сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 50 страниц)
— Все, — сказал Эйб. И это слово прозвучало так обыденно, что слушатели даже не сразу оценили его смысл. — Опасность запуска ракет устранена. Теперь можно вскрыть люк и показать вам то, что должно было обрушиться на ваши жилища.
Эйб проник внутрь корабля. Так же спокойно и методично показывал он пусковые установки, длинные тела ракет, кассеты, в которых покоились гроздья боеголовок, называл их мощности… На него пустыми глазами смотрели мими-исполнители. Они стояли у своих пультов и тупо, ничего не соображая, ждали команды.
— Мы не будем извлекать этих чудовищ, — говорил Эйб, указывая на членов экипажа. — Созданные для убийства, они неразумны в своей основе и потому не должны существовать. Я даю команду на затопление.
Эйб выбрался из недр корабля и со своей группой отплыл на безопасную дистанцию. А еще через минуту обе субмарины, повернувшись кормой вверх, стали погружаться на дно самой глубокой океанской впадины.
31
Если Сэм VI был для деловых людей личностью полумифической, то его старший сын Сэм VII утверждал свою реальность каждодневно. Полный энергии, хитроумный и решительный, он занимал ключевые позиции в империи Кокера и фактически определял стратегию и тактику конкурентной борьбы.
Хотя отец и недолюбливал своего наследника, как и всю родню, но у него хватило ума доверить деятельному отпрыску штурвал семейного бизнеса. Сэм VII руководил высокооплачиваемыми советниками, управляющими, адвокатами, менеджерами, и его задержка в Кокервиле вызвала на Земле больше неразберихи, чем отсутствие всех остальных гостей.
Сэм VII был одним из немногих, посвященных в тайну «Прополки». Без него немыслимо было финансовое и техническое обеспечение операции. Не с юбиляром, а только с Сэмом VII мог обсуждать Боулз новый порядок в будущем, прополотом мире — планы восстановления промышленного потенциала, рациональное расселение и использование оставшихся людей. Сэм VII не без оснований видел себя руководителем всей экономики обновленного общества — прекрасного общества без профсоюзов, партий, революций, кризисов. На всей Земле — только сто двадцать тысяч обладателей всего наследия, всех сокровищ прошлого и миллионы полностью от них зависящих, благодарных и покорных работников.
На время юбилея Сэму VII были отведены роскошные апартаменты вблизи дворца. Здесь, в своем кабинете, и метался сейчас Сэм VII, охваченный сильным страхом и бессильной яростью. Когда он увидел своего отца вставшим на четвереньки и лающим на Землю, в первую минуту пришло чувство удовлетворения. Стало ясно, что глава империи окончательно и бесповоротно рехнулся. Теперь не только фактически, но и юридически его преемником стал Сэм VII. И это обстоятельство накладывало на него новые обязанности и высокую ответственность.
Теперь, когда проект «Прополки» рухнул, нужно было срочно перестроить планы на будущее, отмежеваться от участников заговора, по-иному распорядиться капиталами. Сэм VII отлично представлял себе, что творится на биржах, какой вред могут причинить ему конкуренты, воспользовавшись обстановкой всеобщей неуверенности и смятения. Нужно было немедленно связаться с десятками людей, распоряжаться, приказывать, действовать. А вся связь была блокирована, все пути к Земле отрезаны, всякая возможность что-либо предпринять исключена.
Единственным человеком, с кем еще мог поговорить Сэм VII, был Макрожер. На него и обрушил он сначала гнев и угрозы, а потом обещания щедрого вознаграждения. Он требовал и просил соединить его с Лайтом. Макрожер понимал, что с ним говорит новый босс, от которого, возможно, зависит все его будущее. Но страх перед Лайтом был сильнее. Почтительно, но твердо Макрожер отвечал:
— К сожалению, доктор Лайт запретил мне отнимать у него время на разговоры с отдельными гостями.
— Я не отдельный гость! Это доктор Лайт — мой гость. Пойми, Мак, что хозяин здесь я!
— Я понимаю, сэр. Но столько людей просят меня связать их с доктором…
— Скажи ему, что у меня очень важное, деловое предложение. Я хочу сделать ему подарок. Ты не пожалеешь, Мак. Я не забуду твоей услуги.
