Текст книги "Время скитальцев (СИ)"

Автор книги: Марья Фрода Маррэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)

И, пожалуй, грусть от понимания того, что человек, чьи руки и сердце сотворили столь совершенное произведение искусства, валяется сейчас там, в пыли у позорного столба, и клянчит декейты на выпивку.

Курт, несомненно, был прав. Но Эрме знала: ради этой знакомой скептической улыбки, что навечно осталась на бронзовых губах, она даст несчастному пьянице еще одну попытку.

Заиграла сигнальная труба, и ворота Нового палаццо начали отворяться.

Долгий путь закончился.

Первый внутренний двор палаццо был просторен и гулок. Когда легионеры миновали ворота, то цокот подков и ржание наполнили галереи и ниши звонким разноголосым эхом.

Эрме бросила поводья слуге и спрыгнула наземь, потянувшись и потирая поясницу. Наконец-то она забудет о беррирском седле. И о полумужской одежде…

– Курт, сумки в мои покои. Тереза разберет, когда приедет. То, что я отдала тебе – в Башню. И все свободны от службы на два дня.

День в палаццо только начинался. Слуги мели двор. Женщины поили свежей водой сфарнийские розы, разросшиеся вдоль галерей, и слабый аромат витал над двором. Здесь было еще нежарко, и в арках и переходах таилась приятная тень.

– Добро пожаловать домой, монерленги. Удачно ли добрались?

Эрме вскинула голову. На галерее второго этажа появилась невысокая фигура, облаченная в белое просторное одеяние и, опираясь на трость черного дерева, начала неспешное движение к лестнице. Служанки поспешно уступали дорогу, приседая, словно перед герцогом. Они и боялись-то этого человека поболе герцога…

Достигнув весьма почтенного возраста, Рамаль-ид-Беора не стремился к покою и домашней тишине. Напротив, старый мажордом правил всем дворцом железной рукой, и порядок, что поддерживался в палаццо вопреки безалаберному образу жизни и мышления молодого герцога и его ближайшего окружения, был его прямой заслугой.

Возраст, конечно, неизбежно сказывался. Усы и бородка поседели, а короткая воинская одежда уступила место приличным возрасту и статусу одеяниям старейшины (мажордом, как знала Эрме, был главой всей немногочисленной беррирской общины города). Да еще палка, без которой управитель палаццо уже не мог обходиться…

– Доброе утро, Рамаль, – отозвалась Эрме. – Как вы здесь?

– Герцог и и его высочество Манфредо пребывают в добром здравии. Джиор Манфредо еще почивает, а герцог просил вас прибыть в его покои.

– Он уже не спит? – удивилась Эрме. – Странно…

– Вероятно, его внимание привлекли сведения о вашем путешествии, – ответил Рамаль-ид-Беора. – Ваши письма вызвали его живейший интерес.

Эрме ожидала продолжения, но мажордом с непроницаемой миной спускался по лестнице, мерно постукивая палкой. Рамаль-ид-Беора был верен себе: умел делать и умел молчать о сделанном, увиденном и услышанном. Едва ли кто мог вывести его на откровенный разговор. Уж точно не Эрме.

– Он один, надеюсь?

Это всегда смешно и неловко – выпроваживать из герцогской постели очередную заспанную девицу.

– Да, уже один, – успокоил ее мажордом. – Подать вам завтрак?

– Позже. Я позавтракаю у себя. А что Леандретто?

Леандро Нери, ее личный секретарь, обычно был ранней пташкой, что, учитывая его образ жизни за пределами службы, Эрме всегда приятно поражало. Но сейчас она его не наблюдала.

– Джиор Леандро отбыл до конца недели за город, к матери. Послать за ним?

– Нет. Я не собиралась приниматься за дела в ближайшие дни.

Нужно выспаться и все обдумать. И, конечно, съездить в квинту Сальвиа. Поговорить наедине, без свидетелей, под шум воды и шелест ветра.

Но сначала Джез. Видят Благие, ей есть что высказать мальчишке…

Его светлость герцог Виорентийский Джезарио Второй изволил пребывать в своей малой гостиной в образе, приличествующем герою древности. Проще говоря, Джез поленился одеться и восседал на кушетке в обмотанной вокруг бедер простыне, зато с обнаженной чикветтой, лезвие которой он старательно полировал.

