Текст книги "Последний Катон"

Автор книги: Матильде Асенси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

По мере того как среди поселенцев, подобно Атбаре, струилось бутылочное пиво, праздник разгорался. Девочка не отрываясь смотрела на меня, и её большие чёрные глаза придали мне сил, чтобы раскрыть дрожащие губы и очень медленно поднести к ним горсть сырого мяса. Сдерживая желание вырвать, я, как могла, пожевала и почти целиком проглотила кусок почки антилопы. Потом я осилила часть желудка, который показался мне упругим и по вкусу более мягким, чем почка. Под конец я одолела маленький кусочек ещё тёплой печени, которая выпачкала мне подбородок и уголки рта кровью. Судя по всему, эфиопам эти лакомства были по душе; для меня это стало худшим моментом в жизни, одним из тех, которые не забудешь никогда, сколько бы ни прошло лет. Я залпом выпила одну из бутылок пива и покончила бы и со следующей, если бы Фараг не придержал меня за локоть.

Праздник растянулся ещё надолго. Когда еда кончилась, группа девушек, среди которых была и та, что дёрнула Фарага за бороду, вышла в круг и начала очень необычный танец, в котором они беспрестанно двигали плечами. Это было невероятно! Я никогда не поверила бы, что можно так двигаться, с такой бешеной скоростью и таким поразительным образом, словно у них вывихнуты все суставы. Вместо музыки была простая мелодия, отбиваемая одним барабаном, к которому потом прибавился другой, потом ещё и ещё, пока весь ритм не стал каким-то гипнотическим, и из-за него и из-за выпитого пива у меня всё поплыло перед глазами. Девочка, похоже, решила меня удочерить. Она встала с земли и уселась на мои по-турецки сведённые ноги, будто я – удобное кресло, а она – маленькая королева. Забавно было смотреть, как она придерживала и аккуратно поправляла закрывавшую ей волосы доходившую до пояса накидку, поэтому в конце концов я сама то и дело натягивала её на место, потому что белое полотно никак не хотело сидеть на её чёрных кучерявых волосах. В конце, когда танцовщицы исчезли, она оперлась спиной на мой живот и уселась так, как будто я на самом деле стала её троном. И тогда моё сердце пронзило воспоминание о моей племяннице Изабелле. Как бы мне хотелось, чтобы она была здесь, со мной, как эта девочка! Из затерянной эфиопской деревни, залитой светом растущего месяца и факелов, мой разум устремился к Палермо, и я поняла, что вернусь домой, что рано или поздно мне придётся вернуться, чтобы попытаться изменить положение вещей, и, хоть у меня ничего и не выйдет, моя совесть обязывала меня дать им последний шанс перед тем, как уйти навсегда. Укоренившееся чувство принадлежности к клану, привитое мне матерью, клану с таким же племенным устройством, как у ануаков, не давало мне просто перерубить концы, хоть я и знала, какая ничтожная семья выпала мне на долю.

Когда барабаны умолкли и танцовщицы покинули сцену, в воцарившейся глубочайшей тишине к центру площади неторопливо направился Берехану Бекела. Даже дети перестали шалить и ёрзать на местах и побежали к матерям, чтобы тихонько и неподвижно застыть рядом с ними. Повод был торжественным, и у меня сильно забилось сердце, предчувствуя, что вот-вот начнётся настоящий праздник.

Берехану произнёс длинную речь, в которой, как шёпотом объяснил нам Фараг, говорилось про древнейшие связи ануаков со ставрофилахами. Синхронный перевод Мулугеты и Фарага оставлял желать лучшего, но попросить заменить переводчиков мы не могли, так что нам с Кремнем пришлось довольствоваться половинчатыми фразами и словами.

– Старофилас, – говорил Берехану, – пришли по Атбаре сотни лет назад на больших кораблях… ануаки слово Бога. Эти люди… веру и научили нас двигать камни, обрабатывать… производить пиво и строить корабли и дома.

– Ты уверен, что он это сказал? – шепнула я.

– Да, не перебивай, а то я не слышу Мариама.

– Тогда, честно говоря, не понимаю, почему они покупают пиво в бутылках.

– Оттавия, замолчи!

