Текст книги "Время скитальцев (СИ)"

Автор книги: Марья Фрода Маррэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

Человек поднялся со скамьи, откинув капюшон и поклонился, одновременно поймав пса за ошейник и взяв на ременный повод. Тот заворчал, не иначе как почуяв Веронику, и Эрме тут же одобрила такое собачье поведение.

Человек заговорил. Ни слов, ни лица его Эрме не могла разобрать толком, но, как видно, разговор был неприятным. Тадео слушал, иногда перебивая и задавая вопросы. Эрме видела, как напряглась его спина.

Наконец они умолкли. Человек, повинуясь кивку Тадео, отправился прочь, все так же держа пса на поводке. Тот шел, степенно переставляя лапы и слегка ворча.

Тадео остался один во дворе. Он стоял в задумчивости, сложив руки на груди. Как ни странно, Вероника тоже присмирела. Эрме решила прервать эту немую сцену.

– Что-то случилось, Тадео?

Он вскинул голову, только сейчас заметив ее в окне. Куница вытянула шею.

– Возможно, ничего, – ответил он, близоруко щурясь в сумраке. – Но, боюсь, что – преступление.

Глава третья
Загадка Дикого мыса

Изогнутый в виде изящной птичьей шеи бушприт лодки нетерпеливо покачивался над волнами, словно судно готовилось вот-вот взлететь над водой. Но, увы, тиммеринская фару, пусть и получила свое название в честь пернатой обитательницы здешнего побережья, крыльев не обрела, довольствуясь полотнищами парусов. Окрашены они были по древней традиции в охристо-белый цвет.

Эрме, сонно кутаясь в плащ, смотрела, как утренний Тиммори уменьшается, медленно, но верно превращаясь в едва различимую полоску на скалистой линии горизонта. На крыше замка горела искра флюгера – жестяной вестник ветра первым встретил встающее над Ламейей солнце.

Тадео, до отвратительного бодрый, стоял подле капитана кораблика – маленького загорелого до черноты человека с лицом отъявленного разгильдяя. Дело свое, этот разгильдяй, кажется, знал: фару шла весело, ловя косыми парусами ветер, и матросы бойко орудовали снастями. Несносная Вероника шныряла туда-сюда, пока наконец не забралась на мачту, и теперь оттуда, с высоты реи, раздавалось шипенье и фырканье. Зверек вел себя так, словно водное пространство было ему нипочем.

Чего не скажешь о капитане Крамере.

Греардец был единственным легионером на фару, прочие остались на берегу. Он, сознавая свою ответственность, держался как всегда невозмутимо, но Эрме приметила: Курту было явно не по себе. Говорил он медленно и как-то сквозь зубы и старался не смотреть на набегающие волны. У Эрме возникли подозрения, что капитана попросту мутит от качки. Она тоже чувствовала себя неважно: слава Благим, легкий завтрак назад не просился, но раннее пробуждение и смутная тревога бодрости не прибавляли. Эрме не особо любила путешествия по открытой воде. Сознание, что от невесть какой глубины тебя отделяет лишь слабенькая преграда палубы и корабельного днища, лишает уверенности, даже если умеешь плавать. Смогла бы она осилить заплыв до берега, если фару вдруг вздумалось затонуть? Большой вопрос…

Эрме отбросила лишние мысли и обратилась к Тадео, желая понять, как долго им придется добираться до места.

– Сейчас пройдем Проплешину, затем обогнем Дикий мыс и дальше к устью ручья, а там уже недалеко, – пояснял Тадео, стоя у борта и указывая на левый берег. Озабоченное выражение, с каким он выслушивал принесенные вести, сейчас оставило его лицо. Озерный ветер вовсю трепал волосы, щеки раскраснелись, словно у юноши. Не следа того угрюмого затравленного взгляда, который так помнился Эрме по последним годам его жизни в Виоренце.

А ведь он и впрямь доволен своей жизнью, подумала Эрме.

Здесь Тадео был в своей стихии, посреди дикого пространства, в безмятежности окружающего мира. Пожалуй, он все же сумел достичь некоей гармонии с самим собой. Коли так Эрме была рада, пусть и не понимала прелести обитания в таком уединении. Сама она уже через неделю-другую начала бы скучать по городской суете.

