Текст книги "Экспедиция в Лунные Горы"

Автор книги: Марк Ходдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

– Кем он работал? – спросил Бёртон.

– На фабрике Прайд-Манучи, паковал паросипеды в ящики, которые потом посылали в Ковентри. Но ему дали под зад коленом пару недель назад, когда отловили на воровстве.

Брови Бёртона поднялись.

– Что произошло?

– Ерунда, забрался через окно в «Кошку и Скрипку», свистнул пару бутылок виски, и прыгнул прямо в руки фараонов. Просидел ночь на холодке.

Траунс нахмурился.

– Только одну ночь? За кражу в пабе?

– Ну.

– Где его держали?

– Полицейский участок на Фарроу-лайн.

Спустя пару минут детектив позвал Бёртона, который обыскивал кухню.

– Капитан, что скажешь?

Траунс указал на голые доски пола около окна. Бёртон подошел туда и увидел маленькое пятно от какой-то черноватой и волокнистой жидкости. Он присел на корточки, вынул из кармана карандаш, его концом поскреб высохшее вещество и поднес к носу.

И вздрогнул от отвращения.

– Воняет гнилыми зубами и еще чем-то. Мистер Келлер, Пимлико жевал табак?

– Не-а. Дымил Оденс Флейком, как и я.

Бёртон встал.

– Когда-то я изучал табачные запахи, – сказал он Траунсу. – Я уверен, что это прусский жевательный табак. В Англии достать почти невозможно.

– И ты думаешь, что его оставил этот иностранец? То есть наш убийца – немец?

– Да, по-моему.

Еще двадцать минут они обыскивали квартиру, но больше не нашли ничего полезного.

– Вот теперь, – сказал Транс, – мы покидаем вас, мистер Келлер.

– Да-а, и, надеюсь, больше никогда не увижу ваши рожи, – пробормотал хозяин дома.

Они уже спустились по лестнице, когда он добавил:

– Он все ждал, что ему переведут капусту, урод.

Траунс остановился.

– Что?

– Пимлико. Он все ждал капусту, говорил, что тогда заплатит мне должок за аренду.

– Деньги? Откуда?

– Хрен знает.

Оказавшись снаружи, человек из Ярда посмотрел на бледно-серое небо.

– Начиная с сегодняшнего дня, я официально в продолжительном отпуске, – сказал он, – но будь я проклят, если оставлю это так. – Он повернулся к Бёртону. – Следующая остановка – Фарроу-лайн. Я хочу знать, почему освободили Пимлико.

Они вернулись к винтостульям и поднялись в воздух. Опять пришлось остановиться и узнать у констебля куда лететь. Наконец, спустя четверть часа, они приземлились перед полицейским участком. Бёртон и Суинберн остались снаружи, Транс вошел внутрь. Он вышел через двадцать минут, в течении которых поэт обсуждал с другом свой последний проект «Аталанта в Калидоне».

– Я собираюсь усилить атеистическое чувство в поэме, в память старины Бендиша, – сказал он. – Он собирался вбить последние гвозди в гроб, который Дарвин построил для Бога.

– Том похвалил бы тебя, – ответил Бёртон. – При всех своих проказах, он высоко ценил тебя, Алджи, и обожал твою поэзию. Он был одним из самых преданных твоих защитников.

В глазах поэта появилась нехарактерная для него жестокость. – Ты помнишь, как я рассказывал тебе, что в юности мечтал стать офицером-кавалеристом?

– Да. Твой отец не разрешил тебе, и ты, решив доказать себе, что ты не трус, взобрался на Утес Калвера на острове Уайт.

– Точно, Ричард. Тогда я висел на скале на кончиках пальцев, и не боялся. С того случая я никогда не избегал вызова, не обращая внимая на опасность. Меня не пугает мысль о войне, встрече с врагом и схватки с ним. Как и у каждого поэта, корни моего творчества растут из столкновений и конфликтов.

– Что ты хочешь сказать, Алджи?

– А вот что: начиная с этого мгновения я встал на тропу мщения.

Королевская военно-воздушная обслуживающая станция находилась в двадцати милях на восток от Фрайстона. Она предназначалась для постройки дирижаблей, надежды технологистов. Увы, проект провалился из-за цепочки последовавших друг за другом ужасных аварий и взрывов. Неудачи привели к развитию устройств с винтом и крыльями, и один из таких замечательных образцов инженерного гения сейчас полностью занимал самое большое из всех летных полей станции.

