Текст книги "Избранные произведения"

Автор книги: Машадо де Ассиз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 43 страниц)

Глава XXII
ЧУЖОЕ СЧАСТЬЕ

Больше я ничего не добился от тетки и даже пожалел, что затеял с ней разговор, не посоветовавшись с Капиту. А родственница моя разошлась и долго еще не давала мне уйти, болтая о пустяках: о жаре, о наступающем празднике непорочного зачатия, о моих молитвах и, наконец, о Капиту. Как ни странно, тетушка Жустина не сказала о ней ничего дурного, напротив, она признала, что со временем девочка станет красавицей. А мне она и тогда казалась самой прекрасной девушкой в мире, и я провозгласил бы это во всеуслышание, если бы страх не сковал мне уста. Но когда кузина принялась расхваливать Капиту за серьезность, трудолюбие и привязанность к моей матери, я не удержался и начал поддакивать ей. При каждом слове собеседницы я одобрительно кивал, и лицо мое озарялось восторженной улыбкой. Я и не догадывался, что тем самым подтверждаю наветы Жозе Диаса, которые тетка слышала в гостиной, если она и без того им не поверила. Только потом, лежа в постели, я сообразил это. Я припомнил, как глаза ее внимательно следили за выражением моего лица. Казалось, она пустила в ход все органы чувств и не только видела и слышала меня, но и обоняла и ощупывала. Может быть, она ревновала меня, но какая уж там ревность к подростку у сорокалетней вдовы! И все-таки донья Жустина с меньшим жаром стала хвалить Капиту, назвав ее шалуньей и плутовкой… не из ревности ли? Нет, скорее другое… Так оно и было. Чужие переживания воскрешали в тетушке Жустине отголоски ее собственных, давно забытых чувств. Поэтому ей нравилось наблюдать за мной.

Глава XXIII
ДЕНЬ НАЗНАЧЕН

– Мне необходимо поговорить с вами завтра. Назначьте место.

Думаю, такая просьба показалась Жозе Диасу странной. Тон у меня получился не слишком повелительный, – зря я опасался, но и сам выбор слов резко отличался от моей обычной манеры говорить; детскую нерешительность как рукой сняло, и приживал, несомненно, почувствовал во мне что-то новое. Я обратился к нему в коридоре, когда мы шли пить чай. Жозе Диас находился под впечатлением от романа Вальтера Скотта – он читал его вслух матери и тетушке Жустине. Читал он медленно и нараспев. От этого замки и парки словно становились обширнее, пруды многоводнее, а на небосводе оказывались тысячи никому не ведомых звезд. Диалоги он произносил на разные голоса, изображая всех действующих лиц, и даже пытался передавать оттенки чувств.

После чая приживал сказал мне:

– Поговорим завтра на улице. Мне надо сделать кое-какие покупки, я возьму тебя с собой, мама, наверное, разрешит. У тебя завтра нет занятий?

– Нет, урок был сегодня.

– Тем лучше. Я ни о чем не спрашиваю тебя, так как заранее уверен, что дело серьезное.

– Да, сеньор.

– До завтра.

Все получилось как нельзя лучше. Правда, мать решила, что день очень жаркий, и не позволила мне идти пешком; мы сели в омнибус у ворот дома.

– Ничего, – сказал Жозе Диас, – выйдем у Городского сада.

Глава XXIV
МАТЬ И СЛУГА

Жозе Диас относился ко мне словно любящая мать или преданный слуга. Когда меня начали отпускать из дома, он добился, чтобы рассчитали моего слугу, и сам всюду сопровождал меня. Он заботился о моих вещах, о моих книгах, о моем здоровье и произношении. Ему приходилось журить меня за ошибки, но всегда он стремился смягчить нравоучение шуткой. Когда мне было восемь лет, Жозе Диас познакомил меня с азбукой. Позже, когда падре Кабрал обучал меня латыни, закону божьему и священной истории, он присутствовал на уроках, рассуждал на богословские темы и постоянно спрашивал падре: «Не правда ли, наш юный друг делает большие успехи?» Приживал убеждал мать, что я «чудо-ребенок»; он знавал немало способных мальчиков, но я одареннее их всех, да к тому же обладаю многими чертами характера, удивительными в моем возрасте. За что меня хвалит Жозе Диас, я не понимал, но слова его доставляли мне большую радость; похвала всегда приятна.