Эрме затворила за собой резные двери и оглядела комнату, отметив отсутствие слуг и наличие на столике кувшина и вазы с персиками. Она внезапно поняла, что проголодалась. Но сначала дело.

– Здравствуй, кузина, – герцог широко улыбнулся, приветственно качнув головой, так что беррирская золотая серьга задрожала, разбрызгивая бриллиантовые отсветы по голому мускулистому плечу.

Статью и развитой мускулатурой он удался еслине в деда, то в родню по матери, где атлетическое телосложение при среднем росте было нормой.

А вот лицом пошел в отца, и вряд ли это можно было назвать большой удачей для молодого человека: оттопыренные уши, крупный нос и слишком полные губы казались грубоватыми и не вписывались в каноны современного изящества, требовавшего утонченной мягкости черт.

Впрочем, Джез Второй совершенно не переживал из-за несоответствия своей внешности требованиям времени. Напротив, он без всякого стеснения подчеркивал особенности лица, нося волосы коротко стриженными и неизменно зачесанными назад, так что крупная золотая серьга с бриллиантом бросалась в глаза без промедления. За образец было взято (и сильно увеличено и приукрашено) традиционное беррирское мужское украшение, неоднократно виденное юным Джезом у Рамаля-ид-Беоры.

Мода заразна, как поветрие: вскоре многие молодые люди при дворе завели себе «беррирскую серьгу». Что думали по этому поводу сами берриры, осталось неизвестным.

– Как съездила? – герцог указал на плетеный из лозы стул и продолжил водить войлоком по клинку.

– Отвратительно, – Эрме села, с удовольствием вытянув ноги, и посмотрела на свои исцарапанные и разбитые носки сапожек. На выброс. Где она только не лазила за эти дни…

– Я так и думал. Как можно путешествовать по такой жаре?

– Можно, если очень нужно. Желаешь доклад?

– Позже. Твои доклады обычно портят аппетит.

Герцог потянулся. Простыня угрожающе поползла вниз.

– Ты ничего не забыл, Джез? Спросонья?

– А? – герцог недоуменно воззрился на нее.

– Например, одеться, – пояснила Эрме.

– А, это, – герцог поддернул простыню. – Это не после сна. Это мы с Меллерманном тренировались в парке. Я, чтоб ты знала, буду изображать Победителя Чудовищ в процессии на День Радостного Солнца. Костюм еще шьют. Должен же я понимать, как двигаться в таком вот безобразии да еще с оружием.

– Не уверена, что Победитель чудовищ дрался в льняной простынке, – заметила Эрме.

– Думаешь, вообще без ничего? – солнечно улыбнулся Джез.

О, Благие, какой полет фантазии!

– Надеюсь, ты не собираешься драться? Ни в простыне, ни в доспехах?

– Увы, нет, – с грустью ответил герцог. – Я буду лишь наблюдателем.

– Так это правда? – Эрме откинулась на плетеную спинку. – Ты собираешься провести бой с тварями здесь, в городе?

Джез бросил оружие на кушетку и выпрямился, скрестив руки на груди.

– Уже знаешь, – проворчал он. – И кто проболтался?

– Те люди, которые ищут твою ненаглядную тварь, – ответила Эрме. – Мы встретили на Тиммерине отряд Ловцов. Почему ты сделал это втайне?

– Ты бы отговорила. Напустила бы на меня Совет, и вы бы прогрызли мне мозги своими расчетами.

Именно так и считал Тадео.

– Конечно. Это все равно, что выбросить деньги на ветер. Как тебе вообще пришла в голову такая мысль? Виоренца давно не проводила бои…

Кто тебя надоумил, мальчик? Покажи мне этого человека… намекни, прошу тебя… Кто у нас стал такой ушлый?

– Вот именно, что здесь такого не помнят. – Джез снова оживился. – Пойми, Эрме: я правлю шестой год – и еще нигде не отличился. Не было ни приличной войны, ни какого-то серьезного конфликта. Никакого важного дела, где бы я мог проявить себя. Тормара киснет в полузабытьи. Даже аддиры примолкли. Так, пожалуй, и вся молодость пройдет. И как меня будут звать? Джез Маленький? Джез Полусонный?

