Текст книги "Время скитальцев (СИ)"

Автор книги: Марья Фрода Маррэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)

Свинцовая оправа

Посреди ночи Джульетта просыпается.

Она садится на постели, непривычно пустой в отсутствие мужа, не понимая, что ее разбудило. Тревожный сон? Нет, ибо сны ее вообще редки и исчезают, не оставляя следа. Быть может, что-то съеденное на ужин дает о себе знать тянущей болью в желудке? Нет, ужин был сытен и приготовлен на диво отменно. Возможно, кто-то из детей позвал ее? Джульетта вслушивается, но вокруг лишь тишина.

Все мирно, все привычно.

Однако нервы ее остаются в напряженном предчувствии чего-то дурного.

Наконец, не выдержав этого томительного ожидания, Джульетта выбирается из постели, всунув ноги в мужнины шлепанцы, идет к двери и, осторожно приоткрыв ее, выглядывает в коридор.

Дом покоен, темен и тих, как и полагается честному семейному гнезду. Лишь в конце коридора, у приоткрытой двери на галерею едва различим бледный женский силуэт. И это отнюдь не привидение.

Проклятая дурочка! Гнев, за вечер утишивший было свою силу, вновь вздымается в груди Джульетты. Она подбирает рукой обширный подол ночной сорочки и решительно шагает вперед, готовясь словом и делом загнать непокорную обузу обратно в ее комнатушку.

Эмилия оборачивается, и готовые вырваться из горла слова праведного обличения замирают, не родившись.

Лицо безумной бледно, словно иногда выпадающий зимой в Читта-Менье снег. Черные глаза кажутся неестественно, устрашающе огромными на этом белом застывшем, точно маска, лице. Тонкие губы шевелятся.

– Туман, – произносит Эмилия.

И Джульетта вдруг оторопело понимает, что впервые за все эти годы слышит ее слова в своем доме. Да и вообще, наверно, впервые слышит от нее отчетливую речь. Это повергает ее в растерянность, граничащую с испугом.

– Туман? – переспрашивает она, невольно бросая взгляд на ночную улицу сквозь приоткрытую дверь галереи.

– Там, за рекой. Не здесь. Пока не здесь. Стылый маяк снова горит под пеплом. Что-то сдвинулось. Что-то пробудилось.

– Что сдвинулось? Куда? – как видно, ночь и впрямь дурно влияет на разум, ибо Джульетта, вместо того, чтобы прервать этот сумасшедший разговор, начинает его поддерживать. Вопрос остается без ответа.

– А она все еще там, – продолжает Эмилия, зябко ежась и снова обращаясь лицом к галерее. – Ждет. Темная вода у ее подножия, алое пламя у вершины. Те, что ушли, ждут и смотрят. Те, что вернулись, грезят и жаждут проснуться. Тот, кто скатится в воду – сгинет. Тот, кто поднимется в пламя – исчезнет. Кто останется на месте – станет тенью среди теней.

– Что ты несешь такое⁈ – Джульетта повышает голос, желая грозным окриком выпутаться из сети отстраненного, почти нездешнего голоса. – Прекрати!

Эмилия укоризненно качает головой.

– Тише, – шепчет она. – Они услышат. Они уже близко. Прячься!

Джульетта вновь набирает в грудь воздуха, готовясь разбудить весь дом отменным скандалом.

И слышит, как едва слышно поскрипывает лестница под чьими-то легкими шагами.

Чужак ступает так мягко, что Джульетта скорее чувствует его приближение, чем действительно слышит. Светильник, горящий в нише, словно бы тускнеет, утрачивая свет. Неясная размытая тень тянется по стене.

Вор⁈ Ну, сейчас она ему покажет!

Человек, появившийся в дальнем конце коридора, не похож на вора. Больше всего он напоминает крестьянина, выбравшегося в город из неимоверного захолустья. Шерстяная накидка укутывает фигуру, шляпа скрывает лицо, длиннохвостая сорока восседает на плече.

– Молчи, – внезапно шепчет Эмилия. – Коли не спряталась – молчи.

И Джульетта вдруг каким-то шестым чувством понимает, что безумная права. Сорока оборачивает голову, и блестящий злой глаз устремляется на Джульетту, повергая ее в смятение.

