивающий из воды буёк, и глотнула воздух.

Я дышала, как паровоз, и с трудом могла контролировать сведённое от холода тело, но в конце концов опомнилась и разглядела место, куда мы попали. По закону соединяющихся сосудов мы неминуемо должны были находиться на том же уровне, что и раньше, в колодце, но перед нами открывался совершенно иной вид: половину громадной пещеры, освещённой десятками закреплённых на стене факелов, занимало широкое открытое пространство, спускающееся к воде, как каменный пляж. Но, несомненно, поразительнее всего была видневшаяся в глубине гигантская христограмма, высеченная в скале и обрамлённая смоляными факелами.

– Боже мой! – услышала я голос поражённого Фарага.

– Похоже на собор, посвящённый божеству Монограммы, – заметил капитан.

– И очевидно, что нас ждали, – прошептала я. – Посмотрите на факелы.

От царившей здесь тишины, нарушаемой только далёким потрескиванием огня, ощущение того, что мы находимся в священном месте, становилось, если это только возможно, ещё более тягостным. Мы медленно поплыли к берегу. Снова почувствовать под ногами, хоть и босыми, землю и выйти из воды было очень приятно. Я настолько окоченела, что воздух в пещере показался мне тёплым, и, пытаясь отжать юбку (нечего сказать, в подходящий день я её надела), я рассеянно огляделась. Когда я вдруг заметила, что меня внимательно разглядывает стоящий невдалеке Фараг, моё сердце замерло. В его глазах горел особый, иной свет. Я занервничала и отвернулась к нему спиной, но его образ запечатлелся на моих зрачках.

– Смотрите-ка! – воскликнул Кремень, показывая пальцем. – Под христограммой вход в пещеру! Вперёд, доктор!

– Да что же это!.. Почему я всегда должна идти первой? – возмутилась я, испытывая определённые опасения.

– Вы храбрая женщина, – с улыбкой добавил он, подбадривая меня.

– Что-то я в этом не уверена, капитан.

Но я послушалась и зашагала вперёд, зная, что за этим входом нас ждёт настоящее испытание ставрофилахов. Осторожно ступая (я шла босиком), я начала обдумывать, как решил бы задачку с колодцем Данте Алигьери. Такой серьёзный, такой строгий человек, как он, такой благопристойный, после десятого погружения в эту отвратительнейшую воду, наверное, вышел бы из себя. Кто-нибудь когда-нибудь представлял себе плавающего Данте? Такие действия, кажется, совсем не увязываются с его имиджем, и тем не менее в том, что он это сделал, не было ни малейшего сомнения.

Нам пришлось пройти совсем небольшую часть пещеры, не больше двухсот – трёхсот метров, но все пять моих чувств в это время были максимально обострены, так как нельзя доверять тем, кто зажигает десятки факелов и уходит, не попрощавшись. По хранителям предыдущих испытаний я уже с лихвой поняла, что ни одному из них нельзя доверять.

Наконец в конце туннеля мы заметили свет. Когда мы подошли к нему, то увидели огромное круглое пространство, нечто вроде римского цирка, покрытого каменным куполом, вздымавшимся над нашими головами на большую высоту. В точном центре этого круга на четырёх красивых белых львах в натуральную величину, которые, несмотря на свой грозный вид, казалось, просто умоляли нас подойти и осмотреть их груз, возвышался одинокий порфировый саркофаг, красный, как кровь, и способный вместить целую семью.

– Ну и местечко! – пробормотал Фараг, и за его словами последовал оглушающий грохот, от которого мы в ужасе резко повернулись на сто восемьдесят градусов. С высоты, загородив проход в пещеру, рухнула железная решётка.

– Вот так пришли! – возмущённо воскликнула я. – Что за дикие люди!

– Хватит причитать, доктор, лучше сосредоточьтесь на том, что нам нужно сделать.

Я бессознательно взглянула на Фарага в поисках его поддержки, и вдруг скрывавшее мои чувства покрывало спало, и нахлынувший поток эмоций ударил меня словно током. Волосы у профессора Босвелла прилипли к лицу, борода намокла, а глаза запали, и вокруг них залегли обеспокоившие меня чёрные круги. И всё-таки мне он показался очень красивым и настолько родным, будто я любила его всю жизнь, будто всегда была рядом с ним, держась за его руку, прижимаясь к его телу, сливаясь с ним. Я с головы до ног содрогнулась от необъяснимого потрясения. Почему некоторые умозрительные образы обладают могуществом сотрясать землю? Я никогда не испытывала ничего подобного, и больше всего меня удивляли постоянные колебания температуры, которую, в зависимости от мыслей, ощущало моё тело. «Так это продолжаться не может», – мелькнуло у меня в голове, и я с беспокойством подумала, не дошла ли я до такой крайности, что спутала амбиции с призванием, что называла отдачей и любовью то, что было всего лишь работой и образом жизни. В глубине души я знала, что это было бы лучшим вариантом, потому что лишь эта ошибка сможет оправдать в моём сознании то, что я чувствовала по отношению к этому красивому и умному мужчине, и в то же время послужить оправданием моему уходу из религиозной жизни… Да что же это! О чём это я думаю? Разве я не видела, как он целый день заигрывал с Дорией Шьярра? Я последний раз презрительно взглянула на него и повернулась к нему спиной как раз тогда, когда он начал мне улыбаться, так что он или подумал, что я сошла с ума, или решил, что ему всё привиделось. С острой болью в сердце, сгорая на медленном огне, я подошла к саркофагу, и Кремень последовал за мной. Как будто мне не хватает моей семьи и наших приключений, я ищу новые проблемы на свою голову. Неужели я не могу подарить себе немного покоя?