Фару удалился от берега на значительное расстояние. Башня замка исчезла из виду. Красные утесы, поросшие колким пиниевым и еловым лесом, надвигались и убегали назад. Вершины золотило встающее солнце.

Внезапно Эрме показалось, что солнечный свет словно закрыло облако. Странно: небосвод был совершенно чист. Она оглянулась: по водам в направлении кораблика быстро скользила едва различимая тень. Слишком быстро. Наперерез волнам. Против ветра.

Тадео проследил за ее взглядом. Улыбка сбежала с его лица.

– Капитан! – закричал он, и, вторя его зову, кто-то ударил в колокол. Раздались крики и топот. Крамер в недоумении озирался, пытаясь понять, откуда исходит опасность. Матрос, пробегавший мимо, что-то затараторил и настойчиво потянул греардца за рукав.

– Паруса! Паруса убирай!

Тень неслась по гребням волн, настигая фару. Казалось, она вырастает с каждым мигом.

Тадео сграбастал Эрме в охапку и потащил прочь от борта.

– Держись! – крикнул он, и в тот же миг началось безумие.

Вокруг кораблика словно взвился вихрь водяной пыли. Палуба затряслась, и не удержи ее Тадео, Эрме неминуемо упала бы. Вокруг вопили люди, катились какие-то бочки, стонали снасти. Выл ветер, и внезапно к своему ужасу Эрме уловила в его какофонии женские рыдания. Они нарастали, и Эрме вдруг показалось, что женщина совсем рядом, что-то шепчет на непонятном языке, моля о помощи. Эрме попыталась высвободиться, чтобы обернуться – то ли убедиться, что никого нет, то ли прийти на зов…

Руки Тадео держали ее, словно каменные клещи. Лицо его побелело от напряжения, глаза были плотно зажмурены. Водяная пыль молотила по лицам и слезами катилась со щек. Порыв внезапно оставил Эрме, и она безвольно обвисла в объятиях родича.

– Влево возьми, – внезапно прорычал капитан кормчему. – На мыс держи!

Кормщик послушно налег, но весло, словно безумное, заплясало и вырвалось, сшибив человека с ног. Фару покачнулся, и Эрме почувствовала, что они вот-вот завалятся на борт.

Капитан пронесся на корму и, вцепившись в рулевое весло, начал разворачивать фару. Эрме краем глаза видела его искаженное усилием лицо. Кормчий с залитым кровью лицом лежал на палубе.

– Подсоби, братва! – надсадно прорычал капитан.

Ближайший матрос бросился ему на помощь. Остальные укрощали паруса. Кружилась водяная пыль. Стонал неукротимый ветер.

И вдруг все кончилось. Разом.

Эрме еще стояла, зажмурившись, оглушенная, ослепленная, не понимающая толком, на каком она свете. Внезапно она почувствовала, как руки Тадео – надежная цепь, сковавшая ее тело – ослабили захват. Она кое-как разлепила веки, и в глаза ударил чистый небесный свет.

Фару слегка покачивался на легкой волне. Над головами плескался свободным углом полусорванный парус. Тень сгинула.

– Все, ваши светлости! – весело крикнул капитан. – Отпустила стерва!

Он стоял, уперев руки в бока, насквозь мокрый, в разорванной рубашке, с нагловатой ухмылкой победителя.

Матросы склонились над раненым кормщиком. Тот мотал головой, понемногу осознавая себя.

В сумке есть подкрепляющий настой, подумала Эрме. Как раз на такой случай. Вот только где сумка? Кажется, была у Курта…

Благие, а где сам Крамер⁈

Но тут ее тревоги рассеялись: из-за палубной надстройки появился греардец – бледный до зеленцы.

– Что это было? – выдавил он, озираясь. – Что за напасть?

– Плакальщица, – с серьезным видом пояснил Тадео.

– Она самая! – подтвердил капитан. – Поигралась и сгинула, тварища!

