Текст книги "Последний Катон"

Автор книги: Матильде Асенси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 33 страниц)

– Почему бы вообще не выбросить это из головы и вообще никогда не делать? – вслух сказала я с упрёком в голосе себе самой.

«Ну же, Оттавия, – попробовала я взбодрить себя. – Ты этого хочешь, до смерти хочешь, чего же ты боишься?» Моё сердце забилось ещё сильнее, и по всему телу побежал пот. Только этого не хватало. Сама того не зная, я всю свою жизнь ждала этого момента, а теперь, распутав столько узлов, пережив столько вещей, оставив позади тесные доспехи, в которые я упрятала своё тело когда-то в прошлом, теперь мне настолько повезло, что я встретила самого замечательного в мире мужчину, который плюс ко всему желал завладеть мною и вручить мне свою любовь. Почему я так боюсь? Фараг сделал меня свободной и с бесконечной нежностью ждал, пока я не порву со своей прежней жизнью. Когда он целовал меня, в его губах было твёрдое обещание, столь сильное ощущение страсти, что оно затягивало меня в неведомые мне места, как буря затягивает судно. Если я могу затеряться в его губах, как не затеряться в его теле?

В дверь трижды тихонько постучали.

– Заходи, – весело и взволнованно сказала я. – Осторожничать излишне. Если они захотят нас услышать, то услышат.

– И то правда, – смущённо согласился он, входя в комнату. – Я всё время забываю, что они читают наши мысли.

– Ну, прямо-таки!.. – ответила я, шагая к нему навстречу и обхватывая руками его шею. Фараг нервничал не менее меня, это было видно по глазам – они беспрерывно моргали, а голос его дрожал.

Он очень медленно поцеловал меня.

– Ты точно уверена, что хочешь, чтобы я остался? – растерянно спросил он. Куда девался Казанова?

– Конечно, я хочу, чтобы ты остался, – сказала я, снова целуя его. – Я хочу, чтобы ты остался со мной всю ночь. Все ночи.

Я утратила ощущение времени и утратила своё сердце, которое навсегда слилось с его. Я была не я, я перестала быть Оттавией Салина, которой была раньше, чтобы превратиться в нескончаемый сполох страсти и любви. Не помню, как я попала на кровать, потому что вкус его поцелуев был таким ярким, что мне показалось, что это вкус самой жизни, которая сосредоточилась для меня в губах Фарага Босвелла.

Проходила ночь, а я, соединившись с его телом, слившись кожей с его кожей в бесконечной вспышке вечности, превратившись в поток ощущений, которые, как приливы и отливы, переходили от самой нежной ласки до самого яростного безумия, открыла для себя, что то, что я делаю, не может быть тем ужасным, что по непонятной причине все религии клеймили многие века. Они с ума, что ли, сошли? Что плохого в том, чтобы понять, что полнота и совершенное счастье возможны в этом мире? Его сильное рослое тело стало всем, чего я желала. Я почувствовала, что перерождаюсь в кого-то нового и трепещущего, кто теперь всегда будет жадно ждать этих минут бесконечной любви и бесконечного безумия. Вначале неуверенность связала меня невидимыми узами, но потом, чувствуя, как струится у меня по коже пот и как бешено колотится моё сердце, я поняла, что в постели мы с Фарагом не одни, что вместе со мной, сковывая меня, двигались лживые табу и глупое лицемерие, в которых меня воспитали. Эта мысль быстро мелькнула у меня в голове, но значение её было велико. Нагая, я села на постели на колени и взглянула на Фарага, который с любопытством смотрел на меня, усталый и счастливый.

– Знаешь что, Фараг?

– Нет, – усмехнулся он, – но от тебя всего можно ожидать.

– Любовь – самое чудесное занятие в мире, – уверенно провозгласила я, он снова тихонько рассмеялся.

– Я рад, что ты это узнала, – прошептал он, беря меня за руки и привлекая к себе, но я высвободилась и, усевшись ему на ноги, погладила его грудь. Что там говорил в начале расследования Глаузер-Рёйст о том, что в первобытных племенах Африки и среди современной молодёжи скарификация имеет большую эротическую нагрузку и является сексуальным соблазном? Проводя пальцами по линиям на теле Фарага, я подумала, что весьма вероятно, что во всём этом есть доля правды.