Чужак останавливается в паре шагов от женщин и к немалому удивлению Джульетты слегка кланяется, прикасаясь к полям шляпы длинным узловатым пальцем.

– Здравствуй, сестра по ночи, – говорит он. – Я рад, что нашел тебя. Я так долго не встречал никого, кто бы разделил мою веру в этой стране городов, где не ведают настоящей жизни.

– Здравствуй, человек окраин, – отвечает Эмилия. – Зачем ты пришел в этот дом, точно вор?

– Я пришел забрать тебя. Эти глупые люди решили, что ты безумна. Они заперли тебя, точно певчую птицу. Пойдем, я научу тебя летать, сестра.

– Также, как ты учишь свою сороку? Приковав цепочкой?

– Она моя верная помощница, – узловатый палец гладит птицу по голове. – И цепочка нужна, чтобы она не причинила себе вреда. В тебе спит сила, что способна убить тебя.

– Возможно. Но ты ошибся, человек окраин. Мне не дано летать. Я тварь иной породы. Безумная скользкая тварь, выползшая на свет из болотной тины.

Крестьянин упорствует.

– Пойдем со мной, сестра по ночи, и ты убедишься в моей правоте.

– Ты не брат мне, человек окраин, – возражает Эмилия. – Не тебя мне искать, не с тобой идти. Ты же лишь мастер уловок, бродящий по краю тени.

– Откуда тебе знать, кто я⁈

– Ты не единственный бродяга из тени. Ты далеко зашел и это тебя погубит. Ты прав, мне пора уйти. Она, – Эмилия кивает на оцепеневшую Джульетту, – устала от меня. Я сама устала от себя. Но сегодня время наконец сдвинулось. Кто-то заставил черный песок течь. Кто-то стал свободным.

– Тебе не уйти. Моя птица запомнит тебя. Запомнит, узнает, отыщет.

– У птиц хрупкие кости, человек окраин. Хрупкие кости, тонкие горла. Краткие жизни.

Сорока негодующе раскрывает клюв. Эмилия оборачивается и смотрит на птицу внимательным долгим взглядом. Внезапно птица коротко вскрикивает и камнем падает с плеча крестьянина, повисая на цепочке лишенной жизни тушкой.

Боги, и она все эти годы жила рядом, потрясенно думает Джульетта. Я была права! О, как же я была права!

Чужак берет тельце сороки на ладонь. Голос его становится глухим и напряженным.

– Ты и впрямь безумна, темная сестра. Думаешь, теперь я выпущу тебя?

– Я говорю, что не пойду с тобой.

Скрипит боковая дверь.

– А так пойдешь⁈

В дверном проеме из спальни мальчиков стоит еще один человек. Джульетта с трудом узнает того самого приятного незнакомца, с которым беседовала несколько часов назад. Сейчас он отнюдь не столь любезен. Он держит перед собой старшего сына, Рино, запрокинув его голову и приставив к горлу кинжал. Глаза ребенка полны испуга и удивления.

– Так пойдешь⁈

Джульетта обмирает. Она пытается закричать, протянуть к сыну руки, но тело внезапно становится словно ватным, ноги подламываются и она сползает по стене, издавая невнятное мычание.

Эмилия вздыхает, словно встретив нечаянное препятствие, которое не преодолеть враз.

– Что ж, – шепчет она. – Ты выбрал. Но знай: пути тебе не будет.

– Это посмотрим, – усмехается молодой человек. – Давай, Птицелов, действуй.

– Дай малую цепь. Свяжем ее, как вяжут Бессонную…

– Сдурел⁈ Она же человек!

– Она⁈ Да эта тварь порешит нас при первом удобном случае! Она неспящая, говорю тебе. Язва плещется в этой бабе, клянусь Терпеливыми Богами Окраин!

– Заткнись, еретик! Что несешь⁈ Какая Язва за Вратами⁈

– Замолчи! То, что ты учен, не делает тебя умным. Дай цепь.

– Ладно.

Молодой человек отпускает плечо мальчика и вытаскивает откуда-то из-под плаща свернутую цепь тусклого черного металла. Птицелов делает шаг вперед и набрасывает цепь на шею Эмилии. Это действие производит почти мгновенный результат: взгляд женщины тускнеет, плечи опускаются, и она словно погружается в полусон.

