Текст книги "Время скитальцев (СИ)"

Автор книги: Марья Фрода Маррэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

Как заработать денег, не имея денег? Вопрос века.

– Для начала нужно выиграть турнир, – заявил Одо, отсекая ненужные мысли. – Там герцогские призовые. Вот тебе и начальный капитал.

– А если не выиграем?

– Выиграем, – уверил друга Одо. – Пойдем домой, поздно. Завтра подумаем. Может, отец твой чего присоветует. Пошли.

Но далеко они не ушли.

Из-за угла на площадь вывернули четверо. На вид такие же как Одо и Рамон юнцы, бесцельно шатающиеся по округе. Узкие штаны, остроносые башмаки, дублеты без рукавов, расстегнутые так, чтобы было видно белые рубашки с вышитой на груди растопыренной ладонью – сейчас в свете единственного фонаря она казалась угрожающе темной, но на самом деле была алого цвета.

Одо и Рамон переглянулись. Принесла нелегкая, подумал Одо.

Квартет сей был друзьям прекрасно известен. Парни играли за «Алую Пятерню» – за ту самую команду, которую «Коты Маринайо» уделали на последней игре за право выступления на герцогском турнире. «Пятерня» горела жаждой мщения, и капитан «Котов», сознавая это, запретил своим сокомандникам до турнира даже показываться в той части Алексароса, где обитали обладатели алой вышивки.

Одо и Рамон запрет соблюдали: на кону стояло слишком многое. И вот нарвались, где не ждали.

Предводитель квартета Берто Банги, коренастый боец с тяжелой нижней челюстью, в свободное от игр время подвизавшийся подмастерьем краснодеревщика, вышел вперед и спросил с радостью человека, наконец-то обретшего цель своей жизни.

– И куда же мы идем?

– Мимо тебя, – проворчал Гвоздь.

Драться в сегодняшние планы на ночь не входило. И так повеселились уже. Но квартет загораживал дорогу домой и не намеревался отступать. Придется прорываться, с некоторым беспокойством подумал Одо и с независимым видом поправил ремень виуэлы.

Рамон свел брови и направился напрямик к Банги.

– Подвинься, – проворчал он.

Берто улыбнулся и сделал шаг в сторону. Это насторожило Одо еще сильнее.

– Что это ты такой невежливый, Рамон, – спросил курносый паренек – Одо не знал его имени, но вспомнил прозвище – Бельчонок, второй бегун. – Идешь мимо, не здороваешься, дерзишь. Где твои манеры?

– Да какие у него манеры? Откуда? Он же трактирный подавала! Рамон-подай-принеси! – хмыкнул третий – боец с переломанным носом. Одо знал, что он служит приказчиком в судовой конторе. – Эй, Гвоздь, нацеди мне винца стаканчик!

– А мне тащи супа лукового! – встрял четвертый.

Рамон угрюмо прошел мимо компании. Одо заторопился следом. Ничего, вот пройдет турнир, тогда и поговорим…

– А ты, Комар! Ты что молчишь? Язык проглотил? Эй, Комар!

Кто-то дернул его сзади за ремень виуэлы. Слишком сильно дернул. Что-то щелкнуло, и ремень, лопнув, слетел с плеча.

Одо вскрикнул, оборачиваясь.

Виуэла врезалась в камни с жалобным звоном. Хрустнул, раскалываясь, тонкий еловый корпус, застонали струны, и инструмент распался на части.

Одо показалось, что это у него ребра треснули. Даже в свете фонаря была понятно, что виуэле конец. Совсем новая, красивая, изящная…

– Ой, – улыбнулся Берто Банги. – У Комара пищалка сломалась…

Одо взвыл и бросился вперед.

Он врезался в корпус Берто Банги. Почти врезался: в самый последний момент Банги поймал его за плечи и легко, словно щенка, отшвырнул в сторону, навстречу своим парням. И тут за Одо взялись всерьез. Трое на одного бегуна. Одо летал меж противниками, словно пушинка, пытаясь уворачиваться от пинков, тычков, подножек, что сыпались одновременно отовсюду.

О том, чтобы дать сдачи, и речи не было. Лишь бы с ног не сбили – затопчут.

– Пустите его! – заорал Гвоздь. – Держись, Комар! Я сейчас!

