сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 50 страниц)
На экранах появился Гуго Фейербенк. В недалеком прошлом знаменитый клоун, любимец малышей и взрослых, заставлявший улыбаться даже людей, приготовившихся прыгать с пятисотого этажа, Гуго вдруг отказался от артистической карьеры и окунулся в политику. На выборах он играючи победил соперников, прочно занял место в законодательном собрании и развил плодотворную деятельность.
Телезрителям достаточно было увидеть его подвижное, ухмыляющееся лицо, чтобы у них сразу потеплело на душе. В отличие от других политиканов он никогда не морочил голову длинными речами, не пугал и не сулил золотых гор. Он смешил и легко убеждал слушателей, что жизнь — неплохая штука и ее не следует омрачать страшными сказками.
Гуго, как всегда, предстал с моноклем в глазнице — единственным предметом реквизита, перенесенным с цирковой арены на политическую. Чуть подтянув рукава смокинга, он сунул монокль в рот, и тот оказался в ушной раковине. Зрители захохотали. После этой репризы Гуго сказал, что он считает представленный законопроект очень хорошим, хотя и недостаточно смешным. Он даже готов голосовать за него, если будет внесена незначительная поправка. Известно, что в мире есть правительства, которые не верят в бога. А тем, кто не верит в бога, нельзя верить на слово. Сегодня мы подпишем закон, начнем превращать все установки в металлолом, а завтра они бабахнут в нас из всех стволов. Поэтому он, Гуго, вносит поправку: пусть правительства всех других стран поверят в бога, проведут по глобальному телевидению торжественное богослужение, и на следующий же день мы проголосуем обеими руками.
Гуго хлопнул себя по правому уху, в котором сверкал монокль, и тот, вылетев из левого, вклеился в глазную орбиту. Это означало, что выступление Фейербенка окончено. Телезрители увидели, что большинство законодателей в замешательстве и склонно принять предложенную поправку. Но тут случилось то, чего никто не ожидал.
Члены «КД» ринулись на своих машинах к административным центрам столицы. Они специально готовились к этому дню и знали, что пришел час показать правительству свою силу и решимость бороться до конца. Пронзительный рев сирен прозвучал и как звон набата, и как вопль отчаяния. Увлекаемые примером «думающих», миллионы прозревших и прозревающих заполнили все магистрали и все небо над городом. Нарушились не только коммуникации, но и основы правопорядка. Полиция, пытавшаяся разогнать это невиданное скопище машин, ведомых разъяренными людьми, применила оружие, но встретила ответный огонь. Подобные же схватки вспыхнули по всей стране. Окончательное голосование парламентариям пришлось проводить глядя на сражения, охватившие города.
Кровопролитие остановил президент. Он объявил, что законопроект о разоружении принят парламентом и стал Законом.
Экраны всего мира отразили ликование человечества. Не было уголка на Земле, где бы люди не благословляли этот день, ставший поворотным в истории. Последний барьер к освобождению от вечного страха перед войной был преодолен.
***
Боулз помертвевшими глазами смотрел на ликующие толпы. Кокер широко открыл рот и забыл его закрыть.
— Проклятье! — воскликнул наконец Боулз и выключил изображение.
— Все пропало, Том? — прохрипел Кокер.
Боулз ничего не ответил. Он шагал по кабинету, и по лицу генерала было видно, что мысль его напряженно работает. Сейчас он жалел, что не может открыть всех карт компаньонам Кокера и посоветоваться с ними. Среди них были мудрые бизнесмены, сохранившие ясность мысли и крепкую память. Так же, как и многие военные специалисты, они разделяли решительность Боулза. С ними были согласованы отдельные детали генерального плана, но посвящать их в тайное тайных он боялся. Только старший сын Кокера Сэм VII был в курсе проекта, но отец его недолюбливал и на совещания к себе не приглашал.
По многолетнему опыту Боулз знал, как растет опасность утечки информации вместе с расширением круга посвященных. А сейчас, когда готовилась самая грандиозная операция в истории, такая утечка была бы непоправимой бедой. Было еще одно соображение, удерживавшее его от излишней откровенности с умными миллиардерами. От них всегда можно было ждать неожиданного поворота мыслей, попытки перестраховаться, извернуться, пойти на компромисс.