– Старофилас сделали нас христианами, – продолжил старейшина, – и научили нас всему, что мы знаем. Взамен они попросили нас только… свою тайну и привозить святых из Египта в Антиохию. Мы, ануаки, выполнили… что Мулуалем Бекела дал от имени нашего народа. Сегодня трое святых… по водам Атбары, реки, данной Богом… мы отвечаем за то… и старофилас ждут, что мы выполним наш долг.

Все вдруг оглушительно захлопали в ладоши, а человек пятнадцать – двадцать молодых людей вскочили и как сумасшедшие побежали мимо домов, скрывшись в темноте.

– Так пусть же мужчины уготовят дорогу святым, – с запозданием перевёл Фараг.

Под бой барабанов все пустились в пляс, и посреди праздника какие-то руки подхватили Фарага, Кремня и меня, разделили нас и потащили в разные дома готовить к предстоящей церемонии. Похитившие меня женщины сняли с меня сандалии и брюки, а потом блузку и нижнее бельё, оставив меня абсолютно голой. Потом они оросили меня водой с помощью веника из веток и вытерли льняным полотном. Одежда моя исчезла, так что мне пришлось довольствоваться рубахой, разумеется, белого цвета, которая, слава Богу, доходила мне до колен. Обувь мне тоже не вернули, так что, выйдя из дома, я шла как по булавкам. Я не очень утешилась, увидев, что Фараг с капитаном выглядят так же жалко, как и я. Но меня удивила моя собственная реакция при виде Фарага, я ещё не привыкла к странным реакциям моих гормонов: я не могла отвести глаз от его смуглой, освещённой светом факелов кожи, от его рук с длинными мягкими пальцами, которые отбрасывали с лица светлые пряди волос, от его высокого, стройного тела, и когда наконец наши взгляды встретились, внутри у меня всё перевернулось. Что они подмешали к этому жуткому мясу за ужином?

Под крики и барабанный бой нас провели по тёмным улицам к месту, откуда поднимались дымовые столбы и где сейчас виднелся страшный пурпурный отблеск. Ночное небо было усыпано звёздами, и глядя на него с той острой чувствительностью, которую порождает страх, я заметила, что они «светлее, чем обычно, и крупней», как видел их и Данте, лёжа на ступенях ведущей к Земному Раю лестницы. Чтобы успокоить меня, Фараг взял меня за руку и легонько сжал её, но при виде стольких приготовлений и от такого количества барабанов страх подорвал мой дух, и я чувствовала себя как Иисус, идущий Крестным Путём с Крестом на плечах. С тем ли Честным Древом, которое по кусочкам собирали ставрофилахи? Нет, точно нет. Но из-за него, хоть оно и было ненастоящим, мы были здесь, и я чувствовала, как дрожат у меня ноги, как стекает по коже пот и стучат зубы.

Наконец мы дошли до новой насыпи, вокруг которой молча стояли жители Антиохии. На нескольких огромных кострах в снопах искр догорали последние поленья, а убежавшие в конце речи Берехану Бекелы юноши с помощью длинных острых копий сооружали на земле толстое кольцо из углей. Они разбивали большие куски копьями и сглаживали поверхность кольца толщиной около двадцати сантиметров и шириной четыре-пять метров. Но пока ещё оставался непокрытый углями коридор, по которому можно было дойти до центра кольца, и, когда Мулугета Мариам обратился к Фарагу, я и без перевода поняла его слова: в этот миг Мулугета был радостным ангелом Божьим, являющимся Данте в седьмом кругу и говорящим, что ему нужно войти в огненный проход.

Я была так напугана, что едва могла дышать, поэтому сильнее сжала руку Фарага и уткнулась щекой в его плечо. Я действительно чувствовала себя, «как тот, кто будет в недро погружён земное».

– Держись, моя радость! – храбро прошептал мне он, погружая нос мне в волосы и легонько целуя их.

– Фараг, мне так страшно! – заплакала я, закрывая глаза и разражаясь целым потоком слёз.

– Послушай, солнышко, мы пройдем это испытание так же, как прошли все остальные. Не бойся, Оттавия! – Но я была безутешна, стук зубов сдержать было невозможно. – Басилея, родная, помни, что всегда есть какой-то выход!

