Текст книги "Экспедиция в Лунные Горы"
Автор книги: Марк Ходдер
Жанры:
Детективная фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)
– О нем заботится жена. У нас вообще только маленький клочок земли, отданный под капусту и картошку.
– А. Практический.
Шаг. Шаг. Шаг. Шаг.
– Уильям.
– Да.
– Я был не прав.
– Не прав?
– Джек-Попрыгунчик. Не верил тебе.
– И никто другой.
– Ты был прав. Он был при убийстве королевы Виктории.
– Да.
– Простишь меня? Неправильно судил о тебе.
– Уже простил, старина. Давно.
– Я бы хотел кое-что сделать, когда вернемся назад.
– Что?
– Ты и миссис Траунс. Приходите к нам. Чай с Верой и мной. В саду.
– Сочтем за честь.
– И, может быть, гладиолусы уже взойдут.
– Было бы великолепно.
– Эй, там! – крикнул Суинбёрн. – Я вижу пальмы!
– Оазис, – сказал Бёртон.
– Слава богу! – выдохнул Кришнамёрти.
– Тупица! – прощебетала Покс.
Они поднялись к поэту и остановились рядом с ним. Он указал на далекую полосу ослепляющего света. Прищурившись, они через куфьи разглядели на горизонте раскачивающиеся пальмы.
– Пожалуйста, капитан Бёртон, не говорите нам, что это мираж, – сказала сестра Рагхавендра.
– Нет, – ответил Бёртон. – Деревья самые настоящие. И именно там, где должны быть. Давайте поднажмем.
Выпив глоток из фляжки, все вернулись к тяжелой работе – ставить одну ногу перед другой. Больше никто не осмеливался глядеть на оазис, боясь, что он находится дальше, чем они надеялись.
Шаг. Шаг. Шаг. Шаг.
Прошел еще час, температура поднялась, высасывая из них последние силы.
И потом, внезапно, они очутились в тени, вокруг них сомкнулись зеленые деревья, и, подняв наконец глаза, они увидели в нескольких ярдах от себя длинное узкое озеро.
– Слава богу! – воскликнула Изабелла Мейсон, опускаясь на землю. – Дайте мне перевести дух, и, пока джентльмены делают навес, я приготовлю еду.
Спустя сорок минут все с жадностью набросились на консервированные сосиски, хлеб и соленые огурцы, которые запили холодной водой и стаканом красного вина – поблажка, на которой настоял Суинбёрн, несмотря на приказ Бёртона не брать ничего лишнего.
Потом все глубоко вздохнули и улеглись.
– Мои ноги никогда так не болели, – заметил Траунс. – Даже тогда, когда я был патрульным полисменом.
Герберт Спенсер сидел, опираясь спиной о столб пальмы, и глядел, как Покс прыгает с листа на лист. Потом ярко раскрашенная птица уселась на ветку и уснула. Заводной философ негромко прогудел, что должно было означать вздох.
– Что касается ваших жалоб, мистер Траунс, – сказал он, – вы, по меньшей мере, можете наслаждаться хорошей едой. Все эти дни я едва касался маслом моих шестеренок и пружин, и вот результат – расстройство желудка.
Траунс ответил долгим продолжительным храпом, перекатился на бок и замолчал.
В лагере установилась тишина, которую прервал Суинбёрн:
– Замечательно, мистер Суинбёрн, – прошептала сестра Рагхавендра.
Солнце забралось высоко, жара усилилась.
Прошло три часа.
Все настолько устали, что спали без задних ног.
Завернутая в полиметилен голова-канистра Герберта Спенсера медленно поворачивалась до тех пор, пока три вертикальных круга не посмотрели на королевского агента. Несколько минут он разглядывал спящего. Но вот трубки на его голове просипели, очень тихо:
– Время, босс, это то, что человек всегда пытается убить, но, в конце концов, убивает его самого. – Потом он отвернулся и прошипел: – Но для нас только эквивалентность может привести к разрушению – или окончательному выходу за границы.