Нет, Боулз не любил слишком умных. Всю правду они узнают в последние дни, когда отступать будет некуда. А с выжившим из ума Кокером Боулз чувствовал себя, как наедине с денежным мешком. Перед ним было воплощение нерассуждающей ненависти. Кокер не умом, а чутьем понимал генерала и подписывал чеки на любые суммы, не вдаваясь в непосильные рассуждения.
— Нет, Сэм, не все потеряно. Не все! — приободрил Боулз оцепеневшего Кокера. — Пока рабочие комиссии и эксперты приступят к делу, пройдет не один месяц. Затяжку смогут продлить наши люди. Но подготовку к юбилею необходимо форсировать.
— Нужно, — поддакнул Кокер.
— Подготовим официальное сообщение для телевидения. Пусть все знают и постепенно привыкают к этому событию.
— Не рано, Том?
— Мы и так слишком долго темнили. Сохранить все в полной тайне трудно. Кто-нибудь обязательно пронюхает. Пусть узнают от нас. После сообщения мы открыто развернем работу в полном масштабе. Учти еще, Сэм, людям нравится, когда их подробно информируют о деталях и пустяках. Им тогда кажется, что они всё знают и все происходит под их контролем.
— Пусть, — кивнул Кокер.
14
Зуммер специальной связи предупредил начальника охраны Кокервиля Бена Макрожера, что вызывает генерал Боулз. Перед тем как явиться на глаза начальству, Бен пристегнул правую ноздрю и привинтил левое ухо. «Без них я выгляжу несъедобно», — самокритично объяснял он. И хотя эстетические вкусы Макрожера не отличались тонкостью, в данном случае он был недалек от истины. Без вышеупомянутых деталей общаться с ним в трезвом состоянии можно было только отвернувшись.
Бен и от рождения не был наделен чертами лица, которые резко отличали бы его от далеких предков по эволюционной лестнице. Но окончательно привело его физиономию в состояние, малопригодное для любования, увлечение спортом. В свое время он был абсолютным чемпионом кусирвизма и покинул ринг, потеряв всего лишь одну ноздрю и одно ухо. Изготовленные из пластика, протезы вполне заменяли утраченное, но привыкнуть к ним Макрожер не мог и украшал ими свою физиономию только для представительства.
— Твоей ДМ переданы, — начал Боулз, не теряя времени на обмен приветствиями. — Первое. Список самых почетных гостей. За оборудованием помещений для них проследи лично. Второе. График прибытия особо ценных грузов. Обеспечь их охрану по всей трассе Земля — Кокервиль. Свяжись с космополо для координации действий. Третье. Зазубри переданную инструкцию. За малейшее ее нарушение отвечаешь головой.
Макрожер уловил паузу, чтобы вставить: «Так точно, сэр!» — но Боулз уже выключился, не дождавшись окончания фразы.
Оставшись наедине, Бен велел ДМ подать на экран инструкцию и прочие материалы. Вчитывался он в них долго, стараясь запомнить каждое слово. Чем глубже он вникал в суть многочисленных правил, разработанных на весь период подготовки и проведения юбилея, тем сильней становилось у него чувство собственной значительности. Грандиозность предстоящих событий расшевелила даже его редко просыпавшееся воображение.
Отличительной чертой Макрожера было постоянное и нерушимое недоверие к людям. Ко всем без исключения. Это качество и привлекло внимание Боулза, когда он подыскивал подходящую кандидатуру на пост начальника охраны Кокервиля. Оно вполне компенсировало недостаток ума, которого с избытком хватало у ДМ.
Перспектива нашествия несметного количества гостей, каждый из которых был в глазах Макрожера потенциальным злоумышленником, не могла не встревожить его. Встревожила, но не испугала. В инструкции все было предусмотрено и разработано до мелочей. Дополнительная техника, отряды мими, специально натасканных на выполнение сложных заданий, новейшая аппаратура для наблюдения за каждым шагом каждого гостя — все это должно было помочь начальнику охраны так же успешно справиться с новыми задачами, как он справлялся со старыми.
Макрожер без промедления приступил к выполнению указанных в инструкции мер по расширению и углублению системы тотального недоверия применительно к новым, поистине космическим масштабам.
Прежде всего он связался и договорился о встрече со старым знакомцем — начальником базы космополо Рони Скинертоном.
