Текст книги "Время скитальцев (СИ)"

Автор книги: Марья Фрода Маррэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

– Иди, – уныло произнес он. – Возьми еще пива. Сейчас перепишу.

Наконец письмо было закончено и вручено клиенту в обмен на полтора северо (Одо обнаглел и накинул вдвое за испорченный лист бумаги). Наемник убрался восвояси и вовремя: близился час гашения огней, и траттория вот-вот должна была закрыться.

Одо разогнул спину, потянулся и поморгал, оглядывая помещение. Его столик располагался в углу, чтобы клиенты могли диктовать письма, не боясь, что весь зал греет уши, так что Комар мог видеть всю привычную обстановку «Бравой мыши».

Посетители потянулись к дверям, прощаясь с Альфонсо, который с приветливым видом кивал завсегдатаям из-за стойки. Гвоздь и Бьянка бродили по залу, собирая миски и кружки и попутно гася светильники. Джиори Белла с младшей дочерью ушла мыть посуду.

Ренато (вообще-то считавшийся в заведении вышибалой) помогал старику-соседу выводить собутыльника, такого же старика. Наблюдать, как Ренато, способный с одного удара сбить человека с ног, бережно, чуть ли не под локотки, тащит пьяненького к порогу, было смешно.

День сегодня прошел спокойно, без ссор и перепалок. А уж драки в «Бравой мыши» вообще были редкостью: одного вида Альфонсо, взявшего в руки древко от алебарды, было достаточно, чтобы у задир исчезал запал. А уж когда по правую и левую руку от старшего Гуттиереша вставали сын и зять…

– А мне не подсобишь, писарь?

Одо даже вздрогнул. Он и не заметил, как этот человек подошел. Он просто возник из полумрака, бесшумный, словно черный лис.

– Мы закрываемся, джиор, – ответил Одо с вежливой улыбкой. – Придите завтра поутру, и я с радостью помогу изложить ваши мысли на бумаге. Письмо с дословной записью под диктовку – половина северо, деловое письмо либо долговая расписка – северо. Послание даме сердца с возвышенными выражениями – полтора…

– К чему откладывать на завтра? – проговорил человек. – Никогда не знаешь, не изменит ли утро твои планы и желания. Живи сегодняшним днем, писарь. Не упускай шансы.

Меж пальцами кожаной перчатки возник серебряный декейт. Человек подбросил его, поймал на раскрытую ладонь и протянул Одо.

– Какая глубокая мысль, джиор, – согласился Одо, с одобрением посмотрев на монету с ястребиным профилем короля Маноэла. – Думаю, я смогу уделить полчаса, пока мои друзья прибирают зал. Присядьте. Обождите, я мигом все подготовлю.

Он быстро достал из ящичка чистый лист бумаги, подлил из бутылки в чернильницу и проверил песок в малой чашечке. Добрая оплата требует доброй работы, и Одо собирался не ударить в грязь лицом. Проделывая все эти манипуляции, Одо искоса поглядывал на своего клиента, дивясь про себя, что за странная добыча попала в его буквенные силки.

Человек и впрямь немного напоминал лиса – изрядно потрепанного жизнью, но все еще опасного и вполне способного устроить погром в курятнике. Он был весьма высок и показался Одо тощим, словно скроенным лишь из костей, жил и обветренной, потрескавшейся кожи. Черный берет с одиноким пестрым пером незнакомец небрежно бросил на стол, обнажив вьющиеся изрядно тронутые сединой пряди волос. Левый глаз его полностью скрывала черная повязка, но правый – бледно-зеленого оттенка смотрел так пристально и зорко, что становилось слегка не по себе.

Что-то в этом узком лице, во взгляде единственного глаза, даже в седых усах и смешной козлиной бородке, какие в Тормаре носили разве что иноземцы, насторожило и встревожило Одо. Незнакомец смотрелся малость чудновато, то никак не напоминал человека, который не сумеет связать пары слов на бумаге. Ну, да ладно. Любой каприз за ваше серебро.

Одо тщательно заточил свежее гусиное перышко, подул на него, пробуя орудие труда на палец.