И он замер.
– Вставайте, вставайте! На нас напали!
Рев Герберта Спенсера вырвал всех из сна.
– На нас напали! На нас напали!
– Что за черт?.. – выдохнул Траунс, вскакивая на ноги.
– Хватай винтовку, – рявкнул Бёртон. – Быстрей, вооружаемся. Мы должны защитить лагерь.
Он мигнул, сообразив, что сказал те же самые слова, что и в 55-ом в Бербере; в день, когда копье прошло через его лицо; в день, когда был убит его друг, Уильям Строян; в день, когда Джон Спик начал ненавидеть его.
Звук тяжелого удара, и Траунс упал.
Из-за него появился бандитского вида человек и ударил толстым концом мушкета в голову Бёртону. Королевский агент подставил предплечье, нырнул вперед и ударил кулаком в живот бандиту.
Но тут сзади высунулась рука и схватила исследователя за шею; кончик кинжала коснулся его лица прямо под правым глазом.
– Замри и не рыпайся, – прорычал голос в ухо. Бертон узнал белуджский язык – смесь персидского и курдского.
Он застыл, стиснутый крепкой рукой, и глядел, как бандиты связывают его товарищей. Высокие мужчины с устрашающими бородами в развевающихся одеждах и широких белых штанах, подпоясанных цветными шарфами. Все они были вооружены мушкетами, кинжалами, мечами и щитами.
Даже Герберта Спенсера, которого, по видимости, посчитали каким-то экзотическим животным, окружили и попытались связать. Спенсер, с огромной силой, стал разбрасывать бандитов, сбивая их с ног, пока один из них не схватил ружье и не выстрелил в него. В это мгновение Бёртон боясь, что его друга повредят, крикнул:
– Сдавайся, Герберт.
Латунный человек застыл, и только тогда враги сумел связать его по рукам и ногам и привязать к дереву.
– Козлиные щекотуны! – прокричала Покс откуда-то сверху.
Бёртона потащили к остальным. Обоих женщин отвели в сторону, крепко связали руки за спиной, и заставили смотреть, как мужчин выстроили в ряд и поставили на колени.
– Эй! – крикнул Суинбёрн. – В какие чертовы игры вы играете? Немедленно развяжите меня, вы, негодяи!
Вперед вышел крепко сложенный мужчина, с презрительной усмешкой взглянул на крошечного поэта и сплюнул:
– Кафир.[15]15
Неверный – слово, используемое мусульманами для названия всех немусульман.
[Закрыть]
– Благодарю! – ответил поэт. – Нет ли у тебя носового платка?
Большой человек перевел взгляд от Суинбёрна на Честона, потом на Траунса, Бёртона и, наконец, на Кришнамёрти.
– Кто предводитель? – спросил он.
– Я, – ответил Бёртон по-белуджски.
Человек шагнул к нему.
– Эй, ты знаешь мой язык?
– Да, и я говорю тебе, что нет ни величия ни силы нигде, кроме Аллаха, блистательно и великого, и его именем мы просим у тебя пощады и помощи, ибо страдаем мы от великих несчастий и лежит перед нами долгая трудная дорога.
Белуджи откинул голову и громко рассмеялся, потом присел и посмотрел в глаза Бёртону.
– Красиво говоришь, лицо-со-шрамом. Меня зовут Джамадар Дарвас. Я – вождь Последователей Раммана. А ты кто?
– Некоторые называют меня дервиш Абдулла.
– Неужели? – Потом Дарвас указал на Герберта Спенсера. – А это что?
– Человек из латуни. Машина, в которую вставлен человеческий разум.
– Ого! На этот раз целый человек в целом механизме! Как джин Алладина?
– Что-то в этом роде. Он замотался в материал, который защищает его от песка. Если песчинки попадут внутрь его, он умрет.
