сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 50 страниц)
Включили аппарат, Милз направил луч, и на голограмме стало видно, как выцветает краска и обугливаются нейронные структуры. Через двадцать секунд операция была закончена.
Кракуна разбудили. Он шевельнул хвостом, переступил лапами, огляделся и затих.
— Сунь опять руку, Дик.
На этот раз Кракун тупо уставился на протянутую к нему руку и не тронулся с места.
В клетку впустили кролика. Акульи глаза следили за его движениями без всякого интереса. Бросили кусок мяса к самой морде. Кракун проглотил.
— Все ясно, — сказал Лайт. — Теперь всю жизнь придется кормить его с рук. Может быть, он даже станет вегетарианцем. Для нас важно, что он остался живым и безвредным. Больше ничего от него не требовалось. Любоваться им я не намерен. Как ты думаешь, Бобби?
— Я тоже не собираюсь его нянчить. Уберем?
Лайт кивнул и вышел из комнаты. Милз пересек лучом весь мозг Кракуна, и чудовище, рожденное в цехах «Джилстона», перестало существовать. Дик отправил его останки в деструкционную камеру.
— Эксперимент подтвердил прогноз Минервы, — спокойно сказал Лайт, когда они сидели у «стола раздумья» и подводили итоги дня. — Гудимен после операции не подохнет. Кроликов он хватать не будет. Чем он будет питаться, в чем увидит смысл жизни, об этом можно только гадать.
— И гадать не можем…
— Но в своем решении я тверд. Помочь убийце быть еще здоровей и поворотливей я не хочу. Каким получится, таким отсюда и выйдет… Как знать, — добавил Лайт с улыбкой, — может быть, сам бог послал нам этого бандита, чтобы мы убедились в своем могуществе.
Милз не ответил улыбкой на шутку. Оба замолчали. Каждый ощутил необычность переживаемого. Если до сих пор они обсуждали проблемы, имевшие очень отдаленное отношение к нынешнему поколению людей, то сейчас речь шла о живом человеке. Вся тайнопись голограмм вдруг наполнилась особым смыслом — все еще загадочным, но уже способным влиять на их решения, поступки, может быть, на судьбу всей лаборатории.
27
Рэти только что в одиночку, на музейном драндулете, закончила кругосветное, путешествие по Луне, повторив подвиг Магеллана в сухопутном исполнении и доказав, что спутник Земли такой же круглый, но еще более скучный. Она испытала все, что должен был испытать человек, решившийся на такую прогулку, — замерзала, задыхалась, проваливалась в тартарары, но категорически отказывалась от спасательных средств,, преследовавших ее по распоряжению Кокера. Зато она добилась своего — заставила ужасаться и восторгаться миллиарды следивших за ней зрителей.
Наступил один из тех периодов тоскливой бездеятельности, когда ничто уже не могла ее развлечь и оставалось одно стремление — увидеть Гарри.
Она появилась в лаборатории в самый разгар работы над обобщенными голограммами людей и не без оснований потребовала, чтобы ее с ними познакомили. Ведь только благодаря Рэти удалось закрепить сотни датчиков на головах самых высокопоставленных и влиятельных представителей правящей элиты. Не было таких закрытых сборищ для самых избранных, куда бы Рэти не проникла, и такого закоренелого затворника, отгородившегося от всего мира, которого она не смогла бы увидеть и связать датчиком с исследовательским центром Минервы. Оба ключа Рэти — положение любимой праправнучки Кокера и всесокрушающее обаяние — хорошо поработали на лабораторию.
— Тебе будет скучно, дорогая, — предупредил ее Лайт.
— Мне так надоело всякое веселье, что я буду рада хорошей длительной скучище. Ты ведь будешь рядом со мной?
— Разумеется.
— Ох, Гарри! Что-то со мной делается, никак не разберусь.
— А в этом нам может помочь твоя голограмма.
— Как?! На мне тоже сидит?! — Рэти стала лихорадочно протирать руками голову, шею.
— Не ищи, не найдешь, — рассмеялся Лайт. — Чего стоил бы наш датчик, если бы его можно было содрать ногтем. А чего ты испугалась?
— Но это же хамство! Без моего разрешения заглядывать в мою голову! И ты читаешь мои мысли?
— К сожалению, мыслей мы еще читать не можем. И не для этого датчики сделаны. Я тебе объяснял, но ты слушала меня не ушами, а глазами и все позабыла. Нам нужно разобраться в конструкции мозга, в его извилинах и структурах, чтобы сделать чева более совершенным.