Человек взирал на все эти приготовления со слегка рассеянным, но добродушным видом, пощипывая бородку пальцами левой руки. Он оперся на стол так, что плащ сполз с его правого плеча, и Одо наконец сообразил, отчего незнакомцу понадобились его услуги. Правая рука человека лежала на сделанной из полотна перевязи, и была упрятана в бинты и лубки.

– Не свезло вам, джиор, – посочувствовал Одо.

– Напротив, – возразил человек. – Невероятно повезло. Я бы сказал – исключительно.

Одо решил не развивать тему.

– Я готов, – провозгласил он. – Так что пишем?

– Для долговой расписки следует для начала завести долги, а это не по мне. И уж извини, но если моя дама сердца прочтет те выражения, что ты использовал в предыдущем письме, то она решит, что я вконец спятил…

– Я опираюсь на лучшие образцы изящной куртуазной словесности! – слегка обиделся Одо. – Еще никто не жаловался. Ну, почти.

– А я уповаю на здравый смысл. Ты слишком юн, чтобы иметь достаточный опыт в этом вопросе. Впрочем, читать мои письма она все равно не станет, так что оставим сию лишенную благодати затею. Будь добр, пиши под диктовку. Будет три письма.

Человек оперся щекой на левую руку и начал говорить…

Когда с первым (поразительным с точки зрения содержания) посланием было покончено, человек посмотрел на опешившего Одо и рассмеялся.

– Расслабься, парень. Ты всего лишь рука, выводящая буквы. За содержание отвечаю я.

– Я впервые, – признался Одо. – Раньше не доводилось…

– Все бывает в первый раз, парень. Не такая это и редкость. Кликни приятеля, пусть принесет вина.

Одо жестами подозвал Гвоздя – тот давно перевернул стулья и теперь с мрачным выражением лица подпирал косяк, наблюдая за тем, как в поте лица трудится друг.

– Островное фоларо есть? – осведомился клиент.

– Найдется, коли поискать, – подтвердил Гвоздь.

– Так не медли, – улыбнулся человек – Два бокала.

Одо ожидал, что Гвоздь намекнет на поздний час и правила. Но, слава Благим, Рамон не стал спорить: какой дурак выгоняет клиента, заказавшего самое дорогое вино, какое есть в траттории. Гвоздь степенным шагом отправился к стойке и вскоре вернулся с кувшинчиком и бокалами.

– Пей, – кивнул Одо клиент, когда Гвоздь, повинуясь приказу, разлил тягучую почти черную жидкость по бокалам. Бокал заказчика оказался наполнен полностью, второй – едва ли на треть.

Вино было сладким и невероятно крепким. У Одо дыхание замерло с непривычки. Даже в отцовском доме он пробовал такое всего дважды: отец считал, что это праздная роскошь и потворство плоти.

– Успокоился? – спросил человек, когда Одо сделал еще пару глотков. – Тогда давай-ка за работу.

Он откинулся на стуле, глотнул вина и с мечтательным видом произнес:

Всем птахам малым, на закат летящим,

Я, как пророк забвенья, говорю…

В первый миг Одо опешил, но тут же с губ само собой сорвалось:

О птицы вешние, живите настоящим,

Ведь прошлое подобно янтарю.

Незнакомец приподнял бровь.

– Да ты, как я посмотрю, и в самом деле не чужд поэзии? Знаешь, кто сочинитель?

– Если бы, – с готовностью ответил Одо. – Никто же не знает. Тормарский Виршеплет, так он подписывается. У меня есть обе его книги…

Он осекся. Были обе книги. Один томик остался в отцовском доме и наверняка уже предан огню. Жаль, если так, но Одо ушел со скандалом, не взяв ничего, кроме одежды на себе и того, что было в поясной сумке.

– Обе? – удивился человек. – Одна, без сомнения, «Иллюзии небес», но вторая?

– «Песни фасарро, исполненные в час полуночи», – с выражением произнес Одо. – Недавно появилась.

Признаться честно, он не раз ввертывал выражения из «Песен» в свои письма, когда позволял момент. А после сравнивал свои творения со строками Виршеплета – и расстраивался, ибо сравнение всегда было не в его, Одо, пользу. Но что поделать, если Благие не отсыпали той звездной пыли, что проникает в глаза, уши и сердце, делая поэтов поэтами.