Птицелов удовлетворенно кивает и обращает взор на Джульетту – впервые за все это время. Он берет ее за подбородок, и Джульетта вздрагивает от прикосновения гладких холодных пальцев.

Молодой человек смеется.

– Проще всего, – говорит он. – Шею набок, как птице.

– Много трупов – много вопросов, – отвечает крестьянин. – Лишние люди, лишние глаза. Лишние мысли. Используй камень.

Лицо молодого человека искажается гримасой отвращения.

– Нет, – протестует он.

– Да, – настаивает Птицелов. – Терпи и будешь… вознагражден. Мы и так поймали нечто невообразимое.

– Иди ты в лес, терпила.

Молодой человек направляется к Джульетте, подталкивая мальчика перед собой. Он поднимает свободную руку, обнажая спрятанный под рукавом широкий браслет с крупным дымчато-черным камнем.

– Смотри на камень, – требует Птицелов, грубо разворачивая Джульетту к напарнику. – Шевельнешься, и твой щенок умрет. Отведешь взгляд, и твой щенок умрет. Терпи и будешь…

Терпи и будешь оправдан. Эти слова вдруг всплывают в сознании Джульетты, но прежде чем она успевает осмыслить эту фразу и сообразить, откуда она взялась, камень начинает светиться пронзительно белым светом, ослепляя разум и заставляя забыть все, кроме сияния.

Осколок пятый. Врата Виорентиса. Глава первая. Гвоздь и Комар

– Скажи мне, друг Гвоздь, – начал разговор Одо Бернарди, – мечтал ли ты когда-нибудь о великом?

Рамон Гуттиереш оторвался от вдевания крученой нити в сапожную иглу и, немного подумав, кивнул.

– А то, – значительно произнес он и снова взялся за дело, видимо, посчитав тему исчерпанной. Но Одо не отстал.

– А скажи-ка, друг Гвоздь, – продолжил он, поудобнее устраиваясь на широком подоконнике, – какое именно деяние ты отнес бы к великим?

Рамон почесал ногтем переносицу.

– Ну, – с мечтательным видом произнес он. – вот если бы на Турнире Радостного Солнца мы бы прошли в финал и встали против команды Дзеффа, это было бы великим деянием. Если бы мы победили, это было бы вдвойне великим деянием. А если бы ты бросил последний мяч, а я свалил бы Малыша Пеппино, это бы вообще…

И Гвоздь возвел глаза к потолку, всем свои видом показывая, что подобный подвиг был бы пределом его, Рамона Гуттиереша, желаний.

– Да, – согласился Одо, – это было бы достойным деянием. Мы стали бы известны на всю Виоренцу…

– На все герцогство.

– И все здешние трактирщики наливали бы нам бесплатно…

– И отец Тессы разрешил бы мне гулять с ней вечерами по набережной…

Последнее фраза вызвала на физиономии Гвоздя такое мечтательное выражение, что Одо не выдержал и засмеялся. За что немедленно поплатился. Гвоздь отложил иглу и, привстав на кровати, метнул в него кожаную оболочку мяча, штопкой которой как раз собирался заняться.

Бросок был быстр и точен. Одо не успел увернуться, получил по губам вытертой растрескавшейся кожей и решил, что должен действовать.

– Ты это мне, как рыцарь – перчатку? – возопил он и, спрыгнув с подоконника, принял боевую стойку.

– А то! – с готовностью отозвался Гвоздь, поднимаясь и потягиваясь так, что рубашка затрещала. – Готовься, несчастный болтун!

– Иди сюда, увалень! – Одо запрыгал туда-сюда, выкидывая вперед кулаки, словно боец на ярмарке в праздничный день. – Я покажу тебе, что значит настоящий поединок!

И быть бы славной потасовке, но в этот миг пол под ногами бойцов содрогнулся от тяжкого удара и гулкий бас возгласил:

– Э, юнцы, совесть-то поимейте! Ночь на дворе! Топочете, как целая рота!

– Ладно-то мой бездельник, – присоединился к нему укоризненный женский голос. – Но вы-то, джиор Одо… стыдитесь! Малютка не спит, так еще и вы…

– Мы больше не будем, батюшка! – отозвался Гвоздь, разом утративший воинственный настрой.

– Простите, джиори Белла! – присоединился к покаянию Одо. – Нам стыдно! Нам очень стыдно!

