Текст книги "Время скитальцев (СИ)"

Автор книги: Марья Фрода Маррэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

Настала тишина, прерываемая лишь хрипением раненой твари. Эйрик Штольц повыше поднял факел, освещая поляну, вытянул из ножен чикветту и, подойдя к бродильцу, быстро ткнул острием.

Хрипение прекратилось.

Ройтер опустил арбалет. Лицо его было невозмутимо.

– Мишени кончились, монерленги?

– Да, Стефан, – ответила Эрме. – Удачная охота, джиоры.

В стае редко когда бывало больше пяти-шести особей. И если они не напали все разом, значит, или больше никого и не было, или оставшийся был стар или слишком слаб. Если такой и высунется из норы, то в конце концов крестьяне добьют его сами. Основное дело они сделали. Долина Монте Россо очищена от дерьма.

Завтра вернемся в Фортецца Чиконна, подумала Эрме, спрыгивая наземь прямо в руки капитана Крамера. Пара дней передышки – и в Тиммори, дела не ждут.

Она вышла к каменной горке. Голова бродильца таращилась на разгром, учиненный его стае.

– У него зубы не ядовитые? – спросил Штольц с края поляны. – Я выбью парочку – парням в роте показать…

– Не вздумай! Весь будешь в этой слизи, а мыться негде.

– Как скажете, монерленги, – отозвался он обиженно-дурашливым тоном. – А я-то ожерелье собра… Монерленги…

Голос Эйрика звучал придушенно, словно легионер подавился. Эрме оглянулась и увидела, как Штольц пятится, выставив чикветту перед собой.

Сначала она различила только тьму за камнями, мглу, в которой теплой россыпью зажглось множество светлячков.

И лишь миг спустя пришло понимание.

Глава четвертая
Битва под Козьим пригорком

– Ушли⁈

Вейтц стоял у порога, лицом к двери, выставив арбалет перед собой. В рыжем свете лампадки лицо его казалось очень бледным. Лоб усеивали капли пота. Девчонка, прижавшись к оконной раме, вслушивалась в ночные шорохи. Мотыжка в руке ходила ходуном.

– Ушли, – подтвердила она тонким голоском, и Томмазо внезапно понял, что это первые ее слова, сказанные за вечер. – Как есть сгинули.

Томмазо выдохнул, не веря в собственное счастье. Он совсем уж приготовился отдавать душу Благим, но внезапно дробь ударов, терзавшая стены, разом смолкла. Он откинул голову назад и пребольно врезался затылком в ножку топчана.

Вейтц обернулся. Лицо его исказила гримаса ярости, столь знакомая Томмазо.

– Ты, карга! – рявкнул он, направляя арбалет на крестьянку, стоявшую посреди комнаты. – Ты куда нас заманила⁈ На какую погибель⁈

Голос его срывался на крик. Глаза были злыми и мутноватыми. Палец подрагивал на крючке. Он же пил, с ужасом подумал Томмазо. Сейчас палец дрогнет, нажимая, и тогда… Томмазо даже зажмурился, чтобы не видеть. Девчонка у окна издала негодующий вопль.

Но тетка Джемма не сробела.

– Чего ты, малый? – успокаивающим грудным голосом произнесла она. – Чего взбеленился? Чего стрелой тычешь? Уймись, малый…

Томмазо в жизни не слышал, чтобы с Вейтцем кто-нибудь так разговаривал. Он ожидал взрыва бешенства, но щитоносец уставился на тетку Джемму, как будто доселе не видел, потом бросил арбалет на лавку, оперся кулаками о столешницу и грязно, самыми последними словами, выругался.

– Я, может, вам, ребяткам, жизнь спасла, – все тем же тоном продолжала тетка Джемма. – Что ежели б вы с ними где-то на воле повстречались, а? Я все сделала, как монерленги велела. Дверь заперла, ставни заперла…

– Монерленги? – Вейтц снова вскинул голову. – Саламандра⁈ Она здесь была⁈ Куда она отправилась⁈

– Была, – подтвердила крестьянка. – А куда пошла, не ведаю. То ее светлости дело…

– А эти…они куда деваются? – рискнул спросить Томмазо.

Тетка Джемма помрачнела.

– Кто ж знает. Здесь этой пакости лет пятнадцать как не видывали… Как теперь будем жить… с такой дрянью в соседстве…

– Где лаз на крышу? – Вейтц снова взялся за арбалет, закидывая ремень за спину.