– Отстал я от жизни, – с полушутливой горечью произнес человек. – Но ты пиши, а то твои товарищи скоро умаются тебя ждать.

Одо торопливо обмакнул перо в чернильницу. Он с удовольствием еще поговорил бы о поэзии, но декейт следовало отработать.

– Прямо так и писать? – уточнил он.

– Именно. Справишься без диктовки?

Одо заскрипел пером, в два счета управившись с делом.

– Дописал? Теперь слушай дальше.

Человек помедлил, постучав пальцами по столу. Одо ждал, навострив уши.

– Милостивая госпожа, королева снов и сердец! Усталый путник с радостью в сердце извещает о своем возвращении и уповает на то, что не забыт Искренне надеюсь, что ты, отрада души моей, пребываешь в добром здравии, равно как и домочадцы твои. Посему знай, что я намерен появиться на пороге известного тебе дома в ближайшее время. Зажги огонь, постели свежие простыни. Точка.

Одо невольно хмыкнул, дописывая последние слова.

– Желаешь что-то сказать? – осведомился клиент.

– Вы вроде бы не собирались сочинять любовные послания? – съехидничал Одо.

– А кто сказал, что оно любовное⁈ – изумился незнакомец. – Окстись, юнец!

Одо смущенно улыбнулся.

– Теперь третье, – сказал человек, когда Одо отложил второй лист в сторонку сушиться. – Третье.

Он пощелкал пальцами левой руки и надолго задумался. Одо ждал.

– Готовься, дозорный, ибо грядет время игроков. Пиши.

Одо, дивясь про себя, послушно набросал сказанное, после чего в третий раз начертал внизу листа положенные строки: «Одо Бернарди из Алексароса Виорентийского дословно записал», поставил свою подпись и пододвинул все три листа заказчику – на проверку. Тот быстро просмотрел послания.

– Значит, тебя зовут Одо Бернарди? – между прочим спросил он. – Ты часом не в родстве с законником Бернарди?

– Я его сын, – через силу признался Одо.

Заказчик снова впился в Одо зеленым пронзительным взглядом.

– Как забавно, – проговорил он, но прежде чем насупившийся Одо открыл рот, чтобы уточнить, что именно забавного увидел незнакомец, тот уже вернулся к делу.

– Запечатай. Сургуч есть?

Одо поспешно растопил в ложке кусочек сургуча, осторожно вылил на сложенное письмо, соединяя края бумаги. Человек левой рукой расстегнул ворот рубашки и вытянул цепочку, на которой висел тусклый серебряный перстень-печатка. Кроме того, на цепочке болтался тяжелый железный ключ. Заказчик оттиснул на сургуче изображение печатки. Так все три письма были должным образом приготовлены к отправке.

Декейт был отработан, но клиент не спешил покидать Одо.

– Видишь ли, писарь, – вздохнул он, – есть проблема. Написать письма – полдела. Что проку в послании, если его некому отнести? А ведь послания срочные, особенно первое. Видят боги, я бы щедро одарил прыткого посыльного…

Одо насторожился.

– И сколько вы бы заплатили такому шустрому молодцу? – спросил он.

– Дай подумать. Учитывая срочность, скрытность и ночной час – ведь огни уже погасили, не так ли? Да, пожалуй, пять декейтов были бы нужной ценой. У тебя есть кто-то на примете, писарь?

Одо сглотнул. Пять декейтов! Да что ж за удачная сегодня ночь! Деньги сами текут в руки – только лови!

– Есть! – тут же ответил он. – Я! Я лучший в Алексаросе бегун, джиор! Я играю за лучшую команду по дикому мячу! За «Котов Маринайо»! И город я знаю! Назовите адреса, и ваши письма будут доставлены в лучшем виде.

– Что ж, мне нравится твой настрой, юнец, – улыбнулся заказчик. – Вижу ты внял моему призыву жить сегодняшним моментом. Слушай и запоминай…

Рамон, облокотившись на стойку, с нарастающей подозрительностью посматривал в сторону стола, за которым расположились Комар и его поздний клиент. Незнакомец Рамону не нравился: уж больно странноват на вид – от такого добра не жди. Знамо дело, в тратторию разный люд забредает, но этот как-то выбивался из общего ряда. А еще одежда… потрепанная, конечно, но дорогая, это ж заметно. Не комариного полета птица, ой, нет.