После длительных колебаний Макрожер решился и доложил Лайту о просьбе мистера Кокера-младшего уделить ему пять минут для делового разговора.
Лайт не рассердился, потому что потерял способность сердиться. Он только отложил разговор с Сэмом VII на полчаса, а это время использовал для получения справки у Милза. В архиве Минервы были голограммы почти всех членов семейки Кокера, и узнать, как выглядит в эти минуты душа Сэма VII, труда не представило. Заключение Минервы было коротким, но исчерпывающим: «Инт достаточно высокий, порядка седьмой ступени. Все отрицательные эмоции крайне гипертрофированы. Нельзя верить ни одному слову».
После этого Лайт разрешил Макрожеру вызвать на экран внутренней связи Сэма VII. Перед ним предстал матерый делец с живыми, проницательными глазами, сдержанными жестами и заискивающим выражением лица. Выражение это было для него непривычным и выглядело слишком искусственным. Увидев Лайта, он чуть ниже, чем следовало, склонил голову:
— Я вам очень благодарен, дорогой доктор Лайт, за предоставленную мне возможность поговорить с вами.
— В чем суть дела, которое вы хотели со мной обсудить? — прервал его излияния Лайт.
— Я не могу приступить к делу, не выразив вам благодарность моей семьи и всех гостей Кокервиля за разоблачение заговора, который мог иметь катастрофические…
— Один из руководителей заговора — ваш отец, — напомнил Лайт.
— Да, мы с прискорбием узнали, что два, к счастью, теперь уже обезвреженных злоумышленника воспользовались старческим слабоумием моего отца и попытались совершить величайшее злодеяние. Вам лучше, чем кому-либо, известно, что врачи установили полную невменяемость моего отца. Его наследником стал я. Как хозяин Кокервиля и владелец всех других ценностей, принадлежащих нашей семье, я унаследовал и ответственность перед обществом за устойчивость и процветание многих фирм. Лишенный возможности выполнять свои обязанности, я не могу обеспечить экономическую стабильность нашего государства.
— Что вы хотите?
— Теперь, после того как вы совершили свой подвиг, я считаю, что Кокервилю должны быть возвращены нормальные условия связи с внешним миром, право свободного передвижения, выезда и въезда.
— Нет. Что еще?
— Почему?
— Не считаю нужным объяснять в личной беседе. Узнаете вместе с другими.
— Но вы нарушаете основные права демократического общества, доктор Лайт! — не сдержав гнева, воскликнул Кокер. — Мало того, что вы проникли в частное владение, вы попираете неприкосновенность личности, свободу общения, обмена мыслями.
— У меня нет времени дискуссировать о правах и обязанностях личности. Как ими можно пользоваться, показали ваш отец и генерал Боулз.
— Я прошу разрешить мне выехать отсюда, чтобы я мог выполнить свой долг перед держателями акций и всеми людьми, занятыми на моих предприятиях.
— Нет, Время нашего разговора истекло.
— Одну минутку, доктор Лайт! Я не хочу, чтобы вы считали нашу семью неблагодарной. За ваши неоценимые заслуги перед всем человечеством я уже распорядился оформить дарственный акт на Кокервиль. Отныне он будет принадлежать вам. Мы немедленно очистим его территорию, предоставьте нам лишь возможность отсюда выехать.
Это была грубо предложенная взятка. Лайт на секунду задумался и сказал:
— Дар принимаю. Но все мои распоряжения остаются в силе.
С той минуты, когда Лайт появился в диспетчерской, никаких изменений здесь не произошло. ДМ и мими поддерживали нормальную работу всех служб космического комплекса. Электрическая энергия передавалась без проводов на местные подстанции для питания силовых, гравитационных и прочих систем. Лайт не вмешивался в привычный распорядок жизни Кокервиля, если не считать введенных им ограничений, и не интересовался самочувствием его обитателей.