– Давай, Гуттиереш! – расхохотался Банги. – Отними! Только через меня пройди сначала!

Краем глаза Одо увидел, как Берто и Гвоздь отвешивают друг другу удары, но кто побеждает, было неясно.

Бельчонок подсек его ноги, швырнув на мостовую. Началось самое жуткое.

Лежачего не бьют, но Одо били. И били только по ногам. За последний мяч, понял Одо. За то, что лучший. За то, что выиграл.

– Брысь, гады! Зашибу!

Пинки прекратились. Над Одо возник Гвоздь, вооруженный какой-то доской. Он с яростью настоящего бойца отвешивал удары нападающим, давая другу возможность опамятоваться и отползти. По щеке его текла кровь.

Комар оглянулся: Берто Банги сидел на мостовой, мотая головой. Поблизости валялся еще один обломок доски. Об башку раскололась, понял Комар. Ну, Гвоздь!

– А ну, стоять! – заорал из темноты новый голос. Послышался топот ног и бряцание железа.

– Валим, парни! – заорал Берто, пытаясь подняться на ноги. – Стража!

Трое из «Пятерни» бросились прочь. Убегая, они подцепили предводителя под локти и поволокли за собой. Миг – и все четверо исчезли в переулке.

Комар встал на колени, но на ноги подняться не успел.

Кто-то прыгнул Одо на плечи, заламывая руки за спину и роняя обратно на мостовую. Рядом с руганью и пинками двое стражников вязали Гвоздя. Доска валялась рядом, и свете фонаря Одо сначала заметил, что она окрашена в белое с золотом, а после понял, что это вовсе и не доска.

Все, подумал он, покорно ложась щекой на камень. Добегались.

Глава вторая
Клиент

В караулке префектории Алексароса, куда приволокли Одо и Гвоздя стражники, было темно и жарко. Густые запахи кислого пота, чесночной похлебки и лежалой соломы переполняли помещение с единственным узким, точно бойница, оконцем. Более всего сие узилище напоминало лошадиное стойло с тем лишь отличием, что в конюшне, как правило, убирают чаще.

Ни свечки, ни лампадки арестантам не выдали и они сидели на полу в молчании, дожидаясь утра.

Одо тосковал, осознавая случившееся. Он, Одо Бернарди, сын достопочтенного законника джиора Бернарди, оказался пойман, словно бродяга и преступник? Как же будет злорадствовать отец… И как расстроится матушка…

– Как думаешь, что присудят? – спросил Гвоздь. Он тоже приуныл, но скорее по практическим соображениям.

– Штрафанут. Или заставят улицы мести и выгребные ямы чистить. Как дело повернется.

Гвоздь выругался сквозь зубы. Варианты его не устраивали.

– Может, расскажем, как было? Они же первые прицепились.

– Не надо, – ответил Гвоздь, ощупывая рассеченную скулу и снова прикладывая к ране влажную тряпицу, выпрошенную у стражника. – Сами разберемся. За кастет он мне ответит.

Проще всего было бы подремать, отдалив тревоги до утра. Но уже начинало светать, а спать-то не было никакой возможности: третий постоялец камеры храпел во всю мощь, разве что стены не тряслись.

Его, растрепанного и пропитого, притащили примерно через полчаса после друзей, и вел он себя на редкость безобразно: голосил благим матом, пинал стражников, угрожая карами земными и небесными, влиятельными знакомствами, как среди знати, так и среди городского дна, костерил свою постылую жизнь и взывал к мести и прощению попеременно.

Стражники не прониклись его угрозами и не вняли жалобным мольбам, но без всякого почтения швырнули в камеру. Дебошир проскользил на пузе почти до самой стены, где ткнулся головой в солому и моментально заснул. Но моментально – увы, не значит бесшумно.

По стене резвой черной тенью побежал таракан. Одо испуганно дернулся – показалось, что усатая мерзость сейчас провалится за шиворот.

Гвоздь поднялся, потянулся и решительно направился к спящему соседу. Тот не проснулся ни от легкого потряхивания, ни от пинка по ноге. Тогда Рамон принялся тормошить его всерьез.

Через пару минут процедура подействовала. Человек поднял отекшее лицо, с великим трудом открыл глаза и с ужасом уставился на Гвоздя.