Разговаривая, Бёртон оглядел людей, в руки которых попала экспедиция. Их было около шестидесяти, все – суровые воины пустыни, скорее всего мародеры из Белуджистана, лежавшего в тысяче миль на северо-восток.
– Так ты рассказчик историй, Абдулла.
– Я говорю правду.
– Тогда мне придется разрезать материал и поглядеть на твоего латунного человека.
– Этим ты убьешь его, – ответил Бёртон, – и что ты за него получишь?
Джамадар Дарвас усмехнулся в бороду.
– А, – сказал он. – Вот теперь, Абдулла, ты действительно заговорил на моем языке. У него есть цена, а?
– Британское правительство заплатит солидный выкуп за него и за всех остальных, – сказал Бёртон, кивая головой на своих товарищей. – Особенно за женщин, если они останутся невредимыми.
Дарвас хрюкнул. Вытащив кинжал, он поднял его вверх и стал внимательно проверять его острый кончик. Потом перевел взгляд с клинка на темные глаза Бёртона, одним текучим движением встал, отошел в сторону и стал негромко разговаривать с группой своих людей.
Уильям Траунс наклонился к Бёртону и прошептал:
– О чем вы говорили?
– Я пытался сказать ему, что за нас он может получить выкуп.
– Зачем?
– Пытаюсь выиграть время, – ответил королевский агент.
Меньше чем через полчаса бандиты разбили лагерь на краю оазиса, перевели туда обеих женщин и поместили в охраняемый шатер.
Дарвас вернулся в оставшимся пленникам, вытащил скимитар и коснулся кончиком лица Бёртона.
– Твоих людей будут держать до тех пор, пока британский консул в Джидде не заплатит за них, – сказал он. – Но ты, дервиш Абдулла, ты будешь сражаться со мной.
– Сражаться? Почему?
– Потому что я этого хочу.
Джамадар приказа своим людям расчистить круг. Пленников оттащили к границам, вокруг собрались бандиты. Бёртона вздернули на ноги и втолкнули внутрь. Воин бросил ему к ногам скимитар. Бёртон нагнулся, поднял его и отметил, что клинок хорошо сбалансирован.
Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон был мастером фехтования, но предпочитал колющее, а не рубящее оружие. Рапира требовала искусства и тонкости, сабля – скорее силы, скорости и безжалостности. Впрочем, было и несколько технических приемов, которые, к счастью, он знал в совершенстве.
Он взял саблю, сузил глаза, посмотрел на врага и вздохнул.
Покидая остатки Орфея он повесил на пояс кожаные ножны, в которых находился очень странно выглядящий револьвер, – на самом деле евгенически измененный кактус – стрелявший отравленными шипами, одно прикосновение к которым мгновенно сбивало с ног любого человека. Похитители не сняли его, и Бёртон скорее хотелось использовать кактус и лишить предводителя Последователей Раммана сознания, чем рубить его. Раны от сабли, если они не в голову, шею или живот, редко убивают быстро. Вместо этого жертве приходится страдать часами – или днями – от жуткой боли, за которой часто следует заражение и мучительная смерть. Он знал, однако, что даже если сумеет вытащить револьвер, в то же мгновение мушкеты расстреляют его.
Джамадар Дарвас подошел ближе и взмахнул скимитаром.
– Как ты получил шрам на лице, Абдулла? – спросил он.
– Дротик, – ответил Бёртон. – Брошенный одним абиссинцем.
– Ты убил его?
– Нет.
– Большая ошибка. Мой народ говорит: «Когда враг нападает на тебя...»
– «...искупайся в его крови», – закончил Бёртон.
– Ха! Твои знания просто поражают. Не жил ли ты среди детей Аллаха?
– Я – хаджи.[16]16
Здесь почетный титул мусульманина, совершившего хадж – паломничество в Мекку.
[Закрыть]
– Что? Паломник? Правоверный? Не знаю. И я зауважаю тебя еще больше после того, как выпущу из тебя кишки.
