Текст книги "Время скитальцев (СИ)"

Автор книги: Марья Фрода Маррэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)

Жар исчез. Эрме вдруг поняла, что свеча погасла. Просто взяла и погасла.

– Все, можешь опустить, – сказал дед своим привычным насмешливым тоном. – Сдается мне, что тебе сейчас сильно пригодились бы твои снадобья.

На ладони багровел и пузырился жуткий, до мяса, ожог. Не слишком опасный, но достаточный, чтобы сжать зубы от боли и вдруг понять, что по щекам бегут слезы.

– Ступай, – велел герцог. – Вы все остаетесь. Все, я сказал, Тавиньо!

Раздался деловитый стук. Рамаль-ид-Беора, повинуясь знаку герцога, растворил дверь.

Эрме развернулась и пошла прочь, едва не задев плечом канцлера Дамиани. Тот заметил перстень и вперил в нее полный изумления взгляд. Казначей, шедший позади него, торопливо посторонился.

Эрме шла прочь, сжав кулак.

– Джиоры, – слышала она за спиной ровный голос деда. – Мы призвали вас, чтобы сообщить, что по древней и нерушимой традиции рода Гвардари и нашим решением, кольцо Саламандры обрело нового владыку! Отныне наша внучка, Диаманте, законная дочь Оттавиано Гвардари и Адельгейды Ожьерэ…

Становится монерленги – пожизненным главой Малого Совета герцогов Гвардари, оттолкнув с дороги собственного отца, Оттавиано.

Становится наследницей титула и земель своего отца, как если бы она была сыном.

Становится Саламандрой. Тем, кто стоит по правую руку от герцога Гвардари, как бы этого герцога не звали.

Женщина. Второй раз за восемьсот с лишним лет.

Эрме добрела назад во внутренний дворик и, почти упав на серый с розоватыми прожилками мрамор, по локоть опустила руку в фонтан.

Я еще пожалею о Гаэтано Лоретто, мелькнула пророческая мысль. Сотню раз пожалею.

Изумруд равнодушно мерцал сквозь водное зеркало. Ладонь словно рвали клещами. Боль и слезы туманили разум, и на краткий миг Эрме почудилось, что она во дворике не одна, что совсем близко есть кто-то…

Она вскинула голову.

Мальчишка, державший раковину-жемчужницу, сочувственно смотрел на нее мраморными глазами.

* * *

Эрмелинда Гвардари невесело усмехнулась и слегка потерла темный шрам посреди правой ладони.

Ожог не заживал очень долго. Она перепробовала все известные мази, попутно изобрела свою собственную, но ничего не помогало. Несколько месяцев пришлось бинтовать руку, и порой казалось, что дед с усмешкой взирает на ее попытки. Но даже когда рана наконец зажила – шрам остался. Спустя годы он все еще темнел на ее ладони, как напоминание, что все, чем ты живешь, может вмиг измениться.

Вторым напоминанием стали коралловые четки.

Эрме отодвинула письмо, напоследок посыпав лист песком. Завтра закончу, решила она, закрывая чернильницу. На миг задержала ладонь над колокольчиком, размышляя: не позвать ли Терезу, чтобы готовиться ко сну, но передумала – теплый ветер, шевеливший занавеси на окне, манил сильнее, чем постель.

Будь ее воля, она бы вообще не ложилась спать.

Свечи в нижнем зале давно потушили, но угли в камине все еще румянились и распространяли тепло и легкий смолистый привкус дыма. За низеньким игровым столиком Курт Крамер и комендант замка джиор Андреа Борелли азартно сражались в «столикую войну», с щелканьем передвигая костяные фишки по расчерченной глади доски. Поблизости дожидались бокалы, бутылка вина и напластанный изрядными ломтями козий сыр с базиликом – непременная составляющая любой трапезы в Армини.

Эрме спустилась по лестнице. Заслышав ее шаги, мужчины обернулись и поспешно поднялись на ноги. Крамер одернул дублет и привычным жестом проверил чикветту на поясе, готовясь следовать за графиней.

– Продолжайте, джиоры, – сказала Эрме, мельком взглянув на доску. Легионер был в тяжелой ситуации: почти все его «живые» фишки были надежно заперты в углу доски, что называется в «пустыне». – Я вижу, ваше войско попало в беду, Крамер?