– Ты кто⁈ – потрясенным голосом вопросил он. – Сгинь, нечистая сила! Девятеро защитят меня, злобное порождение тьмы!

– Слышь ты, – раздраженно сказал Гвоздь – Задрал храпеть! Люди, может, всю ночь не спят!

– Да и пусть бы, – заявил человек. – Люди – дерьмо! Люди – свиньи! Жрут, спят, гадят и спариваются без смысла и цели. Бесполезные животные! Ненавижу-у!

– А сам-то ты кто? – проворчал Гвоздь. – Не из той ли породы?

– Я⁈ И я дерьмо! – согласился человек. – Но я не простое дерьмо, понял ты, убогий!

– Золотое, что ли? – фыркнул Гвоздь.

Но собеседник его уже увял и поник, как сорванная кувшинка, ткнувшись лбом в солому.

– О как, – озадаченно произнес Гвоздь, оставляя оратора в покое и возвращаясь на свое место. – Все полочкам разложил. Все – дерьмо, а он – на особицу.

Одо только кивнул, наблюдая, как за окошком светлеет небо. Наступало утро.

– Вот эти двое сначала, – сказал, слегка зевнув, молодой чиновник в черной мантии, и стражник принялся искать на связке нужный ключ. Одо и Рамон торопливо поднялись на ноги, одергивая одежду и приглаживая волосы. Без особого толка: вид у приятелей все равно был побитый и растрепанный. У Рамона отекла и потемнела скула, новый дублет треснул на боку и лишился половины пуговиц. У Одо зверски болели ноги – Бельчонок расстарался, пиная соперника.

Решетчатая дверь отворилась.

– Вылазьте, – велел стражник. Они повиновались.

Караулка ожила. Ночная стража сдавала смену дневной. Слышались голоса, звон оружия, приветствия, смешки и топот сапог. Чиновник шел впереди, Одо и Гвоздь в сопровождении пары стражников – чуть в отдалении. Так они миновали коридор и остановились перед дверью. Чиновник вошел, стражники с арестантами остались снаружи.

Одо примерно понимал, что сейчас будет. «Быстрый суд» – разбирательство по мелким делам, которое уполномочен вести префектор – герцогский чиновник, управляющий квинтой. Здесь не требовалось ни защитника, ни прочего сложного судопроизводства, составляющего «долгий» или «герцогский» суд. Только здравый смысл управленца, судебник да практика.

Дверь отворилась.

– Заводи, – крикнул чиновник, и стражники втолкнули Гвоздя и Комара внутрь.

Одо поднял глаза и почувствовал, как лицо заливает краска стыда.

Префектор Алексароса был ему знаком. Коллега его отца, когда-то председательствовавший в Палате законников, он частенько бывал в особняке Бернарди. В последний раз они с Одо встречались прошлой осенью на дне рождения матушки. Но сейчас пожилой чиновник смотрел на Одо так, будто вовсе его не узнавал. Скользнул мельком, отрешенным, ничего не выражающим взглядом человека, которому донельзя надоели все эти мелкие преступники.

– Имя, род или прозвание. Место жительства. Занятие, – торопливо перечислил помощник префектора, вставая за конторку и придвигая лист бумаги.

– Одоардо Бернарди. Виоренца. Квинта Алексарос, виа Маринайо. Писарь в траттории «Бравая мышь»

– Рамон Гуттиереш. Виоренца, квинта Алексарос, виа Маринайо. Подавальщик в траттории «Бравая мышь».

– Что натворили?

– Были задержаны после полуночи у Старого моста, – пояснил помощник. – Во время драки с неизвестными лицами. Орали, ругались, пинали стражников при аресте. Оторвали и разбили щит с гербом его светлости, что указывал направление герцогской дороги…

Одо тоскливо стиснул зубы. Проклятый щит! Гербовый! По закону он считался собственностью герцогства! За такое спросят куда строже частного…

А ведь можно и повреждение моста вменить, с ужасом подумал Одо. А повреждение мостов, паромов и герцогской дороги – это ж на тюрьму тянет. Вот вляпались…

– Не мы начали, – угрюмо сказал Одо. – Они напали. Мы защищались.

Префектор нахмурился.

– Напали? Ради грабежа? Или из злобы? Кто именно, знаете? Требование на розыск подаете?