Вот значит, она какая, Тиммеринская Плакальщица. Сколько ж в мире всякой дряни…

Крамер, пошатываясь, добрел до борта, перегнулся и некоторое время стоял так. Плечи его слегка подрагивали.

– Ничего, – с ободряющей улыбкой произнес капитан. – Не дозвалась она – значит, обойдется. В следующий раз встретитесь: чуток полегче будет. Первый раз самый жуткий.

Крамер, уже начавший разгибать спину, снова склонился за борт. Эрме тоже вздрогнула: она не представляла, как можно снова встретиться с этим порождением мрака.

– Тадео, – негромко сказала она. – Назад вернемся берегом…

В этот момент на ее спину с высоты мачты обрушился мокрый комок шерсти и когтей. Шерсть мазнула по шее, а когти пребольно впились в плечо. Комок отчаянно заверещал. Эрме второй раз за полчаса чуть не получила сердечный приступ.

– Вероника! – укоризненно произнес Тадео. – Как ты себя ведешь⁈ Отпусти монерленги немедленно!

Матросы прятали ухмылки. Эрме брезгливо отцепила от себя зверька и поспешно протянула Тадео. Тот сунул питомицу за пазуху мокрого дублета. Вероника завозилась, высунула голову, и победно зашипела на весь белый свет.

– Ишь как обкладывает, – заметил капитан. – С пятью загибами…

– Она испугалась, – произнес Тадео, осторожно поглаживая куницу под шеей, по белому пятну.

Я тоже испугалась, подумала Эрме. Но, разумеется, вслух не произнесла. Саламандра не должна выглядеть испуганной. Особенно если все закончилось благополучно.

Но как оказалось, не совсем закончилось.

– Капитан Джакомо! – в люке показалась голова юнги. – В трюме вода плещется!

– По камням пузом скрежетнули, ваша светлость! – не слишком обеспокоенным тоном произнес капитан. – Не извольте беспокоиться: не потопнем. Сейчас на мыс выйдем, там и починимся. Парни, ставь паруса обратно!

И он занял место раненого кормщика у рулевого весла.

Эрме взглянула на близкий берег – каменистый, угрюмый и такой надежный, и вдруг осознала, что мокра, как водяная крыса.

– Замечательно, – произнесла она. – И я с места не тронусь, пока не просушу одежду.

Костер разжигать не понадобилось. Солнце поднялось над утесами и уже старалось вовсю.

Тадео и Эрме сидели у вершины мыса. Укромное место было почти полностью окружено стоячими камнями и недоступно постороннему взору.

Тадео стянул дублет и рубашку и разбросал вещи по камням. Сам же разлегся на теплом боку утеса, подставив грудь солнцу. Вероника деловито устроилась у него на животе.

Эрме, разумеется, последовать примеру родича не могла. Она, конечно, тоже сняла накидку, безрукавку, но вот сорочку и беррирские штаны пришлось сушить на теле. Все же они не малышня, которую няньки моют в одной бадейке, а взрослые люди.

Внизу, в бухточке, бросила якорные камни фару. Матросы возились вокруг кораблика, латая пробоину, но особого толку Эрме не замечала. На береговом валуне сидел угрюмый донельзя Крамер и мрачно наблюдал за ремонтными работами. Эрме готова была поклясться, что капитан проклинает час, когда вступил на сию ненадежную палубу, и с опаской ожидает момента, когда придется повторить опыт.

У легионеров-греардцев сложные отношения с водоемами. Горные реки убийственно быстры и бурливы – не покупаешься; озера ледяные, так что шансов научиться плавать почти нет. Некоторые, самые ловкие, приобретают это умение уже во взрослом возрасте, наняв учителя на реке или в общественной терме, но большинство так и остается беспомощными перед водными преградами. Крамер, увы, относился к последней категории. Это Эрме знала еще по прежнему опыту.

Она и сама не жаждала вновь встретиться с озерной жутью.

– Что задумалась? – спросил Тадео, приподнимаясь на локте. Вероника негодующе фыркнула, утратив опору, и Тадео придержал зверька ладонью.

– Расскажи мне о Плакальщице, – попросила Эрме. – Что она такое?