Глава XXV
В ГОРОДСКОМ САДУ

Мы вошли в Городской сад. По аллеям уныло бродили почтенного вида старики, прогуливались бездельники. Мы направились к террасе. У меня не хватало духу сразу приступить к делу.

– Давно я здесь не был, больше года, – сказал я.

– Неправда, – возразил он, – не прошло и трех месяцев с тех пор, как ты гулял здесь с нашим соседом Падуа, разве не помнишь?

– Верно, но мы ведь оказались в парке случайно…

– Он попросил донью Глорию отпустить тебя с ним, и она по доброте душевной согласилась: однако, поверь мне, не следует показываться с нашим соседом на улице.

– Я много раз выходил с ним…

– Ты был тогда совсем ребенком, и Падуа вполне мог сойти за слугу. А сейчас ты взрослый, и он возомнит о себе бог знает что. Наконец, это должно быть неприятно твоей матери. Вообще-то Падуа неплохие люди. Капиту – милая девочка, хоть в глазах у нее что-то дьявольское… Ты заметил, какие у нее глаза? Манящие и лживые, как у цыганки. Да это еще пустяки, но ее тщеславие и льстивость… просто непереносимы. Донья Фортуната – почтенная женщина, да и муж ее, не отрицаю, человек достойный, занимает хорошую должность, живет в собственном доме. Однако мало быть честным и порядочным человеком, надо еще уметь выбирать себе подходящих друзей. У Падуа прямо тяга ко всякому сброду. А ведь с кем поведешься… И говорю я так не со зла, не потому, что он плохо отзывается обо мне и смеется над моими латаными сапогами.

– Извините, – перебил я, остановившись, – сосед никогда не отзывался о вас дурно; напротив, недавно он сказал при мне, что вы человек очень способный и говорить умеете, словно депутат в парламенте.

Жозе Диас просиял, но, сделав над собой усилие, подавил улыбку:

– Мне не за что его благодарить. Люди благородного происхождения – не чета ему – высоко ценили меня. Я остаюсь при своем мнении.

Мы поднялись на террасу и молча стали глядеть на море.

– Вы всегда думаете только о моем благе, – начал я через некоторое время.

– А как же иначе, Бентиньо?

– В таком случае у меня к вам просьба.

– Просьба? В чем дело? Говори, приказывай.

– Мама…

Я запнулся, слова застряли у меня в горле. Жозе Диас, обеспокоенный моим странным поведением, ласково потрепал меня по плечу, взял за подбородок и заглянул мне в глаза так же пристально, как накануне тетушка Жустина.

– Что случилось с мамой?

– Мама хочет сделать из меня священника, но это невозможно, – выговорил я наконец.

Изумленный Жозе Диас отшатнулся от меня.

– Да, невозможно, – продолжал я, не менее, чем он, удивленный собственной смелостью, – у меня нет склонности. Я всегда слушаюсь маму и, если она пожелает, стану кем угодно, даже кучером омнибуса. А священника из меня не получится. Эта прекрасная будущность не для меня.

Не подумайте, что я бойко выпалил все это одним духом, нет, я путался в словах и шептал их чуть слышно. Тем не менее Жозе Диас внимал мне с ужасом. Он, конечно, не ожидал от меня сопротивления, пусть даже такого робкого; но больше всего поразился он, когда я сказал:

– Рассчитываю на вашу помощь.

Приживал широко раскрыл глаза и поднял брови, на лице его не выразилось особого удовольствия от того, что я выбрал его своим покровителем. Он был ошеломлен. Как я осмелился завести разговор на подобную тему, мне и самому трудно было уразуметь, а приживала мои слова окончательно сбили с толку. Оправившись немного от удивления, Жозе Диас спросил:

– Что же я могу сделать для тебя?

– Очень многое. В нашем доме вас уважают. Мама часто обращается к вам за советом, не правда ли? Дядя Косме считает вас одаренным человеком…

– Они слишком добры ко мне, – возразил польщенный приживал, – а между тем сами в первую очередь заслуживают всяческого… Никогда не слышал я и слова порицания твоим родственникам, а почему? Потому что они благородны и добродетельны, твой дядя совершеннейший рыцарь, а мать святая. Даже среди знатных семей редко встречается такая возвышенность чувств, и если я наделен каким-нибудь даром, как утверждает сеньор Косме, то заключается он в одном – в умении распознавать и ценить то, что хорошо и достойно восхищения.

– А также в умении защищать друзей.