По чести сказать, Одо бы и подал. Пусть отвечают по закону. Но Рамон, самый пострадавший, был против, а подводить друга Комар не желал.

– Это скорее… забавы ради, – негромко сказал Рамон. – Не будем.

Префектор осуждающе покачал головой.

– Забавы ради, – пробормотал он сквозь зубы. – Что ж, в таком случае вменяю: бесцельное шатание по городу после гашения огней – раз, нарушение тишины и покоя – два, сопротивление страже при задержании – три и…

Он сделал паузу.

– … повреждение городского имущества – четыре. Итого, – задумчиво протянул префектор, постукивая пальцами по столу.

Одо и Гвоздь напряглись в ожидании.

– Итого, на два дня позорного столба и десять северо штрафа с каждого.

Одо снова кровь бросилась в лицо. Позорный столб!

Позорный столб – это было куда гаже, чем мести улицы и даже черпать помои. Позорный столб – значит, тебя выведут на площадь и прикуют, словно обезьянку, на короткую цепочку, и ты будешь торчать там от рассвета и пока не сядет солнце, а все идущие мимо будут пялиться и смеяться, и обязательно найдутся придурошные мальчишки, которые станут дразниться и швырять в тебя всякой дрянью. А то какой-нибудь озлобленный на жизнь гад запустит и камнем.

Краем глаза Одо заметил, что Гвоздь аж побелел, сжимая кулаки. Наверняка представил, как Тесса с теткой идет на службу в храм и видит его такого.

Позорный столб – это то, что долго не забудется. Долго не смоется.

– Вы… вы не правы, – начал Одо. – Как так⁈ С чего вы взяли, что это мы оторвали щит⁈ Для такого обвинения нужны свидетели! Где свидетели?

Префектор слушал его все с тем же непонятным выражением лица. Одо чуял, что его несет, но уже не мог замолчать.

– Я… я… я защитника найму! Это же другая часть уложения! Это не на «быстрый суд», это на… Ой!

Пламенная речь была предательски прервана. И кем! Лучшим другом! Гвоздь так сильно ткнул его локтем под ребра, что поток фраз прервался.

– Ну ты, Гвоздь! – негодующе просипел Одо, но Рамон Гуттиереш отодвинул его в сторону и заговорил.

– Мы виноваты, – просто сказал Гвоздь. – Мы по дурости. Зла не желали. Щит я оторвал, чтобы отбиваться. Только я в запале и не сообразил, что это щит. Может, не надо нас к столбу – стыдоба ведь… Мы же не негодяи какие. За что столб?

Префектор снова постучал пальцами по столу. Минута тянулась невыносимо долго.

– Ладно, – проворчал он. – Принимая во внимание вашу молодость и то, что ваши отцы – почтенные горожане, на первый раз я проявлю милосердие. Назначаю штраф в пятьдесят северо с каждого. Внесете в канцелярию под расписку до конца недели. Если не выплатите или попадетесь на подобном снова – будет столб. Пошли прочь!

Гвоздь поклонился, дернув Одо за рукав. Префектор, уже не глядя, ткнул пальцем в сторону двери, и приятели торопливо вымелись на улицу мимо стражников. Снаружи сияло утреннее солнце. Жизнь казалась неимоверно прекрасной, улочка – донельзя просторной.

– Следующий кто? – донеслось через окно префектории. – Данчетта⁈ Снова Данчетта⁈ Да как же он надоел, простите Благие! Когда ж он упьется-то? Тащите сюда это гениальное дерьмо! Не расплескайте!

Одо и Рамон переглянулись и дружно сбежали с крыльца.

Блаженное чувство счастья длилось недолго. Примерно до того момента, как они свернули в ближайший переулок, и префектория скрылась из виду.

– Нашел, где рядиться, – проворчал Гвоздь. – Ты, Одо, не в обиду будь сказано, свои дикие замашки брось. С людьми договариваться надо. А коли виноват, так и признаваться.

Одо промолчал, не желая спорить. Он не знал, что подействовало сильнее: искреннее покаяние Гвоздя или нежелание префектора ставить уважаемого коллегу по корпорации в неловкое положение, осуждая его сына к позорному наказанию.