– Знаешь я уже не представляю себе жизни без тебя. Конечно, это звучит пошло и всё такое, но это правда.

– Ну, значит, всё в порядке, теперь мы квиты.

Каким красивым он был без одежды!

– Ты уже понял, как сильно я тебя люблю? – прошептала я, склоняясь, чтобы снова его поцеловать.

– А ты? – ответил он. – Ты поняла, как сильно я тебя люблю?

– Нет, не поняла. Скажи мне это снова.

Он сел и, обняв меня за талию, принялся вновь и вновь целовать меня, пока желание не охватило нас таким же могучим порывом, как в начале. Снова вернулась магия, и наши тела снова преисполнились друг в дружке и слились так же страстно. Нам было мало ночи, и, когда нас застал новый день, мы не спали и так и не сомкнули глаз всю ночь.

За две недели, проведённые в Парадейсосе, мы недоспали столько, что нам пришлось отсыпаться целых два месяца.

На тринадцатый день нашего пребывания в стране ставрофилахов по возвращении из Эдема и Круциса (в Лигнуме мы были уже несколько раз) нас призвали в басилейон Катона, чтобы дать нам последние инструкции перед отъездом. Подготовкой его занималась группа шаст, которой помогал Глаузер-Рёйст, когда у него оставалось свободное от гидропонной агрономии и прекрасной Хутенптах время.

Нас провели по коридорам, где мы до сих пор не были, и мы попали в огромный прямоугольный зал с высочайшими потолками, в котором, разделившись на два ряда по обе стороны зала, нас ждали шасты. Впереди, под фреской, изображавшей ставрофилаха Дионисия из Дары в одежде знатного мусульманина, стучавшего в двери скромного домика Никифора Пантевгена с реликвией Честного Древа в руках, сидел Катон CCLVII, как всегда, опираясь на свой тонкий посох. Во взгляде у него светились гордость и удовлетворение.

– Проходите, проходите… – сказал он нам, увидев, что мы замешкались в дверях. – Мы уже закончили с последними приготовлениями. Каспар, пожалуйста, сядь рядом со мной. А вы, Оттавия и Фараг, займите кресла, стоящие в центре.

Кремень поспешно уселся рядом с Катоном, подхватив полы гиматиона, как настоящий ставрофилах. Подумать только, как этот бывший капитан швейцарской гвардии вписался в повседневную жизнь Парадейсоса. Он настолько быстро всё воспринимал, что скоро во всём стал походить на местных. Я уже говорила Фарагу, что тут не обошлось без влияния Хутенптах, но он упрямо, как осёл, продолжал твердить, что капитан просто стирает прошлое и придумывает себе будущее, то есть привыкает к новой жизни. Как бы там ни было, Кремень уже казался ставрофилахом до мозга костей, и, помимо того, что он занимался Хутенптах, посевами и помощью в организации нашего отъезда, он также ходил в начальную школу на преподаваемые в Парадейсосе предметы.

– Вы выедете отсюда завтра утром, в рассветный час, – начал объяснять нам Катон. Я увидела справа от меня во втором ряду Мирсгану и поздоровалась с ней. – Так вы увидите, где именно находится Парадейсос, – улыбнувшись, добавил он. – Вас будет ждать группа ануаков, которые проведут вас в Антиохию, откуда вы снова пуститесь в плавание с капитаном Мулугетой Мариамом, чтобы в обратном порядке проделать ваш путь сюда. Мариам доплывёт по Нилу до самого устья и высадит вас в безопасном месте рядом с Александрией. С этого момента вы можете упоминать о существовании этого места только между собой и никогда не должны делать этого в присутствии других людей. Теодрос, теперь говори ты.

Сидевший в первом ряду слева Теодрос встал.

