Текст книги "Время скитальцев (СИ)"

Автор книги: Марья Фрода Маррэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 33 страниц)

Пена моря, враг забвенья…пена моря… враг забвенья… враг забвенья…забвенья…

Казалось, что, купаясь в этой черной звездной ночи, она вот-вот вспомнит что-то нестерпимо важное, что-то давнее, занесенное песками, что-то, что лежало в забытьи века и должно вернуться под эти небеса во что бы то ни стало.

Она шла, нисколько не удивляясь, что ступни босы, что подол длинного черного одеяния трепещет на ветру и обвивается вокруг ног, что четки исчезли, а на руке позвякивает металлом браслет.

Все было неизбежно, как неизбежен надвигающийся на берег прилив.

Она поднялась на гребень дюны и наконец увидела море. Бескрайняя водная гладь была темна и неспокойна, она то и дело врезалась в камни берега, и с медленным шипением отступала, сползая пеной по черному песку, чтобы спустя краткий миг вновь напасть и вновь отступить.

Над горизонтом вставала полная луна. Она казалась чудовищно огромной, ржаво-красной, и свет ее словно наполнял морские воды кровавым вином. Ветер все усиливался, стебли розмарина гнулись к земле, ударяя по коленям. Губы жгло от резкого привкуса соли.

И здесь ее настигла музыка.

Над утесами, над розмарином и шипящими водами прибоя пела сиринга. Напев ее то сладкий, то тревожный, но неизменно пустынный, как всякая пастушья песня на земле, наполнял собой пространство, сливаясь со свистом ветра.

Откуда она появилась? Ведь вокруг – она знала это точно – не было ни единой живой души. Быть может, она возникла из рокота волн, из мерцания звезд, из биения ее собственного сердца.

А возможно, она существовала всегда, изначальная, как сами ветра, что породили мир.

Сиринга говорила с ней: не голосом, но самим звуком и тем, что таится в молчании.

Где ты? Воды глубоки, воды бездонны, и камень горяч, и луна льет свое багровое вино, и раковина времени лежит под черным песком. Зачерпни песок в ладони – пусть поёт, ибо в песне его – память.

Время – соленая вода, оно накатывает и отпускает добычу, и успокаивается, чтобы вновь нагрянуть.

Время – ветер, что вечно рождается и умирает, что приносит и зной, и дожди, и гонит туман над пепелищами, и наполняет паруса кораблей, которым не дано вернуться, ибо огонь маяка мертв.

Время – музыка, которая зовет и сбивает с дороги, потому что забывает самое себя, остывая под ледяным небом.

Где ты? Отзовись. Если ты уже существуешь – отзовись, и голос твой, отданный ветру вулканов, ветру боли, ветру розмарина сплетется с моим голосом, и тогда я вспомню, что я еще существую.

Ибо все повторяется и все неповторимо.

И как заклинание, как мольба, как крик и как шепот.

Где ты? Где ты? Где ты…

Она отчего-то точно знала, что откликнись она на зов, и вся жизнь изменится бесповоротно и навсегда. И еще знала, что не может не отозваться. И потому прошептала, обращаясь то ли к черным валам, то ли багровой луне, что подернулась легкой пеленой облаков.

– Я здесь.

И услышала, как в неимоверной дали, за линией горизонта, кто-то торжествующе смеется.

– Я здесь.

Ее пробудил собственный шепот и резкий порыв ветра.

Эрме открыла глаза и подавилась криком ужаса.

Она стояла на обрыве, на самом краю утеса. Шаг-другой вперед – и она полетела бы вниз, прямо на качающиеся кроны. Ветер кружил вокруг, свистел, и темное древесное море, волновалось и стонало, повинуясь его воле. Натужно скрипели стволы.

Над горами поднимался молодой месяц, и его серебряный свет позволял лишь примерно осознать, как глубока была пропасть, но и этого было достаточно, чтобы сердце ушло в пятки.

Эрме поспешно отступила от обрыва, чувствуя, что ноги едва слушаются. Она огляделась, не понимая, где она и как здесь очутилась. Место было совершенно незнакомое: ни костра, ни поляны, ни стены ржаволиста, ни тропинки, ведущей вниз. Ничего подобного и в помине не было.