Но в любом случае иногда именно что надо рядиться. Нельзя быть покорным барашком. Одо и сам не знал, откуда вынырнуло из него это неуемное желание спорить и доказывать свою правоту, даже не будучи правым. Наверно, то, что ты сын законника, накладывает вечную печать проклятия – не смоешь.

– Деньги-то где возьмем? – вернул его к насущным проблемам Гвоздь. – Сто северо – не шутка.

– Придется кубышку потрошить, – вздохнул Одо. – Может, у твоего отца попросим?

– Ты еще у своего попроси, – проворчал Гвоздь. – Не младенцы, сами справимся.

Ну да, справимся, уныло подумал Одо. Мелькнула мыслишка сгонять в Таору – там жила старшая сестрица – и втихаря стрельнуть в долг у ее мужа (с ним Одо вроде не ссорился), но Одо отверг идею, как недостойную. Если уж доказывать, что ты взрослый, так всем и во всем.

Погруженные в размышления, они свернули на виа Маринайо.

– Ой! – сказал Одо, останавливаясь. – Там твой отец!

Альфонсо Гуттиереш стоял на пороге траттории, сложив руки на груди, и с интересом наблюдал, как приближаются загулявший сыночек с приятелем. Над головой его покачивалась разноцветная вывеска с названием заведения и яркой эмблемой, призванной привлекать посетителей.

Вывеска траттории, как считали здешние жители, была поистине достопримечательностью улицы. Она изображала упитанную круглощекую мышь, но не простую, а стоявшую, подобно человеку на задних лапах и облаченную в одеяние кондотьера: кирасу, зеленый плащ и алый берет с пером, залихватски сдвинутый набок. Судя по алой хризантеме на плаще, сия воительница успела поучаствовать во всех крупных сражениях Аддирских кампаний.

Бравый зверек держал одной лапой пику, а другой подымал кубок. Чуть ниже была прикреплена иная, маленькая и лаконичная вывеска – чернильница и перо. Она намекала, что здесь доступны не только еда и питье, но и услуги грамотея, способного за скромную плату оказать посильную помощь ближнему. Вывеска эта появилась не так давно, с той поры, как в «Бравой мыши» обосновался Одо, и, разумеется, не шла ни в какой сравнение с боевым зверьком.

Но, пожалуй, человек, стоявший под вывеской, являлся еще большей достопримечательностью виа Маринайо.

Бывший солдат, потомок лишившихся родного дома уроженцев Истиары, прошедший в армии Тавиньо Таорца обе аддирские войны, Альфонсо Гуттиереш и в своем солидном возрасте выглядел, как человек, способный любого противника заставить попятиться. Поджарый, загорелый, с сильными руками и крепкой шеей, он под настроение забавлял завсегдатаев траттории тем, что гнул подковы и подымал на спор тяжеленные камни.

Гвоздь был юной копией отца. Единственным отличием были волосы: темные у Альфонсо и, по какой-то прихоти судьбы, очень светлые, словно соломенные, у Рамона. Ни у джиори Беллы, ни у малышни такого контраста не наблюдалось.

Однако это необычное сочетание светлой шевелюры и черного глубокого взора делало внешность Рамона весьма привлекательной для женского пола. Одо даже слегка завидовал: сам он был человеком довольно обычным: среднего роста, с быстрыми мальчишескими движениями и мальчишеским же выражением лица. В диком мяче эта его вечная легкость была только на руку, делая его прекрасным игроком-бегуном, но по жизни скорее мешала: Одо почти никто не воспринимал всерьез. Никто посторонний бы и не подумал, что Комар на самом деле почти на год старше друга и уже разменял девятнадцать.

Бородка – Одо пытался ее отрастить, чтобы выглядеть представительнее – тоже разочаровывала, росла медленно и получалась какой-то неопределенно-русой. Словом, обычный виорентиец. С такой внешностью на картины не попадают. Ну, разве что совершив нечто великое.

А совершить великое Одо мечтал. И был уверен, что обязательно совершит. Но где и как, понятия не имел. То ли рыцарский турнир выиграет, то ли принцессу спасет. Но чтобы участвовать в турнире, нужно иметь благородное происхождение, а единственная девица в герцогстве, которая могла считаться «принцессой» – дочь Саламандры, благородная Лаура Маррано, жила себе спокойно да мирно где-то в обители неподалеку от города и в спасении не нуждалась. Да и в защите тоже, на то легионеры имелись.