– Плакальщица⁈ Да кто ее знает. – Тадео задумчиво почесал щеку. – Ученые люди скажут: мол, просто явление местной натуры, вроде извержения вулкана или землетрясения. Ну, а местные, особенно такие, как наш отважный капитан Джакомо и его подручные, только посмеются над таким мнением. А то и разозлятся. Здесь в каждой усадебке вокруг озера есть своя история на ее счет. Все безусловно трагические. Дева, бросившаяся с утеса от неразделенной страсти, дева, спасающаяся от врагов, дева, мстящая неверному возлюбленному… Словом, все такое, душещипательное, аж глаза режет.

– А ты? Что ты думаешь?

– Кто я такой, чтобы долго раздумывать над такими вещами? Но знаешь, Эрме, я за эти годы встречался с ней трижды. Прошлые два раза глубокой осенью, после Паучьей Полночи. И я убежден: что бы это ни было, оно… живое. Или по крайней мере разумное. Она жалуется, проклинает, рыдает. Да ты сама слышала этот шепот…

– Да, – задумчиво сказала Эрме. – Она говорит. Но что именно она говорит?

– Кто знает… Есть поверье, что тот, кто поймет Плакальщицу, навсегда прекратит ее скитания. Судя по тому, сколько веков она бродит по озеру, никто не сподобился.

– А что бывает, с теми, кто откликнется на зов?

Тадео поежился.

– Воды Тиммерина глубоки. Тела пропадают без следа. Рыбаки считают, что если она никого не забрала в один год, то на следующий отомстит: будет мало рыбы, или лодки в осенний шторм налетят на камни, или перекупщики заломят несусветные цены на соль… Здесь свои трудности, Эрме.

– Как и везде, – согласилась она.

Жизнь нигде не бывает медовой, и полноводные реки зеленого дразнящего вина текут только в замшелых сказках о стране на краю земли, где солнце встречается с луной, и правит бессмертный праведный король. Безмозглые мечтатели искали эти берега, а открыли Маравади – Берег Крови. Ищешь доброе и прекрасное, а обретаешь такую же грязь, как и везде. И порой кажется, что нет в мире ничего прекрасного, одна грязь…

Тадео привстал, ощупывая рубашку.

– Уже. Солнце, конечно, печет зверски.

Он ссадил Веронику на камень и принялся одеваться.

Какой же он сильный, в который раз удивилась Эрме, украдкой потирая плечи. Никогда бы не подумала… В юности Тадео всеми правдами и неправдами избегал любого соревнования или лишнего физического напряжения и снискал сомнительную славу слабосильного увальня. А после изрядно отяжелел и раздобрел от неспешной спокойной жизни. Но как видно приобрел и изрядную долю физической мощи. Где только сподобился?

Она тоже взялась за одежду. И вовремя.

На опушку леса у подножия утеса вывалился гигантский черный пес. Он рыкнул так, что Вероника вмиг метнулась на плечо Тадео. Эрме застегнула безрукавку и прищурилась, рассматривая этого великолепного представителя собачьего племени.

Пес был монументален, мощен, широкогруд и явно опасен. Шипастый ошейник тускло поблескивал железом. Следом за животным между пиниями показался человек. Это был тот самый малый в грубом одеянии, чью небритую физиономию Эрме наблюдала во внутреннем дворике перед зарей. Сейчас, при свете дня, она могла разглядеть его получше, но право слово, ничего слишком примечательного человек из себя не представлял. Просто мужчина с тусклым взглядом и заросшим черной щетиной грязным лицом. Одежда его – изодранная темная безрукавка и истрепанные штаны – казалась донельзя старомодной и, как видно, сменила не одного владельца. Обувь тоже словно достали из дедовского сундука: огромные тупорылые башмаки с подковками. Такие сейчас по традиции использовали лишь игроки в дикий мяч: уж больно удобно пинать соперника. Мужчина держал в руке короткое копье – редкое по нынешним временам оружие, вдобавок из-за широкого ремня, туго стянувшего талию, торчал угрожающего вида зазубренный топор.

– Как он сюда попал так быстро? – поразилась Эрме. – И отчего не отправился на фару?