Но при взгляде на это огромное огненное кольцо выход казался скорее выдумкой, чем реальностью. Я могла признать, что так или иначе, в большей или меньшей степени была виновна в шести предыдущих смертных грехах, но никак не была готова смириться с тем, что должна умереть из-за греха сладострастия, в котором я никак не была повинна вплоть до сегодняшнего дня. И, кроме того, если я умру в огне, я никогда не смогу как следует согрешить против шестой заповеди, совершив с Фарагом те самые нечистые дела, о которых так много говорят люди.

– Я не хочу умирать! – застонала я, прижимаясь к нему.

Глаузер-Рёйст тихо подошёл к нам сзади.

– «Мой сын, – продекламировал он, – переступи порог: здесь мука, но не смерть. И знай, что если б в этом жгучем лоне ты хоть тысячелетие провёл, ты не был бы и на волос в уроне».

– Да ну, капитан! – с горечью воскликнула я.

Мулугета Мариам повторил свои слова. Мы не могли стоять здесь всю ночь; надо было пройти по коридору.

Опираясь на крепкую руку Фарага, я пошла, как осуждённый на виселицу. В двух метрах от углей жар был уже настолько нестерпим, что я ощущала, как он обжигает мне кожу. Как только мы ступили в ведущий к центру проход, я почувствовала, что горю в буквальном смысле этого слова и что кровь у меня сейчас закипит. Жар был невыносимый. Бороды у Кремня и Фарага мягко колыхались, распаляясь в горячем воздухе, и от красного искрящегося озера вокруг нас исходил глухой рокот.

Наконец мы дошли до центра круга, и, как только мы там оказались, подготовившие всё это юноши закрыли проход ещё одной грудой углей, которые они снова разбросали и разровняли с помощью копий. Как животные, загнанные в угол, мы с Фарагом и Кремнем растерянно смотрели на далёкий круг, которым стояли ануаки на расстоянии нескольких метров от кольца углей. Они казались бесстрастными призраками, безжалостными судьями, озаряемыми адским пламенем. Никто не двигался, никто не дышал, и ещё больше застыли мы, чувствуя в лёгких обжигающий воздух.

Внезапно из толпы послышалось странное пение, примитивный ритм, который я сначала не могла ясно различить из-за треска раскалённого докрасна дерева. Это была одна музыкальная фраза, которую они всё время без устали медленно и вдумчиво повторяли, как литанию. Обвивавшие мне сзади плечи руки Фарага напряглись, словно стальные канаты, а Кремень нервно переступил босыми ногами. Крик Мулугеты Мариама вернул нас к действительности. Фараг сказал:

– Мы должны пройти сквозь огонь. Если мы этого не сделаем, нас убьют.

– Что? – в ужасе воскликнула я. – Нас убьют?.. Этого нам не сказали! Ведь невозможно пройти по этому! – И я посмотрела на слой начинавших сверху чернеть углей.

– Пожалуйста, подумайте, – взмолился Кремень. – Если дело просто в том, чтобы побежать, я сделаю это прямо сейчас, хоть и умру от ожогов третьей степени по всему телу. Но прежде чем покончить жизнь самоубийством, я хочу точно знать, что никакой другой возможности нет, что в ваших мозгах нет ничего, что могло бы нам помочь.

Я повернулась, чтобы заглянуть в лицо Фарагу, который тоже немного нагнулся, чтобы посмотреть на меня, и, пока мы смотрели друг на друга, наш разум за десятые доли секунды прокрутил всё то, чему мы научились за годы жизни. Но нет, никакой информации о странном хождении по огню там не было. В подтверждение этого на наших лицах постепенно отразилось полнейшее отчаяние.

– Мне очень жаль, Каспар, – извинился Фараг. Мы сильно потели, но пот мгновенно испарялся. Если мы останемся здесь, чтобы умереть, нам не понадобится помощь ануаков, мы умрём и сами, от обезвоживания.

– У нас есть только Дантов текст, – с горечью пробормотала я, – но я не помню ничего, что могло бы нам помочь.

Воздух прорезал резкий свист, и одно из копий, которыми раньше разравнивали угли, вонзилось прямо между моих ног. Я думала, сердце у меня остановится.

– Господи! – свирепо крикнул Фараг. – Оставьте её в покое. Цельтесь в нас!