Эрме чуть не взвыла на волчий манер. Войны он желает! Конфликта! Месива и горы трупов⁈ Мальчишка, которого едва не прирезали спящим в собственной постели⁈

Наверно, она не смогла скрыть свое раздражение. Герцог поежился, словно в гостиной внезапно подул зябкий ветер.

– Ты выбрал крайне неудачный момент, Джез. Жара убивает будущий урожай. Не только у нас – везде. Деньги понадобятся, и деньги немалые. Будут тебе и конфликты, и волнения, и, не дай Благие, голодные бунты. Мало не покажется, ваша светлость. Будет трудная осень и злая зима. Готовься.

Герцог поморщился.

– Я знаю, – через силу согласился он. – Но уже ничего не изменишь. Так давай повеселимся, пока есть возможность? Не препятствуй, кузина, прошу тебя. Клянусь, это будет достойное зрелище, которое порадует город и укрепит уверенность в нашей силе. А деньги… Знаешь поговорку: деньги – навоз…

Сегодня – нет, завтра – воз. Вот только почему-то всегда сбывается только первая часть.

– У нас даже каменной арены нет, – устало сказала Эрме. – В Лунном городе Белый Цирк в девять ярусов с тремя рядами защиты.

– Не понадобится, – уверенно сказал Джез. – Мы используем те трибуны, которые останутся после дикого мяча. Размер поля подойдет. А Барьеры Ловцы проведут по площади и по балконам. Так делали в Эквалле, и все прошло замечательно. Это не базарные фокусники, Эрме. Орден знает свое дело.

Он уже все решил, поняла Эрме. Есть ли смысл переубеждать? Деньги все равно потеряны. Что ж, сейчас она уступит, но лишь для того, чтобы на ближайшем Совете пойти в атаку и срезать все лишние расходы.

– Делай, как знаешь, – произнесла она. – Ты герцог.

– Вот и отлично! – герцог улыбнулся во весь рот и внезапно донельзя напомнил дядю Сандро. – Ты, наверно, голодна? Сейчас прикажу принести завтрак.

– Не нужно.

Эрме взяла с подноса персик. Джез последовал ее примеру. Поморщился.

– Жесткий. Дай-ка кинжал, я свой оставил в спальне.

Эрме вытащила кинжал и протянула кузену. Тот принялся чистить плод, срезая неровные куски шкурки и бросая на стол.

– Но ты, кузина, не думай, – проговорил он, капая соком на простыню, – что я намерен швыряться деньгами направо и налево! Нет, Эрме, я намерен экономить. И, кстати, я уже нашел, где можно сберечь деньги!

Эрме подбросила персик на левой ладони. Спелый. Медовый. Пушистая нежная кожица слегка проминалась под пальцами.

– И что же именно ты придумал?

Герцог перестал кромсать плод.

– Ты искала наставника нашему Фредо. Так вот: Джордано Лабатта в начале недели прислал тебе официальный ответ на предложение – он не может расторгнуть контракт с Магистериумом. Ректор не дал согласия. Леандро Нери должен был переправить послание, как только станет точно известно, где ты. Наверно, вы разминулись с курьером.

Эрме негромко выругалась. Жаль, очень жаль! Что же теперь делать? Все интересные кандидатуры на этот пост были исчерпаны. Просить Фернана стать воспитателем мальчишки? Собственно, он был номером первым в составленном Эрме списке – и первым же вычеркнутым именем. Нет, это было бы слишком жестоко – обратиться с подобной просьбой…

– Но я уже нашел решение! – весело и громко сообщил Джез. – Есть отличный кандидат, достойный во всех отношениях. И что важно – обязанности свои он согласен выполнить даром, не требуя платы, в счет прежнего обязательства…

– В счет прежнего обязательства, – непонимающе повторила Эрме, и прежде чем до ее разума дошел смысл сказанного, она услышала шаги.

Эти неторопливые, чуть шаркающие шаги, создающие ощущение словно от циркуля, готового пешком измерить землю, были слишком знакомыми, чтобы перепутать их с чьей-то поступью. Шаги доносились из смежной комнаты – как если бы идущий ждал условного сигнала.