Орфей оказался самым колоссальным воздушным кораблем, когда либо виденным сэром Ричардом Фрэнсисом Бёртоном. Винтокрылый, длинный и плоский, с двумя высокими палубами, горбатым грузовым отсеком, находившимся ближе к корме, конической башней впереди и покрытой стеклянным куполом обзорной палубой, занимавшей выдающийся вперед нос. Восемь узких пилонов для винтов отходили от каждого бока корабля – всего шестнадцать – и это делало Орфей самым мощным винтокораблем на свете.

Большая часть экипажа и пассажиров уже была на борту, они были готовы для короткого путешествия в Лондон. Бёртон, Суинбёрн – без лаврового венка – капитан Лоулесс и детектив-инспектор Траунс стояли у подножия посадочного трапа, прощаясь с Монктоном Мильнсом и сэром Ричардом Майеном. Последний, боявшийся летать, собирался отправиться в столицу пневматическим поездом.

– Этот жирный пруссак добился освобождения Пимлико под залог, – сказал Траунс главному комиссару полиции. – Он назвался Отто Штайнрюком, и дал адрес в Эссексе.

– Фальшивый, скорее всего, – добавил Суинбёрн.

– Нет, – возразил Траунс. – Адрес проверили перед тем, как принимать залог. Он существует, и там действительно живет какой-то Отто Штайнрюк.

– Сейчас вы не на службе, детектив-инспектор, – сказал Майен, – но я разрешаю вам продолжить официальное расследование за небольшое время, оставшееся до вашего отъезда, если вы этого хотите.

– Еще как хочу, и благодарю вас, сэр.

Майен кивнул, потом поглядел на корабль.

– Что за монстр! – воскликнул он.

– Первый из нового поколения, – сказал ему Лоулесс. – Мистер Брюнель превзошел самого себя!

– Он донесет вас до Нила?

– К сожалению нет.

– Механические устройства отказываются работать в Области Озер, главный комиссар, – сказал Бёртон. – Им мешает какое-то излучение. Один арабский купец нашел паросипеды Генри Мортона Стэнли, их моторы – мертвее мертвого. Мы опасаемся, как бы Орфей не подлетел слишком близко и не рухнул бы на землю, как камень; и, поскольку никто не знает, где начинается опасная зона, нам остается только идти пешком.

– Кроме того, – добавил Лоулесс, – главная цель этого корабля – скорость, и он очень неэкономичный; а в Центральной Африке раздобыть горючее негде.

– И каким путем вы полетите? – спросил Монктон Мильнс.

– Наш первый перелет – из Лондона в Каир, – ответил Лоулесс, – потом из Каира в Аден, и последняя остановка – Занзибар, где нас ждет транспортный корабль Блэкбёрн с запасами угля. Мы высадим экспедицию, загрузимся углем, перенесем экипажи и запасы продовольствия на материк, и отправился домой.

– Мы наняли сто пятьдесят носильщиков-ваньямвези, и они уже несут по материку купленные на острове запасы, – добавил Бёртон. – Они должны донести их до деревни, которая называется Холмы Дут'уми и там ждать нас. Появившись там, мы им заплатим и наймем новых носильщиков из соседних племен мгота. Потом отправимся вглубь Африки и, надеюсь, достигнем Казеха прежде, чем потеряем экипажи. Оттуда уже на север, к Области Озер и Лунным Горам.

– Ну, парни, – сказал Лоулесс, – мы никогда не окажемся там, если не отправимся, так что я лучше проверю мой корабль, все ли готово. Мы взлетаем через десять минут. Оставляю вас сказать последнее «до свиданья». – Он кивнул Монктону Мильнсу и Майену, прикоснулся пальцем к козырьку фуражки и по трапу поднялся на Орфей.

Сэр Ричард Майен отвел Траунса в сторону и о чем-то ему тихо говорил.

Монктон Мильнс схватил руку Суинбёрна и крепко сжал ее:

– Удачи, молодой человек, – сказал он. – И постарайся остаться в живых, слышишь меня?