Она стояла на совершенно ровной площадке. Здесь не было даже травы – лишь древний костяк скалы. Поодаль виднелись темные вытянутые очертания камней, – она могла прийти только оттуда: все иные пути оканчивались пропастью.

– Тадео, – испуганно прошептала она. – Курт. Где вы⁈ Кто-нибудь⁈

Никто не отозвался. Ветер свистел все сильнее. Эрме чувствовала, что ее бьет озноб: безрукавка не спасала от пронизывающего сквозняка и уж, конечно, не защищала от страха и неизвестности. Она в жизни не знала за собой склонности к сонному бродяжничеству. Какая сила могла увести ее прочь от лагеря?

Эрме прислушалась, надеясь различить голоса, но сначала все напрочь заглушал ветер. А потом она услышала звук.

Цокающий, и щелкающий, и постукивающий одновременно, он раздавался то справа, то слева от обрыва. Казалось, что где-то в глубине леса перекликаются ночные птицы, но перекличка эта постепенно складывалась в навязчивый мотив и ввинчивалась в виски, отзываясь болью.

– Цок-цок-цок-тке-тке-тке. Цок-цок-цок-тке-тке-тке. Цок-цок-цок…

Звуки нарастали, начиная пугать и в то же время притягивать. Эрме почти против воли, ведомая каким-то безрассудным любопытством, приблизилась к краю обрыва и взглянула вниз.

По вершинам и кронам то тут, то там мерцали мутно-белесые огоньки. Они появлялись, погасали, но тут же возникали снова на другом месте – поодиночке и целыми стайками. Порой, когда ветер сгибал ветви, они начинали помаргивать, словно слезящиеся от пыли глаза.

Внезапно цокающий звук смолк. Огоньки замерли, перестав мерцать – так глаза раскрываются в удивлении.

Лес смотрел. Лес ее увидел.

Что-то щелкнуло о камни обрыва – так орешек или каштан раскрывается, ударяясь оземь или о стену. И еще. И еще. И еще. Затем послышалось скрежетание, словно нечто проворное взбиралось по обрыву, цепляясь за камни коготками.

Дожидаться, пока источники этого звука приблизятся, Эрме не стала. Она развернулась и бегом бросилась прочь от пропасти, к дальним камням.

Камни высились вокруг плотно, точно зубы в челюсти древнего животного. Кое-где меж отдельными исполинами виднелись узкие щели – только-только протиснуться.

Эрмэ торопливо пролезла в такой скальный закуток и остановилась, не зная, куда податься дальше. Тропы не было. Не удавалось определить даже направление движения: вокруг лежала плотная почти осязаемая тьма.

Цоканье и скрежет коготков смолкли. Настала тишина, прерываемая лишь свистом ветра – так музыкант дует в отверстия флейты, рождая мелодию.

Флейта. Сиринга, говорившая с ней голосом, что яснее человеческой речи. Это видение было настолько ярким, настолько живым. Таким же, как ее грезы о проклятой Лестнице. Таким, каким никогда не были ее обыденные сны…

Нет, не сейчас. Эрме не желала сейчас думать ни о чем подобном. Нельзя. Не время. Нужно выбираться из этого проклятого богами места.

Проще всего было бы залезть на какой-нибудь обломок повыше и попытаться осмотреться оттуда, но Эрме боялась выдать свое присутствие. Кто бы ни издавал эти странные цокающие звуки, она не желала с ним встречаться. В конце концов, каменная стена не могла быть большой – они же заночевали на скале, а она не бесконечна. Нужно просто решиться и идти вперед…

Почти сразу же она пожалела о своем выборе. Двигаться пришлось на ощупь, то и дело натыкаясь на жесткие каменные бока. Воздух вокруг сделался жарким и вязким, ветер словно умер, и тишина стала такой плотной, что казалось, в уши попала вода.

Утратив чувство времени, Эрме бродила в природном лабиринте, стараясь пробраться дальше – уже совсем не понимая, куда именно идет. Может, просто сесть и ждать, пока настанет рассвет? Но в темном небе не было признаков утра, одна лишь глубина и редкие пятна звезд.

