Текст книги "Время скитальцев (СИ)"

Автор книги: Марья Фрода Маррэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

Мать Трав-что-цветут-над-Бездной, защити меня от зла.

Комар взял из корзинки пиниевую шишку и положил на угли, тлеющие на жаровне рядом со статуей. Так делали те, у кого не было возможности купить смоляную палочку. Говорят, если Благая сочтет недостойным человека, предлагающего подношение, то огонь погаснет, но на памяти Одо такого не случалось ни разу. Вот и сейчас угли радостно встрепенулись, и потянулся горький дымок.

Он точно пробудил Одо от кошмара и вернул в реальность. Комар прислушался. Ночь повернула к утру. Улица мирно спала. Где-то вдали послышались голоса и смешки: видать, подгулявшие школяры, живущие при школе, возвращались домой откуда-нибудь из Латарона. Следовало поспешить, если он и впрямь желал доставить послание и вернуться к утру.

Он поклонился и оставил Инфарис в мире и покое ее дома.

Ворота были открыты. В святилище любого из Трех Благих, ведущих человека по его земному пути, можно зайти в любой час дня и ночи. Снаружи ждал привычный мир улиц и булыжных мостовых, и Одо торопливо шагнул ему навстречу.

Он сунул руки в карманы и только сейчас понял, что потерял письмо.

Сказать, что Одо растерялся – не сказать ничего. Где он выронил письмо? Когда сидел надразломом, оно точно было в кармане – он проверял. Значит, либо когда крался по топкому дну, либо когда бежал, не чуя под собой ног.

И что теперь делать?

Искать пропажу? Да ни за что! Одо знал, что не сунется больше в терновник ни за какие коврижки. И так еле ноги унес…

Вернуться и покаяться перед клиентом? Но сознаться в своем разгильдяйстве было стыдно, а солгать, будто письма доставлены – страшновато.

Внезапно в голову Одо пришла простая мысль: если нельзя доставить послание письменно, почему бы не сделать это на словах, как гонцы древности? Что там было? Сначала строфа из Виршеплета, затем обращение к «королеве снов и сердец», а в конце – двусмысленное упоминание о постели. Послание было несомненно обращено к женщине. Неужели она не войдет в положение несчастного курьера?

Приободрив себя такими рассуждениями, Комар отправился наконец в дальнейшее путешествие по ночным улицам квинты Сальвиа.

Квинта Сальвиа была старой, но, как ни странно, самой зеленой частью города. Остатки древнего борго, что когда-то стоял на вершине Шалфейного холма в месте слияния Ривары и ее притока – речушки Тармы, давно ушли под землю, город разросся, в конце концов шагнув и через большую текучую воду, и в черте Виоренцы оказались все те маленькие рощицы, что пятнали зеленью окрестные пригорки. Часть, разумеется, вырубили на дрова, но за остальное грудью встала Лекарская школа, и теперь то и дело на пути Комара появлялись купы деревьев, стиснутые каменными заборчиками или стенами домов и усадеб. Эти тенистые уголки дышали слабой прохладой, чуть облегчая духоту.

Комар, сторожась, переулками выбрался на улицу Кипарисов – центральную дорогу, что соединяла квинту Сальвиа с Замковой площадью. Впереди уже виднелся Шалфейный перекресток, где в сердце дорог высилась статуя герцога Просперо, учредившего Лекарскую школу и написавшего для нее устав – Правила Просперо, по которым и по сию пору жили обитатели сего заведения, да и все члены ученой корпорации.

Но Одо туда не пошел. Повинуясь полученным указаниям, он перед перекрестком свернул в узкую боковую улочку, где не горел ни один фонарь, а стены домов высились, точно отвесные скалы. Кое-где сквозь стены перевешивались плети дикого винограда и лоретийской ежевики.

В полной тишине Комар добрался до третьего по счету дома. Тот ничем не выделялся среди соседей – тот же рыжевато-бежевый известняк, то же узкое крылечко с плоской плитой порога, в которую была вбита железная скоба – чтобы зло не проникло в дом. Дверь – крепкая дубовая, с тяжелым медным кольцом в виде оскаленной собачьей головы – тоже не привлекала внимания.