– Отлично слышу, старый жеребец, – ответил Суинбёрн. – Не беспокойся обо мне. Ничего со мной не случится. Я настолько незначительный кусочек для льва или крокодила, что они вряд ли заинтересуются мною, и собираюсь настолько пропитать себя джином, что любой москит облетит меня за милю.

– Великолепно, парень! Буду с нетерпением ждать твоих новых стихов.

Суинбёрн уловил взгляд Майена, отдал ему честь и поднялся на корабль.

– Ты уверен, что он выдержит, Ричард? – спросил Бёртона Монктон Мильнс. – Я восхищаюсь им как поэтом, но для тяжелого и полного опасностей путешествия по Африке выбрал бы его в последнюю очередь.

Бёртон сухо улыбнулся.

– Ты не хуже меня знаешь, что он совсем не такой нежный цветок, каким кажется. Он крепкий маленький паршивец, и нужен мне для дел с нагами. В любом случае он никогда не простит меня, если я не возьму его с собой.

– А ты сам? Как ты себя чувствуешь? В последний раз, когда ты пытался добраться до истоков Нила, ты ослеп и несколько месяцев не мог ходить.

– Да, но главным образом потому, что Джон Спик давал мне чудовищную дозу микстуры Зальцмана. Именно поэтому я беру с собой сестру Рагхавендру. Это должно значительно изменить наше здоровье.

Монктон Мильнс задумчиво кивнул.

– Сестринство Благородства и Великодушия – чертовски странная организация. Я никогда не понимал, как они ухитряются ходить по Ист-Энду без всякого вреда для себя. Ты знаешь, ходят слухи, будто они обладают какой-то сверхъестественной силой, защищающей их?

– Да, слышал такое, и не раз. Но сверхъестественна, скорее, их способность исцелять и смягчать боль. Возможно еще один эффект резонанса алмазов нагов. Какое бы ни было объяснение, я уверен, что она будет самым ценным членом команды. – Бёртон взглянул на серое небо. – Опять Африка, – прошептал он. – Быть может на этот раз...

– Ты не обязан влезать во все это Ричард, – прервал его Монктон Мильнс. – Пальмерстон может найти другую пешку для своей шахматной игры.

– Конечно. Но дело не только в алмазах. Я хочу Нил. Каждый день я спрашиваю себя «Почему?» – и эхо отвечает мне: «Проклятый дурак! Дьявольские гонки!» Почти десять лет назад этот кровавый континент ворвался в мою жизнь и, как я инстинктивно чувствую, еще не закончил со мной.

– Тогда иди, – сказал Монктон Мильнс. – Но Ричард...

– Да?

– Возвращайся.

– Сделаю все, что в моих силах. Послушай, старина, есть кое-что, что ты можешь сделать для меня, пока я далеко.

– Все.

– Я бы хотел, чтобы ты не спускал глаз с Пальмерстона. Особенно с его внешней политики по отношению к Пруссии, другим немецким государствам и Африке. Ты один из самых проницательных людей в вопросах политики, и у тебя полно друзей в высших сферах. Используй их. По возвращении мне будет необходимо знать, куда дует ветер во всем, что касается нашей международной политики.

– Ты думаешь, он что-то затеял?

– Как всегда.

– Сделаю все, что в моих силах, – пообещал Монктон Мильнс.

Детектив-инспектор Траунс присоединился к Бёртону.

В последний раз махнув рукой друзьям, два человека пошли по трапу на корабль.

Огромная территория, которой Британия владела в свои последние дни, все еще именовалась Империей, хотя, после смерти Альберта в 1900-ом году, монарха больше не было. По той же причине было неправильным и название «Королевские Африканские Винтовки». Однако в Британии традиции умирают с трудом, особенно в армии.

Две тысячи КАВов, которыми руководили шестьдесят два английский офицера, разбили лагерь в Понде, деревне находящейся в шести милях к югу от Дар-эс-Салама, и в четырех милях за линией траншей, которые протянулись вокруг города от побережья на северо-западе до побережья на юго-востоке. Глиняные хижины Понде утонули в море палаток цвета хаки и жители – меньше ста пятидесяти узарамо – против своей воли превратились в слуг и носильщиков. Главным образом они справлялись со своим позором напиваясь пьяными в стельку; убегали, если могли, или, иногда, кончали с собой.