Монотонное песнопение толпы стало громче и слышнее. Мне показалось, что пели они по-гречески, но я подумала, что это галлюцинация.

– Дантов текст, – задумчиво повторил Кремень. – Быть может, разгадка в нём.

– Но, капитан, когда Данте входит в огонь, он говорит только, что готов облиться кипящим стеклом, чтобы освежиться от жара.

– Это да…

Снова послышался свист, он опасно приближался, и капитан остановился на полуслове. В землю воткнулось ещё одно копьё, на этот раз попав в небольшое пространство между тремя парами наших беззащитных ног. Фараг обезумел и стал выкрикивать массу арабских ругательств, которые я, к счастью, не поняла.

– Они ещё не хотят нас убивать! – возбуждённо сказал он наконец. – Иначе они бы это уже сделали! Они просто подгоняют нас, чтобы мы начинали!

Музыкальная фраза зазвучала сильнее. Теперь ясно можно было различить голоса ануаков. «Макариои хои казарои ти кардиа».

– «Блаженны чистые сердцем»! – воскликнула я. – Они поют по-гречески!

– Это же пел и ангел, когда Данте, Вергилий и Стаций были в огне, правда, Каспар? – спросил Фараг и, поскольку Кремень, онемевший после второго копья, только кивнул, сам продолжил: – Разгадка должна быть в Дантовых терцетах! Помогите нам, Каспар! Что Данте пишет об огне?

– Ну… ну… – промямлил Кремень. – Чёрт побери, ничего он не пишет! Ничего! – в отчаянии выкрикнул он. – Единственное, что отводит огонь, это ветер!

– Ветер? – Фараг наморщил лоб, пытаясь припомнить.

– «Здесь горный склон – в бушующем огне, а из обрыва ветер бьёт, взлетая, и пригибает пламя вновь к стене», – прочёл он.

У меня в голове образовался странный, похожий на мультипликационное изображение образ: быстро опускающаяся и рассекающая воздух нога.

– Ветер бьёт и пригибает пламя… – задумчиво пробормотал Фараг, но тут новое копьё прорвало красноватый отблеск углей, чтобы вонзиться как раз перед пальцами правой ноги дважды святого, который подскочил чуть не на метр.

– Чёрт бы их побрал! – ругнулся он.

– Послушайте! – взволнованно крикнул Фараг. – Придумал! Я знаю, как это сделать!

– Макариои хои казарои ти кардиа, – снова и снова громко и торжественно пели жители Антиохии.

– Если шагать, очень-очень сильно впечатывая ногу, под подошвой образуется воздушная подушка, и горение на несколько секунд прервётся! Бьющий с обрыва ветер пригибает пламя. Вот что говорил нам Данте!

Кремень неподвижно стоял, пытаясь переварить эту идею в своей упрямой голове. Но я сразу всё поняла, это простая игра прикладной физики: если нога с большой силой падает с высоты и ударяет об угли, на кратчайший промежуток времени собравшийся под ступнёй воздух, уловленный огненным сапогом, который образуют вокруг ноги угли, не даст образоваться ожогам. Но для этого нужно, как сказал Фараг, очень-очень сильно впечатывать ногу и делать это быстро, не отвлекаясь и не сбавляя ритм, потому что в таком случае уже ничто не помешает коже обуглиться, и жар в один миг спалит плоть. Конечно, это было очень рискованно, но это единственный вариант, подходящий под указания Данте Алигьери, и в любом случае наша единственная идея. К тому же время истекло. Это криками сообщил нам Мулугета Мариам, стоявший рядом со старейшиной Берехану Бекелой.

– Ещё нужно стараться не упасть, – прибавил Кремень, до которого наконец дошло, что говорил Фараг. – «Так шёл я: здесь – огня, а там – паденья робко избегая», – пишет Данте. Не забывайте. Если от боли или по какой-то другой причине вы ослабеете и споткнётесь, вы заживо сгорите.

– Я пойду первым! – заявил Фараг, склоняясь ко мне и целуя меня в губы, чтобы не дать мне возразить. – Ничего не говори, Басилея, – прошептал он мне на ухо, чтобы не слышал Кремень. И добавил: – Я тебя люблю, я тебя люблю, я тебя люблю…

Он повторял это без конца, пока я не улыбнулась, и тогда резко отпустил меня и бросился в огонь с криком:

– Смотри, Басилея, и не повторяй моих ошибок!