– Оно и заметно! – проворчал бас. Послышался стук отодвигаемого табурета, и все смолкло.

Непримиримые соперники чуть ли не на цыпочках прокрались к подоконнику. По пути Одо поднял с пола «рыцарскую перчатку» и протянул другу. Гвоздь покрутил ее и просунул в дыру пальцы.

– Еще сильнее разорвалась, – шепотом посетовал он.

– Я зубами прогрыз, – фыркнул Одо, оскалившись, и назидательно поднял палец. – Вот тебе, отрок, житейская мудрость в наставление: негоже швырять в человека дырявым мячом…

– Понял, завтра швырну набитым, – согласился Гвоздь, но готовую вновь начаться перепалку прервал далекий удар колокола. Спорщики принялись считать, загибая пальцы.

– Полночь, – проговорил Гвоздь. Одо кивнул, и оба они принялись быстро и почти бесшумно собираться.

Все эти перепалки велись в мансарде дома, на первом этаже которого располагалась известная в Алексаросе траттория «Бравая мышь», а выше в тесноте и суете проживало многочисленное семейство владельца.

В этот ночной час траттория была уже закрыта, а дом молчалив, но не слишком спокоен. Внизу, в одной из комнат второго этажа, плакал ребенок: у племянницы Гвоздя резались зубы. Через оконце, глядящее во двор, Одо видел, что сквозь двери хлева брезжит свет: не иначе Ренато, поняв, что все равно не уснет, отправился чистить стойла. Вокруг витал уже слабеющий, но резкий дух жареной рыбы: на ужин подавали угрей под чесночным соусом, и запах, казалось, окутал весь дом от винного погребка до ребер потолочных балок.

Уже с полгода этот дом был для Одо верным пристанищем. Конечно, оно сильно отличалось от того, что он привык видеть в отцовском особняке, но снявши голову по волосам не плачут. И пусть здесь у него не было своей комнаты и даже своей настоящей кровати (ибо Бернарди непреклонно отверг все попытки Гвоздя последовать древнему закону гостеприимства и предложить гостю свое спальное место), он прекрасно спал себе и на полу на соломенном тюфячке. И то, что поутру слуга не тащится с тазиком и кувшином, тоже вполне можно было пережить: умываться во внутреннем дворике из стоящей под акацией бочки оказалось даже забавно – поблизости частенько возникали младшие сестры и братья Гвоздя, и умывание превращалось в веселое водяное побоище, из которого никто не выбирался, не вымочив волос и рубашки. А уж по сравнению со стряпней джиори Беллы старания отцовского повара казались жалкими потугами.

И пусть на стол ставили глиняные плошки, а не серебряные тарелки, и ели руками и ложками, знать не зная про вилки-двузубцы. Одо было плевать. Зато здесь не едят твою душу малой ложечкой на десерт и не сплевывают остатки через губу.

– Ну как я? – Гвоздь пригладил светлые жесткие волосы ладонью, одернул новешенький черно-рыжий дублет и с надеждой посмотрел на друга. – Прилично выгляжу?

– Красавчик, – уверил Одо, критически оглядев Рамона. Тот и впрямь был ладен – широкоплеч, статен и казался старше и внушительнее своих восемнадцати лет. Сын своего отца, как одобрительно говаривала джиори Белла, ласково шлепая верзилу старшенького по шее. – Кушак только черный повяжи, он больше подойдет. И когда мимо сада пойдем, сорви веточку мирта и приколи вот тут, напротив сердца.

– А может, в зубы? – возмутился Гвоздь. – Это еще зачем?

– Не спорь, дурень. Это знак любви… любви…

Одо пощелкал пальцами, вспоминая правильный эпитет.

– А! Любви жаркой и пламенной! Жаркой и пламенной! Как звучит-то!

– Ладно-ладно, – нетерпеливо закивал Гвоздь. – Пошли уже, Комар.

Одо поспешно сгреб со стола виуэлу, и они пошли.

Разумеется, они не и пытались спуститься по внутренней лестнице – того и гляди наткнешься на кого-нибудь из домочадцев. Вопросов не оберешься. Не пошли и через двор, дабы не попасться на глаза Ренато. Гвоздь открыл лаз под потолком и они по очереди протиснулись сквозь него на покатую черепичную крышу. Осторожно ступая босыми ногами по шершавым плиткам (башмаки каждый связал шнурками и повесил на шею), пробежали к самому краю и перескочили на кровлю соседнего здания, а уж оттуда спустились по желобу водостока в переулок.