Возможно единственным если не счастливым, то, по меньшей мере удовлетворенным жителем деревни был человек, варивший помбе, африканское пиво. Он поставил свою лачугу за рощей мангровых деревьев и продавал в ней теплый, но удивительно приятный напиток. Место в тени уставили столами и стульями, и на свет появилась обильно посещаемая москитами таверна с вывесками: Аскари вход запрещен. Только офицеры и штатские.

В одиннадцать часов утра человек, который считал себя Ричардом Фрэнсисом Бёртоном, сидел в одиночестве за одним из столов. Сегодня было не так ужасающе влажно, как обычно, температура поднялась, небо стало каким-то слезоточиво-белым. В воздухе кружилось множество мух.

Он отказался от помбе – слишком рано – и вместо этого заказал кружку чаю, которая, дымясь, стояла перед ним. Его левое предплечье было забинтовано: глубокая рана, скрытая под одеждой, была зашита семью стежками, а полностью заросшее бородой лицо пересекали шрамы и порезы. Еще одна глубокая рваная рана, покрытая коркой запекшейся крови, прорезывала правую бровь.

Он опустил четыре кубика сахара в чай и начал размешивать, в упор глядя на кружащуюся жидкость.

Его руки тряслись.

– Вот ты где! – раздалось громкое восклицание. – Пьешь. Пора ехать.

Он поднял глаза и обнаружил рядом с собой Берти Уэллса. Военный корреспондент, при полном свете выглядевший намного ниже и толще, опирался на костыли; его правое бедро было в лубке.

– Привет, старина, – сказал Бёртон. – Садись, в ногах правды нет. Как нога?

Уэллс остался стоять.

– Так же сломана как вчера и позавчера. Знаешь, я сломал эту же чертову ногу, когда мне было семь. И ты тогда еще был жив.

– Я и сейчас жив. Ехать куда?

– На гребень, оттуда можно увидеть бомбардировку. Корабли будут здесь через час.

– А ты сможешь? Идти?

Уэллс согнал москита с шеи. —

Ныне я очень опытный хромой. Не сделаешь ли мне одолжение, сэр Ричард? Следующий раз, когда я буду напыщенно вещать о невозможности прямого попадания, быть может ты ударишь меня прямо в челюсть и вытащишь оттуда?

– Я буду более чем счастлив сделать это. Даже ретроспективно.

– Должен сказать, что я искренне наслаждаюсь иронией события.

– Иронией?

– Да. Ты сказал, что не можешь быть в земле живых, и, спустя мгновение, почти ушел из нее.

– А, да. Следующий раз надо выбирать слова поосторожнее. Мне не слишком понравилось попасть под бомбежку и оказаться похороненным заживо. И, пожалуйста, не говори больше «сэр». Старого простого «Ричард» вполне достаточно. – Он глотнул чая и встал. – Значит, нам надо идти смотреть на фейерверк, а?

Они вышли из импровизированной таверны, медленно прошли через море палаток, миновали пустоглазых узколицых солдат и направились к северной границе лагеря.

Воздух пах потом – и кое-чем похуже.

– Взгляни на них, – сказал Уэллс. – Ты когда-нибудь видел такую разнородную толпу солдат? Их набрали в Британской Южной Африке, Австралии и Индии, из разношерстых остатков нашей Европейской Армии, а также из самых разных племен Восточной и Центральной Африки.

– Они не выглядят сильно счастливыми.

– Здесь не самая приятная местность, и ты это знаешь лучше любого другого. Дизентерия, малярия, мухи цеце, москиты, песчаные блохи – большинство белых мгновенно заболевает и никогда не выздоравливает. А африканцы спят и видят, как бы дезертировать. Здесь должно быть вдвое больше солдат, чем ты видишь.

Они прошли мимо загона для волов. Одно из животных недавно умерло, его туша уже воняла и начала распухать.

– Что у тебя за дела с маками? – спросил Уэллс. – Я видел, как ты вытащил лепесток из кармана прямо перед тем, как в нас попали, а сейчас ты пришпилил еще один, свежий, к лацкану.

– Я думаю... ну, мне кажется... как бы это сказать... этот цветок для меня что-то должен значить.