– Господи! – истошно завопила я, протягивая к нему руки и умирая от горя. – Нет, Фараг, нет!

– Успокойтесь, доктор! – поспешил сказать мне Кремень, удерживая меня за плечи.

Фигура Фарага превратилась в яркий красный отблеск, который шёл по огню, ритмично и сильно отбивая шаг. Я не могла на это смотреть. Я зарыла лицо на груди у Кремня, он обнял меня, и я расплакалась, как не плакала никогда, заходясь такими рыданиями, с такой болью и тоской, что не расслышала, как капитан Глаузер-Рёйст крикнул:

– Он прошёл, доктор! У него получилось! Доктор Салина! – Я почувствовала, что меня трясут, как тряпичную куклу. – Смотрите, доктор Салина, смотрите! Он прошёл!

Плохо понимая, что говорит капитан, я подняла голову и увидела, как Фараг машет мне рукой и делает знаки с другой стороны кольца.

– Он жив, Боже мой! – взвизгнула я. – Слава тебе, Господи! Спасибо! Фараг, ты жив!

– Оттавия! – крикнул он, и на моих глазах без памяти рухнул на землю.

– Он обгорел! – закричала я. – Он обгорел!

– Ну же, доктор! Теперь наша очередь!

– Что? – промямлила я, но, не дав мне опомниться, Кремень схватил меня за руку и потащил к углям. Но тут воспротивился мой инстинкт самосохранения, и я резко упёрлась ногами в землю и затормозил.

– Вот так и надо шагать! – сказал Глаузер-Рёйст, которого моя резкая остановка вовсе не смутила. Наверное, близость углей заставила меня действовать, потому что я подняла ногу и изо всех сил впечатала её в жар.

Жизнь остановилась. Мир прекратил вечное вращение, и Природа умолкла. Я тихо вошла в нечто вроде белого туннеля, в котором смогла на собственном опыте убедиться, что Эйнштейн был прав, когда говорил, что пространство и время относительны. Я посмотрела на ноги и увидела, что одна из них чуть погружена в белые холодные камни, а другая поднимается в замедленной съёмке, чтобы сделать следующий шаг. Время растеклось, растянулось, позволяя мне неспешно следить за этой странной прогулкой. Моя вторая нога, как бомба, рухнула на разлетевшиеся во все стороны камешки, но первая уже начала медленный подъём, и я видела, как вытягиваются мои пальцы, как расширяется стопа, чтобы оказать большее сопротивление каменистому ложу. Теперь она очень тихо опустилась, но так, что, врезавшись в землю, вызвала ещё одно гигантское землетрясение. Я улыбнулась. Улыбнулась, потому что летела, ибо за секунду до того, как одна моя нога ударилась о поверхность, вторая уже поднялась, и я повисла в воздухе.

Всё время, что длилось это невероятное действо, я не могла стереть с лица выражение восторга. Я сделала всего десять шагов, но это были самые длинные десять шагов в моей жизни и самые удивительные. Но белый туннель резко оборвался, я попала в действительность, и воздух толкнул меня на землю. Гремели барабаны, стояли оглушительные крики, земля прилипала к моим рукам и ногам и царапала меня. Я нигде не видела Фарага и Глаузер-Рёйста, хотя мне показалось, что, как и меня, где-то рядом кого-то накрывали большим белым полотном и быстро уносили куда-то в другое место. Меня замотали в сплошной полотняный валик, и сотни рук подняли меня на воздух среди громоподобных криков. Потом меня сбросили на пружинящую поверхность и размотали. Я была в полном замешательстве, вся липкая от собственного пота и такая обессиленная, как никогда раньше. Кроме того, мне было ужасно холодно, и меня била сильная дрожь, будто я вот-вот до смерти замёрзну. Но, несмотря на это, мне показалось, что две женщины, подавшие мне большой стакан воды, не были ануаками из Антиохии. Хотя бы потому, что у них были светлые волосы и прозрачная кожа, а у одной из них к тому же зелёные глаза.

Выпив из стакана жидкость, которая даже по вкусу не напоминала воду, я заснула глубоким сном и больше ничего не помню.