Но было кое-что приметное. Соседние дома спали, но это жилище бодрствовало. Сквозь приоткрытые ставни виднелся свет и движущиеся тени. Одо показалось, что он слышит голоса.

Набравшись смелости, Комар взялся за дверную ручку и постучал ей трижды. Он надеялся на скорый ответ, но время шло, и никто не спешил отворить гонцу врата.

Одо повторил попытку. Послышались торопливые шаги.

– Да кто там еще? – воскликнул раздраженный женский голос.

Скрипнул засов, дверь распахнулась, и на порог, чуть не столкнувшись с Комаром нос к носу, выскочила девушка с фонарем в одной руке и кочергой в другой.

В первый момент Одо заметил лишь ее глаза – дикие глазищи, рассерженные, точно у кошки, которой прищемили хвост. И выражение лица у нее было неласковое: вот-вот отоварит прокопченной железякой.

Одо отшатнулся. Девица приняла это как знак поражения и надменно вздернула нос. Она подбоченилась и угрожающе наставила кочергу на Комара.

– Тебе чего? – быстро спросила она, изумленно изогнув тонкую черную бровь.

– Я… я принес послание для джиори Мелании Рамирес, – промямлил Одо, мучительно соображая, неужели именно этой дикой кошке адресовано потерянное письмо.

– Послание⁈ Давай сюда!

– Э… личное, – ответил Комар, решив, что на «королеву снов и сердец» девушка не тянет.

– Мама занята. Рожает мне сестру. Или брата. Пока не родит, не поймем.

Одо озадачился. Такой поворот дела он никак не мог предусмотреть.

– А… ты?

– Я Шеад, – ответила девушка, наполовину отворачиваясь от Комара и вслушиваясь в звуки из глубины дома, но не опуская кочергу. – Желаешь – жди, но ждать можно долго. А лучше отдай письмо и топай отсюда.

Наступил щекотливый момент. Комар в нерешительности покусал губу.

– Я не могу отдать, – признался он. – Я его потерял.

Девчонка округлила на него пронзительно-зеленые глаза.

– Как это потерял⁈ Ну ты и растяпа!

Одо почувствовал, что краснеет – и скорее от раздражения, чем от смущения. Что она себе позволяет!

– Не страшно, – с деланной бравадой заявил он. – Я же могу рассказать содержание…

– Так ты его прочел⁈ Ну ты и наглец!

Кочерга угрожающе ткнула в пространство. Сумасшедшая, право слово!

– Я… нет, ты не поняла! – запротестовал Одо. – Я же его писал…

– Писал⁈ Ты⁈

– Потому что я писарь! Мне поручили написать письмо под диктовку и отнести. Я потерял, но запомнил и могу все пересказать! Слово в слово!

Одо выпалил все это одним махом, пока девушка не обозвала его еще кем-нибудь обидным и не огрела кочергой. Шеад закусила губу.

– Это кто же тебе диктовал?

– Высокий темноволосый мужчина. У него один глаз и сломана рука. Он запечатал письмо печаткой с вьющимся растением и буквами Б. А. Т.

Кочерга опустилась.

– Баштар? – словно бы с недоверием переспросила девушка. – Он ведь назвал свое имя?

– Не назвал, но…

Девчонка сорвалась с места и со словами: «Мама! Баштар вернулся!» унеслась во внутренние помещения дома, забыв затворить дверь. Слышно было, как она стуча то ли каблучками, то ли кочергой, несется на второй этаж.

Одо подумал и решил, что может войти. Он перешагнул через порог.

Внутренний крытый дворик был квадратным и очень маленьким. Место, где обычно богачи устраивают питьевые фонтанчики и ставят статуи, а зажиточные горожане – горшки с цветами, украшала одинокая фигурка, вырезанная из дерева. Украшала – громко сказано, ибо такой уродец, по мнению Одо, мог лишь испоганить вид жилища.

Маленький человечек с огромными звериными ушами, сидел, полусогнувшись, и пялился на дверь и заодно на Одо. Черты его лица были грубы и напоминали и зверя, и человека одновременно, а вместо рук были крупные лапы, напоминающие собачьи. А еще у него был пушистыйхвост.

– Бродилец, что ли? – пробормотал Одо. Это ж додуматься надо – ставить статую бродильца в доме! Извращение какое!

– Сам ты бродилец, – раздался голос за спиной. – Это мурар. Лисий братец. Защитник дома.