– Последний контакт новых ставрофилахов, – это он о нас? – с христианскими церквями произошёл в Александрии 1 июня сего года, ровно месяц назад. С этого момента снаружи ничего не знают о Каспаре, Оттавии и Фараге. Судя по дошедшим до нас сведениям, египетская полиция сверху донизу обшарила катакомбы в Ком Эль-Шокафе и, естественно, ничего не нашла. Поэтому в данный момент церкви собираются послать ещё одну группу исследователей, которая будет использовать полученную Каспаром, Оттавией и Фарагом информацию, чтобы продолжить путь с того места, где его оставили они. Конечно, эта попытка будет безуспешной, – с довольным видом заметил Теодрос, – но сделанное ими троими, – сказал он, указывая сперва на Кремня, а потом на нас двоих, – вынуждает нас прекратить испытания инициации до тех пор, пока мы не сможем продолжить их в условиях полной безопасности.

– Почему бы их не изменить или просто не отменить? – спросил кто-то за нашей спиной.

– Надо следовать традициям, Сизигамбис, – произнёс Катон, поднимая голову и снова опуская её, чтобы опереть о ладонь.

– Так что в ближайшие десять – пятнадцать лет испытаний больше не будет, – продолжал Теодрос. – Мы уже разослали необходимые сообщения, чтобы живущие снаружи братья стёрли все следы и были готовы к возможным расспросам. Двери в Парадейсос запечатывают. Осталось сказать только о предлоге, под которым Оттавия с Фарагом вернутся наружу, но это сделает Шакеб.

Молодой Шакеб, тот, у которого были кольца на толстых пальцах, встал со своего места в двух креслах от Мисграны, а Теодрос снова сел, изящным жестом подобрав полы гиматиона.

– Оттавия, Фараг, – сказал он, обращаясь прямо к нам. Несмотря на чересчур круглое лицо, он был очень красив благодаря большущим живым и выразительным чёрным глазам. – Когда вы вернётесь в Александрию, пройдёт уже полтора месяца с момента вашего исчезновения. Значит, придётся объяснить, где вы были и что делали в течение этого времени и, разумеется, что произошло с капитаном Глаузер-Рёйстом.

Напряжённое ожидание в зале стало осязаемым. Все хотели знать, какую легенду придётся отчаянно отстаивать мне с Фарагом, чтобы защитить их маленький мир. Мы тоже волновались.

– Наши братья в Александрии начали рыть в катакомбах Ком Эль-Шокафы поддельный туннель, заканчивающийся в далёком уголке озера Мареотис, около древней Цезарии. Вы скажете, что на третьем уровне Ком Эль-Шокафы вас похитили, что вас чем-то ударили и вы потеряли сознание, но до этого смогли разглядеть вход в туннель. Мы дадим вам простую карту, которая поможет вам его найти. Вы скажете, что очнулись в месте под названием Фарафра, это оазис в египетской пустыне, добраться до которого очень нелегко. Скажете, что капитан не очнулся, что похитившие вас сказали, что он умер, когда ему вырезали такие кресты и буквы, как у вас, но не позволили вам увидеть тело; таким образом, мы оставляем возможность для его возвращения через несколько месяцев. Вы опишете это место как селение, очень похожее на Антиохию, так у вас не будет противоречий. Поскольку оазис Фарафра даже отдалённо на неё не похож, вы их очень запутаете. Не называйте никаких имён, только имя бедуина, который трижды в день носил вам еду в каморку, где вы были заперты: Бахари. Это имя достаточно распространено в Египте и ничего не прояснит. Для описания этого Бахари вы можете использовать внешность старейшины Берехану Бекелы, хотя не забудьте, что кожа его должна быть посветлее. – Он набрал воздуха и продолжил: – После того, как злобные ставрофилахи столько времени продержали вас взаперти, – тут все засмеялись и зашумели, – и после многочисленных угроз, что вас могут убить в любой момент, наконец в такой день, как сегодня, 1 июля, вас снова усыпили и бросили у входа в туннель у озера Мареотис, предупредив, чтобы вы ни слова не говорили обо всём происшедшем. Вы, конечно, отказываетесь продолжать расследование, так что, когда допросы кончатся, отыщите себе для жизни незаметное местечко как можно дальше от Рима, а ещё лучше – от Италии, и исчезните. Мы будем рядом и будем следить, чтобы с вами ничего не случилось.