– Цок-цок-цок…

Сухой тревожный звук раздался близко, чуть ли не под ухом. Он был так жуток в этой полной тишине, что Эрме замерла и лишь огромным усилием воли заставила себя обернуться.

На ближайшем камне сидело самое непостижимое существо, какое она только видела в жизни.

Существо напоминало огромного в пьеду высотой богомола, но там где у обычного богомола расположена голова, держался источающий мутный свет овал, в центре которого явно различался единственный глаз. Почти человеческий глаз с ярко-алой радужной оболочкой и круглой черной точкой зрачка. И сейчас глаз этот был устремлен на Эрме.

Богомол устремился вперед по камню. Свечение усилилось, черная точка сокращалась и расширялась. Эрме стояла столбом.

Она не переносила всей этой мелкой крылатой, ползучей, перепончатой, суставчатой мерзости. Пауки, тараканы, кузнечики, клопы, да просто стрекозы – подобные создания всегда вызывали у нее отвращение, но этот источающий свет глаз наводил просто суеверный ужас.

Существо явно готовилось напасть. Эрме, очнувшись, попятилась – и уперлась лопатками в камень. Она шарила по поясу в поиске кинжала, но кинжала не было.

– Цок-цок-цок-тке-тке-тке…

Она могла поклясться, что в этом звуке звучало кровожадное вожделение. Существо с шелестом расправило крылья.

Гибкая тень метнулась вперед, в прыжке сбив уже оторвавшегося от камня богомола. Раздался треск, и существо, раскинув шипастые лапы, упало обратно, придавленное противником.

Эрме не поверила своим глазам. Куница. Серая, пушистая и убийственно ловкая лесная тварь. Неужели Вероника? Откуда она здесь?

Куница с хрустом перекусила шею «богомола» и принялась деловито терзать тело, отрывая конечности и крылья. Головоглаз оторвался и, покатившись по камням, упал к ногам Эрме. Она отпрянула, но исследовательский интерес пересилил отвращение. Эрме осторожно нагнулась.

Сейчас головоглаз напоминал сгусток светящейся слизи или сырое яйцо с полурастекшимся желтком, смешавшимся с кровью. Внутри желтка пульсировал, дергаясь, черный зрачок. Казалось, что даже сейчас он смотрит прямо на Эрме. Свечение меркло, пульсация замедлялась, но глаз все пялился и пялился.

Наконец он мигнул и погас окончательно. Эрме подняла голову.

Куница сидела на камне неподвижно, словно древняя статуя, обратив морду к луне. Из пасти ее торчала шипастая лапа. Останки поверженного врага валялись вокруг, довершая картину триумфа.

– Вероника? – позвала Эрме. Она не была уверена, помнит ли лесной зверек свою кличку.

Куница выплюнула конечность богомола, фыркнула и, спрыгнув с камня, скачками понеслась прочь. Эрме сообразив, что это ее шанс выбраться, поспешила следом, но угнаться за шустрым зверьком сквозь каменные щели оказалось не так-то просто. Вскоре впереди виднелось лишь серое пятнышко, да изредка доносилось презрительное фырканье.

Что-то с щелканьем упало прямо под ноги. Эрме дернулась в сторону, решив, что это очередной глазастый преследователь, зацепилась носком сапога и со всей силы грохнулась наземь, врезавшись лбом в булыжник…

Она лежала, уткнувшись лицом в траву, чувствуя носом ее щекочущий сок и жесткие стебли.

Что-то круглое и жесткое давило в солнечное сплетение. Эрме приподнялась, вытаскивая мешающий предмет – он оказался ребристым на ощупь и пахнущим смолой.

Шишка пинии. Надо же – цела, даже не помялась под ее весом. Откуда она здесь? В лабиринте не было пиний, там вообще не было растительности – голый жуткий камень. Но тогда откуда трава?

Она села, потирая затекшие мышцы.

Не было ни каменного лабиринта, ни площадки над лесом, ни глазастиков-богомолов, ни куницы-охотницы. Был склон, заросший наполовину жесткой травой, наполовину колючим кустарником, была теплая звездная даль над головой. Ветер унялся и едва шевелил траву. Месяц сместился и побледнел. Стало свежее и светлее. Ночь явно клонилась к утру.