Дарвас внезапно бросился вперед и рубанул Бёртона в голову. Королевский агент легко отразил удар и полоснул в ответ, прорезав одежду Дарваса. Белуджи прыгнул назад и воскликнул:
– Ага, так ты еще и понимаешь в саблях, а?
– Да, – ответил Бёртон, медленно кружа вокруг него. – И эти предназначены для сражения на лошадях, не боя лицом к лицу. Тем не менее есть несколько приемов, которые можно использовать и во время пешего боя. Например... – и он шагнул вперед, присел и, балансируя на одной пятке, сделал полный круг и, используя скорость движения, со страшной силой ударил вверх под углом в двадцать градусов. Дарвас успел только поставить свое оружие между собой и Бёртоном; два скимитара с лязгом столкнулись, сабля Дарваса отлетела назад и силой ударила в него самого, заставив пошатнуться.
Бёртон, используя преимущество, ударил соперника справа – белуджи с трудом отбил.
Дарвас закачался, едва не упал и выдохнул:
– Клянусь аллахом! Ты даже лучше, чем я ожидал.
– Человек не должен безрассудно выбирать себе врагов, – посоветовал Бёртон. – Меня поразило, что ты выбрал именно меня. Не заплатил ли тебе кто-нибудь?
– Да, верно.
– Когда я рассказал тебе о человеке из латуни, ты воскликнул: «На этот раз целый человек в целом механизме». Возможно, ты видел человека, частично сделанного из металла? Возможно, человек с наполовину металлической головой заплатил тебе за меня?
Джон Спик.
– Не отрицаю. Хватит болтать. Давай сражаться.
Бёртон перебросил скимитар в левую руку.
– Расслабь тело, Джамадар, и управляй саблей только запястьем, а не всей рукой. Сейчас ударь меня.
– Ты уверен?
– Бей!
Джамадар скривился. Дуэль шла совсем не так, как ему хотелось. Он сплюнул на песок, слегка согнул ноги и вытянул вперед руку с саблей. Два человека кружили по площадке, глядя друг на друга темными глазами.
Дарвас бросился на Бёртон и ударил с такой скоростью, что сабля, казалось, расплылась в воздухе. Клинок ударил Бёртона чуть ниже груди, но исследователь, крепко упершись ногами, защитился собственной саблей, держа скимитар концом вниз и прижимая к телу от плеча до середины бедра. Потом повел им вверх и вокруг, зацепив скимитар бандита, шагнул вперед, согнув колени и дернул вверх. В то же мгновение сабля Дарваса вылетела из его руки.
Собравшие белуджи закричали от изумления, когда оружие их вождя, крутясь, взлетело в воздух и приземлилась у края арены.
Дарвас стоял как пораженный громом.
– Защищаясь, саблю необходимо держать у тела, – сказал Бёртон, как если бы читал лекцию. – Иначе, как видишь, ее легко отбить назад, и она может ранить не хуже атакующего клинка. Кроме того необходимо расслабить мышцы плечей, рук и запястья – ни в коем случае не используй их для защиты! – и вложить полную силу в контратаку.
Лицо Дарваса почернело.
– Да ты издеваешься надо мной, собака!
Бёртон покачал головой. – Я не хочу сражаться с тобой, Джамадар. Но только...
– Ричард! – крикнул Суинбёрн.
Что-то ударило Бёртона сзади в голову. Мир закружился вокруг него и исчез.
В голове бушевал пожар, колол в веки, рвал огненными когтями кожу. Он попробовал шевельнутся и обнаружил, что не в состоянии. Его пожирала жажда.
Он заставил себя открыть глаза и прищурился на безжалостное солнце. Повернув голову, он обнаружил, что лежит на спине – руки вытянуты, запястья и лодыжки привязаны к деревянным колам, вбитым глубоко в землю.
Вокруг поднимались дюны.
Он открыл рот, чтобы позвать на помощь, но сумел только прохрипеть.