– Но чем же тебе помочь, ангел мой? Разубедить донью Глорию невозможно; она давно лелеет свои планы и дала обет… Да теперь и поздно. Вчера она соблаговолила сказать мне: «Жозе Диас, пора отправить Бентиньо в семинарию».

Робость не такая мелкая монета, как кажется. Будь я посмелее, весьма возможно, я не сдержался бы и назвал его лжецом, признавшись тем самым, что подслушивал за дверью и, следовательно, мы с ним друг друга стоим. А я ограничился возражением, что поговорить с матерью еще не поздно.

– Время не ушло, все зависит от вас.

– От меня? Но я хочу только одного – быть полезным тебе и способствовать твоему счастью.

– Тогда мы еще успеем. Ведь я отказываюсь не из лени и готов на все – если мама велит, я поеду в Сан-Пауло изучать право.

Глава XXVI
ЮРИСПРУДЕНЦИЯ ПРЕКРАСНА

По лицу Жозе Диаса было видно, что мысль эта привела его в великолепное расположение духа. Он замолчал и отвернулся. Я не сводил с него глаз.

– Боюсь, уже поздно, – сказал он, – но, чтобы доказать свою готовность помочь тебе, я поговорю с доньей Глорией. Не знаю, удастся ли убедить ее, но я сделаю все, что в моих силах. Так, значит, ты не хочешь быть священником? Юриспруденция прекрасна, друг мой… Ты поедешь в Сан-Пауло, в Пернамбуко или еще дальше. Есть хорошие университеты и за границей. Изучай право, если таково твое призвание. Я поговорю с доньей Глорией, но не рассчитывай на меня одного – посоветуйся с дядей.

– Хорошо.

– Обратись к богу и пресвятой деве, – закончил он, указывая на небо.

Небо заволокло тучами. Над морем кружились большие черные птицы; они то взмывали ввысь и парили в воздухе, то опускались к самой воде, почти касаясь ее. Но ни причудливые облака, ни фантастическая пляска птиц не могли отвлечь моего внимания от собеседника. Согласившись последовать его совету, я тут же добавил:

– А бог сделает то, что вы пожелаете.

– Не кощунствуй. Богу подвластны и земля, и небо, и прошедшее, и настоящее, и будущее. От него зависит исполнение твоих желаний, а я приложу все усилия… Раз ты не желаешь стать священником и предпочитаешь право… Юриспруденция прекрасна, хоть я отнюдь не умаляю значения теологии, она превыше всего, равно как жизнь священнослужителя самая святая. Почему бы тебе не отправиться изучать юридические науки за границу? Что может быть лучше – поехать учиться в университет и одновременно попутешествовать. Мы увидим незнакомые страны, услышим чужую речь. Донья Глория, наверное, не будет тебя сопровождать; разве она захочет возиться с паспортами и бумагами, жить в гостиницах, переезжать с места на место… О да! Юриспруденция – превосходнейшая вещь!

– Иначе говоря, вы попросите маму не отдавать меня в семинарию?

– Попросить-то мне не трудно, но что из этого выйдет… Ангел души моей, если бы стремление услужить превратилось в возможность повелевать, мы с тобой давно бы уже находились на борту корабля. Ах! Ты и не представляешь себе, что такое Европа! Ах, Европа!..

Жозе Диас сделал пируэт. Снова побывать в Европе было мечтой его жизни, много раз заводил он об этом речь, но и моя мать, и дядя Косме оставались равнодушными к описанию заморских достопримечательностей. И вдруг открывается возможность последовать за мной в Европу и пробыть там целую вечность, пока я буду учиться.

– Мы уже на борту, Бентиньо, на борту!

Глава XXVII
У ВОРОТ САДА

У ворот сада какой-то нищий попросил у нас милостыню. Жозе Диас равнодушно прошел мимо, а я, вспомнив о Капиту и о семинарии, достал из кармана две монетки и подал их нищему. Тот поцеловал деньги; я попросил его молиться за меня богу; пусть исполнятся мои желания.

– Хорошо, благодетель!

– Меня зовут Бенто, – добавил я во избежание недоразумений.

Глава XXVIII
НА УЛИЦЕ

Жозе Диас пришел в такой восторг, что из серьезного и уравновешенного человека превратился в непоседу. Он болтал о пустяках, останавливался на каждом шагу перед витринами и театральными афишами. Приживал рассказывал мне содержание пьес, декламировал отрывки в стихах. Он выполнил все поручения: уплатил по счетам, собрал плату за квартиру, купил себе лотерейный билет. Наконец благоразумие и рассудительность восторжествовали, и он стал говорить, как обычно, – размеренно, злоупотребляя прилагательными в превосходной степени. Такая перемена смутила меня; я испугался, как бы он не изменил принятого решения, и задабривал его до тех пор, пока мы не сели в омнибус.