И как прикажете думать о великом, если голова постоянно занята всякими мелкими жизненными заботами? Пока пробегаешь день, пытаясь заработать, все большие мысли испарятся. А ночью погулять надобно. И поспать иногда.

Так что о величии лишь смутно грезилось, а пока получалось лишь попадать в дурацкие ситуации. Вот как сейчас.

Все эти мысли бестолково крутились в голове Одо, пока они шли по улице к крыльцу траттории, и высокая фигура Альфонсо Гуттиереша приобретала грозную мрачность.

– Я смотрю, ты весело провел ночь, сынок? – заметил он, пристально рассматривая ссадину на лице Гвоздя.

– Весьма, батюшка, – ответствовал Гвоздь.

– Надеюсь, я не услышу, что ты осрамился?

– Не услышишь, батюшка.

– Чем это тебя так?

– Кастетом, батюшка.

– Н-да, нравы ныне в упадке, – разочарованно произнес Альфонсо Гуттиереш. – В мое время было не так. Желаешь крови – так доставай клинок, желаешь драки – закатывай рукава. Третьего не дано. Кастет в кулаке считался позором. Встретишь эту шваль снова, проучи, как следует. Я приказываю.

– Непременно, батюшка.

– Идите умойтесь и смените одежду, пока мать не увидела. Она у Бьянки, дитя пеленает.

И Альфонсо Гуттиереш спустился с крыльца навстречу подводе торговца овощами – тот трижды в неделю перед тем, как отправиться на городской рынок, завозил в тратторию корзину-другую зелени, а в сезон – моркови, лука и репы.

Одо слушал этот разговор с изумлением. Он ожидал чего-то более масштабного. Явись он в разодранном дублете и с синячищем в родительский дом, выговоров и причитаний было бы на неделю.

Они с Гвоздем просочились внутрь и прислушались. Траттория еще не открылась. В зале было полутемно, сквозь запертые ставни едва пробивался свет.

Ренато, муж Бьянки, сестры Рамона, зевая, бродил по залу меж столами, рассыпая свежий тростник на пол.

Завидев шурина, он посмотрел на него с укоризненной насмешкой серьезного женатого человека, который давно не разменивается на глупости.

– Красавчик, – только и сказал он.

– А то, – гордо ответствовал Рамон, и друзья торопливо бросились к задней двери, за которой ждала бочка с водой и миска толченого мыльного корня.

Когда они наконец добрались до мансарды и переоделись в повседневное свое платье, Гвоздь с тоской обозрел нанесенный парадной одежде ущерб. Одо же уныло посмотрел на лежавшие на столе запасные струны, к которым теперь не было инструмента.

– Да уж, погуляли, – подытожил Рамон. – Ну, доставай заначку, что ли.

– Может, не надо, – грустно протянул Одо. – Жалко.

– У пчелки жалко. Доставай.

Одо отошел к окну, разбежался и, подпрыгнув, вцепился в балку, удерживавшую крышу. Подтянулся, дрыгая ногами, нашарил припрятанный на балке узелок и спрыгнул.

В узелке лежали кровные, нажитые честным трудом и терпеливо скопленные монеты. Нет, не просто монеты, а овеществленные в серебро надежды на будущее.

В дикий мяч в Тормаре играли всегда. Ученые люди говорили, что даже древние фрески в Лунном городе и те сберегли на своей поблекшей штукатурке сюжеты игр далекого прошлого. Пройдя через века, забава эта ничуть не утратила популярности. Всегда найдутся люди, готовые посостязаться с ближним в силе и ловкости и безнаказанно подраться стенка на стенку. Дикий мяч удовлетворял обе эти потребности одновременно, и если на юге его немного потеснили игры с быками и бои с тварями, то в центральной и северной Тормаре он позиции не сдавал.

Виоренца не была исключением из правил. Играли все: и благородные, и простолюдины. Команд в столице и окрестных селениях было вдоволь. Самые старые насчитывали уже пару-тройку веков, содержались на средства корпораций или родовитых дворянских семейств, но постоянно образовывались новые: подмастерьев одной мастерской, солдат одного подразделения или просто парней с одной улочки или квартала. И каждая команда ставила себе донельзя амбициозную цель: выиграть Турнир Радостного Солнца, что ежегодно проводился в самый длинный день года.