Девушка вернулась быстро и бесшумно. Поставила кочергу на подставку у очага и деловито бросила на пути Одо тонкую, словно кружевную, цепь из черного металла.

– Перешагни, – приказала она. Одо, недоумевая, повиновался.

– Ты чего?

– Теперь выпей, – пропустив мимо ушей его слова, потребовала она и протянула Одо стакан.

Он удивился и недоверчиво поднес стакан к носу. Вода пахла зеленым диким лимоном, растертым с чем-то сладковатым.

– Зачем?

– За делом! Если ты человек, вреда тебе не будет. Пей или вали прочь!

Одо глотнул – жидкость и впрямь оказалась настоянной на горьковатом лимоне водой с мятой и медом. Он внезапно понял, как его мучает жажда, и залпом допил до дна.

– Не шеул, – успокоенно пробормотала девушка. – Конечно, нет, но надо же было убедиться.

– Что такое шеул?

– Вор душ, – пояснила девушка. – Бродит под дверьми домов, когда женщины рожают, и крадет свежие души, заменяя на гнилые и пустые. А как жить жизнь с пустой душой? Ужас. Не знал раньше?

– Впервые слышу, – признался Одо. Девушка явно не былавиорентийкой, но ни легкий акцент, проскакивавший в речи, ни странные обычаи Комару знакомы не были. – А цепь?

– Гневное серебро, – бросила девушка, подбирая цепь с пола и обвивая вокруг талии, словно изящный тонкий пояс. В дальнейшие объяснения она не вдалась.

– Давай говори, писарь, – потребовала она. – Мама разрешила. Только слово в слово!

Одо зачитал строфу из Виршеплета. Девушка покивала, ничуть не удивившись. Видимо, это был условный знак, смекнул Одо. Он перешел к прозе, с легким смущением продекламировав последнюю фразу.

– Простыни, – хмыкнула Шеад. – С ароматом гвоздики?

– Нет, – пробормотал Одо. – Про гвоздику не припомню.

– Конечно, не припомнишь. Это же Баштар. Он не…

Крик ребенка прервал ее слова. Девушка встрепенулась и снова бросилась вверх по лестнице. Признанный человеком Одо огляделся, надеясь обнаружить еще лимонной водицы, не обнаружил, зато внезапно понял, что до жути устал. Ноги просто огнем горели.

Он присел на скамью неподалеку от двери и тут же с неудовольствием понял, что этот самый «мурар» словно бы пялится прямо на него. Ну и мордень, простите Благие! Одо прикрыл глаза, чтобы не видеть деревянного непотребства и…

– Эй! Эй, гонец!

Он торопливо вскинул голову, щурясь на свет и с трудом вспоминая, где находится. Девица безжалостно трясла его за плечо. Деревянный страж ухмылялся из-за ее спины всей своей жуткой лисьей пастью.

– Просыпайся. Не в таверне.

– Я нечаянно, – сконфуженно пробормотал Комар, покачивая головой. Шея затекла – просто жуть!

Шеад кивнула, чуть отступив, и окинула его критическим взглядом с головы до ног.

– Мама сказала ты пантайриос – посланник удачи. Пришел в опасный час с доброй вестью. Как твое имя?

– Одо. Одоардо Бер…

– Только имя, – перебила его девушка. – Одоардо. Одо, нет, это слишком мягко и кругло. Ардо, Дуда, Доар… Вот! Доар! Доар Рамирес – так зовут моего нового брата! Ну, что ты моргаешь⁈ Не знаешь, что детишек называют в честь пантайриосов⁈

Одо только головой покачал. Быстрота, с которой девушка мыслила и принимала решения, сбивала с толку.

– Я… мне нужно идти, – пробормотал он. – Поздно уже.

Она кивнула.

– Пойдем, провожу тебя.

Они прошли к дверям – не к тем, через которое явился Одо, а к другим, малым, выводящим в незнакомый переулок, тенистый и пустынный. Небо светлело, было почти свежо и спокойно. Ночь покидала Виоренцу.

Девушка повесила фонарь на крюк на крыльце.

– Знаешь, что еще делают с гонцами, приносящими добрые вести? – внезапно спросила она. Одо только пожал плечами. У него не осталось сил разгадывать загадки.