– Я попробую выпутаться, монерленги, – пообещал греардец. – Но… возможно, мне следует сопровождать вас?

– Не стоит. Я прогуляюсь по стене, только и всего. Так что оставайтесь и продолжайте сражение. Бейтесь до последнего, Курт.

– Как прикажете, монерленги.

Внутренний двор Фортецца Чиккона был просторен и безлюден. Немудрено – в такой поздний час бодрствовали лишь часовые. Единственный фонарь, укрепленный над дверной аркой, лил рыжий домашний свет. Далее властвовала тьма.

Эрме прошла по галерее, соединявшей жилые покои с восточной частью стены и, поднявшись на один пролет, остановилась у раздвоенного ласточкиным хвостом мерлона, чувствуя на лице теплое настойчивое дыхание фасарро.

Ночь насквозь пропиталась сухой травой, пылью и неутомимым ветром. Казалось, на языке остается горечь вулканического песка, сметенного с лавовой пустоши южного побережья. Все повторяется, подумала Эрме, поглаживая нагретый камень.

Все повторяется, и все неповторимо. Много лет назад она вот так же стояла на крепостной стене чужого города, страшась надвигающейся судьбы и враждебного мира. И вот она снова лицом к ночи и жаркому ветру.

Саламандра ведь сродни ящерице, не так ли, Линда? Или больше змее? Отчего бы и тебе не оставить прошлое прошлому подобно тому, как ящерица отбрасывает хвост или змея – старую кожу…

Слова всплыли из памяти, оплетая разум горечью, словно щупальца глубоководного чудовища – жертву. Когда он сказал это? В ночь перед коронацией Джеза, когда они вдвоем стояли на украшенной розами площади, и луна безмятежно светила сквозь разбитые стекла витража… Эрме сжала губы. Доколе ты будешь смущать мою душу, предатель, своими пустыми речами⁈ Я отбросила все отжившее и в первую очередь – тебя…

Она собиралась вернуться назад в покои, но внезапно остановилась, привлеченная новыми звуками. Внизу, в глубине хозяйственного двора, там где виднелись двери в конюшни, слышалось приглушенное монотонное пение. Как ни странно, мотив и слова показались знакомыми и, пожалуй, слегка неожиданными здесь и сейчас.

Эрме направилась к лестнице и спустилась. Сначала почудилось, что здесь совсем темно: слуги давно погасили факелы. Двор словно стал колодцем, над которым выгнулось черное небо, испещренное сияющей пылью звездной Реки. Мало-помалу глаза привыкли, и Эрме довольно уверенно шла на звук, огибая сложенные бочки и мешки. Впереди возникла повозка – задранные оглобли упирались в небо. Рядом стоял смирный сонный мул.

Подорожник – лучший друг

Для коленок, лбов и рук.

Разотри, чтоб вышел сок:

Лишь тогда получишь прок.

Розмарин пахуч и прян,

Сгонит с памяти туман,

Уничтожит мрак сомненья

Пена моря, враг забвенья.

Лавр красив и духовит,

Благороден он на вид,

Ветви в пламени сжигаем,

Тем москитов изгоняем.

От укропа толк великий…

Да, так и есть. Куплеты Феофано. Рифмованные строфы, которые ученикам аптекарей полагалось зазубривать наизусть, запоминая таким образом основные свойства трав и камней. Классические куплеты, прошедшие сквозь столетия, включали сорок пять строф, но каждое поколение травников пополняло список в меру своего ума и фантазии. Стишки чаще были серьезными, порой шутливыми, а иногда и откровенно похабными. Эрме в свое время заучила около сотни и оставила это занятие, перейдя к более серьезным источникам знаний.

– Эй, кто здесь?

Речитатив смолк, и из-за колеса повозки медленно поднялась нескладная фигурка. В свете звезд лица было почти не разглядеть, но общий костлявый и нескладный силуэт в сочетании со шмыгающим носом и растрепанной копной волос были Эрме определенно знакомы.

Девчонка. Та самая бабкина внучка с Козьего пригорка. Как ее имя, Эрме не помнила.

– Что ты здесь делаешь?