Человек, заметив предупреждающий знак Тадео, остановился в отдалении и взял пса на сворку.

– Вокруг озера множество тропок, – расплывчато ответил Тадео. – А что до фару… капитан бы скорее утопился, чем взял на борт это лесное чудовище. Кстати, его зовут Черныш.

– Вполне в масть, – ответила Эрме, глядя, как пес зевает, показывая устрашающие клыки. Вероника яростно шипела. Пес наверняка был бы способен заглотить ее целиком, не жуя.

– Ты не поняла, – улыбнулся Тадео, – пса кличут Обжорой. Черныш – имя человека.

Эрме только головой покачала. Местные обычаи порой приводили ее в тупик. Вряд ли какой-нибудь священник в Виоренце или Таоре записал бы в Книги Имен младенца по имени Черныш, здесь же такое, кажется, в порядке вещей. Или не в порядке, усомнилась она, уловив за спиной смешок.

– Да что от дикарей ждать-то, – проговорил подошедший капитан фару. – Без ума живут, истуканы лесные.

Курт Крамер промолчал, но и без того неулыбчивая физиономия сделалась мрачнее осеннего неба. Он явно не ждал ничего доброго от лесного оборвыша.

– Черныш будет нашим проводником, – ответил Тадео. – Чинитесь и ожидайте здесь. Думаю, к вечеру вернемся.

И, не ожидая возражений, он протянул Эрме руку, помогая спуститься с мыса к опушке.

Два капитана, стоя на вершине, с нескрываемым подозрением уставились на проводника.

– Этот отведет, – проворчал себе под нос капитан Джакомо и, дождавшись, пока «светлости» удалятся на некоторое расстояние, добавил: – Вы джиор, того, в оба смотрите. Малый с придурью, а пес евонный – вообще убойца! Остерегайтесь!

Капитан Крамер натянул на руки перчатки и поправил пояс с чикветтой.

– Благодарю, джиор. – процедил он сквозь зубы. – Уж я присмотрю.

Если вокруг озера и существовали тропы, то Эрме не заметила ни одной. На ее городской взгляд, они двигались по совершенно дикой местности, лишенной всякого признака человеческого присутствия. Ни памятного камня-указателя, ни вырубки, ни даже старого кострища. Они оказались в той части тиммеринского побережья, где не было селений.

Фратер Бруно забился в порядочную глушь, но на то он и отшельник.

Фратер Бруно (в миру Николо Барка из Барраса) был сыном зажиточного владельца ткацкой мануфактуры и намеревался пойти той же добропорядочной и полезной стезей. И пошел, и даже начал добиваться известности на поприще заколачивания прибыли… Но в один прекрасный день в канцелярию герцога Виорентийского пришло письмо, в котором означенный Николо Барка из Барраса нижайше уведомлял его светлость (в отличном деловом стиле и с изумительно правильной грамматикой), что в ближайший месяц в местности, именуемой Кампейя, пройдут обильные дожди, отчего неизбежно выйдет из берегов река Тавора, обрушится старая плотина и будут затоплены три деревни, две помещичьи усадьбы, пять мельниц и вода остановится лишь в пьеде от собачьей будки, что за пристанской караулкой (сама караулка не уцелеет, как и пристань). Однако ежели прямо сейчас принять меры, то разрушения ограничатся одной деревней и двумя мельницами, а местный люд и вовсе избегнет смерти.

К письму прилагалось обоснование на три листа с подробными пояснениями, основанными преимущественно на движении облаков над баррасской кампанилой и траекторией полета ястреба-перепелятника, свившего гнездо на старом кедре за крепостной стеной.

Письмоводитель герцогской канцелярии сначала вдоволь посмеялся, а после сильно озадачился. Отправлять явный бред безумца на стол герцогу – значило риск навлечь на себе неудовольствие начальства, но, с другой стороны, после опустошительного Великого землетрясения правитель с особым вниманием выслушивал все вести о разгуле стихии.