– Там, – тетка указала на внутреннюю каморку, и щитоносец, едва не столкнув женщину с дороги, бросился туда. – Сморчок, посвети!

Лаз на крышу – обязательная деталь любого тормарского сельского дома. На крыше сушат травы, вялят виноград на изюм, а летом так и спят, если не донимают комары. Для чего он понадобился сейчас, когда снаружи, возможно, еще бродят ночные твари⁈

– Сморчок, чтоб тебя!

– Ты чего, малый? – тетка Джемма сама взяла светильник и пошла за щитоносцем. – Чего задумал? А ну, перестань!

Вейтц ее не слушал: он стоял на деревянной лесенке в углу и уже отодвигал щеколду. Толкнул люк – в душную вонючую теплынь каморки ворвался поток свежести. Вейтц взбежал по ступенькам и – идиот несчастный! – исчез в проеме люка.

Тетка Джемма опустилась на широкий топчан, укрытый мятым лоскутным одеялом.

– Ой, малый, – пробормотала она.

Томмазо остановился на пороге каморки, не решаясь двинуться следом, и в этот момент кто-то толкнул его в плечо. Девчонка! Она протиснулась внутрь и, насупившись, ринулась мимо бабки к лестнице.

– Ты-то куда⁈ – тетка Джемма поймала ее за ворот рубашки, но девчонка вывернулась угрем. Сандалии застучали по ступенькам, и спустя мгновение уже было слышно, как хрустит солома.

– Эй, сморчок! – раздалось с крыши. – Слабо тебе⁈

Томмазо, чувствуя, как все тело протестует, осторожно протиснулся мимо женщины и медленно, словно на позорный помост, полез. Ноги стали, словно ватные.

Они же сумели, говорил себе Томмазо. И ничего. Бродильцы уже ушли. Ничего не случится, не случится, не случится… Шепча эти слова, как заклинание, он добрался до отверстия люка, перевалился через край, и кое-как поднялся на ноги. Колени еще противно подрагивали.

После пропитанной уксусной вонью комнаты ночь поражала обширностью пространства и тишиной. Убывающая луна видела над виноградником и темными лесистыми склонами. Отчего-то сразу привиделись времена, когда он вот так же ночевал на крыше. Век бы не вспоминать.

Вейтц, держа арбалет под рукой, стоял у кроны апельсинового дерева.

– Ишь ты, выполз, – пробормотал он, когда Томмазо, опасаясь приближаться, замялся поодаль. Но слова эти прозвучали почти равнодушно, словно мысли щитоносца были заняты другими вещами.

Девчонка сидела на соломе, свесив ноги вниз. Томмазо подошел ближе, осторожно огляделся. Никакого движения. Серое полотно двора выглядело совершенно так же, как вечером. Разве что колодезное ведро валялось на земле. Апельсиновые деревья позади дома стояли в безмолвии.

Куда ушли твари? Появятся ли они еще, или Томмазо повезет, и он уберется из этой проклятой долины раньше?

Солома шуршала под ногами. От нее еще шло дневное тепло.

Справа, на склоне блеснула вспышка огня. Исчезла. Блеснула снова. Вейтц насторожился, вытянулся, вглядываясь, но долина снова была темна и спокойна.

Текли минуты, но ничего не менялось. Томмазо уже надоело топтаться на крыше, и тут ветер донес крик. Неразборчивый, приглушенный расстоянием, он повторился вновь. И вновь – уже тише.

Томмазо сжался, не зная, куда прятаться.

– Где⁈ – рявкнул Вейтц. Девчонка вскочила, ткнула пальцем куда-то за виноградники, что-то тараторя.

Ни слова больше не говоря, Вейтц подбежал к краю крыши и спрыгнул вниз. Приземлился на пятки, мягко, точно дикий кот, мотнул башкой, вскочил и бросился к конюшне. Томмазо в полном ужасе следил, он пытается сбить замок, на который предусмотрительная тетка Джемма заперла лошадей и коз.

Девчонка сдавленно пискнула и прыснула к люку. Послышались негодующие вопли тетки Джеммы, оконные ставни ударили о стену, и девчонка перелезла через подоконник, бренча связкой ключей.

Сандалии-стукалки процокали через двор, где Вейтц все еще пытался с помощью колышка вырвать петли кованой накладки. Девчонка сунула щитоносцу ключи, тот мигом расправился с замком и вбежал внутрь. Заржала лошадь, истошно заблеяли козы.