Песчинки, гонимые горячим медленным ветром, ударяли в лицо.
Он испытывал странное чувство deja vu[17]17
Уже видел, (фр.).
[Закрыть].
Я сплю?
В поле зрения появился Джамадар Дарвас.
– Тебе удобно? – спросил он. – Быть может, чуть-чуть болит голова? Мой мулла – помощник – ударил тебя дубинкой. – Бандит хихикнул. – Клянусь аллахом, он знает, что я ненавижу, когда меня побеждают. Ты великолепный воин, Абдулла! Быть может, люди не врут о твоей расе, и англичане действительно непобедимы в сражении. Хвала аллаху, что в земле моего народа нет ничего, что привлекло бы ваши алчные взгляды! – Дарвас раскинул свои руки так широко, как если бы хотел обнять пустыню. И зло усмехнулся. – Посмотрим, – сказал он, – что эта земля присудит тебе, британец.
Он повернулся, взобрался на верхушку дюны, спустился по другому склону песчаного холма и исчез из виду.
Бёртон почувствовал, как его плоть трескается.
До заката еще далеко, и минимум три часа солнце будет светить так же сильно. Даже если он вынесет это, потом ему придется терпеть свирепый ночной холод.
Он подвигал языком во рту. Как будто передвинул камень.
Заклинание небытия.
Он вдохнул горящий воздух и осознал, что на какое-то время терял сознание.
Думай, думай, сосредоточься. Очевидно, Джон Спик и граф Цеппелин останавливались здесь и предупредили бандитов. Очевидно, бандиты должны были разыскать разбитый винтокорабль и перебить всех выживших. Но как далеко ушла их экспедиция? Возможно они уже в Адене?
Думай, продолжай думать!
Мысли ускользнули, он провалился в беспамятство.
Пробуждение.
Где?
Он силился что-то выговорить, позвать на помощь, но самое легкое движение рта тысячекратно усилило боль. Невыносимо яркие вспышки боли ослепляют его.
Он упал посреди ада.
Пламя.
Пламя в каменной чаше, свисавшей на цепях с потолка настолько высокого, что он теряется в тенях. Колонны. Монолитный храм, вырезанный в холме. Холм – в середине Кантапуранама, столице Кумари Кандам, земле рептилий-нагов.
Человек шагает вперед.
Он – брамин Каудинья, и он женился на дочке царя. Этот брак символизирует окончание войны между людьми и расой ящериц. Он уже год живет среди нагов, и сейчас стоит перед верховным жрецом, К'к'тиимой.
Тонкий голубой дым горящих благовоний извивается вокруг ног человека. Зрители пристально глядят на него. По меньшей мере, тысяча ящериц находится в храме, и еще много миллионов присутствуют ментально, но не физически.
Человек почтительно кланяется жрецу.
– Не мне, мягкокожий, – шипит К'к'тиима. – Объединителю. – Трехпалой рукой он указывает направо.
Каудинья поворачивается к огромному черному алмазу, лежащему на золотом пьедестале.
Один из трех Глаз нага.
Каудинья опять кланяется.
– Пусть жена подойдет к тебе, – говорит К'к'тиима.
Человек поворачивается и глядит на свою супругу.
– Иди сюда и говори со мной, дабы все могли узнать меня, – произносит он слова древнего ритуала.
Она подходит к нему. Как и все представители ее расы, она наполовину ниже его; кожа разделена на черные, желтые и зеленые полоски; короткие толстые руки и ноги; голова – самая странная с точки зрения человека – иногда она кажется одной из семи голов, иногда одной из пяти, и только изредка единственной. На ней невероятной ценности украшения и кольчужная туника.
– Муж мой, – говорит она, – я желаю говорить.
Многоголовый верховный жрец приказывает вывести вперед пленника. К пьедесталу подводят человека, и К'к'тиима поворачивается к Каудинье.