– Я… с батюшкой… мы раненого привезли…

Эрме это и так знала. Прошло уже четыре дня, как Эйрик Штольц был благополучно доставлен в крепость и препоручен заботам местного доктора. Эрме вчера навещала раненого и заодно вручила лекарю набор инструментов – вышвырнуть в колодец рука все же не поднялась.

Она тогда велела Крамеру выдать возчику пару монет за расторопность и отпустить на все четыре стороны. Однако, как выяснилось, крестьянин еще обретался поблизости.

– Почему ты одна? Где твой отец?

Девчонка помялась.

– Он внизу, в городе. Друзей встретил…

Эрме поморщилась. Мужчины! Первое дело – пойти налакаться в кабаке с такими же раздолбаями.

– А ты?

– Я Крепыша сторожу и повозку.

Девочка погладила мула по шее. Да уж надежный сторож! От любой напасти отобьется.

– И давно ты здесь сидишь одна?

– Два дня как, – едва слышно сказала девчонка.

Людская безалаберность всегда бесила Эрме. Сейчас был как раз тот случай.

– Ты хотя бы ела?

– Мне судомойка с поварни лепешек давала и сыру чуток. И батюшка половину пирога с печенкой оставил. А вода здесь есть.

Вода в Фортецца Чиккона и впрямь была. Внутренний крепостной колодец оказался не столь чист, как родники Монте Россо, но замок обеспечивал исправно. По крайней мере, сносную ванну принять удалось.

– Откуда ты знаешь куплеты Феофано?

– Чего? – в детском голосе звучало недоумение. – Какие куплеты?

– Те, что ты сейчас пела.

– А, эти песенки? Меня сестра-целительница научила. Она травы позапрошлым летом собирала и у нас ночевала. Меня иногда с собой брала, чтоб не заблудиться. Смешная такая, разговорчивая. Мы однажды под дождик попали и полдня в сарае сидели, вот она и пела, чтоб время скоротать…

– И ты все запомнила? – слегка удивилась Эрме.

– Ну да, – сказала девчонка. – Я всегда быстро запоминаю. Бабушка говорит, это потому, что я в детстве ночную дудочку слышала.

– Дудочку? – переспросила Эрме, не уловив связь.

– Ну да. Которая по горам ночью играет. Бабушка говорит, кто ночную дудочку слышит, тот соображает быстро и помнит крепко. Только идти за ней никак нельзя – сгинешь.

Понятно. Еще одно простонародное поверье долины Монте Россо. Но память у девчонки и впрямь отменная – спела она много, не сбившись. Жаль, запомнить не значит понять.

На галерею вышел Курт Крамер.

– Монерленги? – негромко позвал он. – Все ли должным образом?

– Да, Курт, – откликнулась Эрме. – Ложись-ка ты спать, дитя. Завтра ты поедешь домой.

– Да разве ж батюшка так быстро опомнится? – усомнилась девчонка. – Это неделя, не меньше…

– Ты поедешь домой, – повторила Эрме. – Я так сказала.

Крамер наблюдал со стены, пока она пересекала двор и подымалась по лестнице. В руке он держал бокал, и, приблизившись, Эрме почувствовала явственный аромат спелой груши и жасмина – обычное сочетание для винограда сорта римердиньо. Пожалуй, капитан слегка увлекся, но почему бы и нет? Вечер располагал, прямо таки шептал…

– Занятное создание, – сказала она, останавливаясь у парапета и опираясь на теплый камень.

– Отца ее стоило бы взгреть, – заметил Крамер. – Не должно девочке оставаться без надзора. Это ведет к распущенности.

У Крамера было два сына и три дочери и, как у всякого настоящего греардца, весьма твердые взгляды на воспитание детей.

– У простонародья свои понятия о приличном. Вот что, Курт, пошли-ка ты кого-нибудь утром в город, пусть найдут этого… папашу и прикажут сей же час проваливать назад на свой виноградник. Здесь не постоялый двор, чтобы держать его скарб. Если не поймет с первого раза, можно придать скорость пинком под зад.

– С удовольствием, монерленги, – хмыкнул Крамер.

– И вот что. Моя сумка для пожертвований еще не опустела? Дай девчонке декейт. Не отцу, ей в руки. Скажи: я приказываю купить гребень и ленту для волос. Смотреть ведь страшно, даже в темноте.