А вот Комар подставы не чуял: улыбался, глотал дорогое вино. Где это видано, чтобы заказчик угощал работника? Что уж такого втирал ему незнакомец, Рамон не слышал – говорил тот вполголоса. Зато видел, как Комар просветлел лицом и встрепенулся, как птенец на жердочке. Торопливо собрал свои писарские вещички, вскочил и чуть ли не в вприпрыжку ринулся к стойке.

– Слушай, Гвоздище, дело есть, – выпалил он, толкая к товарищу писарской ящик. – Годное дело, денежное.

– Что еще такое?

– Он просит доставить свои письма. Прямо сейчас. В Старый город. Дает пять декейтов!

Вот она, подстава, подумал Рамон.

– Сдурел? – прошипел он. – Ты забыл, что ли⁈ Ты как через мост пойдешь⁈ Если стража тебя приметит, столба не миновать.

– Я быстро. Метнусь на ту сторону, к рассвету обернусь.

– Быстро⁈ Да у тебя все ноги отбиты!

– Да прошло уже все! Дойду!

– Здесь что-то нечисто, – настаивал Рамон. – С чего такие деньги?

– Ну, – Комар замялся. – Там письма срочные. Да какая разница⁈ Пять декейтов, дружище. Пять и шестой я уже заработал. Если найдем менялу с выгодным курсом, но враз внесем взнос. И еще на новый мяч останется. Деньги поперли, Гвоздь!

Гвоздь явно сомневался. Получить солидный куш за плевое задание, конечно, было заманчиво, но что-то здесь не вязалось.

– Пошли вместе, – предложил он.

– Нет! Я туда и обратно. А ты оставайся здесь и карауль наши деньги, – Одо взглядом указал на заказчика, который всем своим видом выражал, что совершенно не намерен освобождать свое уютное местечко у стены. – Задаток он дал. Вот, держи. Но ты все же следи, чтобы он не сделал ноги. И Ренато предупреди. А и вот еще: у меня там, в мансарде есть книжка – такая, в черном переплете с тиснением…

– Это те вирши, что ты вечно мусолишь? – уточнил Гвоздь.

– Они самые. Будь другом, принеси, а? Пусть пока почитает. И ящик заодно закинь на место, ладно?

И, оставив ошарашенного Гвоздя за стойкой, Комар снова подлетел к дальнему столику.

– Договорился? – одноглазый потянулся на стуле и снова пригубил вино. – Твой друг что-то невесел.

– Он всегда такой, – широко улыбнулся Одо. – На самом деле, он душа компании, просто стесняется. Давайте письма!

Заказчик протянул два послания.

– А третье? – удивился Одо.

– Я передумал, мальчик, – внезапно ответил одноглазый и, заметив, как вытянулось лицо Одо, рассмеялся. – Не бойся, на твою выручку это не повлияет. Получишь, как за три.

– Смотрите, а то я могу…

– Не бери ношу не по загривку, – слегка раздраженно ответил заказчик.

– Как скажете, джиор, как скажете…

Он рассовал послания по карманам, натянул на уши шапочку, шагнул к двери…

– Что ж, надеюсь, ты бегаешь так же славно, как кидаешь яблоки.

Одо остановился, словно налетев на невидимую стену. Развернулся, вперив ошеломленный взор в одноглазого, не веря сам себе. Смотрел, пытаясь мысленно сбрить с лица человека усы и куцую бородку, убрать с глаза повязку, представить, как разглаживаются морщины и заживает потрескавшаяся кожа. Смотрел и – нет, не мог узнать.

Заказчик скорчил забавную гримаску и внезапно подмигнул – Одо аж вздрогнул.

– Да, полагаю, я несколько изменился с того премерзкого дня. Но тебя-то, братец, узнать совсем невозможно. Так что мы в равном положении.

Одо открыл рот, еще не зная, что скажет, но человек кивнул на дверь.

– Э, нет! Давай бегом! Письма, парень, письма!

И Одо вымелся на улицу.