7

Из тенет сна я выпутывалась постепенно, очень медленно покидая глубокое забытье, в которое погрузилась после прохода сквозь ужасное огненное кольцо. Я ощущала расслабленность, мне было хорошо, и меня заполняло невероятное ощущение блаженства. Первым из моих чувств пробудилось обоняние. Приятный запах лаванды дал мне понять, что я уже не в деревне Антиохия. Я в полудреме улыбнулась, радуясь этому знакомому, приятному запаху.

Вторым пришёл в себя слух. Около меня слышались женские голоса, говорившие шёпотом, приглушённо, чтобы не потревожить мой сон. Однако, ещё не раскрывая глаз, я прислушалась и безмерно удивилась, поняв, что – о, неосуществимое желание! – впервые за свою долгую жизнь исследователь византийского греческого языка имеет величайшую честь слышать его в живой речи.

– Надо её разбудить, – шептал один из голосов.

– Ещё нет, Заудиту, – ответил другой. – И, будь добра, выйди отсюда и больше не шуми.

– Но Тафари сказал, что остальные двое уже обедают.

– Чудесно, пусть обедают. А девушка будет спать столько, сколько захочет.

Конечно, я тут же открыла глаза, и ко мне вернулось зрение, третье из моих чувств. Поскольку я лежала на боку, повернувшись к стене, первым, что я увидела, был красивый бордюр с флейтистами и танцовщиками, написанный альфреско на гладкой стене. Среди блестящих, насыщенных красок выделялись великолепные детали, выписанные золотом, а в цветовой гамме преобладали румяно-коричневый и бордовый тона. Или я умерла и нахожусь на небесах, или грежу наяву, с открытыми глазами. И тут я поняла: я в Земном Раю.

– Видишь?.. – прозвучал голос той, что хотела дать мне поспать. – Всё ты со своей болтовнёй! Уже разбудила!

Я лежала к ним спиной и не пошевелила ни одной мышцей. Откуда они узнали, что я их слышу? Одна из них склонилась надо мной:

– Хигейя[69]69
  Греческое приветствие, означающее «здравствуй».


[Закрыть], Оттавия.

Я очень медленно повернула голову и очутилась лицом к лицу с белокожей женщиной среднего возраста с собранными в узел седоватыми волосами. Глаза у неё были зелёными, и поэтому я её узнала: это была одна из женщин, которые поили меня в деревне Антиохия. Её рот был растянут в милую улыбку, от которой у губ и глаз появлялись морщинки.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она меня.

Я собиралась открыть рот, но тут поняла, что никогда не пользовалась византийским греческим, так что мне пришлось делать быстрый перевод с языка, который я знала только в двух измерениях, в письменном виде, на язык, который можно превратить в живую речь и реально озвучить. Попытавшись что-то сказать, я поняла, как плохо я это делаю.

– Очень хорошо, спасибо, – заикаясь и запинаясь на каждом слоге, сказала я. – Где я?

Женщина выпрямилась, чтобы дать мне сесть на кровати. Тогда моё четвёртое чувство, осязание, обнаружило, что укрывавшие меня простыни были из тончайшего шёлка, мягче и нежнее, чем тафта и атлас. При движении я чуть не скользила в них.

– В Ставросе, столице Парадейсоса[70]70
  По-гречески «рай».


[Закрыть]. А эта комната, – оглядываясь кругом, сказала она, – одна из комнат для гостей в басилейоне[71]71
  По-гречески «дворец».


[Закрыть] Катона.

– Значит, – заключила я, – я нахожусь в Земном Раю ставрофилахов.

Женщина улыбнулась, и вторая, помоложе, которая пряталась за её спиной, тоже заулыбалась. На обеих были широкие белые туники, закреплённые на плечах фибулами и подпоясанные на талии лентами. Белизна этой одежды была несравнима с цветом одежд ануаков, которые рядом с нею показались бы грязными и серыми. Всё в этом месте было красивым той изысканной красотой, которая никого не могла бы оставить равнодушным. Алебастровые чаши, стоявшие на одном из чудесных деревянных столов, были столь великолепны, что блестели при свете освещавших комнату бесчисленных свечей, а полы в комнате были покрыты яркоцветными коврами. Повсюду стояли удивительно большие и красивые цветы, но больше всего меня поразило то, что стены были снизу доверху расписаны настенной живописью в римском стиле с нарядными сценками, по-моему, изображавшими обыденную жизнь Византийской империи XIII–XIV веков нашей эры.