Что-то липкое замарало щеку. Эрме потрогала лицо – на лбу обнаружилась болезненная ссадина. Кровь уже не сочилась, но и не засохла окончательно.

Кровь? Она что, треснулась головой и валялась здесь, на склоне без сознания? И все эти блуждания и странные существа были лишь плодом кошмара? Пожалуй, если так, то это и к лучшему – она с омерзением вспомнила растекшийся в яичницу глаз. Такой дряни на земле не место.

Но зачем и когда она покинула поляну? Эрме, как ни старалась, не могла припомнить этот момент. Надо возвращаться, пока мужчины не проснулись и не обнаружили ее исчезновение. Тадео, конечно, видит девятый сон. Да и Крамер, наверно, задремал – а ведь он собирался дежурить. Ну да пусть, ничего ведь не стряслось…

С такими мыслями Эрме принялась подыматься по склону, но быстро поняла, что так просто на поляну не попадет. Ржаволист на вершине разросся настолько плотно, что продраться напролом было невозможно. Значит, придется топать вокруг, пока она не наткнется на тропинку, что вела от лагеря Висконти к пещере. Сколько это займет времени, она не представляла, но выбора не было, и она поплелась по склону.

Идти пришлось долго, то подымаясь, то опускаясь, огибая кусты, оскальзываясь на траве, что уже покрылась росой. Постепенно Эрме начала узнавать окрестности. Вот-вот должно было показаться место, где разбили лагерь ловцы. А оттуда она сможет подняться по тропе к пещере. Сейчас, еще чуть-чуть…

Она остановилась в изумлении.

Даже в предрассветных сумерках было понятно, что поляна пуста. Ни палатки, ни костров, ни людей с их скарбом. Единственными признаками того, что здесь недавно останавливались, была беспощадно вытоптанная трава и пятна кострищ, над которыми еще вился тоненький умирающий дымок. Ловцы ушли, быстро и без предупреждения. Но почему? Что здесь вообще творится?

Она, с трудом передвигая ногами, прошлась по смятой траве. Навалилась страшная усталость. А что если прилечь прямо здесь, у тлеющего костерка? Какая разница, где спать?

Скрежет камешков заставил ее обернуться.

На тропе, что вела наверх, загораживая путь, стоял человек.

Она не могла разглядеть его лица, скрытого мглой и ветвями ржаволиста. Зато ясно видела нож в его опущенной руке.

Глава пятая
Глаза Ночи

Эрме чуть отступила, не отрывая взгляда от человека.

– Кто здесь? – крикнула она, надеясь, что сумеет если не отпугнуть незваного гостя, то по крайней мере разбудить своих товарищей на вершине или тех людей, что заночевали на нижней террасе.

Голос звучал слабо, сорвано и бесконечно одиноко. Эрме потянулась к кинжалу, и вспомнила, что ножны пусты. Она поспешно дернула рукой, спуская нить четок в ладонь. Кораллы холодили пальцы. Оружие отчаяния. Она никогда не думала, что придется применить его снова.

Человек пошевелился, пошел вперед, оттолкнув ветви кустарника.

– Брось четки, женщина. Они тебя не спасут. Я знаю, что ты сделала с тем парнем. Ты думала, боги оставят такое святотатство безнаказанным? Зря. Они все помнят и все кладут на весы.

Она с трудом, но узнала этот голос. А после узнала и фигуру – коренастую, крепкую, пусть уже и несколько ссутулившуюся под гнетом лет. Фигуру, в которой было так мало от отшельника и так много от купца…

– Джиор Николо, – проговорила она, стараясь придать своему голосу толику участливой уверенности, которой вовсе не ощущала. – Где же вы пропадали? Вас ищут по всему лесу…

– Я не терялся, – резко оборвал ее Николо Барка. – Даже если эти псы твоего деда так решили. Они слишком глупы, чтобы додуматься до иного поворота дел. И слишком верны своему вожаку, забыв, что он давно мертв. Дважды дурни.

Фратер Бруно вышел на поляну. В полумраке его лицо казалось серым, но щеки и лоб испещряли темные полосы. Царапины?

– Что с вами стряслось, джиор Николо? Что с вашим лицом? Вы дрались?

Николо Барка коснулся подбородка, размазав по коже кровь.