– Я считаю, что он символизирует сон – или смерть, – ответил Уэллс.

– Нет, – сказал Бёртон. – Что-то другое, но непонятно что.

– То есть у тебя по-прежнему что-то не то с памятью, а? Я-то надеялся, что она вернулась. Представь себе, все эти дни я просто сгорал от любопытства. У меня столько вопросов...

– Какие-то отдельные клочки, – ответил Бёртон. – Очень странное чувство. Я чувствую себя так, как если бы меня разобрали на части. Я готов ответить на твои вопросы, но если тебе удастся от меня что-то узнать, пожалуйста, держи при себе.

– Выбор не велик. Если я захочу опубликовать, что ты жив, редактор рассмеется, меня ветром выдует из здания газеты и унесет прямо в европейское Сопротивление, из которого я никогда не выберусь. – Он тряхнул головой, закашлялся и сплюнул. – Чертовы мухи! Всегда вокруг. Стоит мне открыть рот, как они уже лезут в него. – Он приветствовал прошедшего мимо офицера, потом сказал. – Так что произошло? Какой-то каприз природы подарил тебе бессмертие? Ты имитировал собственную смерть в 1890-ом?

– Нет. У меня создалось впечатление, что я отправился сюда прямо из 1863.

– Что? Ты шагнул сюда из 1863? Когда я еще не родился? Как?

– Не знаю.

– Хорошо. А зачем?

– Тоже не знаю. Я даже не уверен, какое сейчас будущее.

– Какое будущее? Что, черт побери, ты имеешь в виду?

– Не знаю, но чувствую – почти уверен, – что альтернативное.

Уэллс тряхнул головой.

– Бог мой. Невозможность на невозможности сидит и невозможностью погоняет. Тем не менее ты здесь.

– Да, – согласился Бёртон.

– Человек-анахронизм, – пробормотал Уэллс. Он остановился и поправил костыли.

Из ближайшей палатки донесся стон, очевидно его обитателя трясла лихорадка. Звук утонул в мрачной песне, которую пела проходившая мимо группа аскари. Бёртон прислушался, восхищенный их глубокими голосами, и различил язык кичага, один из диалектов суахили. Значит это люди из племен кичага, живущих на севере, под горой Килима Нджаро.

Так далеко от их дома.

Он от своего еще дальше.

– Как-то раз я обсуждал возможность путешествовать во времени с молодым Гексли, – сказал Уэллс, когда они опять медленно пошли вперед. – Он предположил, что такой метод никогда не будет изобретен, иначе нас бы захлестнула волна путешественников из будущего. Никому из нас даже в голову не пришло, что они могут появиться из прошлого. Ты говоришь, что не знаешь, как так получилось? Но тогда, значит, должно быть какое-то устройство, механическое или – я знаю – ментальное?

– Ни малейшего понятия. Кто такой Гексли?

– Парень, с которым я был знаком. Выдающийся ум, хотя почти полностью слеп и от горшка два вершка. Его убили, когда гунны уничтожили Лондон. Я не понимаю, Ричард – как передвижение во времени может быть известно в 1860-ые годы и оставаться тайной сейчас?

– Мне кажется... дело в том, что... подожди... кто такой... ну... Пальмерстон?

– Ба! Этот негодяй! В твое время он был премьер-министром.

– Да! – крикнул Бёртон. – Да! Я вспомнил. У него еще лицо как у восковой куклы!

– И что с ним?

– Мне кажется, он мог скрыть тот факт, что можно прорваться за границы времени.

– Черт знает, что ты говоришь! Я должен был догадаться! Старый козел! Он знает, что ты здесь?

– Насколько мне известно – нет.

– Может быть, мой редактор поможет тебе связаться с ним.

– Я не могу послать сообщение в прошлое.

– Я имею в виду наше время, 1914.

– Ты же не хочешь сказать, что он еще жив? – воскликнул Бёртон.

– А. Ты ничего не знаешь. Да, он с нами. Знаменитый, да. Или, скорее, «печально знаменитый», так более точно. Ему сто тридцать лет.

– Бисмалла! – выдохнул Бёртон. – Пальмерстон. Живой! И все еще премьер-министр?