После совещания с главой канцелярии и личным герцогским секретарем письмо все же попало в заветную папку (на всякий случай регистрационный номер ставить не стали, чтобы не портить учетную книгу). Каково же было удивление всей канцелярии, когда письмо вернулось с резолюцией, предписывающей ведомству, следящему за состоянием мостов, плотин и дорог, обревизовать и, буде окажется нужда, надлежаще укрепить дамбу.

Дожди и впрямь случились. Дамба, требовавшая изрядного ремонта и отчасти его получившая, дала течи, но в целом устояла, и поток воды получился менее разрушительным, чем можно было ожидать. Деревенька на склоне все же поплыла вниз по течению, но жители успели удачно разбежаться. Пристань, караулка и собачья будка не пострадали.

Случай этот произвел большое впечатление на жаждущие всего необычного умы. В Баррас потянулись желающие поглазеть на новоявленного предсказателя. Старшины города ткачей остались весьма недовольны наводнившей до того степенный и деловой город странной публикой. Сам Николо тоже был не в восторге: он запер перед неофитами ворота своей мануфактуры и дома, а для особо непонятливого люда его слуги и работники заготовили крепкие дубинки.

Где-то через год странная история повторилась. На сей раз написанной безупречным и жестким деловым стилем письмо сообщало о лесном пожаре, который вскорости опустошит склоны горы Макесса и уничтожит пасущиеся там овечьи стада. Поделать с сим бедствием ничего нельзя, возможно лишь предостеречь пастырей да пустить воду по заброшенному каналу, чтобы остановить бушующее пламя и не дать пожару спуститься в долину.

Письмо легло на стол герцога без промедления. Канал начали чистить, а овчаров, несмотря на недовольство, попросту в тычки согнали с горы в низину. Где-то через неделю, во время грозы молния ударила в сухое дерево…

Но все затмил третий случай. На сей раз в письме из Барраса было всего три слова: «Завтра проснется Раньош». Когда секретарь герцога впервые увидел это послание, он бежал от канцелярии в палаццо со скоростью вспугнутого оленя.

Катаклизм не касался непосредственно Виоренцы, нет, он произошел за сотни миль от нее, но в то же время он затронул сердца многих подданных герцога и в первую очередь саму семью Гвардари.

На острове Истиара ожил спавший столетия вулкан Раньош. Раскаленная лава снесла с лица земли столицу острова город Айферру, где располагался крупный аддирский гарнизон. Поднявшаяся великая волна полностью уничтожила вражескую флотилию, которая после захвата острова держала в страхе всю Эклейду. Уцелели немногие. Остров скинул с себя аддиров, словно собака – грязь, налипшую на шерсть.

Вспоминали, что когда вести, подтверждающие правдивость пророчества, дошли до Виоренцы, колокола на Корабельной отмели звонили не смолкая весь день, и огромный колокол Храма Истины Крылатой на площади перед палаццо Гвардари отвечал им своим глубоким тягучим голосом. Алтари Трех Непреклонных были завалены поминальными цветами черного ириса и пряным смолистым розмарином.

Люди вновь и вновь говорили о Черном Сердце Эклейды, которое не позволяет удержаться на Истиаре чужакам. Вновь и вновь вспоминали уничтоженную Таркону и Тьяго Эскалату, погибшего брата герцогини, проклявшего аддиров и пообещавшего им отмщение кровью и огнем. И даже, когда стало известно, что Истиара, залитая лавой и засыпанная пеплом, отныне непригодна для жизни, ибо вулкан так и не заснул окончательно, и теперь даже пираты боятся приближаться к курящемуся серным дымом острову, это было воспринято как воля богов.

Баррас сделался объектом паломничества. Мануфактура встала, обозленный предсказатель показывал нос из окна, лишь чтобы обложить толпу бранью и спрятаться обратно. В Виоренцу же тогдашнему фламину Храма Истины Крылатой пришло письмо из Лунного города, в котором глава Черного Трилистника недвусмысленно интересовался, кто таков этот Николо Барка, и на каком фундаменте он строит свои прозрения, ибо ни в одном из Девяти Свитков не содержалось возможности подобного толкования воли богов. А что не от богов и не в природе людской, то сами знаете откуда…

После этого герцог пожелал лично увидеться с предсказателем. Николо прибыл в Виоренцу ночью и под конвоем. Разговор правителя и пророка вышел долгим, содержание его осталось тайной, но доподлинно известно, что после сей беседы Николо передал все права на владение мануфактурой родне, прямо в дворцовой капелле принял бронзовое кольцо нищенствующего брата, после чего отбыл в неизвестном направлении.