– Нам нужно будет искать работу, – заметила я, – так что…

– В этом плане мы, ставрофилахи, хотим сделать вам прощальный подарок, – прервал нас тут Катон, поднимая руку. Мы с Фарагом увидели, что Кремень загадочно улыбается нам. – Я уже говорил, что надо следовать традициям, и так оно и есть, но нужно также уметь отказываться от них и их менять. Во время испытаний семи смертных грехов, так же, как это происходит со всеми инициируемыми, вы, Оттавия и Фараг, окончательно и бесповоротно изменили свои жизни. Работа, страна, религиозные обязательства, верования, образ мышления… Чтобы вы смогли попасть сюда, всё развеялось в прах. Сейчас снаружи у вас не осталось почти ничего, но вы готовы вернуться, чтобы построить такую жизнь, какую вы хотите. Фараг мог бы вернуться на работу в Греко-Римском музее Александрии, но Оттавия никоим образом не сможет снова ступить в ватиканский Гипогей. Однако у неё есть академический опыт, который легко открыл бы ей многие двери, но… Что, если мы подарим вам нечто, что позволит вам абсолютно свободно выбрать своё будущее?

Я почувствовала, как Фараг сжал мне руку, и помню, что мышцы шеи у меня напряглись от волнения. Кремень так улыбался нам, что были видны оба ряда его зубов.

– Искупление греха жадности, проходившее в Константинополе, будет перенесено. Мы попросим братьев из этого города, чтобы в ближайшие годы, не меняя его содержания, они устроили испытание с ветрами в другом месте города, чтобы вы могли «открыть» мавзолей и останки императора Константина Великого. Вот наш прощальный подарок. Надеемся, вам он понравится.

Мы с Фарагом на несколько мгновений остолбенели, а потом медленно повернули головы и переглянулись. Я не выдержала первой: я так подпрыгнула от радости, что потянула за собой дидаскалоса и только чудом не выдернула ему руку. От мысли о Константине я отказалась с того самого момента, как узнала ставрофилахов, и более того, на удивление, я совсем забыла о нём: всё происходило настолько быстро, что моему разуму приходилось освобождать место для следующей минуты, стирая предыдущую, и со мной случалось слишком много интересного, чтобы терять время на воспоминания о Константине. Так что, когда Катон сказал, что дарит нам открытие мавзолея с останками императора, передо мной вдруг открылись небеса, и я поняла, что нам с Фарагом преподнесли будущее на блюдечке с золотой каёмочкой.

Мы обнимались, целовались, обнимали и целовали Кремня и перешли из зала для важных заседаний в большую трапезную басилейона, где Кандас с товарищами приготовили для нас настоящий пир для всех чувств.

До самого рассвета играла музыка, танцы затянулись допоздна, но когда охмелённые спиртным и праздником шасты и служители басилейона вышли с нами на улицы Ставроса, чтобы искупаться в водах тёплого Колоса (Катон ушёл в свои покои уже несколько часов назад), мы увидели, что люди выходят из домов и присоединяются к празднику с ещё большим энтузиазмом, чем мы. Снова зажглись огни, и повсюду появились дети и жонглёры. Час нашего отъезда настал, когда веселье было в самом разгаре, но Кремень и Хутенптах предупредили нас, что нам пора, что ануаки уже пришли и ждать больше нельзя.

Мы распрощались с сотнями людей, которых не знали, раздавая поцелуи направо и налево, так что в конце мы уже не понимали, кого целуем. В конце концов опять же Кремень и Хутенптах с помощью Уфы, Мирсганы, Гете, Ахмоз и Гайде вырвали нас из рук ставрофилахов и вытащили из праздника.

Всё было готово. Повозка с нашими немногочисленными пожитками уже ждала у входа в басилейон. Уфа сел на облучок, чтобы быть нашим возницей, а мы с Фарагом уселись сзади, не выпуская рук капитана Глаузер-Рёйста.

– Береги себя, Каспар, – сказала я, впервые обратившись к нему на «ты» и чуть не плача. – Мне было очень приятно с тобой познакомиться и поработать.

– Не ври, доктор, – пробормотал он, скрывая улыбку. – В начале у нас была масса проблем, уже забыла?

И тут, когда речь зашла о воспоминаниях, мне в голову пришёл один вопрос, который я обязательно должна была ему задать. Без этого я не могла уехать.

– Кстати, Каспар, – взволнованно сказала я, – правда, что форму швейцарской гвардии придумал Микеланджело? Что ты об этом знаешь?