Предосторожность была не лишняя – у двери «Бравой мыши» по ночам горел предписанный законом масляный фонарь, а соседский дом считался зданием не общественным, но частным, и оттого тонул в жарком весеннем сумраке. Правда, была у этого и оборотная сторона: спрыгнув, Одо едва не вляпался прямо во что-то вязкое и дурно воняющее.

– Мигель, зараза! – выругался Гвоздь, приземляясь рядом. – Погреб чистил, всю гниль к нашей стороне вывалил.

– Тише! – оборвал друга Одо. – Отец твой услышит!

Они на ощупь напялили обувь и поспешили убраться подальше, пока кто-нибудь из соседей не выплеснул на нарушителей тишины кувшин с водой или горшок с чем похуже. Шли быстро, держась в тени домов, а чуть позже и вовсе свернули в боковую улицу – после полуночи в Алексаросе можно было наткнуться на ночную стражу, имевшую право задержать любого, кто не сможет объяснить внятно, какого рожна шатается по городу в столь поздний час.

Гвоздь шагал впереди, уверенно впечатывая башмаки в булыжную мостовую, но Одо легко поспевал за размеренной поступью товарища. Виуэла покачивалась за спиной на ремне. Камни домов и мостовой, казалось, дышали, отдавая накопленный за долгий день жар. Где-то на Первом спуске, там, где начинались новые портовые кварталы, еще слышались людские голоса, иногда всплески нестройного хохота, иногда пьяные выкрики. Тамошние кабачки не слишком рьяно соблюдали час гашения огня. Но здесь, в Песчаной части было относительно спокойно. Впрочем, ножи оба прихватили: какой уважающий себя алексаросец выйдет из дома без оружия, презрев древние правила?

Путь был известен. Узкими улочками, под балконами и протянутыми бельевыми веревками, к маленькой площади, посреди которой бил фонтанчик с изображением бородатого насупленного тритона с раковиной. Вокруг площади стояли строгие, в два этажа дома, с прочными, окованными медью дверьми и узкими окошками, забранными решетчатыми ставнями. Здесь жили зажиточные граждане Алексароса, купцы и судовладельцы, чьи медлительные барки отправлялись из близкого порта вниз по Риваре, увозя бочонки с вином, уксусом и оливковым маслом и тюки крашеной шерсти из Барраса.

Все эти почтенные люди были клиентами его отца. А вот моими не будут, с чувством облегчения подумал Одо. И слава Благим!

Они добрались. Особняк по левую руку от фонтанчика был казался спящим: ставни прикрыты, и лишь факел у двери чадил, освещая ступени. Стена огибала часть площади, отделяя дом купца Ремидио Донато от соседнего здания.

Гвоздь нагнулся, подставляя спину более легкому товарищу, и Одо в два счета вскарабкался на стену. Лег, протянул руку, помогая взобраться Рамону, и вот они уже оба сидят на кирпичном гребне, свесив ноги в небольшой внутренний садик. Прямо под ними рядком протянулись розовые кусты.

– Нет собаки? – Гвоздь медлил, вглядываясь в темное пространство внизу, разделенное светлой полосой булыжной дорожки.

– Вроде нет. За штаны, что ли, боишься? Прыгай давай, пока соседи не увидели.

Послышался приглушенный вопль – Гвоздь приземлился прямо в розы. Одо примерился, оттолкнулся, стараясь упасть за колючее заграждение. Он был куда ловчее друга: недаром в команде его ставили бегуном, а не бойцом. Прыжок удался – лишь одна ветка скользнула по куртке. Виуэла тренькнула струнами.

Они пробежали через сад к дому, держась в тени, завернули за угол и оказались у задней стены, густо затянутой плющом. Сюда глядели несколько окошек второго этажа и крошечный балкончик, за которым виднелась дверь, наполовину резная, с застекленной цветными пластинками верхней частью. Пластинки светились – внутри горел свет.

Одо взял пару аккордов – осторожно, скорее обозначая мелодию, чем играя. Гвоздь шикнул на него, поднял с дорожки кусочек гравия и кинул, метясь в оконный ставень. Легонько стукнуло. Окошко бесшумно приоткрылось, на миг явив девичью головку.