Остановившись под фонарем на крыльце, он вытащил из куртки первое письмо и поднес к свету, желая получше разглядеть оттиск на сургуче. Изображение было простым – оно представляло собой треугольный щит, края которого оплетало какое-то вьющееся растение. Три плети тянулись к центру, где в узорном листе образовывали вензель в три буквы.

Б. А. Т.

По сравнению с причудливыми гербами виорентийской знати этот казался совсем незамысловатым. Одо пожал плечами, спрятал письмо и решительным шагом направился к темному переулку, туда, где желоб водостока низко нависал над землей.

Теперь он точно знал, где и когда видел этого человека.

В тот день, когда над Виоренцей первый и последний раз на его памяти звонил набат.

В тот день, когда он впервые усомнился, что его отец – достойный человек.

Это был серенький уютный день середины осени, когда солнце уже устает лить свой жар на землю, но гнилые ливни еще только рождаются за горами, и лишь изредка появляются первые признаки грядущего ненастья: тянутся тонкие облачка, и изредка сыпется мелкий нестрашный дождичек.

Одиннадцатилетний Одо Бернарди сидел с ногами на подоконнике в своей комнате, грыз яблоко и смотрел, как эти самые облака ползут над городскими флюгерами.

Обычно вот так праздно проводить время ему не разрешалось, но сейчас родителям было не до него: все семейство только что вернулось из уличного храма после утреннего обряда, и теперь отец с матерью вызвали повара и обсуждали, что подать на ужин. Ждали каких-то важных гостей. Девчонки ушли к себе – брата они в свои игры принимали редко, да он и не рвался.

Одо наслаждался бездельем и яблоком и предвкушал, как вечером, когда соберутся гости, спокойно дочитает наконец «Деяния полководцев древности» Флавиана Цинны, которые дед подарил ему на день Радостного солнца.

Отец считал, что будущему законнику такие книги не особо надобны, но с почтенным тестем спорить не стал. Одо завладел книгой, но так как написана она была, естественно, на квеарне, то поначалу чтение каждой главы превращалось в сражение со словарем и памятью. Сейчас же дело шло куда легче, чем летом, так что Одо даже грустил: когда еще попадется такая интересная книжка. Как-то даже не верилось, что автор жил аж тыщу с лишком лет тому назад.

Где-то вдалеке застучали копыта. Звуки, быстрые и тревожные, стремительно нарастали. Одо толкнул ставню и высунул голову наружу.

Вниз по улице, прямо к площади, на которой стоял его дом, во весь опор неслись два всадника. Один чуть вырвался вперед, неистово нахлестывая лошадь, другой догонял, отставая всего лишь на лошадиный корпус.

Всадники влетели на площадь, и тут преследователь решился на отчаянный поступок – он бросил поводья и, на полном скаку свесившись с седла, вцепился в плечи беглецу, буквально сдернув того наземь. Но и сам не удержался, рухнув на булыжную мостовую. Противники покатились по камням.

Одо оторопело глядел, как они дерутся. Это не был благородный поединок, о каком пишут в рыцарских романах, нет, это была схватка не на жизнь, а на смерть, грязная и жуткая. У преследователя был кинжал, у беглеца странный короткий клинок, и оба старались отвести оружие от себя и дотянуться до соперника. И кажется, это удавалось: пыль на мостовой сделалась красной.

Надо было позвать родителей, но Одо словно примерз к подоконнику.

Пару раз Одо казалось, что преследователь побеждает, но каждый раз, когда он мог нанести смертельный удар, он словно удерживал руку, стремясь скорее обезоружить противника, чем убить. Беглец же дрался в полную силу и вскоре из обороны перешел в нападение. Он показался Одо очень молодым и настолько ловким, что его сопернику стоило огромного труда избежать несущего смерть изогнутого лезвия.

Однако он все же пропустил удар.

Вдали послышался нарастающий лязг подков. Этот угрожающий шум словно вселил в беглеца новую ярость. Он рванулся, широко взмахнув своим клинком, отшвырнул противника и, не оглядываясь, бросился прочь. Миг – и он снова взлетел в седло и погнал лошадь вниз по улице. Конь его соперника пробежал дальше, и беглец поймал его за повод, увлекая за собой.

