сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 50 страниц)
Постепенно накапливались спектры различных психических переживаний, напоминавшие оптические спектры, по которым определяют химические элементы. Многое прояснилось, но еще больше оставалось нераспознанным. Тем не менее Лайт потребовал от Минервы первых обобщений. Какие выводы можно сделать из накопленных голограмм? Что общего в деятельности нейронных структур, расположенных под черепными коробками животных разных видов? Есть ли какие-нибудь закономерности, которые помогут прогнозировать поведение живого существа?
Минерва пригласила ученых к стенду, на котором красовалась многократно увеличенная модель обобщенной голограммы. Вооружившись тонким лучом световой указки, она приступила к объяснению:
— В центре изображения два бурых ствола, как бы вырастающих из одного корня. Обозначим их номерами. Слева — первый, справа — второй. Здесь сосредоточены инстинкты, необходимые для существования животного и сохранения его потомства. Пока я не могу выделить структуры отдельных инстинктов. Слишком глубоко они спрятаны и тесно между собой переплетены. Но зато отчетливо видны их внешние проявления — эмоции, которыми инстинкт поощряет поведение правильное, содействующее благополучию, и предостерегает от неправильного, грозящего гибелью. Вот эти веточки вызывают голод или насыщение, тревогу или покой, отвращение или удовольствие…
Лайт попросил Минерву укрупнить изображение, чтобы лучше разглядеть то, что они уже не раз видели, но не могли осмыслить. Разрозненные цветовые полосы постепенно обретали значение неотъемлемых частей единого целого.
— В первом стволе, — продолжала Минерва, — сложился механизм личного самосохранения особи. В его основе комплекс эмоций, который можно определить одним словом: «мое». Мой организм, который нужно кормить и оберегать; моя добыча; мое логово… Животное, у которого этот механизм отсутствует или ослаблен, устраняется естественным отбором. Главное свойство всего живого — врожденное стремление сохранить и продлить свое существование.
— Для чего? — вырвалось у Милза.
— Этот вопрос у природы не возникает. Все существует ради того, чтобы существовать, — и дерево, и камень. Только формы бытия у них разные. Вопросы о цели и смысле жизни возникли у человека, а по чему — нам еще предстоит выяснить в будущем.
— Сейчас это не имеет значения, — примирительно сказал Лайт.
— Первый ствол, — вернулась к изображению Ми нерва, — многими нитями связан со вторым, в котором сосредоточен не менее важный механизм — видового самосохранения. Именно за счет него расширяется комплекс «мое». Появляются эмоции: моя самка, мое потомство, моя стая… Только особь, способная производить себе подобных, кормить и охранять детенышей, а на более высоких ступенях эволюции — воспитывать их, передавать им опыт поколений, не исчезает бесследно и обеспечивает стойкость вида.
— А какой ствол сильнее? — спросил Милз.
— Это уж как у кого… Инстинкт, охраняющий «мой организм», нередко отступает перед другим — «мое потомство». Особь сама недоедает, чтобы накормить детенышей. Она подвергает себя риску нападения врага, но отвлекает беду от малышей. Известно, что в некоторых случаях животное идет даже на самопожертвование, вступая в заведомо неравный бой, чтобы спасти ядро стаи — беременных самок и беспомощное потомство. Эмоции этого ствола очень часто берут верх над инстинктами личного самосохранения. Вспомните фон полового влечения на голограмме Буля. Все было оттеснено — голод, жажда, страх перед соперником.
Словно давая время ученым разобраться в изображении, Минерва выделяла и укрупняла отдельные ответвления второго ствола:
— Вот характерные эмоции этой группы: привязанность, дружба, нежность и многие другие, не имеющие отношения к личному самосохранению. Одни из них долговечны, другие кратковременны. Как быстро исчезает чувство голода после насыщения, так угасают и эмоции, сопутствующие половому влечению или родительской опеке, после того как отпадает их необходимость для продления рода.