После эвакуации женщин с детьми, больных и пожелавших уехать из числа принудительно доставленных количество гостей уменьшилось ненамного. Оставалось больше ста тысяч крупнейших деятелей бизнеса, военачальников, политиканов, а также ученых, посвятивших свою жизнь проблемам наиболее эффективного уничтожения людей. Каждый из них, пока был отрезан от своих единомышленников, от средств связи, от военных баз, лабораторий, парламентских трибун, прикидывался безобидным существом. Но Лайт отчетливо представлял себе конфигурацию и расцветку эмоциональных ветвей, непомерно разросшихся у них в условиях «свободного предпринимательства».
Самые разумные выводы интеллекта были бессильны перед этими затаенными, но готовыми к действию чувствами агрессии, мести, властолюбия, стяжательства. Стоит гостям Кокера попасть на Землю, и куда денутся их нынешняя покорность и беспомощность. Каждый снова станет злым и опасным врагом, располагающим неограниченными возможностями наносить вред. Нет, никого из них Лайт пока не собирался выпускать. Он ждал.
События в Кокервиле подтвердили правоту Всемирного Комитета Бдительности и своевременность мер, принятых правительствами. На всех континентах созывались телемитинги в которых участвовали сотни миллионов людей. Открывались внеочередные сессии парламентов. Заседали кабинеты министров. Слишком устрашающим было предотвращенное преступление, чтобы ограничиться протестами, дипломатическими демаршами и на этом успокоиться. Все приходили к единому мнению: больше нельзя откладывать операцию по уничтожению оружия.
Как и предполагал Лайт, у людей пришли в крайнее возбуждение инстинкты самосохранения обоего рода — и личного, и видового. Особую мощь приобрели альтруистические эмоции, а, опираясь на них, главенствующими стали мысли, рождавшиеся на высших ступенях Инта, — выводы ясного, глубокого разума. Но Лайт слишком хорошо знал зыбкость душевных состояний, чтобы считать победу интеллекта окончательной. Ведь столько в мозгах гнездилось словесного мусора, националистических и религиозных суррогатов мысли, столько противоположных представлений о свободе, престиже, чести…
32
Пятый день жил Гарри Лайт в качестве предтечи будущего чева. Но ни привыкнуть к новым условиям бытия, ни понять до конца, что произошло и продолжает происходить с ним, не мог.
Все, что было вычислено Минервой и теоретически предсказано им самим и Милзом, осуществилось. Он действительно только помнил, что люди испытывают чувства голода и жажды, а сам не ощущал ни того ни другого. Он знал, что все живое время от времени требует отдыха, сна, а сам ни разу не сомкнул глаз, и мысль его работала с той же ясностью, которую обрела после того, как он очнулся в камере синтеза. Неутомимыми стали его витагеновые мышцы. Его глаза видели больше и лучше, чем прежде. Его слух улавливал звуки, доступные только немногим животным.
И в то же время каждый час приносил нечто новое, непредвиденное. Когда при первом знакомстве со своей новой голограммой он увидел неожиданное — мысли-чувства, это удивило и обрадовало, но они с Милзом не имели времени ни обсудить, ни оценить открытие. А теперь, когда Лайт постоянно перерабатывал информацию с быстротой ДМ и принимал решения, эти мысли-чувства ставили перед ним одну загадку за другой.
Увидев, как переворачиваются и уходят на дно подводные лодки, Лайт с удивлением отметил, что его мысли в эти минуты пронизаны чувством удовлетворения. Откуда оно взялось? Ведь структуры инстинктов, порождавших поощрительные эмоции, должны были отмереть. Им просто нет места в мозгу существа, не нуждающегося в самосохранении. По всем расчетам, только интеллект должен был обеспечивать целенаправленное и разумное поведение. И никаких сомнений в правильности этих расчетов быть не могло.
Допрашивая Боулза и Торна, Лайт знал все, что творилось в их обезображенных мозгах. Он помнил, какую грозную опасность олицетворяют эти люди. Стремясь обезвредить их, он руководствовался только разумом, не испытывая ни ненависти, ни презрения. Каждое его суждение было подсказано логикой, ясным предвидением последующих действий.
И все же… Даже эти, казалось, совсем уже бесстрастные мысли были неотделимы от чувств беспощадности к своим собеседникам и тревоги за судьбу их возможных жертв. Если бы дополнительная информация подсказала ему, что единственно рациональное решение — физически уничтожить всех заговорщиков, он сделал бы это с тем же удовлетворением.