Такой вот командой, новой, уличной и дерзкой, были «Коты Маринайо», в которой подвизались Гвоздь и Комар. Капитаном «Котов» был Гильерме Джакомини, мелкий портовый служащий. Ему был аж двадцать один год, остальным – от девятнадцати до шестнадцати, а значит, ничего невозможного для «Котов» не существовало. Однако, имелись и проблемы.

Команда, как уже говорилось, была недавно собранной, никому не известной, а оттого знатного покровителя не имела. А, значит, все расходы ложились на плечи игроков, а расходы те были немалые. Это только кажется, что для игры только туго набитый мяч и потребен. А если посчитать…

Перво-наперво нужно знамя с эмблемой – здоровенным черным котом. Нужны туники единого цвета, щитки на локти и колени и специальные старинные тупоносые подкованные башмаки. Нужно заплатить трубачу, и барабанщикам, и мальчишкам в процессии, нужно сделать пожертвования в храмы, нужно выкупить скамьи для зрителей, чтобы пришедшие смотреть турнир друзья и родичи нечаянно не оказались среди болельщиков чужой команды. И вечеринку в честь начала турнира надо закатить обязательно, чтоб люди не думали, что «Коты» – нищие жлобы!

Словом, траты были немалые, но Рамон и Одо смотрели на перспективу и стойко откладывали денежки, чтобы честно внести свой взнос. И вот за месяц до турнира, когда вот-вот наступит время трат, они остались с пустыми карманами.

Перед ребятами как стыдно будет, горько подумал Одо. Может, вернуться и согласиться на столб?

– Деньги сгинут, позор останется, – словно прочитав его мысли, отозвался Гвоздь. Он еще раз пересчитал монеты, оставив две-три лишние уныло блестеть на столе, снова завернул деньги в тряпицу, сунул сверток за пазуху и направился к двери. – Надо отнести в префекторию.

– Может, подождем? – попытался протестовать Одо. – Мало ли…

– Удары и долги мужчина возвращает сразу, – задумчиво ответил Гвоздь. – Так отец говорит.

– Завтракать! – донесся снизу голос джиори Беллы. – Живо все за стол! Кто последний – чистит жаровню!

Рамон мигом выскочил из комнаты. Одо бросился следом, прыгая через две ступеньки. Завтраки джиори Беллы ему нравились, а вот закопченные сковородки – не особо.

Здоровенный детина в простеганной куртке навис над сидящим Одо каменной глыбой.

– Письмо желаю, – сообщил детина с сильнейшим горским акцентом. – Бабе своей, на родину, в Калмарис. Сообразишь?

Одо благосклонно кивнул и указал на скамью напротив. Детина, судя по виду и говору из наемных охранников, что сопровождали купеческие обозы через всю Тормару, упал на жалобно заскрипевшую скамью, облокотился на столешницу локтями и умолк.

– И что писать? – устало уточнил Одо, отодвигая чернильницу в сторону. С момента открытия траттории и до сегодняшнего позднего часа он (с перерывом на послеобеденный сон, разумеется) трудился, почти не имея возможности отвлечься. Расписка, принесенная Гвоздем, из префектории, побуждала к действию. Но, увы, результаты трудов были незначительны: горстка меди и пара северо за деловые письма. С такой скоростью убытки не восполнишь, ведь из заработанного часть надо было внести в общий котел траттории, а часть потратить на бумагу, перья и чернила.

Наемник поскреб в затылке.

– Ты, писарь, сам придумай. Парни говорили, ты ловок по сей части. А я не мастак словеса-то складывать. Умел – не пришел бы.

– Ты скажи, какая она у тебя? – унылым тоном произнес Одо, почесывая пальцем бровь.

– Зачем тебе? – насторожился наемник.

Сглазу, что ли, боится, подумал Одо. Горцы, они все суеверные.

– Чтоб я смекнул, как красивее написать.

– Ну, баба как баба. Такая… справная. Щеки румяные, сама в теле, есть за что подержаться.

Одо задумался. Представилась статная горожанка, сочная, словно наливное яблочко. Значит, писать надо весело, с зубоскальством. Это в десять-то вечера…

– Молодая она?