— Но зачем тебе понадобилось лезть в мои извилины? Это неприлично, наконец! Все равно, что подсматривать за моей спальней. Я еще могла бы разрешить это тебе, но тут еще и Бобби, и эта стерва Минерва. Я вижу по ее глазам, что она в тебя влюблена.
— Ты совсем ошалела. Показываться перед всем миром обнаженной — прилично, а приоткрыть черепную коробку — позор.
— Сравнил! Женщине с моей фигурой нечего скрывать под тряпками. А голова… Мало ли что у меня в голове.
— Вот мы сейчас и посмотрим вдвоем. Одна ты ничего не поймешь.
— Ну, Гарри… Если я там увижу что-нибудь не то, худо тебе будет.
— Заранее согласен на любое наказание.
Когда перед ними вспыхнули ярко освещенные, разноцветные лабиринты, тянувшиеся во всех измерениях, тончайшие, причудливо сплетенные линии, густые заросли перепутавшихся ветвей и лиан, Рэти восхищенно воскликнула:
— Это — я?!
— Ты.
— Никогда не думала, что я такая красивая. И ты можешь в этом разобраться?
— Не совсем, но кое-что могу объяснить… Чтобы у тебя глаза не разбегались, я затемню картинку и буду высвечивать детали. Начнем снизу. Это самые древние ансамбли нейронов. Они сложились, когда и людей на свете не было. Здесь сосредоточены инстинкты, подсказывающие даже самым маленьким, как нужно себя вести, чтобы не отдать богу душу. Они похожи на древесные стволы. Причем на твоей голограмме хорошо видно, что ствол не один. Их — два, с чем я тебя и поздравляю.
— Ты уж рассказывай так, чтобы я могла разделить твои радости.
— Не торопись. Приглядимся сначала к первому стволу. От него отходят много ветвей. Это эмоции — то, что ты чувствуешь… Как видишь, некоторые веточки довольно хилые, чуть живые… Не удивляйся, сейчас поймешь. С самого рождения все твои потребности удовлетворялись мгновенно и с избытком. Тебе нечего было бояться… Структуры самосохранения не возбуждались и потому выглядят такими заморышами…
— Недавно я такого натерпелась — и . страха, и голода…
— Это для тебя была ситуация случайная, единичная, да к тому же искусственно вызванная. О ней мы вспомним позже. А сейчас я хочу отметить другое. К счастью, вместе с этими веточками у тебя не развились и другие, куда более вредные.
— Их и не могло быть!
— Кто знает… Если бы ты унаследовала от своего пра-пра некоторые черты его характера, а жизнь заставила бы тебя заняться бизнесом…
— Не говори глупостей. И забудь о пра-пра. Меня интересую я.
— Эту фразу мог бы сказать Сэм VI. Больше не буду о нем. У тебя разрослись вот эти стебельки беспечности, щедрости… Их возбуждает уверенность в неистощимости твоего богатства. Твои деньги не стоили тебе никакого труда, и ты легко с ними расстаешься.
— Это плохо?
— Лучше, чем копить. Но радости тебе тоже не приносит.
— Вот это верно.
— Теперь я высвечиваю второй ствол. Он вобрал в себя инстинкты сохранения вида. В частности, их забота — размножение, подбор самки или самца, выхаживание потомства, благополучие всей популяции и многое разное… Видишь, какие у тебя прелестные желтые, голубые, оранжевые веточки…
— И все это у меня для размножения и подбора самца? Тут уж ты заврался.
— Рэти! Не заставляй меня думать, что в секте невесомых потерял вес и твой рассудок. Наши голограммы подтверждают давно известное. Инстинкт размножения часто и очень четко определяет поведение и животных и человека.
— Значит, ты не человек. Этот инстинкт у тебя никогда ничего не определяет. Разве только Минерва вызывает у тебя соответствующие эмоции.
— Если бы так! Я был бы только рад этому. К сожалению… Видишь ли, дорогая, степень подчинения инстинктам у каждого своя. Это зависит от темперамента, от силы интеллекта, от альтруистических эмоций. Переплетения могут быть самыми сложными, а отклонения от нормы — очень значительными. Но суть от этого не меняется. Без могучего полового влечения и ослепительного чувства любви человечество, как и любой другой вид животных, давно вымерло бы. Я потом покажу тебе голограммы молодых пар, охваченных любовью. Ты увидишь, как желтый фон затмевает интеллект, искажает реальный мир, вызывает миражи. Двое чувствуют себя единственными и неповторимыми, прекрасными, созданными только друг для друга. Любовь к одному трансформирует отношение к другим — ей сопутствуют нежность, доброта, великодушие…
— И моя любовь — тоже мираж?