Крамер едва слышно рассмеялся. Редкий случай.

– Ты выбрался из своей пустыни? Или вы отложили до завтра?

– Игра окончена, монерленги. Вино допито. Почти допито, – поправился он, делая глоток. – Джиор Андреа отправился проверить дозоры.

– Ну, и кто выиграл?

– А как вы думаете, монерленги? – улыбнулся греардец. – Есть случаи, когда победа просто невозможна. Ничего не поделаешь – он просто лучше играл. Бывает.

– Да, определенно бывает, – согласилась Эрме.

Они проверили эту истину на практике. Ведь Крамер был тогда с ней в Арантийской Клетке. Как же давно это было. Полжизни назад. И вот уж это не воспоминание для сегодняшней ночи.

– Завтра собираемся, Курт. Пора посмотреть в «злое зерцало небес».

– Значит, у меня есть еще один вечер на реванш, – снова улыбнулся греардец. – Редкая удача, монерленги. За это стоит выпить.

И он с самым серьезным видом поднял бокал к звездному небу.

Мир ответил новым порывом ветра.

Глава вторая
Блаженный рыболов

Поэты периода Угасающей Луны наперебой изощрялись, выбирая метафоры для описания Тиммерина. Эрме могла навскидку вспомнить с полдюжины. Тут тебе и «сердце лазурное гор», и «чаша нектара благого, что губы ласкает и душу», и даже внезапное «злое зерцало земли, что взирает в небесные воды».

Сама она предпочитала строфу Квинтиона Натта, сочинителя, творившего во времена Новолунья, поэта полузабытого и, пожалуй, чересчур мрачноватого. Когда живешь в сумеречные времена, не слишком тянет на веселье и легкость.

Были повержены здесь ржаволикие злые гиганты,

Плотью своей дав начало багровой Ламейе,

Кровью своей дав рожденье бесчисленным рекам

И родникам, и собрались в глазницу природы

Слезы земли, что скорбела под тяжестью камня.

Квинтион преувеличивал, разумеется, но чуть меньше, чем прочие поэты. Тиммеринское озеро и в самом деле издревле поражало воображение тормарцев своей первозданной дикой красотой и чистотой вод, особенно непостижимой, если учитывать опасно близкое соседство с Язвой.

Тиммерин отчасти и впрямь напоминал глаз – но вряд ли человеческий. Узкий, вытянутый, точно в опасном зверином прищуре. И лишь отчасти: слишком прихотливо изрезана была береговая линия, слишком высоки скалы, покрытые густым лесом. Дальний берег был неразличим из-за мыса, который врезался в воду острым когтем. Да и зрачка-острова в глазнице не имелось.

Сейчас, когда Эрме смотрела на Тиммерин с высоты прибрежного уступа, озеро казалось совершенно гладким: ни морщинки ряби на неподвижной воде, ни плавного извива прибрежного течения. Тиммерин прятал свои тайны в лазоревой прозрачной глубине.

По озеру скользила весельная лодка – плавное движение не нарушало ленивый покой. Колючий остролистый кустарник, обрамлявший склон, точно ресницы – веко, шелестел под ветром. Пестрые коричнево-желтые ящерицы грелись на солнце. Тишь, безлюдье и благодать весеннего вечера.

Вокруг горячей тяжелой тенью вставали Ламейские обрывы – здесь у Тиммерина нагорье достигало наибольшей высоты, словно поставив себе целью надежно отгородить мир людей от мира тварей.

Легионеры молчали, утомленные долгой дорогой.

– Дичь-то какая! – раздался позади хриплый женский голос. – Тут ведь и на ночлег по-людски устроиться негде. Снова будем в чистом поле костры жечь, ровно бродяги.

Эрме слегка поморщилась, возвращаясь от поэтического созерцания к делам насущным.

– Здесь есть замок, – возразил Курт Крамер. – Разве вы не видите его башни, Тереза?

– Замок⁈ Знаю я эти окраинные замки! По спальням клопы гроздьями… Помните, как в Квиламо, монерленги? Всю же ночь не спали!

– Предпочла бы забыть, – вновь поморщилась Эрме. Именно после давнего, самого первого визита в крепость Квиламо она и начала остерегаться ночлегов в непроверенных местах. Уж лучше шатер по луной, чем душная узкая комнатушка с нежеланными соседями под периной.