Истерия вокруг Барраса за отсутствием предмета поклонения постепенно сошла на нет. Интерес служителей Черного Трилистника тоже подозрительно быстро увял. А после на побережье Тормары саранчой обрушились аддиры, и всем стало не до капризов погоды. Николо словно растворился в осеннем тормарском тумане. Для всего мира, но не для Гвардари.

Эрме была в числе немногих знающих, куда подевался Николо Барка, но даже для нее оставалось загадкой, отчего было избрано именно это место. Вскоре после того, как она стала Саламандрой, дед соизволил поставить ее в известность, что фратер Бруно давно и безвылазно поселился на Тиммерине, в таком диком месте, куда протоптать народную тропу было практически невозможно. Способности свои окружающему люду он не выказывал, и к тому времени, когда Тадео обосновался в замке тиммеринского наместника, отщельник уже считался просто частью местного пейзажа.

Сама Эрме видела его один-единственный раз, несколько лет назад, во время своего путешествия с юным герцогом (Джез тогда только-только стал полноправным правителем и с энтузиазмом обозревал свое государство). Ради такого случая фратер покинул свое убежище и пешком, по лесным тропам, добрался до Тиммори, где был удостоен краткой приватной встречи.

На Эрме он произвел смешанное впечатление. От отшельника ожидаешь либо умильной благостности либо полубезумной дикости, нечесаной бороды и дурного запаха. Но фратер Бруно был не таков: крепкий, коренастый, в старомодной, но добротной светской одежде, он казался настолько ярким представителем своего изначального сословия, что вполне мог подтвердить теорию непреодолимой власти наследственности.

Менее всего он напоминал человека, способного видеть изменения будущего в полете ястребов и движении облаков. Взгляд его, не мечтательный и созерцательный, какого ожидаешь от того, кто полжизни провел в уединении, а взвешивающий и оценивающий, то скользил по собравшимся в зале людям, то колючкой цеплялся за чье-нибудь лицо. Эрме прямо чувствовала его кожей щек и подозревала, что подобные ощущения испытывает и кузен.

У Эрме тогда возникло ощущение, что не Джез удостоил отшельника аудиенции, а фратер решил прикинуть на пальцах, чего стоит новый герцог. Но что бы он ни подумал, выводы он, разумеется, оставил при себе.

Назад фратер отбыл тем же маршрутом, решительно отвергнув предложение Тадео воспользоваться личной фару наместника. На прощание он заявил, что назавтра следует ждать шторма. На небе не было ни облачка, и ясный закат светился, как витражное стекло.

Шестнадцатилетний герцог весь вечер острил на сей счет: он с нетерпением ожидал обещанной Тадео водной прогулки. Но увы…

Под утро на озеро обрушилась буря с градом.

Размышляя над всей этой историей, Эрме никогда не могла прийти к однозначному выводу. С одной стороны, она весьма сомневалась, что облака и птицы могут помочь в предвидении будущего. Еще меньше она допускала мысль, что в подобные вещи верил дед – человек насквозь практический. Но однако факт оставался фактом: Николо Барка из Барраса каким-то необъяснимым способом умел предсказывать природные катаклизмы и просто погодные изменения столь же уверенно, как старик, чьи кости люто ноют при приближении ненастья.

И дед, следуя своей извечной стратегии извлекать пользу из всего, что предлагает жизнь, как мог использовал этот дар. В конце концов, если что-то никак невозможно объяснить, то придется принять сие на веру, разве не так? Ведь недаром на левом крыле Истины Крылатой, кровью выведено «Вера»? А Истина Крылатая – одна из Трех Совершенных, Творцов мироздания. Так учат Девять Свитков.

