Текст книги "Последний Катон"

Автор книги: Матильде Асенси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

Мы взвесили вероятность, что для того, чтобы выйти отсюда, нужно было перетащить эти огромные тяжелые камни, потому что осужденные на первом уступе отбывали за свою гордыню именно это наказание, но пришли к выводу, что это невозможно, поскольку вес каждого из этих валунов превышал наш собственный, пожалуй, в два или три раза. Так что мы были в ловушке, и если мы не найдем разгадку в ближайшем будущем, тут мы и останемся на корм червям.

Пропавшая было на несколько часов головная боль вернулась ко мне с еще большей силой, чем раньше, и я знала, что она вызвана усталостью и недосыпанием. У меня не было сил даже зевнуть, но у профессора они были, и он все чаще и чаще широко разевал рот.

В церкви было холодно, хоть и теплее, чем у воды, поэтому мы принесли все факелы, которые смогли собрать, в одну из часовен и уложили их на полу, как костер. Благодаря этому небольшой уголок нагрелся достаточно, чтобы мы могли пережить эту ночь, но окружение наблюдавших за нами глазниц не совсем отвечало моим представлениям об уютной спальне.

Фараг с капитаном завязали долгий спор о гипотетической природе испытания, которое мы должны были пройти и которое, конечно, заключалось в том, чтобы открыть каменные створки шлюза. Проблема была в том, как это сделать, и вот в этом-то вопросе они и не могли прийти к согласию. Я не очень хорошо помню этот разговор, потому что находилась где-то между сном и бодрствованием, витая в освещенном огнем эфире в окружении что-то нашептывавших мне черепов. Потому что черепа говорили… или это мне снилось? Не знаю, наверняка это так, но дело в том, что мне казалось, что они говорят или насвистывают. Последнее, что я помню перед тем, как провалиться в глубокую кому, это то, как кто-то помог мне улечься и подложил мне под голову что-то мягкое. Потом – ничего до того, как я на секунду приоткрыла глаза (наверное, отдых был не очень сладок) и увидела, что Фараг спит рядом со мной, а капитан совершенно погружен в чтение Данте при свете костра. Должно быть, прошло не много времени, как меня разбудил возглас. Тут же раздался второй и третий, пока я не вскочила в испуге и не увидела, что высокий, словно греческий бог, Кремень стоит на ногах, подняв руки вверх.

– Нашел! Нашел! – в восторге кричал он.

– Что случилось? – сонно спросил Фараг. – Который час?

– Вставайте, профессор! Вставайте, доктор! Вы мне нужны! Я что-то нашел!

Я посмотрела на часы. Было четыре утра.

– Господи! – всхлипнула я. – Мы что, больше никогда не сможем проспать шесть-семь часов подряд?

– Слушайте внимательно, доктор, – загремел Кремень, набросившись на меня, как природные стихии: – «Я видел – тот, кто создан благородней…», «Я видел, как перуном Бриарей…», «Я видел, как Тимбрей, Марс и Паллада…», «Я видел, как Немврод уныло сел…». Что скажете, а?

– Это же первые стихи терцетов, где описываются барельефы? – спросила я Фарага, который непонимающе смотрел на капитана.

– Но это не все! – продолжал Глаузер-Рёйст. – Слушайте: «О Ниобея, сколько мук ужасных…», «О царь Саул, на свой же меч упав…», «О дерзкая Арахна, как живую…», «О Ровоам, ты в облике таком…»!

– Фараг, что с капитаном? Я ничего не понимаю!

– Я тоже, но давай дослушаем, к чему он клонит.

– И наконец, на-ко-нец… – подчеркнул он, размахивая в воздухе книгой, а потом снова открывая ее: – «Являл и дальше камень изваянный…», «Являл, как меч во храме занесен…», «Являл, как мщенье грозное творимо…», «Являл, как ассирийский стан бежит…». И теперь внимание! Это очень, очень важно. С 61-го по 63 стих песни:

 
Я видел Трою пепелищем славы;
О Илион, как страшно здесь Творец
Являл разгром и смерть твоей державы!
 