Минерва еще раз очертила массивные, подвижные образования, которые только условно можно было назвать «стволами», и заключила:
— Каждая эмоция служит сохранению либо особи, либо всего вида. Эти два типа самосохранения определяют поведение всех животных и помогают им удовлетворять свои потребности. Но не только они! Не одними инстинктами вооружено живое существо. Чем выше поднимается оно по эволюционному эскалатору, тем сложней становится у него особый аппарат интеллекта — способность соображать, учиться, накапливать опыт, приспосабливаться к необычным обстоятельствам. Мы видели, как энергично работали эти высшие ступени мозга в коре больших полушарий у собак и антропоидов. Эти два комплекса — инстинктивный (будем называть его для краткости «Инс») и интеллектуальный «Инт» — автономны и в то же время неразрывно связаны. Из их взаимодействия и складывается высшая нервная деятельность. Думаю, что особенно наглядным это станет, когда мы обратимся к человеческим голограммам.
— Пора! — сказал Лайт. — Пора переходить к людям.
13
Дик-первенец оказался незаменимым помощником. Получив задание разобраться в причинах неудач с витагеном, он не вылезал из отдела биосинтетики. Он проанализировал весь материал, накопленный ДМ за годы предыдущей работы, и в буквальном смысле влез в пекло. Герметические камеры, в которых под высоким давлением и при критических температурах создавались молекулы будущего материала, до появления Дика оставались зонами, недоступными для прямого наблюдения. Только показания приборов и полученное вещество позволяли судить о невидимых процессах. Дик решил, что не справится с задачей, если не поймет, как ведут себя атомы разных химических элементов в необычных сочетаниях и в экстремальных условиях.
«Мне нужно узнать, — сказал он, — что мешает им соединяться в молекулы, возможность которых доказана доктором Лайтом».
Он вторгался в такие зоны, где обтягивавший его эрзац-витаген не выдерживал адской жары и обгорал. Дику приходилось часто «переодеваться». Когда выходили из строя его органы чувств, он сам себя ремонтировал, усиливал надежность отдельных узлов и снова лез в какой-нибудь котел.
— А ты назвал мою мысль о его создании сума сбродной. — Лайт кивнул в сторону Дика. — Разве он не заменил нам Торна?
— Если бы только Торна, — откликнулся Милз.
— Дик в роли лакея… Дэви падает все ниже, — с искренней грустью сказал Лайт.
— А он думает, что возвышается…
***
Усилия Дика заметно ускорили решение старой задачи. Наконец-то появились первые клетки, обладавшие заветными свойствами. И как часто бывает, когда приходит настоящая удача, за ней последовали другие — витаген стал реальностью. Новая, неведомая природе живая ткань принимала предписанные ей формы, превращалась в мышцы, хрящи, кости… Из нее уже можно было строить живой организм. Но какой организм? С чего начинать?
Над этим вопросом до сих пор не задумывались ни Лайт, ни Милз. Было не до того. Да и сам вопрос казался второстепенным, — был бы материал… Теперь же, когда налаженная Диком установка начала выдавать витагенное сырье в количествах, достаточных для любого эксперимента, ученые почувствовали себя захваченными врасплох.
Они сидели у экрана, на котором демонстрировался процесс синтеза витагенных структур, и не могли удержаться от радостных улыбок.
— Поздравляю, Гарри, ты на пороге полной победы.
— Не зли меня и не приписывай лишнего. Можем поздравить друг друга. Но знаешь, Бобби… — Светлая улыбка на лице Лайта сменилась другой, смущенной, чуть растерянной. — Мне стало страшновато.
Признание было неожиданным. Всегда отважно смотревший в будущее, насмехавшийся над робостью мысли и боязнью конечных выводов, Лайт вдруг испугался. Чего?
— Ты шутишь, Гарри. Ведь мы шли к этому. Ты вел нас, не зная сомнений. И теперь…
— Не обращай внимания… Могу я себе позволить минутную слабость?
— Ты все можешь, Гарри.
— Так с чего начнем? — Лайт опять был серьезным и деловитым.
— Как с чего? С чева, конечно!
Лайт отрицательно покачал головой:
— Чев — это не только витагенные ноги и руки, это еще мозг. А что мы о нем знаем? Минерва все еще далека от цели. Какую программу мы заложим в камеру синтеза? Каткие стволы и ветви вырастут под черепной коробкой нашего чева? Помнишь, мы как-то говорили о гарантиях? О бессмертных мерзавцах… Таких гарантий у нас нет до сих пор. А пока мы их не получим, забудь о чеве.
Пришла очередь растеряться Милзу.