– Меня зовут Гайде, – представилась женщина с зелёными глазами. – Если хочешь, можешь ещё немного полежать в постели и полюбоваться убранством комнаты, которое, как вижу, тебе очень по душе.

– Мне очень нравится! – с восхищением подтвердила я. В этой комнате была собрана вся византийская роскошь, изысканный вкус и искусность, и это была чудесная возможность из первых рук узнать о том, о чём я всегда только догадывалась на основе неточных репродукций в книжках. – Однако, – добавила я, – я хотела бы увидеть своих товарищей. – Мой широкий словарный запас на этом языке, которым я всегда так гордилась, теперь оказался обидно скудным, так что вместо «товарищи» я сказала «соотечественники» («симпатриотес»). Но, похоже, они меня поняли.

– Дидаскалос[72]72
  По-гречески «учитель, профессор».


[Закрыть] Босвелл и протоспатариос[73]73
  византийское воинское звание, соответствующее рангу капитана.


[Закрыть] Глаузер-Рёйст обедают с Катоном и двадцатью четырьмя шастами.

– С шастами? – удивлённо переспросила я. Шаста – это слово из санскрита, означающее «мудрец», «почтенный человек».

– Шасты – это… – Гайде задумалась, подбирая подходящие слова, чтобы объяснить такой неофитке, как я, столь сложную идею, которую воплощала эта должность у ставрофилахов, – …помощники Катона, хотя их функция не совсем в этом. Тебе лучше набраться терпения в учёбе, юная Оттавия. Не торопись. В Парадейсосе время есть.

Пока она это говорила, Заудиту, девушка, которая так много говорила раньше и хранила молчание теперь, открыла в стене какие-то дверцы и достала из скрытого настенными картинами шкафа такую же тунику, как и те, что были надеты на них, и положила её на красивый стул резного дерева, который был настоящим произведением искусства. Потом она открыла ящик, прятавшийся под столешницей одного из столов, достала из него шкатулку и аккуратно положила её мне на колени, ещё укрытые простынёй. К моему удивлению, в украшенной эмалями шкатулке находилась потрясающая коллекция брошек из золота и драгоценных камней, стоивших целое состояние не только из-за использованных в них материалов, но и из-за явно византийской тонкой работы и рисунка. Ювелир, создавший эти чудеса, наверняка был мастером высочайшего класса.

– Выбери одну или две, как хочешь, – робко сказала Заудиту.

Как выбрать из таких красивых вещей, если я к тому же никогда не пользовалась украшениями?

– Нет, нет. Спасибо, – поспешила улыбнуться я.

– Тебе не нравятся? – удивилась она.

– Да нет, конечно, нравятся! Но я не привыкла носить такие дорогие вещи.

Я чуть не сказала ей, что я монахиня и дала обет бедности, но вовремя вспомнила, что это уже в прошлом.

Заудиту растерянно обернулась к Гайде, но та не видела происходящего. Она спокойно разговаривала с кем-то, стоявшим по ту сторону дверей, поэтому Заудиту взяла шкатулку и положила её на ближайший столик. В этот момент послышались нежные звуки лиры, наигрывавшей праздничную мелодию.

– Это Тафари, лучший лироктипос[74]74
  музыкант, играющий на лире.


[Закрыть] Ставроса, – с гордостью произнесла Заудиту.

Гайде вернулась плавным шагом. Позже я заметила, что так ходят все жители Парадейсоса, и в Ставросе, и в Круцисе, и в Эдеме, и в Лигнуме[75]75
  Названия городов в Земном Раю означают «Крест» (греч. «ставрос»), «Крестный» (лат. «круцис», родительный падеж слова «крест»), «Эдем» и «Древо» (лат. «лигнум»). – Примеч. пер.


[Закрыть].

– Надеюсь, тебе нравится такая музыка, – заметила Гайде.

– Очень, – призналась я. Тут я поняла, что не имею ни малейшего представления о том, какой сегодня день. Столько событий, я совсем потеряла ощущение времени.

– Сегодня восемнадцатое июня, – ответила мне Гайде. – День воскресения Господня.