Глава XXIX
ИМПЕРАТОР

По дороге мы встретили императора, возвращавшегося из Медицинской школы. Наш омнибус остановился, как и другие. Пассажиры вылезли из экипажей и стояли на улице, обнажив головы, пока не проехала императорская карета. Когда я вернулся на место, меня осенила фантастическая мысль обратиться за поддержкой к императору. «Мама не сможет ему отказать, – подумал я, – а Капиту ничего не узнает».

Я представил себе, как император выслушивает меня, размышляет и соглашается поговорить с моей матерью, а я со слезами на глазах целую ему руку. Потом возвращаюсь домой и жду; вот приближаются глашатаи и кавалерийский эскорт. «Император! Император!» Соседи бросаются к окнам, чтобы посмотреть, как он будет проезжать мимо, но карета останавливается у нашей двери, император выходит из нее и направляется в дом. Как все переполошились! «Император у доньи Глории! Что бы это значило?» Вся наша семья спешит ему навстречу. Мать первая целует ему руку. Император, – кажется, дело происходило в гостиной, точно не помню – в мечтах часто бывает путаница, – просит мать не делать из меня священника, и она покорно подчиняется его воле.

– А почему вы не хотите обучать его медицине?

– Если это доставит удовольствие вашему величеству…

– Пусть ваш сын занимается медициной, профессия замечательная, и преподаватели у нас великолепные. Вы не слышали про нашу школу? Прекрасная школа. У нас уже есть первоклассные врачи, которые могут затмить чужеземных. Медицина – великая наука; подумайте, она возвращает людям здоровье, изучает болезни, борется с ними, побеждает их… Вы и сами знаете. Правда, ваш муж умер, но ведь болезнь его была смертельна, да он и не лечился вовсе… Медицина – достойное поприще, отдайте сына в нашу школу. Сделайте это ради меня, хорошо? Ты согласен, Бентиньо?

– Если мама согласна…

– Конечно, мой сын. Раз его величество приказывает.

Мы снова целуем императору руку и провожаем его. Улица полна народа, окна открыты настежь, царит мертвое молчание. Монарх садится в карету, кланяется, делает прощальный жест рукой и снова повторяет: «Итак, в нашу школу изучать медицину!» И карета отъезжает, а вслед ей несутся приветственные крики толпы.

Все это я отчетливо видел и слышал. Нет, фантазия у детей и влюбленных не менее плодовита, чем воображение Ариосто, а несбыточная мечта может возникнуть где угодно, даже в омнибусе. Несколько мгновений – или минут – я тешился иллюзиями, а потом вернулся к действительности и увидел вокруг будничные невыразительные лица окружавших меня пассажиров.

Глава XXX
СВЯТЫЕ ДАРЫ

Вы, наверное, догадались, что хвалебные речи императора о медицине свидетельствовали прежде всего о моем нежелании уезжать из Рио-де-Жанейро. Ведь грезы наяву, как и сны, сотканы из наших желаний и воспоминаний. Поехать в Сан-Пауло еще куда ни шло, но в Европу… Слишком далеко, целый океан воды и времени. Да здравствует медицина! Мне не терпелось рассказать обо всем Капиту.

– Кажется, скоро будут выносить святые дары, – сказал кто-то в омнибусе. – Слышите, звонят! Это, наверное, в церкви святого Антония, покровителя бедных. Остановите экипаж, сеньор кондуктор!

Кондуктор потянул за веревку, привязанную к руке кучера, омнибус остановился, и пассажир сошел. Жозе Диас украдкой огляделся по сторонам, схватил меня за руку, и мы тоже вылезли. Колокольный звон сзывал верующих на последнюю службу. В ризнице уже собрался народ. Первый раз в жизни я принимал участие в такой важной церемонии. Я неохотно последовал за приживалом, а потом вошел во вкус: мне льстило, что я оказался среди взрослых. Когда ризничий начал раздавать облачение, в ризницу вбежал, запыхавшись, какой-то человек – то был наш сосед Падуа, спешивший сопровождать святые дары. Он поздоровался с нами. Жозе Диас сделал недовольную гримасу и едва удостоил его ответом; он глядел на священника, который мыл руки. Падуа шепотом сказал что-то ризничему, заинтересованный приживал направился к ним. Сосед просил разрешения нести носилки. Жозе Диас обратился к ризничему с той же просьбой.