– Да не. Мы уж с ней лет пяток как того этого…

Одо несколько поубавил своему видению румянца и добавил пронзительности во взгляде.

– А что ты сказать-то желаешь?

Наемник погладил щетину на подбородке.

– Ну как… отписать надобно, мол, добрался до Виоренцы живой. Скоро дале отправляемся. Шли без тревог и задержек. Вот только на Босом распутье заварушка случилась: отметину разбойники поставили, – он указал на заживающую царапину на щеке. – Но ты про то не пиши, а то она еще подумает, что всерьез чего стряслось. Не тревожь.

Одо делал быстрые пометки в черновике.

– А еще что?

Наемник замялся.

– Ну… как… не знаю. А люди чего пишут?

– Скучаешь ты по ней? – задал наводящий вопрос Одо.

– Да известно же, – оживился наемник. – Что спрашиваешь? По справной бабе завсегда скучается. Здесь тоже красотки встречаются, но какие-то не те… Окружности нет.

– Ладно, – Одо кивнул. – Я понял. Ты, вот что: посиди с четверть часа у стойки, винца вон закажи. А я сейчас все оформлю и тебе представлю.

– А пивка нет?

– Было, – Одо сделал знак Гвоздю: мол, принимай клиента. – Вчера бочонок привезли.

Наемник поднялся на ноги и шагнул было к стойке, но внезапно обернулся и резко наклонился к Одо.

– Слышь, писарь. Ты так напиши, чтоб она сомлела. А то там хмырек один к ней подкатывает. Как бы не вышло чего. – Он оглянулся, словно боясь, что кто-то подслушает. – И это… пропиши, что я при наваре. Отрез крашеной шерсти прикупил, и жемчуга речного низку, и чарки серебряные, чтоб папаню ейного угощать со всем почтением. А как в Лунный город доберемся, так я ейной мамане ветку храмового кедра куплю. Пусть она и змеища, но обещался и куплю. Напишешь?

И он двинулся к стойке.

Одо проводил его унылым взглядом и взялся за перо.

«Дражайшей джиори…» а имя-то как? ладно, оставим местечко, имя после добавим…

Ну, что это за тоска – сочинять такие вот письма. Все обороты давно обкатаны, рука набита, путь известен. Поприветствовать, спросить про здоровье родни, кратко сообщить о своих делах, не особо вдаваясь в подробности (ибо кто же доверит писарю и бумаге все секреты). Никакой возвышенности душевной. Никакого полета мысли. Одни… окружности.

Одо быстро изложил все незамысловатые перипетии пути наемника и перешел к главному.

«Однако сердце мое и мысли заняты лишь тобой, моя милая (пробел для последующей вставки имени).»

Теперь надо, «чтоб сомлела». Одо тоскливо подпер щеку рукой.

Чтобы такое написать?

Он ненавидел сочинять любовные послания. Это же не стихи, где можно развернуться вовсю, воспарив мечтой. Что может говорить такой вот наемник своей женщине? Как ему, косноязычному, в голову-то влезешь?

Поразмыслив, Одо решил пойти привычным путем и добавил немного прозы, почерпнутой из «Трактата о любовном томлении», сочинения, на его вкус, прекраснейшего, но, увы, распространявшегося исключительно в списках, ибо косные типографы не брались такое печатать. И добавил-то всего два-три предложения, но наемник, когда пришла пора зачитывать готовое письмо, как-то озадачился.

А Бьянка, пробегавшая мимо с кувшином, покраснела и округлила глаза. Она-то чего? Замужняя ведь…

Дочитав, Одо посмотрел на клиента, пытаясь определить, доволен ли тот результатом. А то ведь, бывало, и плевались всякие невежи. Наемник растерянно чесал щеку.

– Ну как? – осторожно спросил Одо. – Годится?

– Годится. Ты только это… про губы, плечи и дальше… Вымарай все.

– Да как так? – изумился Одо. – Это ж самое-самое. Чтоб сомлела! Почему?

– Она ж неграмотная, – пояснил наемник. – Она ж к фламину нашему пойдет, чтоб прочли. Разве ж можно такое, да чтоб чужие люди слышали? Срамота…

А сразу нельзя было сказать, мысленно взвыл Одо. Никакого простора для творчества!