Во рту сделалось горько, словно Эрме глотнула отравы. Она поднялась на ноги, чувствуя, как пальцы сами собой дернулись к ножнам. Вовремя вспомнила, что Джез забрал кинжал (дрянной мальчишка!). Глупо грозить, когда ножны пусты, но разжать кулак оказалось не так-то просто. Запястье ныло, словно Лотаро воскрес и незримо выламывал кости.

Дверь отворилась.

Эрме сжала зубы. Столько лет она сначала ждала, надеясь на оправдания, затем – предвкушая, как отвесит пощечину и прогонит прочь, а затем… просто перестала ждать. И казалось, смогла жить дальше, вычеркнув прошлое из памяти – пока на пыльной дороге банкир не назвал имя Йеспера Варендаля.

И вот теперь глупое сердце с какой-то стати вздумало частить.

Бальтазаррэ Танкреди собственной персоной стоял на пороге гостиной. Выглядел он, как с неким злорадством отметила Эрме, усталым и весьма потрепанным жизнью. Шатания по чужим землям мало кому прибавляют здоровья, но в случае с Блудным Лисом перемена была просто разительной. Он постарел, исхудал, волосы потускнели и изрядно поседели, кожа потрескалась и имела нездоровый оттенок, будто у перенесшего лихорадку. Рука, судя по лубкам, сломана, и никакой плащ этого не скроет.

И повязка на глазу… Что такое у него стряслось с глазом?

– Рад видеть вас, монерленги. – спокойно и легко, точно они расстались неделю назад, произнес он. – И бесконечно счастлив, что вы пребываете в добром здравии и сиянии молодости и красоты.

Да этот негодяй еще и издевается, подумала Эрме. Она давно не питала иллюзий насчет своего возраста, и уж сейчас, когда она стояла здесь, неумытая с дороги и загорелая, точно простая крестьянка, в воняющей конским потом пропыленной одежде, только жестокий насмешник или наглый льстец мог произнести такие слова.

– Чего не скажешь о вас, Бальтазаррэ Танкреди. Вижу, что древние были правы: для преступника, что ударился в бега, тягостно само осознание своего преступления. Оно давит, лишая его покоя телесного и душевного, и старит до срока…

– Право, монерленги, эти слова трудно отнести в мой адрес: преступник, как правило, бежит от правосудия. Я же, как только позволили обстоятельства, с радостью предался в его объятия.

Единственный глаз его нагло смотрел в упор.

Что ж, первый обмен ударами состоялся. Эрме ощутила, как оторопь, вызванная неожиданным вторжением, постепенно оставляет ее, уступая место чистой и звонкой ярости.

Джез Второй смотрел на эту сцену, крутя в руке наполовину очищенный персик. Эрме развернулась в его сторону. Мальчишка решил подстроить ей засаду⁈ Так пусть не жалуется!

– Вы, верно, не выспались, ваша светлость, – старательно сдерживая негодование, проговорила Эрме. – Или перегрелись на солнце. Или Двуручный Аксель ненароком задел вас по голове во время тренировки. Иначе никогда бы не назвали достойным человеком вора и предателя!

Подлец только вскинул брови и чуть прикусил нижнюю губу – очень знакомый способ скрыть усмешку.

Джез, откинувшись на кушетке, почесал кинжалом кончик носа.

– Я, конечно, лег ближе к утру, – ответил он. – И не то чтобы долго спал… Но я бы не был так уверен насчет вора, кузина. Воры, как правило, не возвращают украденное по доброй воле.

Он откинул край покрывала, застилавшего кушетку, и Эрме увидела лежавшую шкатулку. Джез толкнул лезвием кинжала крышку.

– Узнаешь, кузина? Кажется, эта милая вещица принадлежит тебе.

– Не мне. Это приданое моей дочери.

– От которого она отказалась, – Джез подцепил сложенное письмо. – Забирай, пока я не велел инвентаризовать его… или как оно называется, когда учитывают в казне.

Эрме подняла шкатулку. Лилия словно светилась, улавливая солнечные лучи, текущие из окна. Светилась так же, как в тот день, когда она кинжалом, обламывая ногти, выдрала ее из герба Аранты там, в тронном зале.

– Что ж, следует проверить, не фальшивые ли камни.

– Не трудись, кузина. Ночью здесь побывали мастера-ювелиры. Это без сомнения Цветок Печали. Камни настоящие.