Великолепно оборудованный узел связи диспетчерской позволял Лайту видеть, что делается в любом закоулке Кокервиля, так же как и все, что происходит на Земле. Его внимание остановили ребятишки, увезенные в космос ради их мнимого спасения. Задерживать их здесь было бы неразумно. К этому выводу можно было бы, конечно, прийти путем несложных логических заключений. Но к Лайту он сам пришел в виде мысли, окрашенной сопереживанием, жалостью, — мысли, не требующей доказательств. И последовал соответствующий приказ Макрожеру.
Но особенно поразили Лайта те чувства, которые сопутствовали его разговору с Рэти. Он не лгал, выражая заботу об их будущем ребенке, уверяя ее в своей любви. Мысли о ней были неотторжимы от этих чувств, но чувства не ослепляли его, как бывало, не мешали ему понимать весь трагизм случившегося. Он не забыл, что никогда не сможет стать человеком-семьянином, что личное бессмертие роковым образом отделило его от близких людей, беспомощных перед старостью и смертью.
После разговора с Рэти к его новому восприятию жизни присоединилось сознание невосполнимой утраты, навсегда потерянной возможности жить, как все, стариться, умереть… И сознание это было очень схоже с забытой болью.
Было бы куда легче, если бы все происходило по схеме, предначертанной Минервой, если бы остались только ясный, безошибочный интеллект и полное спокойствие в душе. Это — единственное, что утешало его в долгие, горькие часы колебаний перед тем, как он принял окончательное решение. Пусть, считал он, отомрут его человеческие страсти со всеми их радостями и печалями, все равно он не сможет даже скорбеть о них, как не способен любой покойник сетовать и сокрушаться. Но если бы ему сказали, что он не только все будет знать, все помнить, но и… страдать! Страдать, не будучи в силах что-либо изменить, страдать бесконечно долго, вечность… Вряд ли он решился бы на такое… Но кто мог знать? Правда, Минерва предупреждала, что еще не может дать точного прогноза, но ждать времени не было.
В том, что произошло, они разобрались позднее, когда Лайт смог скрупулезно проанализировать свои голограммы, а Минерва на молекулярном уровне проследила перестройку нейронов после их витагенового воплощения.
Теперь же, когда окружающий мир стал по-новому красочным и многозначным, Лайта отвлекли от горестных мыслей-чувств интереснейшие проблемы и обострившаяся потребность в знаниях, исследованиях, открытиях. Он окончательно убедился в том, что подозревал еще в свою бытность человеком: можно пресытиться пищей, вещами, даже любовью. Только жажда познания и творчества не может быть утоленной. А сопровождает ее высшее поощряющее чувство — интеллектуальное удовлетворение.
В диспетчерской ничто не мешало Лайту наблюдать Землю в любой час суток. Ночь усыпляла одни страны, и тут же рассвет пробуждал другие. Так же неотвратимо на всех континентах и морях смерть гасила дыхание, а рядом жизнь рассевала семена возрождения.
Как огромны запасы духовных и материальных ценностей, накопленных человечеством! Сколько великолепных идей, проектов и реальных средств для освоения планет! Давно можно было бы создать на них атмосферу, моря, все привычные условия для нормальной жизни. Давно ждут регулярных пассажирских рейсов трассы, проложенные к далеким мирам. Так нет же! Не хватает денег… А львиную долю богатств пожирают армии, вооружение — все новые и новые средства истребления.
Как и встарь, открытия гениальных ученых становятся достоянием ловких стяжателей, воинствующих глупцов, оболваненных невежд. Ради роста прибылен создаются призрачные потребности в новых вещах, новых скоростях, а в душах людских — все тот же пещерный страх и древние, как мир, клубки неподвластных разуму злобных эмоций.
Бобби твердит о благах социального переустройства. Спору нет — окончательно формирует личность среда, воспитание, общественное бытие. Но при каком строе дурак способен стать мудрецом, трус — героем, жестокосердый — человеколюбцем? Сколько времени надобно, чтобы средний потенциал Инта поднялся у всех людей хотя бы на две ступени, а структуры этических инстинктов окончательно подавили эгоцентризм? Века…