Магия существует. Это знает любой аптекарь, растирающий в ступке травы, и любая деревенская бабка, что готовит настои от поноса у скотины. Аптекарь вызубрил сотни страниц и сдал экзамен на право носить серебряный листик мяты с номером, навечно заносимым в гильдейский реестр (она сама носила такой – черненое серебро, цифры 377 на обороте и лаконичное напутствие на квеарне: «Взвешивай точно!»). Бабка экзаменов не сдавала и училась в лучшем случае у другой бабки, но зато протопала тысячи шагов по горам и лугам, отыскивая нужные травы, и удерживает все рецепты в памяти.

Эта магия насущна. Она растет из труда, терпения и обретения знания и мастерства, как и всякое ремесло. Делай то-то и то-то и получишь определенный результат. Если талантлив и жаждешь большего, то можешь попытаться привнести свои, новые ингредиенты и придумать новые рецепты – и возможно, придешь к лучшим результатам, но всегда есть вероятность увлечься, забыть о нерушимых правилах, и тогда лекарство станет отравой, а скотина околеет. Это так называемая «малая магия преобразования веществ». Многие ученые мужи даже опускали здесь само слово «магия» используя прагматичное «теория». Эрме, по правде сказать, и сама так считала, на практике многократно проверив, что лекарство, изготовленное точно по рецепту, действует (или не действует) одинаково, что с сопутствующими заклинаниями, что без.

Существовала еще так называемая «великая магия». Точнее существовала в теории, в паре-тройке разрозненных неполных трактатов Лунной Эры, случайно переживших столетия, да в народных сказках, где чудеса громоздятся одно на другое, точно детские кубики. Эрме никогда в такое не лезла – скучно, туманно и бессмысленно. Единственное, что она помнила, – смутное замшелое определение, кажется, гласившее, что великая магия – деяние, осуществляемое посредством изменения мира внешнего чрез внутреннее волеизъявление одаренного силой. Как-то так. Как с этим соотносятся способности фратера Бруно, она не имела ни малейшего понятия.

Но сейчас ее не удовлетворяли такие расплывчатые объяснения. Одно дело, если чудо остается уделом детей и книжников, и совсем-совсем другое – если оно день и ночь обретается на твоем безымянном пальце.

Это все равно что держать в своей руке сосуд с горящей нефтью. Вопрос, что есть нефть и отчего она горит, очень интересен сам по себе, но когда пламя уже плещет по твоим пальцам, на первый план встает вопрос: как ненароком не спалить все вокруг?

…Эрме поскользнулась на лишайнике, едва не врезавшись носом в плечо Тадео.

– Тише, – улыбнулся родич. – Побереги силы. Еще топать и топать. От ручья было бы куда быстрее, но…

Но Плакальщица спутала планы. И теперь они должны ломиться через лес в сопровождении этого странного типа. И что там, у фратера Бруно, в конце концов, произошло?

Этот вопрос вертелся у Эрме на языке, но когда она подступилась к Тадео, то он как и ранее в замке, уклонился от прямого ответа.

– Доберемся – сами увидим, – промолвил он, вытирая пот.

Выражение лица у него сделалось сосредоточенно-отрешенным. Тадео внезапно спрятался в раковину, как устрица. Эрме прекрасно знала, что когда он в таком настроении, вытянуть из него что-то делалось задачей невозможной.

Она любила прояснять обстоятельства заранее. Но здесь оставалось лишь ждать, как будут развиваться события и положиться на проводника.

Черныш и впрямь знал дорогу. По крайней мере, шагал он уверенно, без труда выбирая, где перебраться через впадину и какой уступ обогнуть. Порой он далеко забегал вперед, но всякий раз умерял шаг, останавливался, придерживая Обжору, и дожидался, пока подойдут остальные. Все это время он молчал.

Пес вывалил язык и иногда мотал башкой. Наверно, ему тоже было несладко в пышной шубе.

Крамер замыкал шествие. Он взмок в своем черном форменном одеянии, и с каждым шагом вглубь леса лицо его становилось все мрачнее. Он оглядывал красноватые стволы пиний, валуны и заросли ежевики с таким видом, словно за каждым кустом обосновались головорезы.