В голосе Джеза звучала веселая нотка. Он явно наслаждался ситуацией. Засранец!

Эрме закрыла шкатулку и поставила на стол.

– Пусть так. Но этот человек не заслуживает вашего доверия. Он не выполнил условия контракта. И чему же он способен научить наследника герцогов Гвардари? Бежать? Скрываться от ответственности? Нарушать обещания?

Бальтазаррэ Танкреди кашлянул, привлекая внимание.

– И вы не дадите мне шанса обелить свое имя, монерленги?

– У вас было пять лет, чтобы оправдаться. Как-то вы не спешили.

– А вот я склонен проявить милосердие, – заметил Джез. – И рассудительность. Вы ведь не закончили свои изыскания, не так ли, Бальтазаррэ?

– Увы, после обвала пришлось прервать работы. А позже… непредвиденные обстоятельства вынудили меня покинуть Виоренцу и увезти с собой врученное мне достояние рода Гвардари. И, как человек ответственный и выполняющий обещания, я намерен довести начатое до конца: а именно завершить раскопки. И, учитывая, что сроки контракта были нарушены, готов принять за свой счет дополнительные обязательства по участию в обучении и воспитании его высочества Манфредо.

– Вот! – Джез поднял кинжал, словно указующий перст. – Слова человека, который искренне желает возместить убытки…

– Не вижу особой ценности в этом предложении, – равнодушно пожала плечами Эрме.

– Помнится, вы, монерленги, сами говорили мне, что джиор Танкреди – уникальной учености человек…

– Весьма польщен такой оценкой моей скромной персоны, монерленги, – тут же отозвался проклятый подлец.

Мало ли что она тогда говорила! Эрме чувствовала, что голова идет кругом. У нее не было сил драться сейчас, после долгой дороги и бессонной ночи, под этим безжалостным бледно-зеленым взглядом.

– Думаю, ваша светлость, что обсуждать кандидатуру на столь ответственный пост в присутствии соискателя не совсем уместно. Вы пристрастны: возможно, ваше прежнее знакомство с джиором Танкреди мешает оценить другие возможные кандидатуры? – с нажимом проговорила она.

– Да? – с самым простодушным видом удивился Джез. – А есть другие?

– Найдутся, – мысленно зверея, ответила Эрме.

Кажется, Джез наконец-то почуял степень ее ярости, потому что выпрямился и, приняв милостиво-серьезный вид, проговорил:

– Что ж, граф, думаю, мы продолжим обсуждать эти вопросы в более уместной обстановке. Думаю, сейчас у вас есть более насущные дела.

– Благодарю за доверие, ваша светлость. Надеюсь его оправдать. Доброго дня, монерленги.

Балтазаррэ Танкреди отвесил легкий поклон и удалился, напоследок скользнув по Эрме насмешливым взглядом.

Что ж, Аррэ Танкреди, окаянный предатель, ты еще пожалеешь, что посмел вернуться. Пожалеешь…

Эрме подождала, пока шаги умолкнут в галерее, прикрыла дверь и резко развернулась к герцогу.

– Как понимать это представление, Джез?

– Представление? – переспросил его светлость с видом невинного агнца. – Я всего лишь надеялся сделать тебе сюрприз, Эрме. Я думал, ты будешь рада его видеть…

– Рада видеть человека, который исчез в неизвестном направлении с драгоценной реликвией арантийской короны⁈

– Вот она, твоя реликвия. Целая и невредимая.

– Как он вообще здесь оказался⁈

– Дамиани привел этой ночью. Он сам сообщил канцлеру о своем прибытии в город и сам сдался. Добровольно, Эрме. Это что-то да значит.

То есть Дамиани тоже был в курсе? Браво, канцлер…

– И ты готов простить его только за то, что он вернул украденное?

– Я готов простить его, если он возместит убытки и принесет пользу. Знаешь, мне безумно надоело наблюдать в окно эти развалины. История с раскопками затянулась – тебе так не кажется, кузина? Пусть доводит дело до конца, раз того требует завещание дедушки. И если он предлагает возмещение – отчего же не взять?

– Да как ты не понимаешь! Танкреди – наставник наследника, это же… бред! Ты кого получишь через год – мелкого авантюриста и прощелыгу? Вспомни Варендаля!