Это было важно. Речь шла о старом неудовлетворённом любопытстве, которое мне уже не удастся удовлетворить самостоятельно. Кремень рассмеялся.

– Нет, доктор, их придумал не Микеланджело и не Рафаэль, как утверждают некоторые. Но это один из наиболее охраняемых секретов Ватикана, так что нельзя рассказывать то, о чём я тебе скажу, всем подряд.

Наконец! Сколько лет я этого ждала!

– Эту броскую форму для церемоний на самом деле придумала безымянная ватиканская швея в начала нашего века, в 1914 году. Тогдашний Папа, Бенедикт XV, хотел, чтобы его солдаты носили оригинальную одежду, поэтому попросил швею придумать парадную форму. Похоже, эту женщину вдохновили некоторые картины Рафаэля, на которых изображены яркие одежды и рукава с разрезами, следующие французской моде XVI века.

На несколько секунд я онемела от разочарования, глядя на капитана так, словно он воткнул в меня кинжал.

– Значит… – неуверенно проговорила я, – их придумал не Микеланджело?

Глаузер-Рёйст снова засмеялся.

– Нет, доктор, не Микеланджело. Их придумала женщина в 1914 году.

Может, я слишком много выпила и слишком мало спала, но я рассердилась и нахмурилась.

– Лучше б ты мне этого не говорил! – раздражённо воскликнула я.

– А теперь чего вы сердитесь? – удивился Глаузер-Рёйст. – Вы же только что говорили, что вам было приятно со мной познакомиться и работать!

– Знаешь, Каспар, как она тебя зовёт за глаза? – выдал тут Иуда-Фараг. Я так наступила ему на ногу, что и слон бы зашатался, но он даже глазом не моргнул. – Она зовёт тебя Кремень.

– Предатель! – сердито глядя на него, отрезала я.

– Ничего, доктор, – засмеялся Глаузер-Рёйст. – А я всегда называл тебя… Нет, лучше не скажу.

– Капитан Глаузер-Рёйст! – крикнула я, но в этот самый миг Уфа поднял поводья и шлёпнул ими по лошадиным спинам. – Немедленно скажите! – завопила я, удаляясь.

– Пока, Каспар! – крикнул Фараг, махая одной рукой и толкая меня на сиденье другой.

– Пока!

– Капитан Глаузер-Рёйст, немедленно скажите! – продолжала бессмысленно надрываться я, пока повозка удалялась от басилейона. В конце концов, униженная и побеждённая, я с расстроенным видом уселась рядом с Фарагом.

– Придётся как-нибудь вернуться, чтобы всё разузнать, – утешил меня он.

– Да, и чтобы его прибить, – заявила я. – Я всегда говорила, что это очень неприятный тип. Как он осмелился дать мне прозвище?.. Мне!

Эпилог

С момента нашего отъезда из Парадейсоса прошло пять лет – пять лет, на протяжении которых, как это и предполагалось, нас допрашивали полицейские всех стран, в которых мы побывали, и начальники служб безопасности нескольких христианских церквей, в особенности – сменивший Кремня некий Готтфрид Шпиттелер, тоже капитан швейцарской гвардии, который ни на йоту не поверил всей нашей истории и в результате стал нашей тенью. Несколько месяцев мы провели в Риме, столько, сколько понадобилось для того, чтобы расследование было закрыто и я закончила все свои дела с Ватиканом и моим орденом. Потом мы отправились в Палермо и провели несколько дней с моей семьёй, но отношения не сложились, и мы уехали раньше, чем планировали: хотя внешне все мы были прежними, между нами образовалась глубочайшая пропасть. Я решила, что единственно возможный вариант – уехать от них подальше, оказаться на безопасном расстоянии, на котором они перестанут причинять мне боль. После этого мы вернулись в Рим, чтобы вылететь оттуда в Египет. Несмотря на свои убеждения, Бутрос принял нас с распростёртыми объятиями, и спустя несколько дней Фараг вернулся к своей работе в Греко-Римском музее Александрии. Мы хотели привлекать к себе как можно меньше внимания, ведя, как советовали нам ставрофилахи, спокойную обыденную жизнь.