– Нет, конечно нет. С тех пор как немцы захватили Европу. И разреши мне сказать тебе: мало у кого из ныне живущих людей на руках столько крови, как у Пальмерстона. Он призвал нас к войне. «Мы построим будущее», сказал он, но никто из нас и не подозревал, какое именно будущее мы строили. – Уэллс махнул рукой на окружавшие их палатки. – Полюбуйся!

Бёртон удивленно посмотрел на него.

– Но есть же и другие места, верно? Империя?

Уэллс остановился как вкопанный.

– Ричард, – тихо сказал он. – Ты не понимаешь. Это все.

– Что?

– Все, что осталось. Люди, командующие этими двумя батальонами аскари; еще возможно три тысячи в Британском индийском экспедиционном корпусе; несколько рассеянных групп солдат вокруг Области Озер; тысяч двадцать гражданских и технологистов в нашей крепости Табора; то, что осталось от Британского европейского сопротивления – и больше ничего.

– И это вся Империя? – спросил потрясенный Бёртон. – Во имя небес, что произошло?

– Как я и говорил тебе, все началось здесь. К 1870, несмотря на все усилия Аль-Манат, немецкое присутствие в Африке возросло. Пальмерстон решил, что Бисмарк готовит полномасштабное вторжение. Он был убежден, что немцы собираются построить колониальную империю, не меньше нашей, и разместил здесь пару батальонов, чтобы помешать им. Гунны ответили, вооружив туземцев и натравив их на нас. Конфликт начал разрастаться. Пальмерстон посылал все больше и больше солдат. Потом, в 1900, Германия внезапно мобилизовала все свои силы, включая евгеническое оружие – но не здесь. Оказалось, что Бисмарк никогда не хотел Африки. Он хотел Европу. Франция пала, за ней Бельгия, Дания, Австро-Венгрия и Сербия. Ужасные разрушения. Британия сражалась пять лет, но наши силы были разделены. Почти треть была здесь, и, когда войска попытались вернуться домой, немцы перекрыли африканские порты. Бог мой, какой Бисмарк виртуозный тактик! У нас не было и тени шанса. Потом он объединился с Россией, и мы были побеждены. Индия, Австралия, Южная Африка и Вест-Индия мгновенно заявили о своей независимости. Британская Северная Америка пала под натиском туземцев и восставших рабов, и Империя распалась.

Бёртон присвистнул.

– И во всем этом виноват Пальмерстон?

– Целиком и полностью. Его международная политика оказалась крайне неудачной. Никто не понимал, почему он так страстно желал Африки. Многие призывали отдать его под суд и расстрелять. В конце концов, разве не разумно, что те, кто играет человеческими жизнями, заплатят своими собственными, а он был самым большим игроком из всех. Но Кроули настоял, чтобы его оставили в живых – дескать, само существование Таборы, последнего британского города, зависит от него.

Палаток стало меньше, появились ряды танков Марк II Скорпион, присевших на длинных ногах – когти втянуты, хвосты скручены.

Бёртон обратил внимание, что, хотя военные машины выглядели иначе, технология не слишком далеко ушла вперед с его времени.

– Давай секунду отдохнем, – сказал Уэллс. – Проклятая нога чертовски болит.

– Хорошо.

Бёртон прислонился к одному из арахноидов и согнал муху с лица.

Дремлющие воспоминания пробудились. Он пытался вспомнить последнюю встречу с лордом Пальмерстоном.

«Заткнитесь ко всем чертям, Бёртон! Неужели при каждой нашей встрече я должен терпеть вашу наглость? Не собираюсь! У вас есть приказ! Выполняйте вашу чертову работу, капитан!»

Эхо от голоса премьер-министра гуляло по далекой комнате его сознания, но он никак не мог привязать слова к какому-нибудь конкретному событию.

– То есть он в Таборе? – спросил Бёртон.

– Пальмерстон? Да. Под домашним арестом. Мне кажется невероятным, но все еще есть люди, поддерживающие его – например мой редактор – так что скорее всего ему не придется предстать перед взводом стрелков, как он того заслуживает. Ты знаешь, как он испоганил конституцию?

– Нет, и как?