– Это строфы акростиха! – воскликнул Фараг, выхватывая книгу из рук капитана. – Четыре строфы начинаются словами «Я видел», четыре – междометием «О!» и четыре – словом «Являл»[29]29
  По-итальянски: «Vedea», «O», «Mostrava». – Примеч. пер.


[Закрыть].

– А последний терцет, про Трою, который я прочитал вам целиком, – это ключ!

У меня сильно болела голова, но я смогла понять, что происходит, и даже раньше их связала эти строфы акростиха с загадочным словом, которое Фараг нашел на качающейся плите и которое заставило нас троих на нее ступить: «VOM».

– Что может значить «Vom»? – спросил капитан. – Какое-то значение тут есть?

– Есть, Каспар, есть. Кстати, это напоминает мне о нашем друге отце Бонуомо. Тебе не напоминает, Оттавия?

– Я уже об этом подумала, – ответила я, с трудом вставая на ноги и потирая лицо руками. – И именно поэтому не знаю, сколько бедных людей, желавших сделаться ставрофилахами, утратили жизни, пытаясь одолеть эти испытания. Надо быть просто рысью, чтобы разглядеть столько тонких намеков.

– Будьте добры, не будете ли вы так любезны пояснить свои слова? Теперь я вас не понимаю.

– Капитан, в латыни буквы «U» и «V» пишутся одинаково, с помощью знака «V», так что «Vom» – то же, что и «Uom», то есть «человек» на средневековом итальянском языке. Наш милый священнослужитель представился нам Бон-уомо или Бон-уом, то есть «Добрый человек». Теперь понимаете?

– Каспар, его вы прикажете задержать?

Капитан покачал головой.

– У нас та же ситуация, что и раньше. У отца Бонуомо наверняка есть твердое алиби и безупречное прошлое. Братство явно позаботилось о том, чтобы обеспечить ему хорошее прикрытие, особенно если он является хранителем испытания в Риме. А он никогда добровольно не признается в том, что он ставрофилах.

– Ладно, господа! – вздохнув, сказала я. – Хватит болтать! Раз уж поспать нам не удастся, то лучше продолжить разматывать нашу ниточку. У нас есть Дантов акростих, есть слово «UOM» и есть каменные створки шлюза. Что теперь?

– Я подумал, может быть, на каком-то из этих черепов написано «Uom sanctus», – предположил Фараг.

– Значит, за дело.

– Но, капитан, факелы почти выгорели. На то, чтобы сходить за новыми, уйдет время.

– Берите то, что осталось от костра, и начинайте. У нас нет времени!

– Знаете, что я вам скажу, капитан Глаузер-Рёйст! – сердито воскликнула я. – Если мы выберемся отсюда, я наотрез откажусь что-то делать, пока мы не отдохнем. Вы меня слышали?

– Мы поговорим об этом, когда выберемся. А сейчас, пожалуйста, ищите. Вы, доктор, начинайте отсюда. Вы – с противоположной стороны, профессор. Я осмотрю клирос.

Фараг присел и выбрал два последних факела, еще горевших среди углей; потом дал один мне, а второй оставил себе. Излишне говорить, что довольно много времени спустя, осмотрев все реликвии, мы не нашли ни одного святого или мученика по имени Уом. Руки опускались.

Должно быть, для тех счастливцев, кто мог это видеть, уже всходило солнце, когда нам пришло в голову, что, может быть, Уом – это не имя, которое нам надо искать, а, как в акростихе, нам надо найти все имена, начинавшиеся с «U» или «V», «O» и «M». И мы угадали! После еще одного долгого и нудного осмотра оказалось, что тут было четверо святых, чьи имена начинались на «V»: Валерий, Волузия, Варрон и Веро; четыре мученика на «O»: Октавиан, Одената, Олимпия и Овиний; и еще четыре святых на «M»: Марцелла, Марциал, Миниат и Мавриций. Ну, разве не невероятно? Не оставалось никаких сомнений в том, что мы на верном пути. Мы пометили все двенадцать черепов сажей на случай, если их расположение что-то означало, но никакого особого порядка не было. Единственным объединявшим их признаком было то, что все двенадцать черепов были целыми, а в этом складе развалин это было заметным отличием. Но, настолько продвинувшись вперед, мы не знали, что делать дальше. Все это никак не давало нам разгадку к тому, как открыть ворота.