— А как же с этим? — Он протянул руку к экрану. — Закрыть?
— Зачем? Будем пока изучать его возможности. Начнем с простейших.
Они построили из витагена амебу, отличавшуюся от обычной только тем, что, надолго оставшись в темноте, она прекращала жизнедеятельность.
***
Как-то Лайту попался на глаза Рэкс — пожилой доберман, продолжавший служить науке. Время от времени все еще фиксировались его голограммы, по которым изучались изменения, происходившие в собачьей психике по мере старения. Внимание Лайта привлек коротенький обрубок хвоста, удаленного в младенчестве Рэкса согласно законам кинологической эстетики.
— Бобби! Не вернуть ли нам Рэксу его хвост?
Проблемы регенерации органов с помощью витагена у них даже в плане не было.
— Ты думаешь, витаген совместим с обычной тканью?
— Не уверен, но не вижу принципиального запрета.
— Стоит попробовать, — заинтересовался Милз. Минерва занялась исследованием ткани хвоста на грани рубцового образования и к утру следующего дня начала выдавать генетические матрицы для установки, формировавшей клетки витагена. Усыпленного Рэкса уложили на операционный стол, а обрубок хвоста зафиксировали в сосуде с витагенное эмульсией.
Снова Лайт и Милз стали свидетелями зрелища, никогда никем не виданного. Хвост Рэкса рос на глазах. Клетки витагена прочно срастались со старой тканью. Нельзя было без волнения следить, как бесформенная культя исчезает, а вместо нее по точно рассчитанному графику удлиняется, обрастает шелковистыми волосками новый хвост Рэкса.
— Не отрастет ли он метровой длины? — шутя забеспокоился Милз.
— Вот в этом старую дуру не перехитришь. Что касается длины хвоста, она строга и даже пунктуальна.
Вся операция длилась двадцать восемь часов и пятнадцать минут. Проснувшийся Рэкс спрыгнул со стола и остановился, будто соображая, откуда появилась сзади непривычная тяжесть. Он неуверенно помахал хвостом, лег на пол и повернул голову, чтобы получше разглядеть неожиданное приобретение, лизнул его, понюхал, ничего не понял и побежал кормиться, — здорово проголодался.
Несколько дней Лайт не разлучался с Рэксом. Новый хвост подвергали разным испытаниям — пытались его жечь, сдавливали тисками, прокалывали иглами, облучали максимальными дозами радиации. Ничего с хвостом не делалось. Рэкс умиленными глазами смотрел на экспериментаторов, ожидая полагавшегося вознаграждения. Потом с хрустом жевал сахар, и выжидал — не придумают ли его хозяева еще какой-нибудь игры с хвостом.
Как всегда после крупного успеха, Лайт и Милз сидели в маленьком кабинете, закинув ноги на «стол раздумья», и молча переживали случившееся — каждый по-своему, Лайт включил старую музыку в исполнении любимых виртуозов и отрешился от всего. Милз не слышал звуков рояля, углубившись в свои мысли.
А когда разговор начался, выяснилось, что они думали об одном и том же.
— На свете много калек, Гарри.
— Много, — подтвердил Лайт.
— Но мы не можем им помочь..»
— К сожалению.
— Жалко детей..:
— Очень…
— Но помочь даже одному — значит возбудить надежду у всех. Пришлось бы забросить все и всю жизнь заниматься починкой.
Прежде чем откликнуться, Лайт дослушал окончание опуса.
— Почему бы не отдать рецептуру… Просто так отдать какому-нибудь мировому центру, пусть организуют…
— Утопия, Гарри. На витаген слетятся все деляги. И прежде всего из него наделают солдат, непробиваемых, несгораемых вояк. Мы боимся создать одного бессмертного мерзавца, а те с великой охотой начнут выпускать тысяч бессмертных палачей.
Молчали долго. Искали доводы — за и против.
— Да, — сказал Лайт. — Мы идем своей дорогой и сворачивать не будем. Ограничимся пока хвостом Рэкса.