— А разве она не исчезает, когда ты вдруг срываешься на встречу со смертью? Она у тебя рецидивирующая, — улыбнулся Лайт.
— Вранье! Моя любовь всегда при мне.
— Бывает и такое. Но вспомни, сколько драм разыгрывается по вине старой сводни-природы после того, как двое соединились. Как быстро рассеиваются миражи! Куда деваются исключительность, взаимная привлекательность, и нежность, и любовь! Сработал механизм размножения, а на остальное ей наплевать.
— Я тебе уже говорила, — раздраженно напомнила Рэти, — никакого размножения не хочу и размножаться не собираюсь! Я просто люблю тебя. Можно любить просто так, назло старой сводне?
— Сомневаюсь…
— Надоели мне эти стволы. Нет ли у меня чего-нибудь поинтересней?
— Хорошо. Поднимемся выше. Вот здесь работает твой интеллект — аппарат познания. Истоки его в спирали поиска, которую я тебе показывал у животных. Только у них поиск начинается и чаще всего кончается добычей пищи, а у человека — приводит к решению головоломных задач о смысле жизни и строении Вселенной. Голограмма утверждает, что у тебя прекрасно развитая исследовательская способность. Но и она извращена. У тебя риск поиска потерял свой смысл. Рискуешь ради риска, все время ищешь… только сама не знаешь чего. Ищешь любой новизны, захватывающих ощущений, ищешь, без всякого толка…
— Как твоя Кэт, — с грустной шутливостью вставила Рэти.
— Почти… Разница в том, что Кэт не способна ничего найти, а ты могла бы, если бы захотела.
— Каждый по-своему охотится за удовольствиями и наслаждением, — сказала Рэти, отвечая не Лайту, а каким-то своим мыслям. — Разве было бы лучше, если бы я все время отдавала поиску веселья и развлечений, как остальные?
— Ты для этого слишком умна. Ты не можешь поступать, как остальные в твоем окружении, и в то же время не находишь точки опоры для разумной жизни.
— Тут ты прав, — тихо, задумчиво сказала Рэти. — Но почему?
— По той же причине, милая. Тебе никогда не приходилось добиваться, преодолевать препятствия, чтобы удовлетворить действительно необходимую потребность. Ты сама придумываешь искусственные барьеры, создаешь опасные ситуации, переживаешь короткие минуты торжества и снова остаешься наедине со скукой.
Заметив, что Рэти с удрученным видом смотрит в одну точку, Лайт ощутил захлестнувшую его волну нежности и крепко сжал ее тонкие, безвольно лежавшие на коленях пальцы.
— Ты не обижаешься на меня? Это не мой домысел, а свидетельство твоей души…
Рэти покачала головой.
— Продолжай.
— Между прочим, прелюбопытнейший механизм — скука. Она тоже не зря отобрана эволюцией. Она обнажает бессмысленность пассивного бытия и потому так мучительно переносится. Она побуждает к деятельности, без которой нельзя было бы выжить. Жаль только, что спасения от нее люди ищут не там, где нужно… Рэти, откуда эти цвета тревоги и печали, которые появились на голограмме?
— Ты колдун.
— Я же тебе говорил, что научился читать не мысли, а состояния. Захочешь — научишься и ты. Ничего хитрого в этом нет. Могу еще добавить, что в эту минуту в твоей головке рождаются какие-то интересные мысли. Об этом мне сигнализируют вот эти стремительно сбегающиеся линии, вспыхивающие искры, возникающие орнаменты… Ты знаешь, что Минерва насчитала десять ступеней Инта.
—И как высоко я забралась?
— До седьмой ступени.
— Всего-то!
— Это очень высоко, Рэти. У советника твоего пра-пра, генерала Боулза, порог интеллектуального потенциала — шестая ступень.
— Велика радость — стоять почти рядом с этим троглодитом. Неужели ты не можешь поднять меня повыше?