– Вот-вот. Помяните мое слово – снова будем на звезды пялиться! Да когда ж мы домой-то возвернемся⁈ Бродяги, одно слово…

– Тереза, – негромко произнесла Эрме, оборачиваясь. – Здесь все по-другому.

Тереза восседала на муле так, словно делала одолжение и мулу, и дамскому седлу, и всем присутствующим. Особенно мулу, что учитывая ее стати и вес, вызывало большие сомнения. В ответ на полувысказанный приказ, она тут же умолкла, но упрямо поджатые полные губы ясно выдавали протест.

Курт Крамер, чей конь переступал с ноги на ногу по соседству с мулом, старательно прятал улыбку. Поймав взгляд Эрме, он поднял очи горе, словно моля о спасении. Эрме его отчасти понимала.

Тереза уже лет десять как была ее камеристкой. И все эти годы она с неизменно недовольной физиономией высказывала свое важное критическое мнение относительно мест, куда заносила ее судьба и прихотливые желания хозяйки.

Легионеры, вынужденные частенько выслушивать ее пространные речи, поначалу пересмеивались, затем скучнели и маялись. Особо нестойкие скрипели зубами, примиряясь с неизбежностью, ибо расставаться со служанкой Эрме не собиралась: слишком ценны были ее способности.

Никто из прислуги не мог с такой расторопностью приготовить ванну, сделать сложную прическу, вычистить одежду и вообще провернуть десяток дел одновременно. Прочие слуги камеристку недолюбливали и опасались: при желании она могла задергать, зашугать и довести до белого каления кого угодно. Эрме забавлял нрав Терезы, безжалостный ко всему окружающему мирозданию, он порой служил своеобразным доведенным до абсурда отражением ее собственного скептицизма.

А когда нытье надоест, всегда можно приказать закрыть рот.

Человек стоял на обрывчике. Вода лизала подножие скалы, подбрасывая пену на красные камни. С высоты седла Эрме видела слегка седеющую курчавую шевелюру, взъерошенную ветерком, мощный загривок и обтянутую рубашкой широкую спину. Рукава рубашки были закатаны до локтей, штаны – до колен. Легкие кожаные сандалии и ступни покрылись красной пылью. В руке человек держал длинное удилище и казался полностью поглощенным наблюдением за озером и поплавком, мирно качающимся на волне. Плетеная из лозы корзина, стоявшая у камней, была пуста – рыбалка явно не задалась. Слишком жарко.

Эрме спешилась и, перебросив поводья Блудницы Крамеру, сделала знак легионерам оставаться на месте. Сама она осторожно пошла по берегу, стараясь ступать беззвучно и вовремя огибать колючие веточки ржаволиста. Не дойдя до рыбака пары шагов, Эрме нагнулась и, подняв с земли камешек, осторожно бросила его вперед. Снаряд слегка щелкнул человека по плечу. Рыболов обернулся, чуть близоруко сощурив глаза.

Эрме развела руки, безмолвно извиняясь. Выражение удивленной досады сменилось растерянностью, а секундой позже – радостью узнавания. Рыбак широко улыбнулся.

В этот момент поплавок задергался и резко ушел в глубину. Рыбак моментально стиснул удилище, вываживая рыбу, но та натянула лесу, словно струну, и рванула так, что удилище выгнулось, сухо треснуло и разломилось. Вершина вместе с лесой полетела в озеро и свободно закачалась на волне. Человек посмотрел на обломок палки в руке, с досадой швырнул ее подальше в воду и проводил взмахом ладони, тут же сосредоточившись на Эрме.

– Я смотрю, ты нацелился на крупную рыбу, Тадео, – с улыбкой проговорила Эрме, шагая навстречу приветственно раскинутым рукам. Мало кого она могла обнять вот так, запросто, но Тадео ди Марко, ее дальний родич и близкий друг, был приятным исключением.

– Да только она оказалась ловчее меня, – рассмеялся Тадео. – Зато я поймал Саламандру, – заметил он. – И весьма рад.

Эрме поцеловала его в щеку и немедленно укололась о щетину.