Гвоздь улыбнулся во всю физиономию. Одо отвесил куртуазный поклон, галантно приложив руку к сердцу. Девушка спряталась. Через минуту отворилась балконная дверь, и на плющ упала веревка с навязанными на ней узлами.

– Лезь давай, дурачок влюбленный, – напутствовал Гвоздя Одо и получил в ответ легкий тычок в спину. Рамон с легкостью, достойной потомка моряков, вскарабкался по веревке на балкончик, втянул ее за собой и исчез за дверцей.

Одо остался снаружи: караулить.

Будь дома родители Тессы, незваным гостям бы не поздоровилось – нрав у Ремидио Донато был крутой. Но купец вместе с супругой поутру отбыл в Баррас – погостить у брата и решить деловые вопросы. Тесса осталась под присмотром пожилой родственницы – старушки благонравной, но как и все люди, склонной к соблазнам. Дуэнья любила вкусно отужинать и сладко поспать после вечерней трапезы, а главное вследствие почтенного возраста была несколько туга на уши. Не использовать такую возможность – это ж дурнем надо быть! А Гвоздь им не был.

Одо не стал ждать под стеной – для наблюдения имелось местечко получше. Неподалеку, в глубине сада, располагалась беседка, переделанная из остатков древней «скорлупки». Каменная крыша давно-давно обвалилась вместе с доброй половиной стен, но на серую кладку настелили прочную деревянную решетку, поддержав конструкцию жердями, по которым тут же взобрался дикий виноград. Комар забрался на решетку ( перекрытия лишь чуть скрипнули под его малым весом) и лег навзничь, закинув руки за голову и положив виуэлу на грудь. Он привык, что инструмент всегда под рукой.

Жалко лишь, что нужно блюсти секретность. Уж он-то бы расстарался, сыграл бы на совесть, а ведь по правилам куртуазности полагалось еще и спеть. Но Гвоздь стеснялся, да и басок у него был таков, что раскрой он рот он – проснулись бы все окрестные псы. А тот факт, что слова канцоны влюбленный должен сочинить сам, вообще становились непреодолимым препятствием.

Когда Одо впервые объяснил эти порядки Гвоздю, тот пришел в ужас и уныние.

– Не умею я в рифму, – пробормотал он.

– Надо, – назидательно сказал Одо. – Покажешь, что ты человек приличный и изящного нрава.

– Приличные люди зарифмами не прячутся. Приличные люди, коли девушка по нраву, прямо говорят. А это все придумки благородные, от зауми.

– Ты разве песни не любишь? Которые твой отец в траттории вечерами поет? Они разве не в рифму?

– Ну… да, – Гвоздь не нашелся, чем парировать. Одо перешел в наступление.

– Ты попытайся. Вдруг получится.

Гвоздь попытался. Дня через три на суд Комара было представлено стихотворение, написанное корявым гвоздевым почерком на оборотной стороне счета за свечи и древесный уголь.

Стихотворение сие врезалось в память Одо намертво.

Тесса – ты созданье бесподобное.

Твое имя у меня в мозгу.

Ежли те кто скажет слово злобное,

То я в морду дам тому козлу.

Ежели папаша твой артачится,

Это потому, что он никак

Не смогзует, где его здесь выгода,

Только знай, что я ни разу не дурак.

Вовсе я не бестолочь эклейдская,

Вовсе я работать не ленюсь.

Ты не беспокойся, моя милая.

Все равно я на тебе женюсь!

Тесса, ты созданье бесподобное,

Как в колодце чистая вода,

Самая первейшая красавица,

И ваще ты краля – хоть куда!

– Ну, ничего так, – расплывчато отозвался Одо, когда обрел дар речи. – От души…

– Ты не крутись, как уж, – рявкнул Гвоздь. – Ты честно говори!

– Ну, ты старался, – признался Одо. – Но, как твоя матушка говорит, первая лепешка всегда подгорает.

– Ясно, – Гвоздь отобрал листок, смял и изготовился швырнуть на жаровню, где еще тлели угли.

– Куда⁈ – Одо отобрал листок и разгладил на колене. – Остынь, сейчас подправим.