– Каспар, у вас не осталось лишнего бутерброда? – поинтересовался Фараг. – Когда я не высыпаюсь, меня одолевает жестокий голод.

– В рюкзаке что-то есть. Посмотрите.

– Оттавия, ты хочешь?

– Да, пожалуйста. Я без сил.

Но в рюкзаке капитана оставался только один несчастный бутерброд с салями и сыром, так что грязными руками мы разломили его пополам и съели. Мне его вкус показался божественным.

Пока мы с Фарагом пытались обмануть желудки этой скудной пищей, капитан шагал по крипте, как зверь в клетке. Он был сосредоточен, погружен в раздумья и то и дело повторял терцеты Данте, которые, естественно, уже выучил наизусть. На моих часах было полдесятого утра. Где-то наверху жизнь была в полном разгаре. Улицы, наверное, заполнены машинами, дети идут в школу. Довольно глубоко под землей три обессиленных человека пытаются вырваться из мышеловки. Полбутерброда притупили мое чувство голода, и я уже поспокойнее оперлась, не вставая, о стенку, разглядывая последние остатки костра. Очень скоро он совсем погаснет. Меня охватила глубокая сонливость, заставившая меня сомкнуть веки.

– Тебе хочется спать, Оттавия?

– Мне необходимо вздремнуть. Ты не возражаешь, Фараг?

– Я – нет. Как я могу возражать? Наоборот, думаю, ты права, и стоит чуть-чуть отдохнуть. Я разбужу тебя через десять минут, ладно?

– Твоя щедрость не имеет границ.

– Нам нужно выбраться отсюда, Оттавия, и ты нужна нам, чтобы думать.

– Десять минут. Ни секундой меньше.

– Ладно. Спи.

Иногда десять минут – это целая жизнь, потому что за это время я отдохнула больше, чем за те четыре часа, которые мы проспали ночью.

За утро мы снова все осмотрели и зажгли пару тех факелов, которые лежали в ящике у завала в глубине туннеля. Было ясно, что весь процесс у ставрофилахов был тщательно продуман, и они с точностью знали, сколько может длиться это испытание.

Наконец, понурив головы, мы в отчаянии вернулись в церковь.

– Это здесь! – сердито воскликнул Глаузер-Рёйст, топая ногой. – Я уверен, черт возьми, что разгадка здесь! Но где? Где она?

– В черепах? – подсказала я.

– В черепах ничего нет! – рыкнул он.

– Ну, на самом деле… – заметил профессор, поправляя на носу очки, – внутри мы не смотрели.

– Внутри? – удивилась я.

– А почему бы нет? Другие варианты есть? По крайней мере можно попробовать. Потрясти черепа этих двенадцати святых и мучеников… Или что-то в этом роде.

– Нужно до них дотронуться? – Это казалось мне ужасным непочтением, а с другой стороны, просто вызывало отвращение. – Коснутся реликвий руками?

– Я проверю! – крикнул Глаузер-Рёйст. Он направился к первому помеченному сажей черепу и поднял его в воздух, потрясая им без всякого уважения. – Там что-то есть! Что-то есть!

Мы с Фарагом подпрыгнули, как на пружине. Капитан внимательно рассматривал череп.

– Он запечатан. Запечатано все: шейное отверстие, ноздри и глазницы. Это сосуд!

– Давайте его где-нибудь опустошим, – предложил Фараг, оглядываясь вокруг.

– На алтаре, – нашлась я. – Он вогнутый, как тарелка.

Оказалось, что в Валерии и Овинии была сера (по цвету и запаху ее ни с чем не спутаешь); в Марцее и Октавиане – смолистая резина черного цвета, в которой мы узнали деготь; в Волузии и Марциале – два липких комка свежего смальца; в Миниате и Оденате – беловатый порошок, который слегка ожег капитану руку, из чего мы заключили, что это негашеная известь, обращаться с которой нужно крайне осторожно; в Варроне и Мавриции – густой и блестящий черный жир, который, судя по сильному запаху, был не чем иным, как неочищенной нефтью; и, наконец, в Веро и Олимпии была очень мелкая пыль охристого цвета, которую мы не смогли распознать. Мы разложили все это на отдельные кучки, и алтарь превратился в лабораторный стол.