– Это? Это пустяки. Это ничто по сравнению с тем, что со мной по-настоящему случилось.

– И что же? Скажите. Быть может, я смогу помочь…

– Ты⁈ – крик был так внезапен и жуток, что Эрме отшатнулась, словно от удара.

– Ты⁈ Помочь⁈ Мне⁈ Ты не смогла помочь даже себе! Ты пошла на зов. Ты откликнулась. Ты позволила себя увидеть. Они знают, что ты есть, а значит, нас уже двое. А ты даже не понимаешь, что это значит.

Он улыбнулся – широко и жутко, и Эрме только сейчас заметила, что губы у него тоже темные.

– Но не все потеряно. Ты не смогла пройти лабиринт. Не осилила. Это судьба, и я не позволю, чтобы у тебя был второй шанс. Они не получат тебя. Они молчат, и это правильно. Они должны замолчать навсегда.

Он поднял руку с ножом.

– Опомнитесь, джиор Николо. Ваши слова безумны. Кто те люди, о которых вы говорите?

– Они? – Николо Барка рассмеялся в голос. – Дурочка. Они не люди. Они чудовища. Они уничтожили меня. Они заставили меня видеть, заставили слышать, заставили говорить. Я поверил им, а твой дед поверил мне. Два дурака, два подонка. Но он уже мертв, он умер рабом фантазий, а я… я опомнился. Я прозрел и и сделал правильный выбор.

Эрмэ слушала, стараясь в то же время отыскать взглядом нечто острое и тяжелое. Палку, камень, что-что, чем можно дать отпор. Но ничего не было. А четки здесь не помогут. Она не успеет ими воспользоваться.

Николо Барка улыбался темным ртом.

«Слюна меняет цвет, делаясь багрово-черной. Язык также окрашивается в черный. Сие есть первый знак…».

– Расскажите мне подробнее, джиор Николо.

– Тянешь время, да? Нет, больше тебе ничего не надо знать. Все лишнее.

Он шагнул вперед. Теперь между ними был только тлеющий костер.

– Пойми, женщина, я сделаю это без радости. Но и без сожаления. Это зрело в вашей породе, но лишь в тебе проросло. Сорняк выпалывают. Это судьба.

Эрме попятилась, пытаясь принять решение, куда бежать. До спуска вниз было не добраться. Да и не сможет она в полумгле сползти по круче. Свернет шею. Прорваться к пещере? Она не сумеет, не успеет…

«Человек становится подобен быстротой пустынному барсу…».

– Ты же знаешь, что не увернешься, – проговорил он, направляя на нее нож. – Просто прими свою участь.

– Да, – ответила Эрме. – Ты прав. Я иду. Сейчас.

Она шагнула вперед, сгибаясь, словно в поклоне, и с размаху черпанув ладонью горсть углей и пепла из костра, с криком швырнула в лицо Николо Барке.

От неожиданности и боли он взвыл и выронил нож. Тот упал прямо на угли, и Эрме не рискнула поднять. Сжав обожженную руку, она отбежала на несколько шагов в сторону, к тропе, но остановилась, оглянувшись.

Николо Барка пошатывался, топчась на месте, и зажимая ладонями лицо.

– Тварь! – проревел он. – Такая же, как они все. Скользкая тварь, не горящая в огне. Думаешь, ты уцелеешь⁈

Движения его становились все более растерянными, словно у пьянчуги, которого внезапно одолела охота поплясать. Внезапно Николо Барка оступился и рухнул наземь.

– Не сейчас, – хрипел он. – Еще рано… Рано!

Он попытался встать, упираясь руками в землю, но колени вновь подогнулись, и Эрме увидела, как тело его начало содрогаться.

«Мышц и суставов неестественное сотрясение, лишающее всякой возможности стоять на тверди».

Все, в точности как по книге, подумала Эрме, завороженно смотря на эту картину. Но если правда это, то правдой может оказаться и продолжение. Он поглядела на ломаную линию горизонта – та начала слегка розоветь.

– Эрме!!!

На поляну, с треском ломая ржаволист, вывалился Тадео – всклокоченный и с чикветтой. Благие, Тадео с чикветтой! Нелепое зрелище, но оно невероятно согрело душу.