– В 1840 году он, используя Акт о Регентстве, сумел сделать Альберта королем, оттеснив в сторону Эрнеста Августа Ганноверского. Но, одновременно, он не позаботился о том, что может произойти впоследствии – в момент смерти короля Альберта не было никаких четких правил наследования. Ха! В 1900, я, как и многие другие, был неколебимым республиканцем; так что когда король, в конце концов, сыграл в ящик, я с радостью слышал призывы к упразднению монархии. Конечно, не менее громко орали и против этой идеи. Положение накалилось, и я, как журналист, подогревал его еще больше. Начались беспорядки, и, боюсь, я подстрекал толпу. Захваченный историей, Ричард, человек не видит дальше собственного носа. В любом случае Пальмерстон растерялся, и именно в этот момент Бисмарк обрушился на нас. Сейчас я чувствую себя дураком. Во время войны фигура на носу корабля поднимает моральный дух армии. Я должен был понять это, но тогда я был идеалистом. Я даже верил, что человеческая раса способна построить Утопию. Ха! Идиот!

Они еще пару минут помедлили около машин, влажность давила им на плечи, потом пошли дальше, пересекли линию танков и стали подниматься по отлогому склону, ведущему на гребень. Земля был сухая, потрескавшаяся и пыльная, там и здесь высились отдельно стоящие островки слоновьей травы.

На земле виднелись большие черные полосы:

– Выжигали плотоядные растения, – объяснил Уэллс. – Хорошо, что еще несколько недель не будет дождя. Но в то мгновение, как первая капля упадет на землю, жди беды – это чертовы кровососы буквально выпрыгнут наружу!

Индийский океан, сверкающая бирюзовая линия, лежал далеко справа от них, а слева, на горизонте, мерцали и колыхались пики Усагарских гор.

– Давай не будем уклоняться от нашей темы, – сказал Уэллс. – Я попытаюсь вспомнить твою биографию. Если я ошибаюсь, в 1859 году ты вернулся из неудачной экспедиции. Тебе не удалось найти истоки Нила и ты – более или менее – исчез из глаз публики и работал над многочисленными книгами, включая твой перевод «Арабских Ночей», который – могу я добавить – выдающееся достижение.

– «Книга Тысячи и одной Ночи», – поправил его Бёртон. – Спасибо, но, пожалуйста, не говори больше о ней. Я еще не закончил проклятый перевод. По меньшей мере, мне так кажется.

Он помог своему спутнику перейти через упавшее дерево, кишевшее белыми муравьями, и пробормотал.

– Странно, что ты заговорил о поиске истока Нила. В то же мгновение я вспомнил о нем, но, чувствую, я сделал вторую попытку.

– Не думаю. И, безусловно, это нигде не записано. Истоки Нила были обнаружены...

– Нет! – остановил его Бёртон. – Не говори мне. Я не хочу знать. Если я действительно из 1863, и я вернусь туда, то, возможно, перепишу историю.

– Ты думаешь, что сможешь вернуться в свое время? Как?

Бёртон пожал плечами.

– По-моему не сможешь, – заметил Уэллс. – Иначе этого разговора бы не было, потому что ты бы сделал что-нибудь и предотвратил эту войну.

– Ах, Берти, это парадокс, – ответил Бёртон. – Если я вернусь назад и сумею добиться того, чего, согласно твоей истории, не смог добиться, ты все равно останешься здесь, зная, что я это не сделал. Однако я все еще буду существовать в том времени, где это сделал. И в моем будущем есть Герберт Джордж Уэллс, который это знает.

– Погоди, погоди! Я пытаюсь понять твои слова.

– Да, согласен, нужно напрячь серое вещество, особенно если – как у меня – в нем полно дыр, как в швейцарском сыре. Все эти дни я слышу, как говорю, но зачастую не понимаю, что именно сказал.

Бёртон вынул из кармана платок и вытер пот с шеи.

– Но внутренний голос говорит мне, что, если я вернусь назад в прошлое и там что-нибудь поменяю, это вызовет новую цепочку событий, которая приведет к еще большим расхождениям с первоначальной историей.

Уэллс присвистнул.

– Тем не менее первоначальная история все еще существует, потому что ты попал сюда из нее.

– В точности.

– То есть ты разделил действительность напополам.

– Вероятно.

– Как божественный аргонавт времени[5]5
  Намек на повесть Г. Дж. Уэллса «Аргонавт Времени» – в русском переводе «Аргонавты Времени» – одно из первых (хотя, конечно, не первое!) НФ произведение о путешествии во времени.