– Думаю, не ошибусь, – провозгласил Фараг с серьезным видом человека, который после долгих раздумий пришел к вызывающему у него опасения заключению, – если скажу, что перед нами – вещества, входящие в состав «греческого огня».

– Боже мой! – Я в ужасе поднесла руку ко рту.

«Греческий огонь» был самым смертельным и опасным оружием византийских армий. Благодаря ему им удалось удерживать напор мусульман с VII по XV века. В течение сотен лет формула «греческого огня» была самым ревностно хранимым секретом в истории, и даже сегодня мы не могли с точностью узнать природу его состава. Легенда рассказывает, что в 673 году, когда Константинополь был осажден арабами и вот-вот собирался сдаться, в один прекрасный день в городе появился таинственный человек по имени Калинник и предложил императору Константину IV, чье положение было безвыходно, самое могучее оружие в мире: «греческий огонь», который возгорался от контакта с водой и яростно горел так, что ничто не могло его потушить. Византийцы метали приготовленную Калинником смесь с помощью установленных на их судах труб и полностью уничтожили арабский флот. Оставшиеся в живых мусульмане в страхе бежали от этого горящего даже под водой пламени.

– Вы уверены, профессор? Это не может быть что-то другое?

– Что-то другое, Каспар? Нет. Никак нет. Это все те вещества, которые самые последние исследования подают как составляющие «греческого огня»: неочищенная нефть, которая имеет свойство удерживаться на поверхности воды; оксид кальция или негашеная известь, которая возгорается при контакте с водой; сера, которая при сгорании выделяет токсичные пары; деготь или смола, которые ускоряют горение, и жир, чтобы перемешать в однородную массу все компоненты. Охристого цвета порошок, который мы не смогли распознать, несомненно, является нитратом калия, то есть селитрой, которая, возгораясь, выделяет кислород и позволяет поддерживать горение под водой. Я не так давно читал на эту тему статью в журнале «Бизантайн стадиз».

– И как нам может пригодиться «греческий огонь»? – спросила я, вспомнив, что и я читала ту же статью в том же журнале.

– На этом столе не хватает только одной составляющей, – глядя на меня, заявил Фараг. – Мы можем все это смешать, и абсолютно ничего не произойдет. Ну-ка угадай, что нужно, чтобы поджечь эту смесь?

– Вода, конечно.

– И где тут есть вода?

– Ты имеешь в виду воду в канале? – встревожилась я.

– Именно! Если мы приготовим «греческий огонь» и бросим его в воду, она загорится с невероятной силой. Весьма вероятно, что под действием тепла створки шлюзовых ворот откроются.

– Если это вас не затруднит, – прервал его Кремень, на лице которого было написано беспокойство, – перед тем, как предпринимать столь опасные действия, мне хотелось бы знать, почему под действием тепла створки ворот должны открыться.

– Оттавия, поправь меня, если я ошибаюсь: увлекались или не увлекались византийцы механикой, заводными игрушками и автоматическими машинами?

– Это правда. Как никто в истории. Был император, который демонстрировал послам других стран пару механических львов, которые сами ходили и рычали. У других в тронах были механизмы, к ужасу придворных вызывавшие в зале гром и молнии. Разумеется, когда-то славилось, хотя сегодня о нем почти забыли, фантастическое Золотое Дерево из царского сада с заводными певчими птицами. Там были священники, и я говорю о священниках христианских, которые творили «чудеса» во время священной мессы: например, по своей воле открывали и закрывали двери храма и делали другие штуки подобного плана. Во всем Константинополе были фонтаны с водой, приводящиеся в действие с помощью монет. В общем, рассказ может быть бесконечным… Об этом есть очень хорошая книга.

– «Византия и игрушки» Дональда Дэвиса.

– Это она. Похоже, наши интересы и выбор книг совпадают, профессор Босвелл, – воскликнула я, широко улыбаясь.

– Действительно, доктор Салина, – тоже с улыбкой ответил он.

– Ну ладно, ладно… Вы родственные души, хорошо. Но не могли бы вы, пожалуйста, перейти к сути вопроса? Нам нужно отсюда выбраться.