– О Каудинья, ты прибыл к нам, как посланник. Ты пришел посредником, дабы заключить мир между расой мягкокожих и расой нагов. Ты жил среди нас как один из нас, и был мужем Кума К'ссс'амайа.
Он поворачивается к нагини.
– О, моя Кума, удовлетворена ли ты поведением твоего супруга?
– Да, – отвечает она. – Наши мудрецы перекинули мост через пропасть, разделяющую наши расы, и этот человек подарил мне дитя. Он заботливый и внимательный отец. Он уважает наши законы и традиции. Он многому научился и ничего не осуждает. Он приносит мир.
Толпа разражается одобрительным шипением.
Каудинья глядит на верховного жреца. Становится четко видна только одна голова. Желтые глаза мигают, мембраны скользят в стороны: знак удовлетворения. Голова расплывается. Появляются семь голов. Потом пять. Опять одна. Опять семь.
– Принести жертву Объединителю, – приказывает К'к'тиима.
Клинок перерезает горло пленнику, и кровь хлещет на грани гигантского алмаза. Пленник содрогается в конвульсиях и умирает, его утаскивают из зала.
– О Каудинья, знай, что жертва необходима, но его сущность, то, что давало ему жизнь, будет вечно жить в Глазу.
Жрец делает несколько ритуальных жестов, почти танцует, и громко провозглашает:
– Много есмь один. Мысли каждого – одна мысль. Цели каждого – одна цель. Слова одного – слова всех. Дни, которые никогда не были, и дни, которые придут, – вечное сейчас.
Он подходит к камню, наклоняется над ним, и одним из своих длинных раздвоенных языков лижет кровь с его поверхности. Потом окунает тот же язык в чашу, содержащую пыль черного алмаза.
С вытянутым языком он возвращается к Каудиньи, который наклоняется почти до пола, и осторожно касается выбритого черепа человека, оставляя на нем крутящийся сверкающий иероглиф.
К'к'тиима отступает назад. Каудинья выпрямляется.
– О Посланник, ты приглашен к Великому Слиянию. Принимаешь ли ты Единение?
– Принимаю.
Толпа ритмично шелестит, как будто подпевает. Все собравшие жрецы вытягивают и трясут шейными гребнями, ослепляющее зрелище колеблющихся цветов.
Возникший ниоткуда ритмичный бой барабанов и душераздирающе красивая мелодия захлестывают храм. К музыке добавляется слой за слоем. У нее загадочно сложные припевы, ни один человеческий инструмент не может воспроизвести их, ни одно не человеческое ухо не может правильно понять их.
Каудинья пытается встретиться глазами с К'к'тиимой, но невозможно сосредоточиться на какой-нибудь одной голове. Он чувствует, как музыка и месмерическая сила ящериц овладевают всем его сознанием, всем, кроме крошечной, тщательно скрытой части, и разрешает это.
Сосредоточенным взглядом он глядит на черный алмаз. Он чувствует, как его толкают в глубину, как сущность его личности отрывается от тела и распределяется среди плоскостей, линий, точек и углов гигантского камня.
Каудинья остается пассивным, даже когда тысячи других сознаний касаются его. Он теряет чувство независимости и сливается с огромным множественным сознанием.
Он хочет, чтобы его личность проникла в алмаз как можно дальше. Он наполняет камень; существует в каждой частичке его; становится частью любого сознания.
Он объединяется с нагами.
Он существует с ними в Вечном Сейчас.
Все его сознание, за исключением крошечной части.
Каудинья не обычный человек. Благодаря жесткому обучению, медитациям и ритуалам он достиг вершины в интеллектуальном развитии и укрощении эмоций. Здесь, на заре человеческой истории, нет никого, кто сравнился бы с ним в искусстве самоконтроля, и никогда не будет, вплоть до конца этой истории.
Наги тайком зондировали его сознание с того мгновения, как он начал жить среди них. И находили только добрые намерения, только желание мира между двумя расами.
Они так и не смогли обнаружить настоящую цель Каудиньи.