Он честно постарался исправить сделанное, однако проще оказалось переписать. Одо достал лист писарской бумаги и изящным почерком набросал несколько строф, ориентируясь на любовные вирши Леандро Нери. Получилось, на его взгляд, недурно. Перевязав творение алой лентой, он вручил его другу и отправил того на свидание. И как всякий автор, возжаждал узнать, какое впечатление его творение произвело на публику.

– Как? Что она сказала⁈

Рамон пожал плечами.

– Сказала, что пишешь ты складно. А еще сказала, что нечего зазря тебе бумагу переводить. Она дорогая и тебе для дела надобна.

– Умная, – вздохнул Комар. – Купеческая дочка.

– А то, – с гордостью ответил Гвоздь, и на сем литературные изыскания прекратились. То есть прекратились для Гвоздя, сам Одо время от времени все же марал бумажные листы рифмованными строками. Вот и сейчас в голову само собой просилось:

В ночи хрустальной почивает мир,

Мерцает неба теплый звездный полог…

Мерцает или пылает? Одо задумался.

Небо и в самом деле мерцало. Луна с каждым днем набирала силу, но еще не могла потягаться с тем свечением, что источала звездная Река. Одо лениво искал знакомые созвездия, прикидывая как ловчее встроить названия светил в рифмованные строки. Он так увлекся этим, что не сразу заметил, как появились эти двое.

Наверно, они вышли из дома через черное крыльцо откуда-то из помещений для слуг. Мужчина и женщина. Лиц Одо не видел – только темные силуэты.

Парочка устремилась в беседку и оказалась прямо под Комаром. Протяни он руку вниз, и легко смог бы дотронуться до плеча мужчины. Подними тот голову – и без сомнения заметил бы лежащего на перекрытии человека.

Но мужчина, слава Благим, смотрел не на потолок, а на свою спутницу. Не тратя времени на словесные излияния, парочка принялась увлеченно целоваться, иногда перемежая это занятие неразборчивым шепотом. Одо лежал ни жив, ни мертв, боясь выдать себя лишним движением и надеясь, что виуэла не тенькнет струнами под порывом ветра.

Больше всего он страшился, что сейчас появится ничего не подозревающий Гвоздь.

Тем временем страсти в беседке накалялись. Парочка, как видно, решила перейти к активным действиям, и не нашла ничего лучше, как избрать опорой деревянную жердь, что поддерживала крышу. Но та, как говорится, не для того была поставлена: она угрожающе затрещала и…

И решетчатая крыша, прекрасная надежная крыша, не раз служившая Одо пристанищем внезапно накренилась. Не удержавшись, он с воплем заскользил вниз, цепляясь за виноградные плети.

Женщина вскрикнула.

– Кто здесь? – крикнул мужчина, выбегая наружу.

Одо упал на колено, врезавшись ладонями в траву, на миг замер, словно игрок, ждущий команды судьи, и рывком распрямившись, кинулся прочь. Увернулся от преследователя, поднырнув под расставленные руки, и бросился в прогал между деревьями.

– А ну, стой! Стой! Чужой! В саду чужой!

Одо несся по тропинке, задевая виуэлой за кусты роз. Он убегал вглубь усадьбы, понимая, что при его росте будет не под силу в одиночку штурмовать ворота. А вот у задней стены шансы оставались.

– Собак! Собак спускай! – вопили позади.

Одо летел во тьме, точно камень из пращи. Он искренне надеялся, что у Гвоздя достанет ума спрятаться в комнате Тессы и дождаться, пока шум уляжется. Дыхание выровнялось, ноги легко отталкивались от земли.

Лучший бегун Алексароса. Комар из «Котов Маринайо». Будущий победитель герцогского турнира.

Позади послышался надсадный лай. Спустили, твари! Но ничего, потягаемся!

Местность шла под уклон – задний двор и сад спускались к Риваре. Рамон и Одо не поленились и заранее провели разведку, так что сейчас Комар знал, куда бежать. Виуэла била по спине. Только бы не повредить еловый корпус. Мастер берет дорого.

Он добежал до старого тутового дерева и уже карабкался по стволу, когда во тьме раздалось рычание. Здоровенный пес с лаем бросился вперед и, встав на задние лапы, заскреб передними кору. Следом торопились еще две зверюги.

Но Одо был уже вне досягаемости. Он, быстро перебирая ногами, добрался до нависающей над стеной ветви. Остановился, свистнул собакам.