Воскресенье, восемнадцатое июня! Чтобы добраться сюда, у нас ушло три месяца, и прошло уже больше пятнадцати дней, как нас считают пропавшими.

– Она не хочет брать фибулы, – озабоченно вмешалась Заудиту. – Как она закрепит гиматион[76]76
  По-гречески «туника».


[Закрыть]?

– Не хочешь брать фибулы? – удивилась Гайде. – Но без них нельзя, Оттавия!

– Они… Они слишком… Я никогда не ношу таких вещей, я не привыкла.

– А как ты собираешься закрепить гиматион, интересно знать?

– Чего-нибудь попроще у вас нет? Булавок, иголок?.. – Я понятия не имела, как сказать «английская булавка».

Гайде и Заудиту растерянно переглянулись.

– Гиматион носят только с фибулами, – наконец заявила Гайде. – Его можно по-разному закрепить: одной или двумя фибулами, как тебе больше нравится, но булавками на плече его никто не крепит. Они не выдержат твоих движений и веса ткани и в конце концов её порвут.

– Но эти фибулы слишком роскошные!

– Так проблема в этом? – спросила Заудиту, на лице которой было написано полнейшее непонимание.

– Ладно, Оттавия, об этом не беспокойся, – положила конец разговору Гайде. – Потом поговорим. Пока выбери фибулы и сандалии и идём в трапезную. Я послала Рас предупредить, чтобы тебя подождали. Кажется, дидаскалос Босвелл ждёт не дождётся, когда ты появишься.

А я жду не дождусь, когда увижу его! Поэтому я соскочила с кровати, выбрала пару самых красивых фибул – одну с львиной головой, глаза которой были сделаны из потрясающих рубинов, а другую, похожую на камею, с изображением водопада, – и начала через голову снимать длинную сорочку, в которой спала.

– Боже, мои волосы! – по-итальянски воскликнула я, вдруг застыв на месте.

– Что ты сказала? – спросила Заудиту.

– Мои волосы, мои волосы! – повторила я, снова роняя сорочку вдоль тела и лихорадочно ища зеркало. На одной из боковых стен рядом с дверью висело зеркало в полный рост в серебряной раме. Я бросилась к нему, и кровь застыла у меня в жилах, когда я увидела свою совершенно лысую голову, как у больных раком, теряющих волосы от химиотерапии. Не в силах поверить собственным глазам, я поднесла руки к черепу и дотронулась до него, безуспешно пытаясь найти несуществующие пряди волос. При этом я что-то нащупала кончиками пальцев и одновременно почувствовала острую боль, поэтому я чуть нагнула шею вперёд, чтобы увидеть макушку, и он был там: в самом центре, наверху, у меня был такой же, как у Аби-Руджа Иясуса, шрам в виде большой буквы «сигма».

Всё ещё в остолбенении, не в силах отреагировать на слова утешения Гайде и Заудиту, я снова подняла сорочку и сняла её, оказавшись нагой перед своим отражением. На моём теле было ещё шесть греческих заглавных букв: на правой руке – «тау»; на левой – «ипсилон»; на сердце, между грудей – «альфа»; на животе – «ро»; на правой ноге – «о микрон»; а на левой – ещё одна «сигма», как на голове. Если прибавить к ним полученные мною во время испытаний кресты и большую христограмму Константина в районе пупка, получалась несчастная больная на голову, которая истерзала себе всё тело.

Но рядом со мной в зеркале вдруг появилась тоже обнажённая Гайде, а мгновение спустя и Заудиту. У обеих были такие же отметины, как у меня, только давно зажившие. На столь великодушный поступок надо было как-то ответить.

– Это пройдёт… – пробормотала я, чуть не плача.

– Твоё тело не подверглось страданиям, – спокойно утешила меня Гайде. – Перед тем, как нанести порез, всегда убеждаются в том, что сон глубок. Посмотри на нас. Разве мы такие ужасные?

– По-моему, это очень красивые знаки, – с улыбкой заметила Заудиту. – Мне очень нравятся шрамы на теле у Тафари, а ему мои. Видишь этот? – Она указала на вырезанную между грудей букву «альфа». – Посмотри, как аккуратно он сделан, у него идеальные края: плавные, точёные.