Томмазо ошеломленно замер, не понимая толком, что случилось. Внизу, в доме ругалась тетка Джемма: кажется, она (еще одна безумная!) снимала дверной засов.

Наспех оседланный жеребец вылетел из конюшни. Вейтц, приникнув к гриве, направил его к колючей изгороди, всадил шпоры в бока. Конь прыгнул над оградой и спустя миг уже исчез за поворотом тропы.

– Ой, малый, малый, – пробормотала тетка Джема, отворяя дверь. – Куда ж ты⁈ Дурная голова у твоего дружка, парень. Отчаянная. Не удержится на шее.

– Он мне не дружок, – пробормотал Томмазо, садясь на краю пристройки на корточки. У него не было ни малейшего желания высматривать, куда понесло долбанутого щитоносца. Дождаться бы утра и убраться восвояси. Пусть выпорют. Зато не сожрут.

Тетка Джемма взглянула на него снизу, с порога.

– Твоя правда, парень, – себе под нос произнесла она. – Не водить вам дружбы.

Вновь загремели копыта, и к изумлению Томмазо из конюшни показался мерин. На его спине без седла, управляясь лишь при помощи узды, сидела девчонка. Мерин спорой рысцой процокал к воротцам.

– Ненча, ты куда⁈ – вскинулась тетка Джемма. – А ну, стой! Стой сейчас же!

– Эй, ты! – заорал Томмазо, вскакивая на ноги и мечась по крыше. – Верни лошадь, дура!

Но девчонка, подстегнутая криками, только сильнее заработала пятками. Мерин, словно очнувшись от всегдашней своей полусонной одури, развил невероятную для такой ленивой скотины прыть и вскоре скрылся из глаз.

– Да что ж такое деется-то! – тетка поспешила к изгороди, но на полпути остановилась, пойманная одышкой, приложила ладонь к груди. Постояла, глядя на темные дебри виноградника, и, сгорбившись, поковыляла назад к дому.

– Вернется – выпорю! – услышал Томмазо бормотание.

Томмазо едва дождался, пока она войдет в дом и, торопливо сбежав по лестнице вниз, вновь запер дверь на засов. Собрался было закрыть ставни, но тетка Джемма остановила:

– Не надо…

Уселась у открытого окна на лавке, уставилась во мглу.

Томмазо упал на топчан, привалившись к стене. Ночь ползла в комнату. Дальние вскрики больше не повторялись, но все равно сердце екало при каждом шорохе во дворе. Какого рожна Вейтц понесся туда? Совсем спятил от винища? Про девчонку Томмазо и не раздумывал – дура она и есть дура!

Дорожная торба Вейтца, истрепанная, с потрескавшейся кожей, вещь под стать владельцу, – валялась в изголовье. Один из карманов порвался, и из него выкатились стертые игральные кости. Томмазо лениво подобрал их, подкинул на ладони. Вейтц вечно подбирал всякие подобные вещицы: камни, пуговицы, мелкие медные монетки не поймешь какой страны, раскрашенные карты. В торбе вечно бренчало, и ван Эйде не раз по пьяни угрожал вышвырнуть вон «лавку старьевщика». Томмазо раскрыл торбу, чтобы забросить туда кости. Пальцы разжались.

Внутри сумки, среди всякой мелкой дешевой дряни, составлявшей имущество щитоносца, лежал прекрасно знакомый Томмазо кожаный футляр, перевязанный синей лентой.

– Не смотри в глаза! – закричала Эрме. – Эйрик, не смотри им в глаза! Беги!

Но было поздно. Штольц еще пятился, но шаг его уже сделался нетвердым, замедленным. Сквозь прищуренные веки Эрме различила, как светлячки устремились вперед… и сама побежала, выдергивая кинжал, еще надеясь оттащить Эйрика и уже понимая, что не успеет.

Еще миг – и на поляну ворвалась живая лавина. Сопящая, визжащая, булькающая, она накатила на Штольца, вмиг сбив его с ног. Навстречу ей с обнаженной чикветой ринулся Крамер. Твари облепили его. Чикветта вметнулась и опустилась, расплескивая желтую кровь, еще раз и еще раз. Крамер бил наугад, чикветтой, латной перчаткой, бил, бил, бил. Где-то слева орал Ройтер – бродильцы атаковали и оттуда.