Зеленоглазая вдруг приблизилась вплотную, так что Одо различил веселые искорки ее взгляда, и вдруг легким движением положила ладони на его плечи и прижалась губами к его губам. Одо совершенно растерялся, а когда опомнился, миг был уже безвозвратно упущен.

Девушка отстранилась и взбежала обратно на крыльцо.

– Удачи, гонец, – улыбнулась она.

И захлопнула дверь, оставив ошарашенного Комара на улице.

Куда Одо пошел дальше, он помнил с трудом. Просто тащился переулками, пялясь на светлеющие звезды. Все вокруг кружилось так, что Комар уже с трудом разбирал, где сон, а где явь.

Слишком много всего свалилось на него за две эти ночи. Мир словно сорвался с места, заставив события нестись в бешеном темпе. Вчерашняя драка на мосту, вонючая камера префектории, легкие деньги, вскружившие голову сильнее вина, ночной город, обдавший жарой и соловьиными трелями, страшные глаза каменного человека и жуткий голос, сам собой ворвавшийся в мысли…

И губы на его губах – мягкие, теплые губы, подарившие легкий привкус мяты.

Идиот! Он понять не успел, не то что ответить. Вот Гвоздь бы точно не растерялся!

Слишком много для одной краткой весенней ночи. Для одной головы. И для одного неспокойного сердца.

Опомнился он, лишь когда пробил первый утренний колокол. Комар огляделся и понял, что в своей прострации добрел аж до самых Серых ворот. Рассвет румянил небо и городские крыши. Надрывались, приветствуя солнце, петухи. Скрипели двери. Виоренца просыпалась, готовясь к новому дню, полному суеты и рутины.

Из-за ворот раздался требовательный сигнал горна. Стражники оживились, торопливо растаскивая внутренние створы. Слышались команды понимать решетку и отворять внешние ворота. Это было необычно – ведь все городские ворота открывали лишь после второго колокола, дабы горожане не забывали об утренней молитве.

Одо вместе с кучкой ранних пташек, ожидающих возможности выбраться за стены, подошел поближе – полюбопытствовать.

Загадка разрешилась быстро. Как только решетка поднялась, раздалось лязганье подков, и на площади перед воротамипоказались верховые легионеры-греардцы. Алые ящерицы на плащах илатах объяснили все еще прежде, чем Одо разглядел за спинами воинов женщину верхом на тонконогой беррирской лошади.

В город вернулась Саламандра.

Глава четвертая
Призраки прошлого

– Кто так ставит палатку, скажите на милость⁈ Перекосилась вся! У тебя руки откуда растут⁈

Молоденький легионер, недавно зачисленный в гвардию Саламандры, вздрогнул от громоподобного голоса Терезы, опустил топорик, обушком которого забивал колышки, и с умоляющим выражением лица уставился на командира. Капитан Крамер возвел глаза горе, но промолчал. Лишь легонько кашлянул, привлекая внимание.

– Тереза, уймись, – не поворачиваясь, сказала Эрме. Она сидела на камне и смотрела, как дотлевает широкий закат над долиной Ривары. – Займись делом.

За спиной раздалось сдержанное фырканье, но результат оказался достигнут. Тереза перестала донимать легионеров, что растягивали парусиновый шатер, и отправилась подальше, к кострам, – контролировать приготовление ужина. Эрме мысленно пожелала терпения поварам и вернулась к собственным невеселым мыслям.

Отряд расположился на вершине плоского холма, высоко возвышавшегося над берегом. Три десятка легионеров обустраивали лагерь: разводили огонь, кормили и чистили лошадей, пытались плескаться в мутной воде внизу. Все, как обычно. Эрме предоставила Крамеру распоряжаться рутинными вечерними делами, а сама ушла сюда, на край плоской вершины, где, словно гигантские сковороды, лежали плоские грубо обтесанные плиты – остатки стены, что когда-то шла по гребням холмов, словно хребет дракона.