– Свободен лишь один конец, – ответил тот.

– Дайте мне, – потребовал приживал.

– Но я просил об этом первый, – робко вставил Падуа.

– Мало ли что, – возразил Жозе Диас, – вы ведь опоздали, а я здесь давно. Несите свечу.

Несмотря на свой страх перед Жозе Диасом, наш сосед вполголоса настаивал на своем. Ризничий нашел способ разрешить спор, уговорив другого участника процессии уступить свое место Падуа, которого все уже хорошо знали в приходе. Однако приживал и тут вмешался. Он заявил, что носилки понесу я, ибо мне, «юному семинаристу», по праву принадлежит такая честь. Падуа стал мертвенно-бледным. Его отеческая любовь подверглась сильному испытанию. Ризничий, нередко видевший меня с матерью в церкви, заинтересовался, правда ли, что я стал семинаристом.

– Пока нет, но скоро будет, – ответил Жозе Диас, подмигнув мне левым глазом. Я рассердился на него.

– Ну что ж, уступаю нашему Бентиньо, – сказал со вздохом отец Капиту.

Я в свою очередь с удовольствием уступил бы ему; я вспомнил, что, обычно сопровождая святые дары к умирающим, Падуа шел со свечой, но в последний раз ему доверили носилки. Он сам, исполненный благочестия и гордости, рассказал мне, что ему выпала такая честь. Вот почему наш сосед торопился в церковь – он стремился еще раз покрасоваться во главе шествия. И мечты его не сбылись! Опять он был вынужден идти с обыкновенной свечой; опять его должность оказалась временной… Я хотел поставить Падуа вместо себя, но приживал не дал мне проявить великодушие; он добился у ризничего разрешения приостановить выход со святыми дарами, и мы заняли свои места у переднего конца носилок.

Надели облачение, роздали и зажгли свечи, священник облачился, ризничий взял кропило и колокольчик в руки, и процессия очутилась на улице. Увидев вокруг себя коленопреклоненных верующих, я растрогался. Падуа нес свечу, как крест. Мне приходится прибегнуть к метафоре, ибо я не знаю, как еще передать душевную боль и унижение моего соседа. Впрочем, скоро я уже не замечал ни его, ни приживала, который шагал рядом со мною, гордо подняв голову, с видом предводителя небесного воинства. Довольно быстро я устал, руки у меня онемели; к счастью, дом, куда мы направлялись, оказался близко, на улице Сенадо.

Больная была чахоточная вдова, дочь ее, лет пятнадцати – шестнадцати, некрасивая и угловатая, плакала у входа. Волосы у нее растрепались, а глаза опухли от слез. Вид ее вызывал сочувствие. Викарий исповедал больную и приобщил ее. Девушка громко зарыдала, и, чувствуя, что слезы застилают мне глаза, я отошел в сторону. Горе само по себе заразительно; воспоминание о матери усугубило его, а при мысли о Капиту рыдания подступили у меня к горлу, я бросился в коридор и услышал, как мне сказали вслед:

– Перестань плакать!

Образ Капиту завладел моим воображением: только что она проливала слезы – и вот уже смеется, пишет на стене и убегает вприпрыжку; я отчетливо услышал, как она с пьянящей нежностью произнесла мое имя. Зажженные свечи, столь печальные в этом доме, вдруг показались мне свадебными огнями… Какие бывают огни на свадьбе, не знаю, но они несовместимы со смертью. Новое настроение так завладело мной, что Жозе Диас подошел и прошептал мне на ухо:

– Перестань смеяться!

Я опомнился и стал серьезным. Наступил момент выхода. Я взялся за носилки; обратный путь показался мне короче, и я совсем не ощутил тяжести носилок. На улице ярко светило солнце, кругом толпились юноши моего возраста, смотревшие на меня с завистью; при нашем приближении набожные сеньоры подходили к окнам и дверям и становились на колени, – все это вселило в меня бодрость.

Падуа шел, опустив голову. После того как я заменил его, он никак не мог примириться с тем, что ему пришлось нести свечу, какую-то жалкую свечу! А ведь другие, которым выпало на долю то же самое, не огорчались, хоть и не ликовали. Они выступали с большим достоинством.