– Что случилось⁈ – дико заорал он, воинственно взмахивая клинком, словно дубинкой. Лезвие свистнуло, описав несусветную дугу. С ржаволиста полетела наземь срубленная ветка.

– Много чего, – вздохнула Эрме. – Даже не знаю, как и начать. Тадди, держи оружие правильно. А лучше – опусти. Поранишься. Вот так. Где Крамер?

– Спит, как сурок, – выпалил Тадео. – Только носом свистит. Я проснулся – тебя нет, а он бревно бревном. И тут крики. Я взял его чикветту и побежал сюда. А это что, Николо Барка⁈ Что с ним⁈ И где ловцы⁈

– Второе – без понятия. А первое… Он пытался напасть на меня, но неверно рассчитал время. И сейчас расплачивается за это.

– Надо его связать, раз он безумен, – нерешительно начал Тадео. – Наверно…

– Нет, – ответила Эрме. – Ничего уже не надо.

Рассвет близился. Окружающий мир обретал четкие очертания и краски. В ржаволисте пробовала голос какая-то пташка: одинокая, но настырная. Зудели внезапно появившиеся комары.

Ни следа ночного кошмара. Если, конечно, смотреть в ясные дали, а не прямо перед собой.

Эрме сидела на траве, у кострища, подле лежавшего Николо Барки. Он не шевелился – судороги отступили. Под головой старика был его же плащ – изодранный в клочья. Прочая одежда Николо Барки тоже была рваной и замаранной красной глиной. Где бы он ни был, он явно провел последние сутки не лучшим образом.

Эрме смотрела на его лицо – бледное, с синими жилками сосудов, проступающими под кожей, с рваными царапинами, еще сочащимися кровью, с черной пеной, медленно стекающей изо рта, смотрела и пыталась уложить в голове, все что случилось ночью. Получалось с трудом, словно она заталкивала в кошелек все содержимое герцогской сокровищницы.

Зашелестела трава. Эрме подняла взгляд. Подошедший Тадео протягивал ей кувшин.

– Капитан нашел родник. Пей без опаски. Здесь не бывает темной воды.

Она кивнула, принимая кувшин левой рукой и торопливо приникла к горлышку.

…Крамер появился на поляне через полчаса после Тадео – сонный, помятый, сжимая руками виски. Он оглядел место побоища и изменился в лице, увидев распростертого Барку.

– А мы уж спорили, кто пойдет вас будить, Курт, – мягко заметил Тадео, протягивая ему чикветту, но капитан вздрогнул, словно от пощечины. Он поспешно забрал оружие и обернулся к Эрме.

– Никогда в жизни…

– Не сейчас, Курт, – на корню пресекла покаяние Эрме. – Не время. Буду очень благодарна, если ты раздобудешь воды.

– Как скажете, монерленги, – он развернулся, словно на плацу, и отправился прочь. И вот нашел и родник, а заодно принес и ее драгоценную сумку.

Эрме пила, капли скатывались на подбородок и шею, приятно щекоча кожу.

– Как рука? – спросил Тадео. – Очень больно?

Эрме опустила кувшин.

– Не знаю, – растерянно ответила она. – Не чувствую. Сначала жгло, а сейчас никак.

Тадео присел на корточки и осторожно взял ее ладонь в свои шершавые, точно у простолюдина, ручищи.

Волдыри были знатные, на все пять пальцев. А мазь от ожогов она с собой не взяла – состав скисал на жаре. Вернутся в замок – сделает примочку.

– Вообще-то от такого принято орать в голос, – задумчиво заметил Тадео. – Это ж сообразить надо – загрести жар голой рукой. Я бы не додумался, честное слово.

Он раскрыл сумку, покопался внутри, вытянул кусок ткани и, плеснув на нее воды, принялся обматывать Эрме ладонь. Спокойно и размеренно, так словно плел сеть или косичку из травы.

– Ну я же не совсем безрукий, – слегка улыбнулся он в ответ на ее удивленный взгляд. – Перстень не снимешь?

Эрме покачала головой, отвергая такое предложение.

– Бинтуй целиком.

– Как знаешь, – Тадео затянул узелок, навертев на ее руку подобие тканевого кокона. – А что же теперь делать со стариком?