14
Тысячи датчиков передавали не потоки, а полноводную реку информации. С группой подсобных машин Минерва анализировала поступавший материал и была загружена, как никогда раньше. Работа человеческого мозга создавала столь сложную, изменчивую и пеструю картину, что даже простейшая регистрация того или иного состояния требовала несметного количества операций. Одних лишь оттенков какого-нибудь серого или оранжевого цвета насчитывалось сотни. И каждый из них означал что-то свое, неповторимое. Линии сплетались столь причудливо, вспыхивали и меркли с такой скоростью, что только фиксаторы Минервы успевали их классифицировать и укладывать в запасники необъятной памяти.
Пробиваясь к истине, Минерва пренебрегала временем и могла заниматься бесконечными математическими выкладками по любому поводу. Зная эту ее черту и неспособность останавливаться на приблизительных выводах, Лайт напомнил ей, что сроки его жизни ограничены, что он не ждет скрупулезной точности и будет рад даже предварительным результатам.
Обобщенная голограмма, представленная Минервой для обозрения, вызвала у исследователей веселые воспоминания о первой попытке заглянуть в свои души.
— Я хочу предупредить, — начала Минерва, — что материал, который нами использован, ограничен географическими рамками нашего общества. Поэтому и выводы мои нельзя распространять на все человечество. Как видите, между голограммами животных и человека много общего, особенно в части инстинктов. Вы по праву можете сказать Булю или Цезарю: «Все твое нам не чуждо», но добавьте: «Не все наше тебе ведомо».
— «И слава богу!» — ответит Буль.
Минерва пропустила мимо ушей реплику Милза и продолжала:
— Основное различие в развитии второго комплекса — Инта. Если у животных, даже самых высоко организованных, мы могли различать в коре лишь две-три ступени активной деятельности — следы рассудочности, то у человека прослеживаются и восьмая, и даже девятая. И это не предел. Неиспользованные резервы мозга велики. Возможны и более высокие ступени, но я не смогу этого доказать, потому что такие индивидуумы крайне редки.
— Мы с Гарри для этой цели не годимся? — с шутливой обидой спросил Милз.
— Нет. У доктора Лайта Инт приближается к девятой ступени, а у вас — на порядок ниже.
— Так тебе и надо, — незлобиво откликнулся Лайт. — Пора знать, что Мин не умеет говорить комплиментов.
— Напомню, — словно в утешение вставила Ми нерва, — что и седьмая ступень — явление нечастое. На этой модели вы видите самый распространенный уровень — пятую ступень. Этого вполне достаточно, чтобы не только выжить, но и процветать.
— Ну, выжить у нас может и клинический идиот с нулевым интеллектом, — заметил Милз.
— Может, — согласилась Минерва. — Среди животных любого другого вида особь, лишенная всякой сообразительности, обречена на уничтожение. В человеческом обществе все иначе. Естественный отбор потерял свою силу. Для выживания решающим стало социальное положение. Случайности рождения — высокое имущественное положение родителей, унаследованное богатство — не только обеспечат личное благополучие очень глупому человеку, они еще позволят ему испортить жизнь многим одаренным, но зависимым от него людям. Ничто не помешает ему пере дать свои гены детям.
— А как ты отличаешь одну ступень от другой?
— Шкала, конечно, условна… Если эмоции дают о себе знать цветом, тональностью и сочностью красок, то мышление оставляет след в виде линий разной длины и конфигурации. Из таких линий складываются многоплановые, трехмерные орнаменты — умозаключения. Чем богаче набор орнаментов и сложнее их сочетание, тем выше Инт. В отличие от людей животные не способны заглядывать в будущее, даже в самое близкое. А человек… Ко многим его определениям я бы добавила и такое: «Существо, способное прогнозировать». По тому, насколько верно он умеет предвидеть последствия своих и чужих поступков, можно судить о его уме. Для наглядности перейдем к отдельным людям.
У Минервы уже образовалась большая «портретная» галерея в голографическом исполнении, и она демонстрировала ее, как художник, сопровождающий посетителей по своей персональной выставке.
— Вот голограмма Хьюберта Плайнера.
Имя великого физика-экспериментатора, прославившегося созданием установок искусственной гравитаций, было известно всем ученым мира. Но знали его и многие простые люди, далекие от науки, как самоотверженного борца за мир между народами.
— Это, пожалуй, единственный образец Инта, способного иногда подниматься выше девятой ступени. Но примечательна голограмма Плайнера не только этим.
Минерва вернулась к хорошо знакомым стволам эмоций.