Камень нагрелся за день и припекал даже сквозь лошадиную попону. Поневоле вспомнился веселый дурень Йеспер Варендаль, как он валялся тогда на каменной плите, после того, как пришиб бродильца. Кажется, что это было так давно, ведь прошло всего ничего – дней десять или чуть больше…

…Они покинули Тиммерин с поспешностью, несомненно удивившей местный люд, поспешностью, почти напоминавшей бегство. Эрме и сама бы не могла сказать, что гонит ее прочь. Просто очнувшись от болезненного оцепенения на башне Тиммори, она вдруг отчетливо осознала, что должна возвращаться в Виоренцу. Когда, спустившись вниз, она отыскала сначала кувшин воды, а после Крамера и донесла до него свое желание, то встретила со стороны капитана живейшее понимание и полное одобрение. Крамер столь расторопно отдавал приказы, что и люди, и лошади были готовы к путешествию сразу после завтрака.

Тадео, конечно, расстроился, но удерживать Эрме не стал. Наверняка понимал, что после всего случившегося кузине нужна передышка на осмысление. Простились они на том же месте, где и встретились, на берегу озера, над которым гудел горячий ветер.

– Пиши почаще, – сказал Тадео. – Не забывай.

– А ты приглядывай здесь. Сдается мне, что-то странное завелось в твоем озерце.

– В оба глаза. Не беспокойся. Если что – просто заброшу сеть покрепче, и ни одна рыба не ускользнет.

Когда Эрме обернулась на перевале, Тадео стоял на том же месте, приложив ладонь к глазам: крупная фигура в белой рубашке с закатанными рукавами посреди колючего кустарника над режущей глаз блеском озерной гладью.

Когда-то еще увидимся, с грустью подумала Эрме.

Темп они взяли приличный, и к закату уже увидели башни Таоры. Здесь пришлось остановиться на несколько дней: дела в личном владении Эрме требовали присмотра.

Но вскоре перед ее отрядом, пополнившимся прибывшими из Фортеццы Чиккона легионерами, вновь лежала дорога.

И вот путешествие близилось к концу. Плоский Пригорок – один из множества в долине Ривары был последним ночным привалом перед Виоренцей. Завтра поутру они двинутся в путь и к полудню наконец достигнут дома.

И она примет нормальную ванну, закроется в башне и обстоятельно обдумает все случившееся за эти дни. Но это позже. Сейчас хотелось просто смотреть, как алый пронзительный свет покидает небо, и пряди его гаснут над долиной, над плоскими вершинами Взгорьев Вилланова, что тянулись от самого горизонта, над рощами и деревеньками, над широкой сильной рекой.

Закат – странное время. Эрме отчего-то всегда любила его куда больше рассвета. Рассвет призывает к действиям, порой поспешным и необдуманным, закат заставляет размышлять и вспоминать.

А закат не скованный стенами, шпилями и куполами и вовсе прекрасен. Отчего живописцы так редко изображают закаты?

Надо будет заказать полотно себе в кабинет, подумала Эрме. Живописцы продают свой талант, как и все прочие. Пишут портреты знати и купцов, фрески на заказ от фламинов и обитателей палаццо. Жители городов не обращают внимания за мир за пределами кольца стен.

Пишут то, за что платят. Что ж, она знает, кому заплатить за закат.

Поясница ныла. От укусов москитов чесалось все лицо. Одежда пропиталась потом.

И все же несмотря на все неудобства Эрме любила дороги.

Родись она мужчиной, не носящим имени Гвардари, наверняка стала бы или ученым-травником или путешественником. А лучше и тем и тем одновременно, бывали же в истории странствующие собиратели растений, составившие те книги, по которым сейчас учатся школяры. Порой ей нестерпимо хотелось оставить все и сбежать подальше, туда, где не придется ежечасно решать чужие проблемы.

Но она прекрасно понимала, что все это лишь игра воображения. Не бросишь ведь ни Джеза, ни город, ни дела. А Лаура? Эрме точно знала, что не успокоится, пока еще может повлиять на решение дочери. И, наверно, не успокоится и после. Трудно смириться, что у тебя не будет внуков…

Да и где она нужна на чужбине? Доля изгнанников тяжела, никто никого нигде не ждет. Так что мечты о свободе останутся мечтами. Остается лишь смотреть, как умирает еще один день жизни.

– Монерленги, ужин готов, – Крамер подошел почти неслышно.

– Без меня, Курт. Пусть едят и устраиваются на ночь.