– Оттавия же вам сказала, Каспар: там были священники, которые по своей воле открывали и закрывали двери храмов. Миряне думали, что это чудо, но на самом деле это очень простой фокус. Дело в том, что…

– …когда огонь зажигается, – перебила я Фарага, потому что очень хорошо знала обо всем этом: я всегда очень интересовалась византийской механикой, – под действием тепла расширяется воздух в сосуде, где находится вода. Расширившийся воздух толкает воду и заставляет ее пройти по трубе, ведущей в другой сосуд, подвешенный на веревках. Этот второй сосуд от воды тяжелеет и начинает спускаться, а держащие его веревки крутят цилиндры, которые вращают оси ворот. Как вам это, а?

– Полнейшая чепуха! – ответил капитан. – Мы сделаем зажигательную смесь только для того, чтобы на всякий случай проверить, не откроются ли створки ворот? Вы сошли с ума!

– Ну, если можете, предложите другой вариант, – ледяным тоном заявила я.

– Да вы что, не понимаете? – в отчаянии повторил он. – Риск просто огромный.

– Разве, капитан, не я была в нашей группе единственной, кто боится смерти, именно потому, что я женщина?

Он пробормотал несколько ругательств и подавил приступ ярости. Этот человек постепенно утрачивал контроль над своими эмоциями. Между флегматичным и холодным капитаном швейцарской гвардии и живым, экспрессивным человеческим существом, стоявшим передо мной сейчас, была пропасть.

– Хорошо! За дело! Не тратим больше времени! Скорее!

Мы с Фарагом другого и не ожидали. Пока Треснувший Кремень светил нам фонарем, мы воспользовались незажженными факелами, как палками, чтобы перемешать и слепить воедино все составляющие. Я почувствовала, как щиплет глаза, нос и горло от порошка негашеной извести, но ощущение было несильным, и я не стала беспокоиться. Вскоре к дереву наших примитивных лопаток стала прилипать сероватая вязкая масса, очень похожая на сырое тесто.

– Разделим ее на несколько кусков или бросим в канал все вместе? – в раздумье спросил Фараг.

– Пожалуй, лучше разделить на части. Так мы покроем большую площадь. Мы не знаем, как точно действует механизм ворот.

– Значит, вперед. Крепко держи свою палку, как будто это ложка, и пошли.

Масса была легкой, но вдвоем переносить ее было гораздо легче. Мы вышли из крипты и пошли в сторону ворот. Дойдя туда, мы положили наше оружие на пол, внимательно проследив за тем, чтобы там было сухо, и разделили его на три равные части. Кремень взял один из них с помощью еще одного погашенного факела, и, когда все были готовы, мы метнули в центр канала эти липкие и гадкие снаряды. Пожалуй, мы были среди тех немногих, кто за последние пять-шесть веков видел знаменитый «греческий огонь» в действии, и это, конечно, незабываемо.

Яростные языки пламени взметнулись к каменному куполу за считанные доли секунды. Вода загорелась с такой потрясающей мощью, что ураган горячего воздуха отшвырнул нас к стене. Посреди ослепляющего света, жуткого гула пламени и густого черного дыма, роящегося над нашими головами, мы втроем не отрывали глаз от створок ворот, ожидая, что они разомкнутся, но они не сдвинулись ни на миллиметр.

– Доктор, я же вам говорил! – изо всех сил заорал Кремень, перекрикивая шум. – Я предупреждал вас, что это бред!

– Механизм сейчас включится! – возразила я. Я хотела сказать ему, что нужно только немного подождать, но тут приступ кашля лишил мои легкие воздуха. Черный дым уже спустился до наших голов.

– На пол! – закричал Фараг, всем своим весом наваливаясь мне на плечо, чтобы заставить меня опуститься. На уровне пола воздух еще был чист, так что я жадно отдышалась, словно только что вынырнула из-под воды.