Преследователь остался. Он попытался встать, но тут же со стоном опустился обратно на мостовую. Одежда его была располосована на бедре и сквозь пальцы, которые он прижимал к ране, сочилась кровь.

На площадь вырвался еще один всадник. Растрепанный юноша с медно-рыжими волосами и обнаженной чикветтой в руке птицей слетел с коня и бросился к лежавшему. Он швырнул оружие наземь и растерянно уставился на окровавленную мостовую, затем сдернул с шеи шарф и попытался унять кровь, но раненый оттолкнул его и что-то сказал. Юноша упрямо замотал головой и тогда раненый что-то властно крикнул, указывая в ту сторону, куда унесся беглец.

Рыжий вскочил, опрометью бросился к порогу ближайшего дома и забарабанил кулаками в двери. Прислушался, не уловил движения, побежал к следующей двери, прыгая через ступеньки, забарабанил снова. Он метался по площади, колотя в двери (в том числе и в дверь Бернарди), но окрик снова остановил его. Тогда юноша поднял чикветту и, повинуясь приказу, вскочил на коня, бросаясь в погоню.

На маленькой площади настала тишина. Человек полусидел, прижимая шарф к ране, и по мостовой медленно растекалось кровавое пятно. Иногда по его худому лицу пробегала гримаса боли.

Почему так долго не отворяют, испуганно подумал Одо. Ну да, отец с матушкой ведь на кухне, там не так слышно. Надо спуститься, надо сказать…

Он, словно враз опомнившись, соскочил с подоконника и выбежал из комнаты. Торопливо преодолел коридор и спустился на пролет по черной лестнице.

– Не смей открывать!

Крик застал его врасплох. Одо так и замер, на одной ноге, не дотянувшись другой до ступеньки. Сначала он подумал, что слова предназначались ему, но, когда опомнившись, присел за перилами, то понял, что приказ этот был адресован матушке, которая стояла на пороге, готовясь поднять засов. Рядом две служанки жались к стене, испуганно и недоуменно переглядываясь, и топтался озадаченный повар.

Отца Одо не видел: вероятно, тот стоял в дверях кухни. Мальчику внезапно стало страшно: такая спокойная ненависть звучала в отцовском голосе.

Одо на цыпочках вернулся в свою комнату и в смятении остановился у окна, боясь посмотреть вниз.

Он знал, что никто больше не отзовется: соседи справа всем семейством еще вчера отправились за город, а в доме напротив жил лишь старый джиор Фабио. Вот только служанка его ушла на рынок, а сам старик – добрый, но немощный и больной, уже давно не мог передвигаться без посторонней помощи. Был еще Тристан, его камердинер, но тот был почти глух после снежного жара.

Улица, как назло, была пуста. Куда все делись? Вымерли, точно огнедышащие змеи?

Одо не знал, как поступить. Он знал, что ослушайся он приказа отца, гневу не будет предела. Но знал также, что оставить все, как есть, будет неправильно. Нечестно.

Через окно он мог видеть, как в доме напротив Тристан возится в комнате второго этажа, перебирая какие-то склянки на столе. Подойди к окну, дурень, мысленно взмолился Одо. Подойди, выгляни, посмотри, не идет ли дождь. Ну же!

Но тот все суетился в глубине комнаты.

На столе лежали яблоки: служанка утром принесла целую корзинку.

Одо взял одно, подкинул на ладони. И сам поразился простой мысли: если Тристана не докричаться, нужно позвать его иным образом…

Бросок оказался слабым и неудачным. Яблоко шлепнулось, не долетев и до середины площади и покатилось по мостовой, ткнувшись в колено раненому.

Человек вскинул голову – морщась от боли, он углядел в окне испуганного Одо и вдруг улыбнулся и ободряюще подмигнул. Мол, так себе бросок. Можешь и получше.

Одо взял со стола следующее яблоко, отошел подальше, к самой стене, и разбежавшись, швырнул что есть силы. Так игрок в дикий мяч, прорвавшись сквозь оборону противника под вопли трибун и звуки драки делает победный бросок в пылающее кольцо.

Дзынь! Яблоко врезалось в узорное стекло, расколотив его вдребезги, пролетело через всю комнату, чувствительно ударив Тристана в спину. Тот аж подпрыгнул, обернулся, изумленно уставившись на неведомо как попавший в комнату снаряд, и бросившись к окну, выглянул-таки на улицу.