– Благие, Эрме! Давай назначим испытательный срок и посмотрим! В конце концов, бумаги о назначении уже готовятся. Не понравится – отменим. Не упрямься, право слово…

– То есть ты все уже решил и даже оформил документально? – изумилась Эрме. – Браво, ваша светлость! Как быстро вы дали себя уговорить…

– Правитель не должен медлить, когда видит возможность получения блага государственного, – с чувством изрек Джез.

Сам придумал? Древние мыслители формулируют сей постулат изящнее.

– А здесь кругом выгода. И для тебя тоже…

– Для меня, Джез? Для меня⁈

Лицо горело. Эрме чувствовала, что еще миг – и сорвется на крик.

– Вы же… ты и он… все же знают про ваши… частные отношения. – Джез несколько смутился, но тут же воспрянул. – Да перестань же, кузина! Все взрослые люди! Про ваш роман вся Виоренца была в курсе. Я вообще надеялся, что перестанете ломать комедию и заведете речь о свадьбе…

Эрме глубоко вдохнула. И еще раз. И еще.

Самообладание, говорил дед. Вот основа. Кто утрачивает самообладание – проигрывает, ибо начинает делать глупости.

– Да, ваша светлость, – сквозь зубы произнесла она. – Возможно, между мной и Бальтазаррэ Танкреди и существовала некая симпатия… Но скажите мне, ваша светлость: а было ли у меня достаточно времени на «роман», когда я три года была по горло занята тем, чтобы ваша обтянутая простынкой задница попрочнее уселась на фамильный трон? Было у меня время на интрижки? Было у меня время⁈

– Эрме, я прекрасно помню…

– И спешу уверить, ваша светлость: все наши частные отношения навсегда остались в прошлом. Запомните этого. Доброго дня!

Эрме рванула дверные ручки и вышла прочь из гостиной.

* * *

Оставшись в одиночестве, герцог Джезарио Второй встряхнулся и потянулся, словно кот после трепки, бросил на стол ненужный кинжал, откусил от персика и проговорил сквозь набитый рот:

– Так я тебе и поверил.

* * *

Когда пробил третий утренний колокол, Гвоздь не выдержал.

– Я пойду его искать! – заявил он.

Альфонсо Гуттиереш, работавший за стойкой, оторвался от списка покупок, который набрасывал на забракованном вчера Одо черновике любовного послания и спросил:

– Куда?

Рамон задумался. Дурень Комар даже словечком не обмолвился, куда его посылают. Ясно, что за Ривару, на Высокий берег, но Виоренца большая, есть, где потеряться. Кто знает, куда отправляют курьера? Тот, кто отправил.

– Значит, надо искать этого вчерашнего аристократа, – размышляя сам с собой, сделал вывод Рамон. Идея его не порадовала. – Только его ведь в тюрьму повели, да?

Альфонсо Гуттиереш исправил ' кочан капусты' на «три кочана», вспомнив, что главным блюдом «Бравой мыши» будет капустный пирог, и заметил:

– Скоро выйдет.

Гвоздь удивленно взглянул на отца. Ночью здесь прозвучали такие весомые обвинения…

– Выйдет, – повторил Альфонсо. – Знать всегда быстро выкручивается. А этот особенно… И моркови еще надо. Белла, морковь тоже подорожала, да?

Матушка неразборчиво откликнулась из недр поварни.

– Тогда я пойду туда, где он живет, – решил Рамон. – Он говорил про Шалфейный перекресток? Это ведь в Сальвиа, да? Вот туда и пойду. И спрошу.

Пожелает ли целый граф разговаривать с трактирным подавальщиком? Этим вопросом Гвоздь решил пока не озадачиваться.

Альфонсо дописал слово «морковь» и поднял глаза на отпрыска.

– Иди. Голову с собой возьми, сынок.

Рамон взъерошил светлые волосы и рассмеялся.

– Всегда со мной, батюшка.

Идти было неблизко, но Рамон поспешал и скоро уже пересек мост и начал подниматься по Первому спуску в гору. Здесь пришлось замедлиться.

Впереди Рамона тащилась компания мужчин – судя по выговору фортьезцев, а судя по одежде и виду – матросов с какого-то судна, которые то ли вышли из какой-то таверны, то ли, напротив, искали себе пристанища и места для завтрака.