***
С тех пор как взорвался «Храм херувимов», Скинертон часто испытывал, сильное желание навсегда распрощаться с космополо. Удерживали его от этого шага только большая семья и недолгий срок, оставшийся до пенсии. Возникшее желание ему самому казалось странным. Ликвидация штаба космоганов доставила Скинертону чувство удовлетворения и облегчила службу. Правда, синдикат оправился после разгрома, но свою деятельность ограничил сушей и морем. Возглавлял его теперь оставшийся в живых Ник Бармингем. Он еще прочнее связался с легальным бизнесом, стал членом правлений и наблюдательных советов нескольких компаний, входивших в империю Кокера. Капиталы, вложенные в акции и контрабанду, так переплелись, что никакой прокурор не смог бы разобраться, где кончался один бизнес и начинался другой.
Разумеется, не проделки гангстеров беспокоили Скинертона. Мешали ему чувствовать себя нужным человеком на нужном месте те червячки сомнения, которые зародились после неудачной попытки разоблачить убийц Силвера. А когда ко всему еще добавилась темная история с выступлением Гудимена, его гибелью и последовавшим заключением комиссии Боулза, стало совсем тошно.
Скинертон хорошо знал, на какой грязи замешана большая политика. И у него самого руки не всегда оставались чистыми. Но он никогда не терял уверенности в том, что где-то под слоем грязи покоится незыблемая твердь закона и порядка. А тут вдруг все заколебалось, утратило устойчивость, как будто на его базе выключились установки искусственной гравитации.
Визит Макрожера не был неожиданным. Скинертон уже получил указания своего шефа и знал суть предстоящего разговора. Но то, что он услышал от самого Бена, не влезало ни в какие рамки здравого смысла. Цифры, которые с гордостью называл Макрожер, не просто ошеломляли. Выстроенные в один ряд, они напоминали тех чудовищ, которых выращивали инженеры-генетики в лабораториях «Джилстона».
Если бы у Скинертона не было давних сомнений, он, возможно, отнесся бы к тому, что услышал, с такой же тупой и восторженной деловитостью, с какой относился Макрожер к тому, что рассказал. За графиком намеченных рейсов и количеством тяжеловесных составов он тоже ничего не разглядел бы, кроме восхитительного расточительства, которое может позволить себе богатейший из людей. Он выслушивал предложения Макрожера о совместном обеспечении безопасности космического моста Земля — Кокервиль, автоматически делал расчеты, вносил поправки, а думал совсем о другом.
***
Имя Генри Диренхэма Скинертон запомнил со времени дискуссии, развернувшейся после оглашения заключения комиссии Боулза. Генри был одним из комментаторов маломощной и малоизвестной телевещательной станции «КД» — «Клубов думающих», которой владела кучка чудаков.
«КД» не передавала никакой рекламы и призывала своих зрителей только к одному утомительному занятию — думать. Сотрудники станции дотошно анализировали каждое крупное событие, но не навязывали своих выводов. Они только ставили различные наводящие вопросы и просили об одном: «Думайте! Думайте!» Даже музыка, которая передавалась в перерывах, была тихой, настраивавшей на раздумье.
Генри Диренхэм очень убедительно доказывал тогда вздорность основных выводов комиссии Боулза, и вопросы, которые он предлагал, удивительно точно совпали с теми, которые родились у самого Скинертона.
Десятки других, более известных и завлекательных станций заглушили голос «КД». Забылись вскоре и вопросы, и ответы, которые тогда напрашивались. Но Скинертон запомнил их, хотя времени прошло немало. Приглашая Диренхэма посетить базу, он еще сам не знал, для чего это делает и на что надеется. Просто очень хотелось поговорить с кем-нибудь, не имевшим отношения к полиции.
Молодой, прыткий, насмешливо улыбавшийся Генри прибыл вовремя и с любопытством оглядывал незнакомую обстановку.
— Вы, наверно, с кем-то меня спутали, Скинертон, — сказал он. — Я никогда полицейскими делами не занимался.
Скинертон протянул гостю порцию коктейля «космический», снимавшего послеполетную усталость, и, помедлив, спросил:
— Что твоя «КД» знает о юбилее Кокера? Почему-то никаких вопросов по этому поводу я от тебя не слыхал.
Генри улыбнулся еще шире и признался:
— Вот чего мы не подозревали — что среди наших заинтересованных слушателей полиция космополо. Или это тоже входит в ваши обязанности?