Что было дальше, Одо не видел: он поспешно затворил окно и даже задернул шторку, заслышав шаги на лестнице. Сам шлепнулся на стул и сделал вид, что рисует человечков на листе дорогой бумаги – вещь вообще-то строжайше воспрещенная.

Уши за порчу бумаги ему не надрали. Потому что в этот момент тишина осеннего дня взорвалась громом набата.

* * *

Рамон сидел за стойкой, отчаянно стараясь не клевать носом. Полночный колокол давно отзвонил. В траттории стояла полная тишина: все ушли спать и теперь наверняка уже видели второй, а то и третий сон.

К затее Комара домашние отнеслись (как и предполагал Рамон) без одобрения.

– Что ж, сиди теперь, раз так, – проворчал отец, когда Рамон изложил суть дела. – Карауль, коли вызвался. Ежели вина попросит – держи ключи.

Он мельком, без всякого интереса взглянул в угол, где расположился клиент и отправился на второй этаж.

Гвоздь вздумал предложить Ренато принять участие в ночном бдении, но не преуспел.

– Нет уж! – наотрез отказался вышибала. – Я вчера ночь не спал. Сегодня вроде радость моя не орет, так что пошел я на боковую. Сам управишься!

Так что Рамон остался один. Он запер дверь на засов, подмел пол и уселся на отцовское место, откуда был отлично виден весь зал. Вздумал было заодно проверить счетную книгу, но цифры быстро стали расплываться перед глазами, и Гвоздь бросил это занятие, боясь задремать.

Зал освещен был скудно: Рамон оставил лишь свечку на столике позднего клиента да на стойке, погасив остальные светильники. Вокруг залегли глубокие тени, навевающие сон. Оставалось лишь ждать, а это занятие маятное.

Пялиться на человека было вроде невежливо, но надо же куда-то смотреть? А пятно света в углу поневоле притягивало взор, так что Рамон облокотился щекой на кулак и принялся рассматривать незнакомца. Тот не возражал – он вообще не обращал на Гвоздя ни малейшего внимания, словно того и не было в комнате.

Незнакомец сидел, уставившись в книжку. Он положил ее на стол, чуть ли не под самую свечку, и сидел, вытянув шею и близоруко наклонившись. Порой он подносил к губам бокал, но Гвоздю показалось, что мысли его более заняты книгой, чем дорогим островным вином. Что такое люди ищут в чтении? Нет, понятно, что есть всякие умные книги по ученому делу, всякие там сборники законов, или лекарские травники, или поварские книги. Это уважаемо и понятно. Есть еще сочинения по богословию, какие изучают фламины. Это вообще праведно и правильно. А вот для чего люди читают всяческие странные истории? Комар вот тоже постоянно норовил уткнуться в какую-нибудь книжку: брал взаймы у книгопродавцев или доставал какие-то трижды переписанные копии у приятелей. Гвоздь этого не понимал: даден тебе богами мир, так и живи в нем здесь и сейчас. Зачем влезать в придуманные истории и отдавать свои чувства придуманным героям?

А ведь люди такое еще и пишут…

Незнакомец резко выпрямился, со стуком отставив оловянный бокал в сторону. Гвоздь аж вздрогнул. Человек взял книгу в руку и поднес вплотную к лицу, словно желая убедиться, что буквы не сложились в иной узор и он прочел именно то, что прочел. Выражение его лица изменилось, сделавшись из благодушно-расслабленного таким напряженным, словно он увидел перед собой ядовитую змею.

Чего он такого там углядел? Одо эту книжку перечитывал чуть ли не каждый вечер, но никогда таким не был.

Человек опустил книгу на стол, потер пальцем переносицу… и открыл томик сначала, куда медленнее перелистывая страницы.

Рамон только головой покачал. Чудак человек. Где там носит Комара? Не угодил бы снова в лапы к стражникам.

Сколько еще прошло времени, он не знал, но свечка порядком укоротилась. Человек отложил книгу в сторону и теперь сидел, глядя на огонек свечи. Вид его стал каким-то отсутствующим, словно мыслями человек был не здесь, в темном зале алексаросской траттории, а где-то очень-очень далеко.