– Снова забываешь бриться, – укоризненно проговорила она. – Тадео, ты и в самом деле напоминаешь местного рыбака. Еще соломенную шляпу на голову – и точная копия.

– Я как замшелый камень, – ответил он. – А шляпу я уже завел. Просто сегодня, как назло, забыл. Ты же знаешь, какой я рассеянный.

О да, Эрме знала. Забывчивость и медлительность родича еще со времен юности была при виорентийском дворе притчей во языцех и предметом множества насмешек. Особой популярностью в те дни пользовалась история про то, как, отправившись на поединок, Тадео забыл и чикветту, и кинжал, и место дуэли. Шутка была с двойным дном: все прекрасно знали, что Тадео ди Марко никогда не дерется. Он даже псовую охоту не любил, предпочитая скучную для прочей молодежи рыбную ловлю.

Все это не имело никакого значения для Эрме. Есть люди, рядом с которыми просто уютно и тепло, которые не сделают тебе зла явного и не плюнут в спину исподтишка. Тадео был из такой породы.

– Это что, новая мода? – спросил Тадео, удивленно оглядывая ее сомнительный наряд. – Я совсем отстал от времени?

– Пока нет, но я надеюсь, скоро станет таковой, – Эрме прошлась туда-сюда. – На подобный манер одеваются знатные беррирки. Очень практично. В пустыне, знаешь ли, не имеют понятия о дамском седле, и Блудница под него не выезжена. Пришлось выкручиваться.

– Смело, – признался Тадео. – Но тебе к лицу. Тебе все к лицу.

– Перестань. – Эрме прижала палец к его губам. – Где твоя лошадь?

– Вообще-то я пришел пешком по берегу, – слегка смущенно сознался Тадео. – Лошади очень шумные, а рыба любит покой. А я люблю прогулки.

Пешком⁈ До замка ведь не одна миля. Ну что за сумасброд! Впрочем… Эрме поглядела на крыши, видневшиеся вдали. А почему бы и нет?

– Пешком так пешком, – решила она, подхватывая Тадео под локоть и увлекая к тропинке. – Показывай свои владения, ленивый домосед.

Городок Тиммори, расположившийся на крутом берегу, поднимался от причала, где ждали ялики, лодчонки и длинные остроносые кораблики-фару, по узким террасам. Плоские крыши нижнего яруса чуть ли не упирались в пороги домов следующей террасы, и наверняка какой-нибудь отчаянный мальчишка сумел бы пропрыгать с вершины обрыва до самой воды по черепице, так и разу и не ступив на землю. В Виоренце такие молодцы на спор носились по крышам от главной площади в любую часть города, с разбегу сигая через улицы. Кроме Алексароса, разумеется: реку не перепрыгнешь.

Дома упирались в подножие ржаво-красного утеса, на вершине которого стоял замок – тяжелый, грубый, выстроенный в те времена, когда о красоте укрепления у строителей и мысли не было – были бы стены толсты, балки крепки, а ворота надежны. Замок с самого возведения не перестраивали, только заделывали щели и трещины в кладке, да латали протекавшую крышу – так что Эрме прекрасно знала, что на особые удобства рассчитывать не приходится.

Городок, впрочем, казался вполне уютным, а местный люд – расслабленным, чуть диковатым и донельзя провинциальным. Такое мнение сложилось у Эрме в прошлые визиты, но подобные места не меняются со временем – они словно бы замирают в его течении.

Разумеется, на них двоих глазели. Легионеры и Тереза, посланные вперед, уже проскакали через весь город к замку, донельзя заинтриговав местный люд, и оттого вдоль главной улицы – узкой и крутой, у дверей домов и таверен столпились жители Тиммори, откровенно пялясь на наместника и его гостью.

Эрме могла представить, какое дивное зрелище они двое являют со стороны: Тадео, вразвалочку попирающий правила приличия голыми лодыжками и кожаными сандалиями (подметки весело и звонко шлепали по камням, а развернуть штанины родич не удосужился), и она, усталая, неумытая, обметающая местную пыль подолом беррирской недоюбки и шаркающая сапогами, как древняя бабка (после долгого пути в седле ноги с трудом привыкали к земле).

Позади шагом ехал неизбежный Курт Крамер с каменным выражением лица, и цокала копытами ведомая в поводу Блудница.