Эрме на мновение замерла в растерянности. Бродильцы, приметив новую цель, устремились к ней. Эрме, опомнившись, рванула плащ, обматывая руку. Вовремя: зубы первой твари вцепились в ткань, с треском разрывая ее. Эрме ударила кинжалом, метясь в горло. Попала – кровь плеснула в лицо, едва не залепив глаза. Вторая гадина прыгнула, ударив в живот. Эрме пошатнулась и, уже падая, успела пнуть бродильца ногой в грудь. Тварь отскочила, бросилась вновь и напоролась на выставленный кинжал.

– Клаас! – прорычал Крамер. – Уводи монерленги! К лошадям! Живо к лошадям!

Рука легионера вцепилась в плечо, рывком поставив Эрме на ноги.

– Быстрее! – крикнул он прямо в лицо.

И побежал, таща Эрме за собой. Краем глаза она увидела Ройтера, увешанного бродильцами, как затравленный медведь – собаками. Видение меркло – огни гасли, и только луна теперь освещала поле боя. Сколько же их⁈ Сколько⁈

Она выдернула руку так резко, что Клаас едва не упал.

– Стой!

– Монерленги⁈

– Стой! Я приказываю! Стой и дерись!

Никто и никогда больше не скажет, что Саламандра побежала на своей земле, бросив своих людей!

– Монерленги! – заорал Клаас, и онашарахнулась в сторону,лишь чудом увернувшись от налетевшего бродильца. Легионер взмахнул чикветтой, но сзади прыгнули еще несколько. Эрме ударила ножом, наугад, и удар не достиг цели. Ударила вновь, со всей силой, чувствуя, как лезвие ушло в мягкую плоть. Бродилец рванулся и потянул тощие когтистые пальцы к ее глазам.

Что-то тяжелое свистнуло сбоку. Эрме бросила взгляд через плечо: рядом с Клаасом возник человек – светлая рубашка серела в свете луны. Он держал здоровенный древесный сук с торчащими шипами обломанных веток.

– Берегись! – крикнул человек.

Она едва успела пригнуться. Человек ударил своей дубиной, разнося голову нападающей твари. В лицо полетели теплые ошметки. Эрме некогда было осознавать, что это такое – она просто сдернула шарф и наскоро вытерла глаза и щеки. Клаас продолжал отбиваться, и она бросилась ему на помощь, но новоявленный спаситель успел раньше. Он отшвырнул бродильца, как щенка, оставив добивать легионеру, и поспешил навстречу катящейся волне, в центре которой еще держался Курт Крамер.

Эрме бросилась следом, до боли сжав кулак с кинжалом. Только бы не выронить…

– Монерленги! – Клаас все еще пытался ее остановить, но Эрме едва различала его сбивающийся голос. В уши ворвался перестук копыт. На край поляны вылетела лошадь. Взвилась на дыбы, отчаянно заржав. Всадник скатился с ее спины, вовремя выскользнув из стремян. Вскочил на ноги. Кто это? Откуда? Какая разница, лишь бы помог!

Удар был такой, что она забыла, как дышать. Ноги подкосились, и она упала, врезавшись ладонями и коленями в каменистую землю. Кровь забарабанила в виски, и ее грохот уничтожил все иные звуки. Каждый удар сердца сотнями уколов отдавался во всем теле.

Что со мной⁈

Эрме попыталась глотнуть воздуха – хоть самую малую каплю, но он словно загустел. Подбежавший Клаас кинулся поднять ее и вдруг отпрянул, точно обжегшись.

Что со мной⁈

Перстень на безымянном пальце наливался неправильным, злым, алым светом. Еще миг и от ее ладони по земле, залитой слабым лунным сиянием, поползли тонкие – не толще волоска – едва различимые алые нити. Они расползались, словно змейки, исчезая среди камней и редкой травы, и Эрме зачарованно смотрела, как они утекают, сливаясь с тенями. Пальцы царапали землю, словно не повинуясь ее воле.

А потом, словно разорвав завесу кошмара, в уши ворвался истошный визг.

Глава пятая
После драки

Лба коснулась влажная ткань, осторожно спустилась на щеки. К губам кто-то поднес оловянную кружку – Эрме чувствовала, как металл царапнул кожу, и сквозь зубы начала просачиваться вода. Она поспешно сделала глоток, и еще, и еще… Вода была тепловатой, но чистой и с тем слабым привкусом, который свойственен здешним минеральным источникам.