– Ничего. И пусть совесть тебя не терзает. Мы не сможем помочь. Просто не сможем. Остается ждать.

– Ждать чего? – неловко уточнил Тадео. – Когда он…

– Ждать, когда встанет солнце.

– И что тогда?

Эрме промедлила с ответом, подбирая слова.

Она никогда не видела, как такое делается. И до сей поры была уверена – никто в Тормаре не видел. Она и читала о подобном лишь в одной книге – старинном переводе редкого беррирского трактата «Искусство тайной гибели», который маэстро Руджери принес ей после того, как она сдала таки испытание на звания мастера-травника по снадобьям, зельям и ядам.

Когда Руджери, от природы не отличавшийся доверчивостью, уверился наконец, что для высокородной ученицы это серьезное занятие, а не блажь, он воодушевился и явно вознамерился воспитать из нее вторую Агриппину Эторскую, великую целительницу (и знаменитую составительницу зелий). Книги, подобные беррирскому трактату, могли немало поспособствовать такому развитию событий.

«Искусство тайной гибели» произвело на Эрме сильнейшее впечатление, отталкивающее и завораживающее одновременно.

В трактате четко, подробно, прямо-таки любовно, описывались смертоноснейшие растения (к радости всех здравомыслящих людей в Тормаре не растущие) и изощреннейшие яды, какие только знала земля. Все это было густо сдобрено своеобразной беррирской мистикой и той странной поэтической философией пустыни, где добро и зло сливались, где свет становился проклятьем, а тьма несла благо, и ни одно начало не было способно одержать победу, не став гибелью себе самому.

Эрме прекрасно понимала, что изучение подобной литературы Черным Трилистником не приветствуется, и потому не стала рисковать репутацией наставника и заказывать себе список. Не стала и переписывать сама – книга не несла практической пользы, ведь ингредиенты были недоступны, да и не собиралась она подаваться в отравительницы. Но она несколько раз перечитала трактат, со всем вниманием изучила иллюстрации – изящнейшие цветные миниатюры. На одной такой иллюстрации был изображен кустарник, густо усеянный мелкими багровыми цветочками, а рядом, крупно – веточка, покрытая вытянутыми листьями, с одиноким колючим плодом насыщенного густо-синего оттенка.

Ночеглазка, так безыскусно передал переводчик беррирское название растения, дотошно указав в сноске, что это лишь самое распространенное из названий и имеется еще с десяток. Сок плодов ночеглазки являлся ядом, от которого не было противоядия, и без сомнения, мог бы принести немало бед человечеству, если бы не одно «но».

Росло сие дикое растение лишь на одном из островков у Берега Крови – то есть вдалеке от цивилизации, и все попытки пересадить его на иную почву – даже на соседние острова – неизменно проваливались.

А попытки случались, ибо ценность ночеглазки была не столько в самом наличии яда – мало ли отравы на земле⁈ – сколько в особенности его действия.

Главным назначением ночеглазки было ритуальное.

В прежние времена (как писал автор трактата) последователи местного островного культа давали свежесорванные плоды либо выдавленный сок ночеглазки избранному по жребию жрецу, дабы он сумел проникнуть за грань солнечного света, прямо во тьму Первозданной Ночи, где прошлое и будущее слиты воедино и можно узреть, как одно порождает другое. Умирающий словно становился открытой дверью, позволяющей другим на краткий миг прикоснуться к вечности.

Тогда этот ритуал показался Эрме по-дикарски жестоким – расплатиться чужой жизнью за возможность заглянуть за грань изведанного. Ученый беррир – автор трактата тоже не одобрял такого положения вещей, но совсем по иной причине. Его возмущала не жертва, но сам факт вторжения за предел дозволенного человеку. Заглянуть за покров тайны – значило, нанести оскорбление целомудрию Вечной ночи.

Возможно, именно это философское противоречие стало причиной того, что автор с нескрываемым злорадством сообщал в финале главы, что в конце концов население островка перемерло от какой-то неизвестной заразы, и теперь лишь плоскомордые обезьяны обитают в его сыром лесу, оглашая пещеры противными воплями. И поделом наглецам. Тогда Эрме была с ним полностью согласна. И вот теперь, словно в насмешку над всеми убеждениями, случилось невероятное: судьба поставила на ее пути человека, который явно был отравлен ночеглазкой.