Плоская вершина продувалась насквозь. Древние камни выветрились, и сейчас сложно было представить, что именно здесь было много веков назад – город или просто сторожевой пост, обращенный к низкому берегу. Эрме вспомнилось свое давнее путешествие – бесславное бегство домой из Аранты. Тогда они тоже прятались на похожем холме, неподалеку от границы. Интересно, помнят ли Крамер или Ройтер, как они сидели под защитой старой стены, испещренной непонятными символами, и размышляли, сумеют ли перейти границу или попадутся мужниным родичам?

Дед тогда долго не мог простить ее своевольства, сорвавшего его тайные планы. Что ж, подумала Эрме, привычно крутанув на пальце перстень, он сумел отыграться на славу.

…Следующие два года после того, как дед надел на ее палец Искру, показались Эрме невероятно тяжелыми. Лукавый Джез таскал ее с собой повсюду: на переговоры, на пиры и охоты, на заседания Совета, где Эрме не понимала и половины рассуждений советников.

И везде она встречала удивленные и недоверчивые взгляды: город и мир с подозрением принимал новую Саламандру. Выбор Джеза Гвардари заставлял усомниться в здравости ума старого правителя, но озвучить такую версию никто не решался. К Эрме приглядывались, выискивая слабые стороны и недостатки. От такого пристального внимания даже ей, выросшей, по сути, на виду, становилось не по себе.

Жаловаться было бесполезно, оттого она и не жаловалась. Лишь однажды она посетовала на свалившее на нее бремя отцу, но Оттавиано Таорец только бросил раздраженно:

– Он выбрал. Терпи.

На третий год случилось несчастье. На оленьей травле конь герцога на скаку оступился, попав в рытвину, и выбросил наездника из седла. Лукавый Джез сломал ногу и с той поры мог передвигаться только с помощью костыля и Рамаля-ид-Беоры. Дядя Алессандро теперь заменял отца практически на всех приемах и публичных собраниях, и Эрме пришлось состоять уже при наследнике. Она с грустью подтвердила свое давнее подозрение: дядя Сандро слишком упрям, вспыльчив и поспешен для правителя.

А еще внезапно осознала, что все же что-то вынесла для себя за два года натаскивания и пусть с трудом, но все же способна разобраться в политических хитросплетениях. Так продолжалось еще с полгода.

Как-то поздним вечером, когда палаццо уже угомонилось, а Эрме, сидя у себя в кабинете, размышляла: лечь спать, прочитать деловые письма, отложенные герцогским секретарем, или все же отдыха ради полистать новое сочинение Руджери, явился Рамаль и сообщил, что дед приглашает ее для беседы.

Разумеется, она пошла. Пошла, не зная, что разговор этот станет последним.

Дед ждал в малом кабинете, примыкающем к спальне. В комнате было полутемно и приятно прохладно. Сквозь приоткрытые окна лился стрекот цикад.

Лукавый Джез сидел на кушетке, вытянув поврежденную ногу. Рядом был прислонен уже ставший привычным костыль. На маленьком, по эмейрской моде, столике черного дерева Рамаль расставил серебряные с чернением беррирские бокалы, блюдо с яблоками и виноградом и кувшин вина.

– Эшеде, даббар, – сказал по-беррирски дед, и Рамаль бесшумно удалился, притворив резные двери. Эрме и Лукавый Джез остались вдвоем.

– Вы кого-то ждете? – спросила Эрме, заметив, что зажжены три светильника из черного камня. Дед всегда помнил заведенный бабушкой старый истиарский обычай – зажигать светильники по числу гостей.

– Может быть, – негромко ответил дед. – Садись, Диаманте, поговорим.

Эрме удивил его тон. Дед пребывал в расслабленно-меланхоличном расположении духа – редкое явление. Эрме и не припоминала, когда видела его таким в последние годы.

Она опустилась в кресло напротив герцога.

– Как там снаружи? Спускалась в город сегодня?

– Нет.

– Зря. Виорентис надо слушать. И слышать. Он точно раковина, в которой поет море. Ты же любила ездить в Школу и в Чинкаро?

– Теперь у меня нет на это времени, вы же знаете, ваша светлость, – стараясь спрятать раздражение, ответила Эрме.

– Знаю. И это я виноват, не так ли?

В голосе Джеза слышалась легкая тень язвительности. Это успокаивало.