Эрме открыла глаза. Она лежала под дымчатым кедром – под головой седло и ее свернутый плащ. Неподалеку горел костер – она слышала, как трещат ветки. Поблизости то отдаляясь, то возвращаясь, бродили голоса. Неужели все закончилось? И они выжили?

Рядом сидел Курт Крамер. В свете огня его лицо казалось маской – пот, пыль и кровь из множества царапин смешались и превратились в грязную корку. Заметив, что Эрме очнулась, капитан снова поднес к ее губам кружку, и Эрме прикончила воду двумя долгими глотками.

С другой стороны, чуть в отдалении к древесному корню прижалась веснушчатая девчонка. Крамер сунул ей опустевшую кружку.

– Тащи еще.

Девчонка убежала. Эрме приподнялась (Крамер придержал ее за плечи) и прислонилась спиной к стволу. Огляделась и мысленно выругалась. Зрелище было не из легких. Повсюду на поляне валялись тела бродильцев. Где поодиночке, где по двое, но у края поляны они громоздились целой кучей, чуть ли не друг на друге. Значит, они все же отбились. Но как⁈ Эрме перевела взгляд на капитана.

– Что стряслось?

Крамер пожал плечами.

– Мы дрались, – проговорил он. – Я уж думал: все, сожрут. И вдруг они начали орать, как будто с них живьем кожу сдирают. И вот…

Он озадаченно указал на трупы.

– Клаас сказал, вы упали на ровном месте, и после этого все и случилось. Вы ведь что-то сделали, монерленги⁈ Да⁈

Капитан с опасливым почтением перевел взгляд на перстень. Эрме последовала его примеру. Зеленая искра одиноко мерцала на пальце – мирная, едва теплящаяся. Перстень выглядел совершенно таким же, как и всегда. Если бы не трупы на поляне, можно было бы предположить, что все произошедшее привиделось.

Она что-то сделала? Или нет? Что-то свершилось – помимо ее воли. Или в соответствии с ней – она же желала смерти этим тварям. Ясно одно – бродильцы мертвы, и умерли они не своей смертью, и преимущественно не от меча.

Поздравляю, Эрмелинда Гвардари, теперь ко всему прочему ты еще и колдунья… Голова начала кружиться.

– Возможно, Курт, – прошептала Эрме. – Возможно.

Вновь появилась девчонка – подбежала, в одной руке таща кружку, в другой – тяжелый бурдюк. Сунула и то, и другое капитану, вновь метнулась к корню, забилась за него, тараща на Эрме кошачьи глазищи.

– Откуда вода? – пробормотала Эрме, прикладываясь к кружке.

– Папаня мой привез, – пискнула девчонка и, словно испугавшись собственной смелости, спряталась глубже в тень.

– Так и есть, – подтвердил ее слова Крамер. – Крестьяне из обители возвращались. Полна повозка бочонков. Пигалица их всех сюда и развернула…

Эрме кивнула и снова принялась пить, но внезапно остановилась, пораженная новым воспоминанием.

– Где Эйрик⁈

Штольц лежал у костра на расстеленном плаще, без сапог и рубашки и с разрезанной до бедра правой штаниной. Ройтер и Клаас, тоже по пояс нагие, возились вокруг него, торопливо накладывая повязки из своих разорванных на полосы рубашек. Лицо Эйрика было бледнее полотна.

Опираясь на плечо Крамера, Эрме кое-как доковыляла до раненого.

– Как?

– Дерьмово, монерленги, – проворчал Ройтер.

Эрме и сама видела, что дело неважное. Бродильцы, разумеется, не смогли пробить кирасу и наплечники, но зубы и когти исполосовали Эйрику лицо, предплечья, бедро и голени, так что крови он потерял немало. Поохотились…

Эрме сжала губы. Неужели придется взяться за старое⁈ Одна мысль вызывала тошноту.

– Сумку седельную мою принеси, – велела она девчонке. – Там, под деревом лежит.

Та умчалась, щелкая своими сандалиями, точно танцовщица – кастаньетами.

Эрме опустилась на колени (чашечки заныли от соприкосновения с землей) и принялась осматривать Эйрика, выясняя, где кровоточит сильнее всего. Долго искать не пришлось – повязка на бедре намокала стремительно. Легионеры молча смотрели, не зная, что предпринять.

Эрме смотрела и чувствовала, как нарастает тошнота.