Большей пародии на торжественный въезд в город и представить себе было нельзя. Любой достойный и берегущий свою репутацию дворянин со стыда бы сгорел на месте. Но родовым девизом Гвардари издревле было «Не сгорая», а что до Тадео…

Эрме сильно подозревала, что местные давно привыкли видеть своего господина в таком вот обличии. Джез Первый пришел бы в ярость и без промедления отозвал бы подрывающего престиж власти чиновника, герцог Алессандро долго и со вкусом орал бы на «дурня блаженного», но при молодом правителе Тадео чувствовал себя вольготно, как рыба в глубине озера. За пять лет правления Джезарио Второй был на Тиммерине ровно один раз и сбежал в столицу через неделю, оставив наместника распоряжаться, как тот пожелает. У Эрме же не было ни сил, ни желания критиковать образ жизни Тадео. Его и так осуждали все, кому не лень.

Один виорентийский острослов сказал как-то, что смысл жизни Тадео ди Марко – бесить людей. Казалось, это получается само собой, без всякого осознанного намерения со стороны Тадео, человека кроткого и безобидного…

– Готовься, – неожиданно сказал Тадео, прерывая несвоевременные размышления. Они как раз прошествовали (прошлепали-прошаркали-процокали) мимо отличавшегося некоторым намеком на изящество домом, на балкончик которого высыпали стайкой дамы. – Ибо грядет.

– Что грядет?

– Банкет, – обреченно пробормотал родич, и дома-то старавшийся сбежать с любого мало-мальски официального торжества.

– Может, не надо? – усомнилась Эрме. – Жарко, душно, еда не влезет…

– Придется. Не каждый день этот городок посещает столь значительная персона. Сейчас они растерялись от неожиданности, но вот-вот побегут выкапывать из сундуков подобающие случаю наряды. К вечеру в замок начнется паломничество всей местной знати. На наше счастье ее не так много.

Разумеется, Эрме предполагала, что так и будет. Но все же всеми силами желала бы избежать такого поворота.

– Нет, – она требовательно дернула Тадео за руку. – Этот вечер только наш. Завтра, так и быть, я согласна на все официальные посиделки, но сегодня только я и ты.

Тадео улыбнулся столь знакомой Эрме задумчивой улыбкой.

– Как скажешь, Эрме. Как скажешь.

Когда-то давно, прибыв в Виоренцу на собственную свадьбу, бабка Эрме Оливия привезла в своей свите кузину и близкую подругу Роберту ду Суареш. Девица Роберта вполне освоилась на новом месте и без усилий сорвала крупный куш, заключив брачный союз с Фабрицио Медео, в ту пору канцлером. Рожденная в этом браке дочь, достигнув должного возраста, была выдана за Ипполито ди Марко, гонфалоньера герцогства и одного из самых богатых людей города.

Тадео был третьим сыном этого достойного человека. Он был всего на пару лет старше Эрмэ и вполне годился ей в товарищи по детским играм. Тадео, собственно, и воспитывался-то не в палаццо Кипарисов – родовом гнезде ди Марко, а в палаццо Гвардари, куда под надзор графа Оттавиано передал его родной отец, надеясь, что жизнь в герцогском дворце исправит явные, на его критический взгляд, недостатки младшего сына.

Старшие братья Тадео росли шумными, резкими и драчливыми, и младший – на диво смирный и тихий мальчик – немало претерпел в детстве, поскольку слабые попытки отбиться приводили лишь к бо́льшим проблемам. Сам Ипполито считал сына тюфяком и изрядной бестолочью, о чем честно и предупредил Таорца.

Надежды ди Марко не оправдались: пребывание под опекой Оттавиано Гвардари пообтесало Тадео, добавив знания манер, но ни на пядь не развило в нем воинственности нрава.

Эрме же весьма выиграла от такого расклада, поскольку у нее появился верный компаньон по играм среди развалин Старого дворца, рассматриванию картин и диковин, чтению легенд и сказок и даже обучению травничеству. Последнее, увы, быстро прервали: джиор ди Марко был категорически против того, чтобы сын упражнялся в этом мирном искусстве.