Южане шли вразброд, но Рамон, занятый своими мыслями, не спешил обгонять и поневоле слышал обрывки беседы.

– Наломался за сплав, аж винище не берет, – недовольно проговорил один. – Как скотов гоняет, падла эклейдская. Больше в жизнь к «жоанам» не наймусь.

– Мы ж должны были неделю здесь стоять, а он собирается завтра под вечер сниматься, – поддержал второй.

– Может, боится что боком выйдет? – спросил из-за спин товарищей малый, шедший последним. – Мордастый-то сюда добирался. Ну как родня явится встречать? Здесь в Алексаросе «жоанов» полно. Как объясняться? Да и за вещички спросить могут.

– Тише, дурень! – шикнул второй. – Не сболтни кому!

– Да что я, тупой, что ли? Знамо дело. А только сундук я в капитанской каюте видел. Аккурат перед тем, как реджийцы явились.

– Да что в том сундуке? Он ж по всем карманам шарили, чтоб на жратву наскрести. Так, шмотье, поди, бабское…

– Может, шмотье, а может, и не шмотье. Я б пошарил, да ключа-то нет.

– И все же зря он баб ссадил. – сказал первый. – Они ж заплатили.

– А ты слышал, что «синица» говорил? Мол, душегубы они все. Пусть спасибо скажут, что не на правый берег высадил.

– Нет, братва, дело темное, – отозвался третий. – Как придем в Фортьезу, я валю и вам советую.

– Само собой. В жизни к «жоанам» не наймусь. В жизни…

Матросы поплелись дальше молча и вскоре свернули к какой-то забегаловке, оставив Рамону тягостное чувство, которое всегда возникало у него при столкновении с мутными жизненными историями. Но вскоре он снова вернулся к своим размышлениям и позабыл о нечаянно услышанном разговоре.

Он дошагал до Замковой площади и, поразмыслив, уселся отдышаться на теплые ступени Храма Истины Крылатой. Отсюда были видны главные ворота палаццо Гвардари и начало улицы Кипарисов. Следовало бы уточнить заранее, где именно расположен нужный дом. Мимо Гвоздя в святилище и обратно поднимались и спускались люди, но они, на взгляд Рамона, были слишком богато одеты, чтобы приставать с расспросами. Он даже надеялся, что ворота палаццо откроются и явят предмет его поисков, но, увы… пришлось встать и идти дальше.

Улица Кипарисов, соединявшая площадь перед палаццо с квинтой Сальвиа, шла сначала ровно по прямой, но затем начала отклоняться чуть вправо, следуя гребню холма, а после и вовсе начала то нырять в низины, то подниматься на пригорки.

Рамон шел, не забывая глазеть по сторонам. В этой части города он почти не бывал. Здесь было не так шумно, как в остальной Виоренце, тенисто, да и народ был совсем иного склада. Навстречу часто попадались степенные серьезные люди с зелеными шарфами лекарей и группки школяров в коротких плащах и круглых шапочках. Школяры Гвоздю никогда особо не нравились. Разгульные, да и держатся всегда надменно. Воображалы. Зато в дикий мяч с городскими им играть запрещено. Вот и славно!

Наконец Гвоздь остановился на краю маленькой старинной площади. На неровном, истертом временем булыжнике, сквозь который пробивалась рыжая трава, стояла красная глыба, лишь слегка тронутая рукой каменотеса, а на ней – статуя серого камня, в человеческий рост. Статуя изображала человека с полным и, на взгляд Гвоздя, не слишком добрым лицом в длинном, спадающем складками плаще. Человек поднимал вперед руку, точно благословляя, а в другой держал здоровенную тяжелую книгу, на которой были выбиты какие-то слова, которые Рамон не мог прочесть.

Ноги человека были обуты в сандалии, и вокруг одной обвивалось какое-то вьющееся растение, а под подошвой второй разевала пасть змея. Что сие означало, Рамон не ведал, но полагал, что бродить по местности, где водятся такие гады, в открытой обуви – неосмотрительно, если не сказать – глупо.

Это и был Шалфейный перекресток. Теперь следовало понять, в какой дом постучаться. Дома как назло здесь были не просто добротные, а красивые, с изящной лепниной и ясными, забранными цветным стеклом окошками, окованными медью дверьми и чисто выметенными порогами. Кое-где над дверьми были надписи на квеарне, которой Гвоздь, естественно, не владел.