– Как я могу жаловаться на ту великую честь, что вы мне оказали? – Эрме позволила себе вложить в ответ столь же малую толику насмешки.

Лукавый Джез улыбнулся.

– Ты о той самой чести, что заставляет тебя скрежетать зубами и мысленно проклинать меня каждый Совет? Не отнекивайся, я прекрасно знаю это твое выражение лица. Как будто кислую сливу откусила, но не можешь поморщиться и просто стискиваешь зубы.

– Вы выбрали странное наказание за строптивость, – заметила Эрме.

– Наказание за строптивость⁈ – Лукавый Джез рассмеялся. – Скажи, что ты считаешь нашим фамильным свойством? Давай, Диаманте?

Эрме приподняла бровь.

– Упрямство! – припечатал дед. – Это наше кровное упрямство! Наказывать Гвардари за строптивость, это все равно, что наказывать птицу, за то, что стремится летать! Нет, это не наказание… Это…

Он откинулся в кресле, вперив в нее пристальный взор. Сейчас он снова напоминал себя прежнего – жесткого, насмешливого, чуткого к миру, словно натянутая струна.

– Ну, вот ты. Как бы ты поступила на моем месте? Как бы ты выбрала Саламандру? Только начистоту и без уверток.

– Все были уверены, что вы сделаете Саламандрой моего отца, – проговорила Эрме.

– Оттавиано? Да, это был бы логичный вариант. Но задумайся. Твой отец слишком любит войну, Диаманте. Война его возбуждает, словно шалава похотливого юнца, уж прости мне такое сравнение. Человек войны дурной советчик в деле мира. Он везде будет искать возможность обнажить меч.

Эрме дернула плечом. Сравнение слегка покоробило, но, поразмыслив, Эрме не могла не признать, что отчасти слова герцога справедливы. Отец по-настоящему оживлялся лишь, когда назревала очередная военная экспедиция. Все остальное время он пребывал в состоянии равнодушно-скептическом, отдавая все время тренировкам и изучению трактатов по воинскому искусству.

– Допустим, – медленно произнесла она. – Но есть же дядя Сандро… Ты ведь носил Искру, будучи герцогом. Он бы тоже мог…

– Самой-то не смешно? – ответил дед. – И не сравнивай. Что до меня, ты же знаешь, что иного варианта тогда и не было. Но Сандро не тот случай, сама понимаешь. Кто дальше? Малолетний мальчишка, твой кузен? Так, что ли?

– Что ж, я оказалась меньшим злом? – Эрме взялась за кувшин и разлила вино по бокалам. Герцог погладил пальцами бороду, щурясь на пламя светильников.

– Оказалась бы, – ответил он. – если бы все эти резоны имели бы смысл. Но они… лишь…

Он сделал легкий жест пальцами.

– Знаешь, когда на Эклейде дует ширами, то мир наполняется песком и пылью, горячей и жгучей. Она заслоняет все вокруг, и даже солнце кажется лишь размытым пятном. Там даже есть поговорка: за пылью не видно солнца. Здесь то же самое.

– Что вы имеете в виду, ваша светлость? – напряженно спросила Эрме. Тон герцога ей совершенно не нравился. На что он сейчас намекает? – Объяснитесь.

– Уповаю, что ты никогда этого не поймешь! – рявкнул Лукавый Джез.

Эрме замолкла, удивленная резким ответом. Герцог взял свой бокал, погрел между ладонями.

– Раскрой окна пошире, Диаманте. Здесь душно.

Эрме послушно встала и подошла к окну. Створки, собранные из разноцветного стекла и так были полуоткрыты, и она растворила их полностью. В кабинет ворвался свежий ночной ветер.

– Твоя бабка говорила, что шелест листвы в Чинкаро напоминает рокот прибоя. Она скучала по морю, по Истиаре. Не признавалась, но скучала. До последнего надеялась, что случится чудо, и остров станет свободен. Гадала. Искала знаки. Когда появился Николо Барка, она сказала мне, что слышит, как судьба стучится в двери. Увы, судьба постучала и ушла.

– Но чудо случилось, – заметила Эрме. – Аддиров на Истиаре больше нет, не так ли?

– Там никого нет, – ответил герцог. – Никого. Только лава, пепел и черный песок. И прибой, голос которого некому услышать. Ты ведь никогда не видела моря, Диаманте?