[Закрыть], – задумчиво сказал Уэллс.

– Что?

– Хмм. Не обращай внимания, подумал вслух.

Они присоединились к маленькой группе офицеров, собравшихся на вершине гребня. Уэллс указал на одного из них и прошептал:

– Генерал Эйткен. Он руководит всей операцией.

Бёртон одернул куртку цвета хаки, которую считал слишком тяжелой для этого климата. Ему было душно и неудобно. Пот заливал глаза. Он протер их, увидел перед собой открывшуюся картину и мгновенно забыл все свое недовольство.

Через кривую линзу обжигающей африканской жары казалось, что Дар-эс-Салам дрожит и колеблется как мираж. Маленький белый город прильнул к побережью естественной гавани. Большие колониальные здания горбились в центре и вокруг порта, в котором стоял немецкий легкий крейсер; над западными окрестностями возвышалась высокая металлическая башня. В остальном город был совершенно плоский, одноэтажные здания вытянулись вдоль обсаженных деревьями грязных дорог и по границам маленьких далеких ферм.

Дар-эс-Салам окружала полоса зеленых кустов.

– Отсюда они кажутся маленькими, но, на самом деле, это артиллерийский растения, – заметил Уэллс. За ними тянулись немецкие траншеи, пересекавшие местность вплоть до второй полосы растительности, красных тростников. Британские траншеи занимали пространство между тростниками и гребнем.

Бёртона как будто ударили по голове, и он внезапно вспомнил Крым, где, как и на этой ужасной войне, земля была изрезана, изрыта и перевернута артиллерийскими снарядами. Несколько недель назад сильные дожди затопили местность перед ним, и с тех пор безжалостное солнце обжигало перекошенный ужасный ландшафт. Он был также пропитан кровью и заправлен ломтями мяса, людей и животных, а его зловоние атаковало ноздри Бёртона даже на таком расстоянии. Куски разбитых механизмов поднимались из перемешанной истерзанной земли как вырытые кости. Это было неестественно. Это было ужасно. Это было отвратительно.

Он отстегнул фляжку от пояса, набрал в рот воды и сплюнул пыль изо рта.

– Наша цель, – сказал Уэллс, указывая на высокую башню. – Если мы уничтожим ее, то нарушим их радиосвязь.

– Радио? – спросил Бёртон.

Уэллс улыбнулся.

– Ну и ну! Как странно встретить человека, который не знаком с тем, что все считают само собой разумеющимся! Но, конечно, это было после твоего времени.

Бёртон беспокойно посмотрел на стоявших рядом офицеров, пристально рассматривавших в бинокли море.

– Берти, пожалуйста, говори потише, – сказал он. – Что было после моего времени?

– Открытие радиоволн. Техника, при помощи которой мы передаем сказанные слова и другие звуки через атмосферу буквально в любое место в мире.

– Медиумный процесс?

– Совсем нет. Скорее похоже на телеграф, только без проводов. Включает модуляцию быстро колеблющихся электромагнитных полей.

– Абракадабра, для меня. Куда они глядят?

Уэллс повернулся и посмотрел на офицеров, потом понял бинокль и посмотрел в том же направлении.

– А! – сказал он. – Винтокорабли. Взгляни.

Он передал бинокль Бёртону, который приложил его к глазам и вглядывался в восточное небо до тех пор, пока не заметил на горизонте две темные точки. Они подлетели ближе, и он увидел два больших винтокорабля, каждый с двенадцатью узкими пилонами для винтов, крутившихся на верхушках высоких шестов. Черные корабли с плоской палубой казались более выпуклыми, чем в его время, и он заметил пушки, торчавшие из орудийных портов с каждого бока.

– Астрея и Пегас, – сказал Уэллс. – Крейсеры. Пегас справа.

– Быстро летят. А что это за маленькие пятнышки, вьющиеся вокруг них?

– Шершни. Одноместные боевые винтокорабли. Они должны подавить наземную оборону.

– Настоящие насекомые?

– Да. Обычная процедура. Выращивают их большими, убивают, выскабливают и вставляют в остов паровые машины. Метод не изменился с твоего времени. Смотри! Кенигсберг наводит пушку!