— Дело не в уровнях Инта. Беда в том, что твой живой, гибкий ум недисциплинирован, нецеленаправлен, бесплоден. Это результат твоего воспитания, стиля твоей жизни. Твои мысли не выходят из малого круга, в центре которого ты, твои капризы, твоя блажь. Если ты ставишь перед собой цель, то она в пределах сиюминутного достижения. Если ты заглядываешь вперед, то не дальше, чем на несколько дней или недель.
— Если заглядывать далеко, сойдешь с ума. Там ведь ничего, кроме смерти, нет. Ты об этом сам говорил.
— Я не говорил, что нужно бояться смотреть вперед и сходить с ума. Это удел слабых. Они или не могут, в силу скудости интеллекта, или страшатся смотреть правде в глаза и вступить в борьбу с нелепостями жизни. Они гоняются за минутными радостями, мимолетными удовольствиями, мгновенными наслаждениями. Они убивают время азартными играми и бесконечными передвижениями с места на место. Они одурманивают себя наркотиками и алкоголем, оглушают музыкальными воплями и судорожными плясками. Они делают все, лишь бы не думать.
— Ничего лучшего ты им предложить не сможешь.
— Им — нет. А таким, как ты, могу. Все, у кого ясный разум и умеренный эгоизм, могут и должны выйти из малого круга своей личной судьбы. Они могут и должны ставить перед собой пусть далекие и трудные, но такие цели, которые требуют напряжения всей воли, всех сил, — цели, заполняющие жизнь. Человеческий интеллект должен победить болезни и смерть, должен наполнить высоким смыслом каждый миг существования. У себя в лаборатории мы уже создали бессмертную ткань будущего чева. Остается создать достойный его мозг. Это потребует много времени и труда, но ради этого стоит жить. Я вовсе не призываю всех подражать мне. Есть много других и не менее важных целей. Разными способами можно устранять зло безумия и утверждать доброту всемогущего разума.
Лайт выключил голограмму Рэти. Они уже давно не смотрели на нее и сидели, тесно прижавшись друг к другу.
— Гарри… Я останусь у тебя… Я хочу присмотреться к голограммам… Может быть, я окажусь тебе полезной.
— Надолго ли тебя хватит?
— Не знаю…
28
Когда Гудимен сообщил своему вице-президенту, что решение он изменил и заказ неизвестного клиента принят к исполнению, Тэди Берч не очень удивился. Он с самого начала считал, что упускать предложенную сумму было бы неразумно. Рассуждения босса о возможных неприятных последствиях предстоящей операции казались ему крайне туманными и неубедительными. Так уж была устроена голова Тэди. Он отлично видел все, что произойдет в ближайшие дни. А то, что может случиться через неделю-другую, по его мнению, мог знать только бог, да и то не наверняка.
С присущей ему энергией Тэди стал разрабатывать план того стихийного выступления, которое должно было служить фоном для основного удара по намеченным объектам. Если не считать особой важности этих объектов, главная трудность операции заключалась в том, что заказчик категорически отказался назвать даже приблизительные сроки ее проведения. Нужно было как можно скорее все организовать и потом неопределенное время находиться в состоянии полной боевой готовности. Отобрать людей, готовых подтолкнуть «левейших» на очередной марш, было нетрудно. Их нашлось сколько угодно — желающих заработать или готовых излить свое отчаяние и свою ненависть на кого придется. Учитывая исключительный размах операции, Тэди не скупился на расходы и в противовес «левейшим» мобилизовал группы «правейших». Члены разных шовинистических организаций также ждали только повода, чтобы выразить свое презрение к правительству за его мягкотелость. Оставалось только направить к ним из резерва вожаков, которые уже приобрели опыт на работе с «левейшими».
По замыслу советников идеологического отдела синдиката марши должны были начаться одновременно в нескольких пунктах, на разных уровнях, отведенных для движения машин. Строго рассчитано было, где и когда прозвучат первые выстрелы. Чтобы обеспечить максимальное число активных участников стычек, на пути следования в должном количестве заготавливалось оружие.
Разумеется, ни один человек из числа советников и боевиков не подозревал конечной цели предпринимаемого похода.
Неизвестный клиент дважды связывался с Гудименом, интересуясь подготовительной работой. Разговаривал он все более нагло, вызывая у Гудимена страстное желание впиться зубами в его недосягаемую металлическую глотку.
— Времени осталось немного, Нил, — даже не поздоровавшись, начал последнюю беседу заказчик, — а полной готовности не вижу. Твои парни больше занимаются налетами и грабежами, чем настоящим делом.