– Не довелось, – Эрме еще раз взглянула на темные улицы и вернулась на свое место у стола.

– Я впервые увидел море в шестнадцать, и оно пробило мне сердце своей красотой. А потом я встретил твою бабушку…

Лукавый Джез усмехнулся.

– Знаешь, когда я попросил ее руки, она сказала, что даст согласие, если я спрыгну со Скалы Черного солнца. Бешеная высота. Камни внизу. Прибой и пена. И чайки… Я иногда слышу, как они орут.

– И ты?

– Мне было шестнадцать. Я прыгнул. Не умея плавать. Надеясь лишь на богов. Герцог. Саламандра. Влюбленный идиот.

Последние слова было произнесены словно бы с мягкой насмешкой над прошлым. Насмешкой, таящей в себе то ли печаль, то ли гордость.

– И как же ты выжил?

– Они прыгнули следом.

– Они?

– Оливия. И Лодовико Небастард. Они меня вытащили. И тогда я понял одну вещь, Диаманте. Не важно, какой глубины пропасть под ногами. Гораздо важнее, кто за тобой туда прыгнет. И есть ли он вообще – такой человек… И когда я подумал об этом, стало страшно…

– Страшно⁈ Тебе⁈

– Я ведь мог не попасть на Эклейду. Мог прожить целую жизнь впустую. Не встретить, не узнать, не найти. Пройти мимо будущего, не столкнувшись с ним.

– Но ты столкнулся…

– Лицом к лицу. Но я уже перестал бояться будущего.

Значит, мне суждено бояться вечно, с грустью подумала Эрме.

– Итак, моря ты у нас не видела, – вернулся к своему прежнему тону герцог. – Пожалуй, это следует исправить. Осенью отправлю тебя с посольством в Фортьезу к Маноэлу.

– Для чего⁈

– А вот это, дорогая моя Саламандра, пока тайна, – Лукавый Джез улыбнулся одними глазами. – А тайны должны созреть, как вот эти яблоки. За тайны и прибой, – он поднес бокал к губам.

Эрме удивленно приподняла брови, но тост поддержала.

– А сейчас иди, Диаманте. Отдыхай, пока можешь. Оставь старика с его мыслями.

Когда она уже подошла к дверям, герцог проговорил вполголоса.

– Ты осторожнее, Диаманте. Ступеньки на лестнице крутые. Не оступись.

Она обернулась в удивлении, но герцог уже сидел, прикрыв глаза рукой, и словно прислушивался к ночи за окном.

Эрме осторожно растворила дверь и вышла прочь, в темный коридор. Здесь никого не было: ни стражи, ни Рамаля-ид-Беоры. Это настораживало. Беррир никогда не отлынивал от дела.

Когда она уже дошла до поворота коридора, то какое-то шестое чувство заставило ее обернуться.

Дверь в кабинет герцога была приоткрыта. Идущий из кабинета свет бросил на резную створку чью-то длинную тень. Видение длилось лишь миг – дверь осторожно закрылась. Эрме насторожилась. Чуть помедлив, она развернулась и решительно направилась назад к кабинету. Постучалась.

– Кто там? – отозвался дед. – Ты вернулась, Диаманте? Что стряслось?

– Мне показалось, что кто-то зашел в кабинет, – напрямик сказала Эрме, отворяя дверь и шагая внутрь.

– Сквозняк, – герцог стоял у стола, опираясь на костыль. – Я прикрыл дверь сам. Не собирать же здесь половину дворца из-за такой мелочи.

Сквозняк? Она затворила дверь плотно.

– А где Рамаль? Его нет за дверью.

Эрме быстро оглядела кабинет. Никого лишнего. Ничего не изменилось за эти считанные минуты.

– Выполняет мое поручение. Не беспокойся, Диаманте. Иди с миром. Иди.

И она пошла к себе. И спала полностью спокойно – последний раз в жизни.

А перед рассветом в дверь снова постучал Рамаль-ид-Беора.

– Постель готова, монерленги. – Тереза подошла, с внушительной тяжестью ступая по камням. – Ложились бы. Завтра, поди, спозаранку подымитесь.

Эрме поморщилась. Вторжение камеристки разрушило ровное течение мыслей, но по сути Тереза была права.