А ведь он тоже чего-то ждет, подумал Рамон. Чего же? Когда Комар вернется? Или чего-то другого?

Прерывая его мысли, в кухне послышалось легкое шебуршание.

Мышь, что ли?

Рамон встал со стула, взял свечку и направился гонять серую негодницу.

Он успел лишь шагнуть за порог, как чьи-то сильные руки сдавили его шею и зажали рот.

Рамон рванулся, но руки держали цепко – шея оказалась стиснута мощным локтевым захватом. Кожаная перчатка царапала губы, мешая дышать.

Рамон выронил свечку, но кто-то еще возникший из полумрака успел поймать ее. Огонек выжил, и обалдевший Гвоздь увидел в его свете греардского легионера при полном вооружении.

Легионер поднес затянутый в черную перчаточную кожу палец к губам: молчи, парень.

Рамон торопливо закивал: мол, понял, не дурак. Перчатка чуть отодвинулась.

– Где он? – прошептал второй легионер, тот, что держал за горло, и Рамон, как-то сразу уразумев, о ком идет речь, ответил, едва шевеля губами:

– В зале.

– Что делает?

– Сидит. Вино пьет. Читает.

Легионеры переглянулись.

– Один?

– Один.

– Есть еще другие выходы из дома?

– Нету, – ответил Рамон. – Здесь и через тратторию. Еще только ежели через мансарду…

– Фриц и Гуго уже на крыше, – ответил второй легионер на немой вопрос товарища. – Да и не успеет он через весь дом…

Ну надо же, подумал Рамон, целый отряд на такого тощего типа. Черепицу ведь побьют подкованными сапожищами… Во что ж мы с тобой ввязались, а, Комар?

– Ты кто? – прошептал первый легионер. – Подавальщик? Ты куда шел? Иди назад молча…

В этот момент в дверь траттории трижды ударили – четко, резко и размеренно.

– Именем герцога, отворите!

Легионер подтолкнул Рамона в спину.

– Эй, трактирный мальчик! – раздался насмешливый голос из зала. – Там в дверь стучат! Открывай!

Гвоздь медленно прошел через зал к дверям. В нос ударили запахи дыма и жженой бумаги – краем глаза Рамон отметил, что одноглазый легким жестом поднес к свече письмо (то, что так и не отдал Комару на отправку). Вид у него был самый непринужденный – словно гостей поджидал.

Рамон сдвинул засов. Дверь немедленно толкнули так, что, не попяться он – получил бы по носу. Черная фигура полностью заслонила дверной проем.

Рамон окончательно опешил. Перед ним стоял сам Двуручный Аксель Меллерманн – командор Черного легиона, великан, равного которому по силе в городе не было. Уж его-то не узнать было невозможно: все мальчишки Виоренцы бегали любоваться на ежегодные смотры новобранцев и дворцовые парады, где командору отводилась важнейшая роль.

Командор был в обмундировании легионера, но без лат. Знаменитый двуручник (как говорили, он передавался в семействе уже три столетия) висел за его спиной, поблескивая рукоятью.

Позади Двуручного Акселя маячил еще кто-то, гораздо более мелкой комплекции, зато в собольей мантии и с тяжелой золотой цепью на шее.

– С дороги, – ледяным тоном приказал Двуручный Аксель, и Рамон торопливо отступил вглубь траттории.

Греардец шагнул внутрь, окидывая взглядом помещение. Одноглазый – он сидел все в той же расслабленной позе – поднял голову.

– Аксель! – приветливо произнес он. – Доброй тебе ночи! Я, право, не ожидал, что это будешь именно ты… Такая честь!

– Я был на дне наречения у тещи, – произнес командор. – Мы как раз пели второй заздравный гимн. Ты потрясающе не вовремя, блудный лис. Как и всегда, впрочем…

– Прими мои искренние сожаления, что оторвал тебя от праздничного пиршества. Надеюсь, супруга твоя не сильно огорчилась. Помнится, нрав у нее был далеко не медовый…

– Вы бы о себе беспокоились, джиор Бальтазаррэ! – вступил в разговор второй пришедший. Он вышел на свет, и оказалось, что это осанистый пожилой мужчина весьма почтенного вида.