И тут мы услышали треск и грохот, который становился все громче и громче, пока не перекрыл гул огня. Эти звуки издавали пришедшие во вращение оси ворот и трение камня о камень. Мы быстро вскочили, одним прыжком спустились до сухого края канала и побежали по направлению к узкому отверстию, через которое вода начала переливаться на другую сторону. Текущий по поверхности воды огонь грозно приближался к нам. Кажется, я в жизни не бегала так быстро. Полуослепнув от дыма и слез, задыхаясь и моля Бога придать легкость моим ногам, чтобы как можно скорее достичь порога, я на грани инфаркта перебралась на другую сторону.

– Не останавливайтесь! – крикнул капитан. – Бегите дальше!

Огонь и дым тоже преодолели преграду ворот, но, собрав в комок все силы, мы бежали намного быстрее. Через три-четыре минуты мы были уже достаточно далеко от опасности и начали постепенно снижать скорость, пока полностью не остановились. Тяжело дыша и уперевшись руками в бока, как легкоатлеты после забега, мы оглянулись назад на уже пройденный длинный путь. Вдалеке виднелось слабое зарево.

– Смотрите, в конце туннеля свет! – воскликнул Глаузер-Рёйст.

– Да, мы знаем, капитан. На него мы и смотрим.

– Да не этот, доктор, Господи Боже! С другой стороны!

Я повернулась вокруг своей оси, как механическая юла, и действительно увидела замеченный капитаном свет.

– О Боже! – вырвалось у меня, и мои глаза снова наполнились слезами, правда, теперь от радости. – Выход! Наконец-то! Идемте, скорее, идемте!

Мы торопливо двинулись вперед – то бегом, то шагом. Казалось невероятным, что по ту сторону дыры – солнце и улицы Рима. От одной мысли о том, что мы можем вернуться домой, у меня вырастали крылья. Там, впереди, – свобода! Вот она, меньше чем в двадцати метрах!

И это было последнее, что я успела подумать, потому что резкий удар по голове лишил меня сознания.

* * *

Перед тем, как полностью прийти в себя, лежа с закрытыми глазами, я видела перед собой светящиеся точки. Но, кроме того, эти точки сопровождались сильными уколами боли. Каждый раз, как одна из них загоралась, кости моего черепа трещали, словно по ним проезжал трактор.

Потихоньку это жуткое ощущение смягчилось, уступив место другому, не менее отвратительному: в районе правого предплечья что-то жгло словно каленым железом, возвращая меня к действительности. С огромным усилием, постанывая в такт движениям, я подняла левую руку к месту жжения, но лишь притронувшись к шерсти свитера, я почувствовала настолько острую боль, что с криком отвела руку и широко раскрыла глаза.

– Оттавия?..

Голос Фарага доносился издалека, будто он находился на большом расстоянии от меня.

– Оттавия? Как ты?..

– О Боже мой, не знаю! А ты?

– У меня… сильно… болит голова.

Я увидела его фигуру в нескольких метрах от меня, он лежал на земле, как брошенная кукла. Чуть подальше без сознания раскинулся капитан. На коленках, как четвероногое животное, я подползла к профессору, стараясь держать голову прямо.

– Дай я взгляну, Фараг.

Он попытался повернуться, чтобы показать мне ту часть головы, на которую пришелся удар, но тут же громко застонал и поднес руку к правому предплечью.

– О боги! – взвыл он. Я на миг застыла от этого языческого возгласа. Мне придется серьезно поговорить с Фарагом. И очень скоро.

Я провела рукой по его волосам на затылке и, несмотря на его стоны и попытку увернуться, заметила там здоровенную шишку.

– Нас жестоко избили, – прошептала я, усаживаясь рядом с ним.

– И пометили нас первым крестом, так ведь?

– Боюсь, что да.

Улыбнувшись, он взял меня за руку и пожал ее.

– Ты отважна, как Августа Басилея!

– Византийские императрицы были отважны?

– О да! Очень!

– Никогда я об этом не слыхала… – пробормотала я, отпуская его руку и пытаясь подняться, чтобы пойти посмотреть, в каком состоянии был капитан.

Глаузер-Рёйст получил гораздо более сильный удар, чем мы. Ставрофилахи, похоже, решили, что, чтобы свалить такого громадного швейцарца, нужно ударить его покрепче. На его светловолосой голове явно виднелось пятно засохшей крови.

– Хоть бы в следующий раз они сменили методы работы… – прошептал Фараг, вставая на ноги. – Если они будут бить нас еще шесть раз, они нас просто прикончат.