«Вы станете весьма недурным аптекарем и травником, ваша светлость, но к хирургическим инструментам лучше никогда не прикасайтесь. Добром не кончится. Не мучайте себя. Не тот нрав». Так говаривал ее наставник, маэстро Руджери. Тогда ее возмущали эти слова, но временем стала понятна бескомпромиссная правда учителя. А после стал ненавистен один вид изувеченной человеческой плоти.

Руджери оказался прав. Добром не кончилось.

Девчонка уже неслась обратно, таща сумку. Внутри позвякивало.

Осторожно, жеребячья твоя порода!

Крамер успел выдернуть сумку прежде, чем девчонка шмякнула бы ее оземь. Эрме порылась внутри и вытянула флакончик. Затем извлекла футляр. Раскрыла – иглы и ножи заблестели, вызывая желание немедленно вышвырнуть все к бесам.

– На руки мне плесни, – велела она, кивая на флакончик.

Клаас укоризненно покачал головой, учуяв знакомый резкий запашок.

– Лучше б вовнутрь, – пробормотал он, но приказание выполнил.

Это было новое веяние времени: Теофилос Верратис, ректор Виорентийской лекарской школы, полгода назад издал трактат «О несомненной полезности в деле исцеления жидкости горючей, методом дистилляции получаемой». Трактат вышел тиражом крошечным, для узкого круга, но сразу же был оспорен конкурентами из Фортьезы и Метофиса. Без сомнения, шум обещал быть не меньшим, чем после безумного предложения Тео опускать хирургические ножи на пару минут в кипяток.

Эрме, по праву и положению патрона школы первой получавшая все, что порождал печатный стан, нашла выводы Тео по меньшей мере занятными и решила при случае применить в деле. Но она никак не ожидала, что это будет вот такой случай.

Она взяла иглу – пальцы тряслись, как у последнего пьяницы, и не желали унять дрожь.

Курт и Ройтер переглянулись – они прекрасно поняли, в чем дело. И от этого постороннего понимания, от осознания собственной беспомощности и стыда за нее Эрме чуть не зарычала.

– Монерленги, может, лучше я, – сказал Ройтер, – я ребят пару раз штопал. Повезет – и тут справлюсь. Нить-то где?

Она молча протянула иглу. Кивнула на футляр.

– Что застыл? – рыкнул Ройтер на Клааса. – Держи его крепче. Ну, терпи, Эйрик. Как умею.

Наконец дело было сделано. Ройтер старался, как мог, и швы получились пусть кривые, косые, но вроде бы крепкие. В Фортецца Чиконна есть приличный врач, и если рукоделие не разойдется по пути…

Эрме понимала, что надо поторапливаться.

– Где, ты говорил, местные? И повозка?

– Эй, сюда, идите! – крикнул Крамер. Эрме оглянулась.

Поодаль жались друг к другу три крестьянина, остекленевшими от ужаса взглядами пялясь на место боя. Эрме и сама рада была бы вовек не видеть такого мерзкого зрелища. Крестьяне торопливо приблизились.

– Где лошадь ваша? – спросил капитан.

– Мул у меня. Там, джиор, – сказал старший, сутулый человек среднего возраста с редкой, словно кустами растущей бородой, и веснушчатым лицом, тыча пальцем вниз в сторону дороги.

– Скидывай бочонки, – приказала Эрме. – Повезете раненого в Фортецца Чиконна. Прямо сейчас, пока еще нет жары. Ройтер, Клаас, поедете с ними.

– А вы? – проговорил Ройтер.

– Мы с Куртом вас догоним. Поспешите! Если удача будет с нами, довезете до лекаря живым…

Она старалась не думать,что удача может и отвернуться. Эйрик был одним из «арантийской десятки», так же как Курт и Ройтер. Было бы жаль потерять его так глупо. По ее вине.

– Эй, Ненча! – крикнул крестьянин приказным тоном. – Ты что здесь забыла⁈ А ну, пошли! Пошли, кому сказано!

Девчонка понуро поплелась следом, шаркая сандалиями по камням. Другие крестьяне гуськом потянулись за ними. Эрме опомнилась.

– Вы двое! А ну стоять!

Они остановились, опасливо втянув головы в плечи. Несомненно, парни надеялись убраться отсюда побыстрее. Не выйдет.

– Собирайте трупы в кучу, – велела она. – Закидаете ветками и подожжете.