Один дом, правда, отличался. Особняк на краю площади казался не слишком-то богатым, штукатурка на фасаде потемнела и кое-где обвалилась. Ставни были прикрыты, вдоль фундамента густо выросла душистая лиловая трава, и вообще вид у дома был какой-то запущенный.

Не, подумал Рамон. Точно не в этот. Графья, поди, посолиднее живут.

– Гвоздь! – внезапно услышал он откуда-то знакомый голос. – Гвоздище, чтоб тебя!

– Комар! – радостно воскликнул Рамон, увидев друга, выглядывавшего из проулка. Две проблемы решилось разом: и Одо отыскался, и стучаться нет надобности.

– Ты где шляешься? – напустился он на друга, но Комар внезапно подался назад, словно избегая людей, что шли по площади по своим делам, и сделал другу знак следовать за ним.

Гвоздь так и поступил. И быстро понял, что проблемы продолжаются.

На просторной, густо заросшей душистой лиловой травой лужайке, разделявшей две усадьбы, пасся оседланный конь. Рядом с ним на земле лежала молодая женщина в окровавленном платье. Рамон ужаснулся, подумав, что она убита, но, присмотревшись, заметил, что грудь слабо вздымается. Вторая женщина – да не просто женщина, Безмолвная сестра! – сидела, привалившись к стене, и, кажется, была без чувств.

А среди всего этого с отчаянным выражением лица стоял Комар. Когда Рамон в изумлении воззрился на друга, не успев спросить, что собственно сие означает, тот сунул ему в руку клочок бумаги.

– Какой это дом?

Гвоздь покрутил бумажку, старательно вчитываясь в размытые каракули, и неуверенно сказал:

– Второй?

Комар уныло уточнил:

– А с какого краю второй?

Гвоздь подошел к площади и понял, что вопрос не праздный. Второй от ближнего края улицы, от дальнего, от статуи, от переулков, от фонтанчика, от коновязи…

Он вернулся к Одо.

– А они не подскажут? – спросил он, сам понимая, что сморозил глупость.

– Как видишь, нет, – проворчал Одо.

– Нужно стражу позвать, – решил Гвоздь.

– Нельзя стражу, – отрезал Одо.

– Почему? – не понял Рамон. Это же было разумнее всего: стражники сбегают за лекарем да и с домом разберутся. Они свою квинту, поди, лучше знают.

– Тогда надо постучаться в каждый дом, – неуверенно сказал Гвоздь. Комар уныло кивнул, и оба они представили себе, как идиотски это будет выглядеть. Еще и по шее огребут.

– Пошли, – обреченно сказал Комар. – За что мне это снова, а?

– Э, вы что здесь забыли?

Этот новый голос раздался откуда-то с высоты. Гвоздь с Комаром одновременно подняли головы и обнаружили, что на плоской крыше здания, примыкающего к высокой стене с той стороны, стоит круглощекий смуглый подросток лет пятнадцати и с интересом наблюдает за всей этой сценой.

– Отвали, сопляк, – проворчал Комар.

Еще отчета всякой малышне не давал!

Но мальчишка не отвалил. Напротив, он, осторожно ступая по черепице, подошел ближе к краю и деловито упер руки в бока.

– Этот пустырь – участок моего господина. Здесь каждый это знает. А он очень не любит, когда ашас-кадо.

– Когда что? – переспросил Гвоздь.

– Когда шарятся вокруг, – пояснил подросток. – Шарятся, топчут травы и суют свой нос, куда не надо. А если он увидит, что ваша лошадь ест шалфей, то вообще тебя ашшеркад.

– Чего⁈

– Найдет твое сердце и печень. Он может, уж поверь.

Еще не легче! Может, здесь какой сумасшедший живет… богатый сумасшедший, с которым опасно связываться.

– Мы не шаримся, – примирительным тоном сказал Гвоздь. – Мы скоро уйдем.

– Вы убили женщин и сейчас грабите? – уточнил парнишка.

– Чирей тебе на язык! – возмутился Одо.

– Значит, убили и теперь думаете, как продать тела лекарям на потрошение. Но здесь никто не купит. Здесь уважаемые люди.