– Похоже, капитана они уже прикончили.

– Он мертв? – Профессор, всполошившись, поспешно подошел к нему.

– Нет. К счастью, нет. Но мне кажется, с ним что-то не так. Я не могу привести его в чувство.

– Каспар! Эй, Каспар, открой глаза! Каспар!

Пока Фараг пытался вернуть его к жизни, я осмотрелась по сторонам. Мы все еще находились в Великой клоаке, в том самом месте, где потеряли сознание от ударов, хотя теперь, пожалуй, были чуть ближе к выходу. Однако свет, льющийся снаружи, исчез. Угол, где нас бросили, освещал факел, который, похоже, был зажжен недавно. Я автоматически подняла запястье, чтобы посмотреть, который час, и снова почувствовала страшное жжение в предплечье. Судя по часам, было одиннадцать вечера, так что мы пробыли без сознания больше шести часов. Вряд ли причиной тому послужил только удар по голове; наверняка они использовали другие методы, чтобы держать нас в забытьи. Тем не менее я не испытывала никаких симптомов, обычно сопровождающих выход из анестезии или из-под действия успокоительных. Я чувствовала себя хорошо, насколько это только было возможно.

– Каспар! – не унимался Фараг, хотя теперь он еще и хлопал его по щекам.

– Вряд ли это приведет его в чувство.

– Увидим! – ответил Фараг, снова и снова хлопая Кремня по щекам.

Капитан застонал и приоткрыл глаза.

– Ваше Святейшество?.. – пробормотал он.

– Какое Святейшество? Это я, Фараг! Каспар, открывай наконец глаза!

– Фараг?

– Да, Фараг Босвелл! Из Александрии, из Египта. А это доктор Салина, Оттавия Салина, из Палермо, с Сицилии.

– Ах да… – проговорил он. – Припоминаю. Что случилось?

Капитан машинально повторил все наши жесты при пробуждении. Сначала он нахмурил лоб, осознав, как болит голова, и попытался дотронуться рукой до затылка, но при этом рана на предплечье коснулась ткани рубашки, и он почувствовал жжение.

– Что за черт?..

– Нас заклеймили, Каспар. Мы еще не смотрели на свои новые шрамы, но в том, что именно нам сделали, нет никаких сомнений.

Ковыляя, как беспомощные старцы, и поддерживая капитана, мы направились к выходу. Когда свежий воздух ударил нам в лицо, мы увидели, что находимся в русле Тибра, в нескольких метрах над уровнем воды. Если спрыгнуть со склона, мы могли бы добраться вплавь до ступеней какой-то лестницы в десяти метрах справа от нас. Все это припоминается мне как далекий, расплывчатый сон без ярких красок. Я знаю, что это было, но охватившая меня усталость держала меня в состоянии какой-то летаргии.

Слева от нас вдалеке виднелся мост Сикста, так что мы находились на полпути между Ватиканом и Санта-Марией-ин-Космедин. Трава и мусор на склоне помогали нам замедлить спуск. Огни уличных фонарей и верхняя часть элегантных зданий над нашими головами были невыносимым искушением, заставлявшим нас двигаться вперед, невзирая на усталость. Мы плюхнулись в воду и доплыли до лестницы, отдавшись на волю мягкому течению ледяной воды. Поскольку в последние месяцы не было дождей, воды в реке было мало, но нас с Фарагом она практически вернула к жизни. В самом тяжелом состоянии находился Глаузер-Рёйст, которого даже купание не привело в себя; он выглядел как пьяный, плохо координировал движения и не мог связать двух слов.

Когда наконец, промокшие, окоченевшие и измученные, мы выбрались наверх, вид потока машин на Лунготевере и обычной для этого позднего часа городской жизни вызвали у нас улыбку радости. Пара ночных бегунов из тех, что надевают шорты и футболку и отправляются после работы на пробежку, пробежали перед нами, не скрывая недоуменных взглядов. Выглядели мы странно и жалко.

Поддерживая капитана под обе руки, мы подошли к краю тротуара, намереваясь остановить первое попавшееся такси, если понадобится, силой.