Шли месяцы, и я принялась за работу. Я разместилась в кабинете Фарага и связалась со старыми знакомыми и друзьями из академического мира, которые тут же начали присылать мне предложения по работе. Однако я соглашалась только на те исследования, публикации и работы, которые могла проводить из дома, из Александрии, и которые не вынуждали меня удаляться от Фарага. Я начала учить арабский и коптский языки и страстно влюбилась в египетские иероглифы.

С самого начала мы были счастливы здесь, абсолютно счастливы, и было бы неправдой утверждать обратное, но в первые месяцы постоянное присутствие поблизости проклятого Готтфрида Шпиттелера, который приехал за нами из Рима и снял дом в том же районе Саба Факна, прямо рядом с нашим домом, превратилось в настоящий кошмар. Однако постепенно мы поняли, что всё дело в том, чтобы не обращать на него внимания, делать вид, что он невидим, и уже скоро год, как он полностью исчез из нашей жизни. Наверное, вернулся в Рим, в казармы швейцарской гвардии, наконец убедившись – или нет – в том, что история про оазис Фарафра – правда.

Однажды, вскоре после того, как мы поселились на улице Мохаррем-бей, к нам явился необычный гость. Это был торговец животными, который принёс нам красивого кота, «дар Кремня», как было написано в сопровождавшей его короткой записке. Я так и не поняла, почему Глаузер-Рёйст прислал нам этого кота с огромными острыми ушами и коричневой шёрсткой с тёмными пятнами. Торговец сказал нам с Фарагом, боязливо рассматривавшим зверя, что это ценный экземпляр абиссинской породы. С тех пор это неугомонное животное гуляет по дому словно хозяин и завоевало сердце дидаскалоса (но не моё) своими играми и потребностью в ласке. Мы назвали его Кремнем в память о Глаузер-Рёйсте, и иногда от присутствия Тары, собаки Бутроса, и Кремня, кота Фарага, мне кажется, что я живу в зоопарке.

Недавно мы начали подготовку поездки в Турцию. Мы уехали из Парадейсоса пять лет назад и до сих пор не забрали наш «подарок». Пора было уже это сделать. Мы продумывали, как «случайно» попасть в мавзолей Константина, минуя фонтан омовений Фатих Джами. До сегодняшнего утра всё наше внимание было поглощено этим проектом, но сегодня тот самый торговец, который вручил нам кота Кремня, принёс нам – наконец! – конверт с длинным письмом от капитана Глаузер-Рёйста, написанное им собственноручно. Поскольку Фараг был на работе, я обулась, накинула куртку и пошла к нему в музей, чтобы прочитать письмо вместе с ним. Мы уже так давно ничего не слышали о Глаузер-Рёйсте!

Но, судя по письму, Кремень в курсе всех наших дел. Он знает, что мы ещё не были в Константинополе, и советует не затягивать поездку, потому что «всё уже улеглось», и сообщает, что уже пять лет живёт с Хутенптах. К несчастью, старый Катон скончался. Катон CCLVII покинул этот мир пятнадцать дней назад, и теперь новый, двести пятьдесят восьмой по счёту, Катон уже избран и через месяц будет торжественно представлен в Храме Креста в Ставросе. Кремень просит и умоляет, чтобы в этот день мы приехали в Парадейсос, потому что, по его словам, Катону CCLVIII будет несказанно приятно, и он будет просто счастлив, если мы сможем присутствовать на церемонии. Этот день, пишет он, должен быть самым полным в жизни Катона CCLVIII, но он не будет таковым без нашего присутствия.

Я оторвала взгляд от бумаги, той же толстой шероховатой бумаги, на которой ставрофилахи оставляли нам подсказки во время испытаний, и вопросительно посмотрела на Фарага.

– Да, кто бы это ни был, он жаждет нас увидеть! – недоумевая, заметила я. – Кто же этот новый?.. Уфа, Теодрос, Кандас?..

– Посмотри на подпись, – запинаясь, сказал Фараг с насмешливой улыбочкой и широко открытыми от изумления глазами.

Письмо капитана Глаузер-Рёйста, написанное капитаном Глаузер-Рёйстом и с именем капитана Глаузер-Рёйста на конверте, было подписано Катоном CCLVIII.