— Нет, малыш, в мои обязанности это не входит… От скуки балуюсь — думаю. Я жду ответа на мой вопрос.
— Юбилей Кокера нас не интересует, мистер Скинертон. Мы не считаем его событием, над которым следует думать. Мало ли глупостей делают люди, потерявшие счет деньгам.
— Напрасно, Генри, напрасно… И вовсе это не глупость. Совсем не глупость… Есть в этом событии мате риал для размышлений. Да ещё какой!.. Известно тебе, например, сколько гостей будет у Кокера?
— А какое это имеет значение? Тысяча, пять тысяч — сколько захочет, столько и будет.
Скинертон вызвал на экран какой-то патрульный катер, выслушал короткий рапорт, потом связался с диспетчерской навигационной службы и выложил дежурному все нехорошее, что он о нем думает. Он занимался своими делами, словно забыв о госте. Однако, переключив оперативную связь на ДМ, он откинулся в кресле, закинул ноги на стол и, прищурившись, переспросил:
— Значит, тысячу или пять… Вот что, малыш, я тебе дам много материала для вопросов. Но меня держи на крайний случай. Раскопал сам, сопоставил, задумался, а я пока тут ни при чем. Если уж очень мое имя понадобится, тогда пользуйся. Договорились?
Диренхэм посерьезнел. Он уже понял, что у этого полицейского есть не только интересный материал, но и кой-какие мысли, достойные внимания.
— Наша станция никогда никого не продает.
— Это верно… Гостей будет сто двадцать тысяч.
Диренхэму показалось, что он ослышался, но по выражению лица Скинертона догадался, что цифра и должна была показаться немыслимой.
— Сто двадцать тысяч! — повторил он. — Сто двадцать лет и сто двадцать тысяч гостей. Потрясающе! А как это можно проверить?
— Можешь не проверять, — не в этом числе главное. Ты представляешь себе, парень, во что обойдется такой спектакль Кокеру?
— Выдержит, — отмахнулся Диренхэм.
— Не о том речь. Ты знаешь, что Кокер никогда не выбрасывал на ветер ни одной монеты. Ни одной! А тут вдруг на трехдневный праздник вытряхивает миллиарды… Тебе это не кажется странным?
Диренхэму все больше нравился этот старый полицейский служака. Не ясна была только цель, ради которой он делился сенсационной информацией.
— Не понимаю, Скинертон, куда вы гнете? — признался Генри. — Почему вас так беспокоит все это — число гостей, сумасшедшие затраты?
Скинертон включил маленький настольный экран, напоминавший старинные блокноты, заставил быстро пробежать столбики каких-то цифр и строчки текста, нашел то, что ему было нужно, и остановил изображение.
— Смотри, парень. Слева — даты. Потом — число проведенных маршрутов. Справа — характер груза. Крайняя колонка — пункт назначения. Он один и тот же: Кокервиль. Мое дело — помочь охранять. Поэтому я обязан видеть все. И слышать, что доступно. Думать не обязан, но тут уж сама голова распоряжается. Так вот… Уже второй год в окрестностях Кокервиля идет строительство, какого космос еще не знал. Все делают роботы, и ни один человек не имеет представления об истинном размахе стройки. Недавно начала прибывать и начинка в готовые кемпинги и космотели. Круглые сутки идут в Кокервиль караваны грузовых кораблей. В графе «характер груза» записи одинаковы: «продукты питания» или «предметы домашнего обихода». Но ты мне объясни, парень, для чего нужно «продукты питания» переправлять с такой же охраной, с какой на Земле переправляют золото? Некоторые караваны с «предметами домашнего обихода» эскортируют по двадцать самых маневренных полицейских кораблей. Это не считая моих москитов.
— Кодированные названия? — предположил Генри.
— Это и дураку ясно, — не выбирая слов, подтвердил Скинертон. — Точно знаю, что везут картины, мрамор, бронзу из музеев, чтобы украсить Кокервиль к празднику. На прокат берут. За большие деньги и бешеную страховку. Как ты думаешь, есть ли резон перевозить вещи, которым нет цены, на орбиту, чтобы они повисели три дня?
— А не кажется ли вам, Скинертон, что вы недооцениваете возможность кокеров, когда речь заходит об их капризах?