– Нет, нет… – с трудом пробормотал Глаузер-Рёйст. – Перейдем через улицу на следующем переходе, я живу здесь, напротив.

Я удивленно посмотрела на него:

– Вы живете на Лунготевере-деи-Тебальди?

– Да… Дом номер… номер пятьдесят.

Фараг жестом велел мне ни о чем его не расспрашивать, и мы поплелись в сторону пешеходного перехода. Под недоумевающими и возмущенными взглядами остановившихся на светофорах водителей мы перешли через улицу и подошли к красивому подъезду, облицованному камнем и кованым железом. Когда я полезла в карман пиджака Глаузер-Рёйста, на пол вывалилась мокрая бумажка.

– Что там? – спросил Кремень, видя, что я замешкалась с дверью.

– Капитан, у вас выпала бумажка.

– Дайте взглянуть, – попросил он.

– Потом, Каспар. Сначала дойдем до квартиры.

Я сунула ключ в замок и сильно толкнула дверь вперед, Подъезд был просторным и элегантным, его освещали большие лампы из горного хрусталя, и свет множился в висящих на стенах зеркалах. В глубине виднелся старинный лифт с отделкой из полированного дерева и кованого железа. Капитан должен был быть очень богат, чтобы иметь квартиру в этом здании.

– Какой этаж, Каспар? – спросил Фараг.

– Последний. Мансарда. Меня сейчас вырвет.

– Нет, здесь не надо, ради Бога! – воскликнула я. – Подождите, пока приедем. Мы уже почти добрались!

Мы вошли в лифт, опасаясь, что в любой момент Надтреснутого Кремня вывернет, и он все испортит. Но он был молодцом и продержался, пока мы не вошли в дом. Тогда, не теряя больше времени, он резко оторвался от нас и, шатаясь, исчез в темноте коридора. Сразу после этого мы услышали, как его выворачивает наизнанку.

– Пойду помогу ему, – сказал Фараг и зажег свет. – Найди телефон и вызови врача. Похоже, без него не обойтись.

Я прошла по просторной квартире, испытывая странное чувство, что я вторгаюсь в личную жизнь капитана Глаузер-Рёйста. Маловероятно, что такой сдержанный, такой молчаливый и скрытный в отношении своей личной жизни человек, как он, многих пускал к себе в дом. До сих пор я считала, что капитан живет в казармах швейцарской гвардии, между правой колоннадой площади Святого Петра и воротами Святой Анны, и мне и в голову не приходило, что у него может быть собственная квартира в Риме, хотя это было вполне возможно, особенно принимая во внимание его офицерское звание, так как алебардщики, простые солдаты, были обязаны жить в Ватикане, а офицеры – нет. Как бы там ни было, чего я никак, даже случайно, не могла вообразить, так это то, что кто-то, кто теоретически получает мизерную зарплату (а плата швейцарским гвардейцам славится скудостью), имеет элегантную квартиру на улице Лунготевере-деи-Тебальди, к тому же меблированную и обставленную с хорошим вкусом.

В углу гостиной у портьер одного из окон я нашла телефон и записную книжку капитана, а рядом с ними, на том же столике, – фотографию улыбающейся девушки в серебряной рамке. Девушка в привлекательной зимней шапочке была очень красива, и у нее были черные глаза и волосы, так что она никак не могла быть кровной родственницей Кремня. Неужели это его невеста?.. Я улыбнулась. Вот это был бы сюрприз!

Как только я открыла записную книжку, на пол вывалилась куча бумаг и визитных карточек. Я поспешно подобрала их и отыскала номер телефона санитарной службы Ватикана. В эту ночь дежурил доктор Пьеро Аркути, которого я знала лично. Он заверил меня, что приедет в считанные минуты, и, к моему удивлению, спросил, не нужно ли сообщить о происшедшем государственному секретарю Анджело Содано.

– Зачем нужно звонить кардиналу? – поинтересовалась я.

– Потому что в медицинской карточке капитана Глаузер-Рёйста в компьютере есть запись о том, что в любой непредвиденной ситуации такого рода нужно оповестить непосредственно государственного секретаря или, в его отсутствие, архиепископа-секретаря второй секции монсеньора Франсуа Турнье.