Она не принуждала его, значит, ее вины не будет. Зато есть невероятный шанс, который ни один уважающий себя мастер не упустил бы. Вот Руджери точно не упустил бы. (И Аррэ, мерзавец, не упустил бы – эта мысль метеором мелькнула на самом краю сознания). И в конце концов, Девять Свитков не утверждают прямо, что так делать нельзя…

Она говорила медленно, надеясь, что сам процесс подбора слов прояснит ее мысли заставит принять верное решение. Наконец аргументы закончились.

– Да ты рехнулась, – сказал Тадео.

Она и в самом деле была слегка не в себе. Две бессонные ночи, новые люди, странные события, сплетшиеся в плотный клубок, видения и опасная реальность… Несомненно, все это должно было воздействовать на ее сознание, но разум, как ни странно, стал легким и ясным, а уверенность в своем выборе крепла с каждым мигом. Не каждому дается возможность на собственном опыте подтвердить или опровергнуть древние знания, и уж если такое выпадает – не медли, иначе какой ты мастер. Так, одно название.

Она упорствовала, и внезапное сопротивление Тадео только распаляло ее решимость.

– Эрме, – негромко, чтобы не расслышал Крамер, пытался увещевать он. – Подумай здраво: это же недостойно.

– Что недостойно⁈ Он пытался меня убить! И яд уже действует! Какая теперь разница⁈

– Он будет отвечать перед богами за себя! Ты – за себя! А я, как… как наместник Тиммерина, за тебя!

Эрме рассмеялась от неожиданности. Тадео отвечает за нее! Кто бы слышал!

– Перестань, Тадди! Никто здесь не ответчик! Это всего лишь эксперимент. Может, это вообще все сказки, бред собачий!

– Ты себя слышишь⁈ Он умирает, Эрме! Он человек, Эрме! Не псина!

– Уймись, Тадди! Я тебе это приказываю – не как родственнику, а как Саламандра – герцогскому наместнику, раз уж ты заговорил на языке власти и титулов. Уймись, иначе мы рассоримся всерьез!

Это, казалось, возымело действие. Тадео насупился и замолк. И вовремя: небосвод неудержимо наливался радостным багрянцем. Эрме наклонилась над Николо Баркой и убедилась, что он все еще дышит. Времени оставалось мало.

– Курт! – окрикнула она Крамера, который с нарастающей тревогой на лице наблюдал за их шепчущим спором. – Курт, пойди прогуляйся!

– Как далеко, монерленги? – спросил он.

– Настолько, чтобы если тебя начнут спрашивать, ты смог бы с чистой совестью сказать, что ничего не видел!

Крамер молча развернулся и отправился прочь с поляны. Его прямая, словно доска, спина выражала протест, но Эрме не могла допустить, что он присутствовал. Нечего вносить смущение и раздрай в его честные греардские мозги. Да и чем меньше свидетелей, тем проще и лучше.

– Ты тоже иди, – обратилась она к Тадео.

– Я останусь, – проворчал он. – Но знай: ты сейчас совершаешь очень неправильный поступок.

– Возможно, – согласилась она, торопливо вынимая серьгу из мочки уха: ритуал требовал присутствия чего-то, что сошло бы за маятник, желательно с прозрачным камнем, способным пропустить солнечный свет. Вместо бечевы будет шнурок от безрукавки.

– Одумайся, – еще раз попросил Тадео, наблюдая, как она продевает шнурок в в петлю серьги.

– Помолчи, – велела Эрме. – Я вспоминаю слова.

Она даже зажмурилась, пытаясь представить, как выглядят страницы книги, какого цвета шрифт и где расположены иллюстрации. Обычно такой прием всегда помогал сосредоточиться, но сейчас она то ли волновалась, то ли слишком переоценила свою способность запоминать тексты.

Общее помнилось, детали ускользали. Слишком много времени прошло с той поры, когда она глядела на этот пергамент последний раз.

Яркий свет пробился сквозь ресницы – это солнце поднялось из своего плена и осветило склоны Ламейи.

Медлить было нельзя. Она сжала бечеву с серьгой в левой руке и, не глядя на Тадео, склонилась над отшельником.