– Съели, негодники? – язвительно спросил он и под обиженный лай спрыгнул в темноту, в глину и бурьян.

Торчать в бурьяне, дожидаясь Гвоздя, Одо, разумеется, не стал. Подручные джиора Ремидио ведь тоже не дураки: и через стену переберутся и вокруг все обшарят.

Нет, на такой вот глупый случай все было продумано заранее. Комар быстрыми перебежками пробрался к расположенным ниже по склону складам и, крадучись, чтобы не нарваться на сторожей, добрался до лодочного сарая неподалеку от Старого моста. Здесь он и укрылся, дожидаясь Гвоздя.

Рамон явился где-то через час. Свистнул дважды – один раз коротко, другой раз – подлиннее.

– Что ты там устроил? – проворчал он, когда задремавший было Одо вылез наружу. – Тебя сторожить поставили, а не шум до небес подымать… Все проснулись, даже тетка глухая и то выползла…

Одо коротко рассказал о тупом недоразумении.

– Кто ж знал, что не вы одни там задумаете миловаться, – заключил он. – Теперь придется иные пути искать. Дерево они теперь срубят, к гадалке не иди.

– Другие пути, – пробормотал Гвоздь. – Другие пути…

Они медленно пошли к Старому мосту, чтобы там выбраться на дорогу, ведущую к дому. Никто не попадался навстречу: разгульная ночная жизнь смещалась в Виоренце на остров Латарон, лежавший ниже по течению, за Корабельной отмелью. Гвоздь молчал, пиная носком башмака камешки.

Когда они выбрались наконец на замощенную булыжником площадь перед мостом, Гвоздь остановился и, подойдя к парапету набережной, навалился на него грудью. Пару минут он смотрел на темную воду внизу.

– Нужны деньги, Комар, – сказал он с тяжелым вздохом.

– Сколько? – спросил Одо. – Прямо сейчас? У меня есть чуток, но мы же все в кубышку сложили.

– Ты не понял, Комар. Нужны настоящие деньги. Отец Тессы собрался ее сговаривать с каким-то старым хреном из Барраса, своим деловым партнером. Они потому и уехали – перетереть за приданое.

Одо ругнулся. Он знал, что этот момент неизбежно настанет. Тессе не так давно исполнилось шестнадцать. В этом возрасте многие девицы уже помолвлены, а иные и вовсе замужем. Ремидио Донато ищет дочери выгодную партию и навряд ли считает таковой сына владельца траттории, даже если дела там идут вполне успешно.

– Может, вам сбежать? – не подумав, предложил Одо.

– Чтоб Донато мстить начал? Мы сбежим, а родители мои здесь останутся…

– Ты же наследник своего отца. Его главный помощник. Ты же говорил, что он сам собирался войти в долю к какому-то судовладельцу. Придет время, и, может, он поднимется повыше Донато.

– Когда придет? Я у родителей не единственный. Еще малышню поднимать нужно. Нет, дружище, деньги нужны – живые и срочно.

Гвоздь уставился на свои крепкие ладони так, словно надеялся, что там каким-то невероятным чудом возникнет кошель с золотом.

Одо смотрел на поднимавшийся по ту сторону реки Старый город. Виоренца, или на квеарнский манер Виорентис Нагорный, спала в душной весенней ночи. Редкие огни обозначали главные улицы, темной громадой высился Храм Истины Крылатой. Напротив серели светлые стены палаццо Гвардари с изящной Новой башней, на вершине которой горел огонь, возвещавший, что герцог пребывает в городе. В отдалении заслоняла звезды черная тень Старой Тетки – башни древней, чудом пережившей все землетрясения.

Картина была привычная до крайности, до той степени, что ее просто перестаешь замечать. Но сегодня Одо словно узрел ее заново.

Вот он, родной город, сильный, зажиточный и высокомерный. Вот ты, Одо Бернарди, Комар, юнец, незначительная его крупинка. Где здесь твой путь? Как именно ты впишешь свое имя в историю?

И деньги… Проклятое слово. Все упирается в деньги.

Самое обидное, что деньги вокруг водились, и дела делались немалые. Вот только как за него зацепиться, за выгодное дело? В любое занятие, что приносит прибыль, нужно сначала вложиться. Даже лодчонку перевозчика нужно либо купить, либо заказать у мастера.