Парни испуганно переглянулись. Крамер подался вперед, положив руку на эфес чикветты. Это подействовало. Оружие всегда действует сильнее слов, в этом беда нашего мира. Крестьяне бочком приблизились к бродильцу, потыкали его палкой, словно боясь, что он вскочит и вцепится в глотку. Неловко наклонились…взялись… потащили…

Эрме отвернулась от этого зрелища и вздрогнула. Она лишь сейчас заметила, что все это время на поляне был еще один человек. Он сидел на камне в отдалении, казалось, безучастный к людской возне.

Эрме присмотрелась. Юноша, почти подросток. Коренастый, неровно стриженый и курносый, он горбился и крутил меж пальцами нож – лезвие то и дело тускло поблескивало. Под ногами валялся легкий самострел.

На парне была короткая синяя куртка, усаженная металлическими пластинами, темно-синие же широкие штаны – цвета банка Фоддеров. Да, кажется, он был в своре этого толстяка из Форлиса. Они, что, решили продолжить путь, наплевав на запрет⁈

– Этот еще откуда взялся? – процедила она сквозь зубы.

– Не поверите, монерленги, – отозвался Крамер. – Говорит, прискакал на помощь, когда услышал крики.

– Да неужто⁈ А где остальные?

– Говорит, вернулись к границе. Не знаю, врет или нет, но стреляет он прилично. Пару-тройку точно положил. Бойкий парнишка.

Эрме поморщилась. Только бойкого соглядатая от Фоддеров здесь и не хватало!

Она подошла к юнцу. Тот встал, не торопясь. Взглянул изподобья, словно молодой волк. Убрал нож в ножны.

– Говорят, ты смело сражался, – начала она. – Это достойное качество. Ты всегда так отважно бросаешься на помощь?

Парень выпрямился,

– Нет, госпожа, – нагло ответил он. – Только когда чую выгоду. Иначе чего марать руки?

Крамер хмыкнул за ее спиной. Эрме подняла бровь. Не такого ответа она ожидала. От юнца тянуло вином и цинизмом. Сочетание, которое Эрме откровенно презирала во взрослых и просто не выносила в сопляках, толком не нюхавших жизненной плесени, но уже напоказ прокисших. Слава Благим, ни Джеза, ни Лауру не затронула эта порча – они видели мир по-разному, но уж точно не через тусклые стекла. А Фредо еще мал…

– Настоящий наемник, – с неприязнью отметила она. – Твой цинизм столь же дешев, как то вино, что ты пил. И где же твоя выгода?

Парень прищурился.

– Я греардец, – заявил он так гордо, словно объявлял «я король мира».

– Допустим. Что дальше?

– Я греардец. Как и они.

Он кивнул в сторону Крамера.

– То есть ты желаешь стать легионером? – догадалась Эрме.

– Черный мне пойдет, госпожа, – заявил юнец. – Да и вы в накладе не будете, это уж я обещаю.

Эрме не знала, рассмеяться или разозлиться. Наглость мальчишки была невероятной, и он сам казался неотесанным и пустоватым, но все же что-то в нем было – в этой самоуверенности или в той странной надежде, что она внезапно уловила в волчьих глазах.

– Как твое имя?

– Вейтц, госпожа. И я уже два года как взрослый, восемнадцать зим разменял. Не смотрите, что тощий.

– Тебя не помешало бы высечь за дерзость, Вейтц, – заметила она. – Но дело весит больше слов. И твои сегодняшние дела искупают твои речи. Я бы могла сказать тебе: подожди пару лет и явись на плац в урочный день. Но я не стану тебе лгать. Ты служишь банку Фоддеров. Мы не берем в герцогскую гвардию никого, кто служил или служит Дражайшему Иеремии и его родне. Иногда судьба выбирает прежде, чем выбор сделаем мы сами, Вейтц.

Парень закусил губу, словно пытаясь скрыть разочарование. Глаза его вспыхнули, словно два уголька.

– Мужчина сам выбирает свой путь, – процедил он. – Болт арбалетный на судьбу!

Не говоря больше ни слова, он нагнулся, схватил самострел и бегом бросился прочь – камни шуршали, когда он сбегал по осыпи. Повисло молчание.

– Иногда я думаю, – начал Крамер.