Семья ди Марко обладала в герцогстве значительным влиянием: ей принадлежали плодородные земли по правому берегу Ривары, пастбища и виноградники. Разумеется, все это получал старший сын Лео. Карьерой для младшего Ипполито ди Марко поначалу надеялся все же избрать воинскую службу, но Оттавиано Гвардари быстро отговорил его от столь непоправимого шага. Подросток периодически впадал в ступор на тренировках с оружием, так что его били даже младшие по возрасту щитоносцы.

Тогда из Тадео решили сделать служителя богов и отдали на попечение отца Фелипе, настоятеля Храма Истины Крылатой, дабы он определил, к служению кому из Девяти отрок имеет больше склонности.

Увы, и эта затея провалилась с треском. Отрок не смог осилить толкования Девяти Свитков, задремывал во время бдений, а однажды во время службы столкнул локтем сосуд для приношений на разожженный жертвенник-курительницу, едва не сорвав весь обряд. Отец Фелипе огласил, что «глава сия пуста, как тот сосуд» и отрекся от дальнейшей опеки.

– Понимаешь, я не нарочно, – так объяснял Эрме сам Тадео, когда они сидели в саду палаццо, созерцая закат. Точнее сидела Эрме, а Тадео стоял рядом: родитель накануне задал ему такую трепку, что сесть было затруднительно. – Я просто задумался.

– О ком задумался? – тут же с надеждой уточнила Эрме. – О какой-нибудь девушке?

– Да нет. Просто задумался, – и Тадео улыбнулся.

Эрме тогда только вздохнула. Боги не обидели Тадео ни ростом, ни благородством облика, однако смешливые юные фрейлины виорентийского двора воротили от младшего ди Марко носы, предпочитая более ярких и развязных кавалеров. Неприязнь была взаимной. Тадео, как всегда, вежливый, задумчивый и неуклюжий, откровенно тяготился шумным обществом сверстниц. Тяготился настолько, что Ипполито ди Марко в какой-то миг начал подозревать сына в противоположной наклонности. Однако и эти подозрения не оправдались. Тадео просто отгораживался от всего суетливого мира. Любым светским развлечениям он предпочитал рыбалку на Риваре и долгие прогулки в компании Эрме, либо в полном одиночестве.

– Живет – как в тумане блуждает, – припечатал как-то дядя Алессандро. – Блаженный рыболов, право слово.

Словом, за Тадео ди Марко закрепилась репутация откровенного недотепы и неудачника. Эрме как могла пыталась подбодрить его и со всем рвением следила, чтобы виорентийские задиры не грели свое самолюбие за его счет. Ее злой язык, а также покровительство герцогини Оливии (Оттавиано Таорец к тому времени утратил к бывшему воспитаннику всякий интерес) до поры уберегали юношу от неприятностей.

Но вскоре пути разошлись. Эрме была выдана замуж за Энцо да Маррано и отправилась в Аранту. Тадео тоже не уберегся: вконец раздосадованный его поведением Ипполито ди Марко решил-таки женить чудаковатого сыночка.

Это стало маленькой семейной катастрофой.

Створы ворот были уже раскрыты, а решетка поднята, так что Тадео и гостья без проволочек попали во двор. Челядь, как и полагается, выстроилась у крыльца, и Эрме по неистребимой привычке оценивать все вокруг, присмотрелась к слугам. Людей у Тадео было немного, одеты они были просто – большинство даже не носило цветов господина, однако выглядели сыто и не сонно.

Тереза, однако, придерживалась иного мнения. Сначала она все таки смиряла себя, гордо стоя чуть в отдалении от прочей прислуги, но стоило Тадео начать разговор с мажордомом, на минуту отвлекшись от гостьи, как Тереза выдвинулась вперед.

– Деревенщины! – презрительно прошипела она. – Говорю: дурачье, готовьте ванну, что ли, монерленги с дороги устала. А они ржут – мол, только слабаки в бадейке летом моются. В озере они, что ли, привыкли шкуры тереть?

– Ты что-то путаешь, Тереза, – поморщилась Эрме. Замок, конечно, был древний и запущенный, но чтобы здесь не было возможности смыть с себя дорожную пыль, не верилось. – Уймись и веди себя пристойно.

Тереза поджала губы, но смолкла, и вовремя. Тадео закончил отдавать распоряжения насчет ужина.