– Не думай, – резко оборвала его Эрме. – Это вредно. Ступай, проверь, как там лошади. А вы двое, что встали⁈

Крестьяне снова взялись за свое грязное занятие. Эрме пошла напрямик через поляну, осматривая тела. На душе было мерзко. Несколько раз она останавливалась, вглядываясь внимательнее, и то, что она видела, наполняло разум сомнениями и тревогой. С каждым шагом она убеждалась: здесь на забытой Благими террасе среди виноградников случилось нечто, чему не было примеров в естественной истории Тормары. Нечто пугающее. Нечто скверное.

Я должна это обдумать. Должна понять. Должна разгадать эту загадку. Так твердила она себе, стараясь запомнить все подробности. Ничего нельзя упустить. Ничего нельзя потерять…

Эрме кружила и кружила по поляне, точно ворон над падалью. Ноги заплетались. Наконец она обнаружила, что пялится в одну точку, без всякого подобия мысли, а Крамер пристально наблюдает за ней с почтительного расстояния.

Тогда она вернулась к дымному кедру. Расстелила плащ на траве. Села и долго смотрела, как шевелятся ветви на фоне луны, пока они не начали расплываться.

Утром, подумала Эрме, опуская голову на седло. Утром, все утром…

Вейтц вернулся перед рассветом, когда небо уже серело. Томмазо услышал, как зацокали копыта на тропе, как скрипнула, отворяясь, калитка.

Они просидели молча весь остаток ночи – в темноте и неподвижности. Светильник погас. Тетка Джемма горбилась у у окна, напрасно таращась во мрак, Томмазо скорчился на топчане, постепенно наполняясь все большей злостью. Твареныш решил поглумиться! Ничего – он за это заплатит! Томмазо придумывал способы мести, один изощреннее другого, но время шло, и он невольно внезапно задумался: а что если дурень Вейтц и в самом деле сгинет или уже сгинул в сумраке, разодранный в клочки порождениями ночи⁈

И как тогда? Как возвращаться к границе одному и без лошади⁈

Один раз тишину нарушило дребезжанье тележной оси на дороге внизу. Женщина встрепенулась, но звук проследовал мимо и вскоре замер вдали. И снова потянулось время. Свежело. Светлело. И вот, когда он уже совсем уверился, что ненавистный щитоносец получил свое, гаденыш вернулся.

Тетка Джемма выглянула в окно и ахнула. Вейц был один. Мерина он вел за собой в поводу. Обе лошади шли шагом.

Крестьянка поспешила наружу. Томмазо наблюдал с подоконника. Вейтц спрыгнул наземь, тяжело ударив подметками в пыль. Он что-то сказал подбежавшей женщине, и та словно бы посветлела лицом и принялась торопливо расспрашивать. Вейтц отвечал, попутно занимаясь своим конем: поправил попону, потуже затянул подпругу, выровнял стремена. Наконец он оставил свое занятие и пошел к дому. Томмазо отскочил от окна.

Он представлял этот момент ночью. Как сплеча врежет гаденышу в морду, чтобы тот знал, как подставлять честного человека, чтобы понял, что с ним, Томмазо, нельзя играть в подлые игры. С ним вообще нельзя играть!

Вейтц вошел в комнату, и вся решимость Томмазо моментально испарилась. Оруженосец шел вразвалку, тяжело, и нагловатое лицо его казалось усталым и даже каким-то… задумчивым, что ли? Если, конечно, предположить, что Вейтц обладает способностью думать…

– Собирайся, сморчок! – позвал он. – Едем!

Затем, не глядя, вскинул на плечо ремень своей торбы. Подошел к столу, плеснул в чарку из кувшина. Залпом выпил.

– Доброе вино, – сказал он, обращаясь не к Томмазо и не к тетке Джемме, а к утреннему свету за окном. – Доброе.

Тетка Джемма молча сунула ему в руку тряпицу с парой лепешек. Тот взял с коротким кивком и, не оглядываясь, пошел вон из дома. Томмазо поплелся следом. У лошадей Вейтц остановился, развернув сверток, разломил лепешку пополам. Одну половинку скормил своему серому, другую – мерину. Раскрыл торбу, чтобы спрятать остатки. Покопался в барахле. Еще покопался. Перевел взгляд на Томмазо.

Вот все и выяснилось, подумал тот.

– Ублюдок, – проговорил он, стараясь вложить в это слово всю ненависть и презрение, на какие был способен. – Мразь и ублюдок.

Он напрягся, ожидая взрыва ответной ярости, но Вейтц со странным спокойствием улыбнулся.

– Ублюдок, – согласился он и добавил бесцветным тоном. – Зато не трус.