И вот настал решительный момент.
Он изгибает маленький узелок сознания, не слившийся с Единением, и запускает его обратно, в физическую структуру собственного мозга.
Он находит главную артерию и закупоривает ее.
Кровоизлияние в мозг закупоривает его в одно мгновение. Распадающееся сознание посылает неумолимую взрывную волну по всему алмазу.
Камень трескается и раскалывается на семь обломков.
Единение взрывается.
Миллионы нагов падают мертвыми.
Храм наполняется треском раскалывавшегося камня, похожего на выстрелы из винтовки. Осколки летят с пьедестала на пол, их грани сверкают как звезды.
Выстрелы и звезды.
Выстрелы и звезды.
Выстрелы и звезды.
Сэр Ричард Фрэнсис Бёртон открыл глаза.
Ночь.
Небо полно звезд.
Над пустыней звучали выстрелы. Винтовочные выстрелы.
Закричал человек.
Заревел верблюд.
Злые голоса на одном из языков Аравийского полуострова.
Веки налились тяжестью и упали, он опять открыл их и увидел рассвет.
В поле зрения появилась фигура и уставилась на него, сверху вниз. Ветер развевал одежду человека – женщины, решил Бёртон, судя по изгибу бедра, в которое она уперла приклад винтовки.
– Нет, – пробормотала она по-английски низким и теплым, но пораженным голосом – Не может быть. Только не ты.
Он попытался заговорить, но язык не желал двигаться. Кожа горела, но внутренности смерзлись как лед. Он не чувствовал ничего, кроме боли.
Женщина плавно соскользнула с дюны, встала на колени и положила винтовку рядом с ним. Ее лицо, скрытое куфьей, осталось в тени – силуэт на фоне темно-оранжевого неба. Она сняла с пояса фляжку, открутила крышку, и тонкая струйка воды потекла на его губы, просочилась в рот, прошла сквозь зубы и язык. Ему стало так хорошо, что он потерял сознание от чувства освобождения.
В себя он пришел уже в тенте. Сквозь крышу бил солнечный свет. Сестра Рагхавендра с улыбкой глядела на него сверху.
– Лежите спокойно, сэр Ричард, – сказала она. – Мне надо еще раз смазать вашу кожу.
– Садхви, дайте ему теплой воды с медом, пожалуйста.
Мелодичный голос, он уже слышал его. Невероятно знакомый.
Он попытался взглянуть, но не смог повернуть головы – внезапная острая боль.
Сестра Радхавендра напоила его сладкой жидкостью.
– Мы спасены, – сказала она.
Он опять потерял сознание, и на этот раз оно вернулось вместе с позвякиванием колокольчиков верблюдов и хлопаньем полога тента под действием самума – сильного и горячего ветра пустыни.
Он полусидел, опираясь на мягкие подушки. Слева от него сидела сестра Рагхавендра, справа – Алджернон Суинбёрн. У ног стояла обладательница глубокого женского голоса, ее лицо по-прежнему скрывал арабской головной убор.
Высокая женщина, стройная, но соблазнительная, она излучала уверенность и силу. Из-под шарфа сверкали большие ясные глаза, искрометно синие.
Она протянула руку, откинула полог тента, приятно улыбнулась и сказала:
– Неужели ты compos mentis?[18]18
Сумасшедший, (лат.).
[Закрыть] Ты вещал о рептилиях, храмах и алмазах.
Он проверил голос.
– Я думаю... – Работает, пусть и с трудом. – Я думаю, что рассудок в порядке, хотя тело сожжено до костей. Привет, Изабель.
– Привет, Дик.
Изабель Арунделл, его бывшая невеста, ныне носила длинную белую рубашку из хлопка, белые штаны и абба – темно-зеленый арабский плащ с короткими рукавами, вытканный из самой тонкой шести. На многоцветном кушаке, опоясывавшем ее тонкую талию, висели сабля, кинжал и кремниевый пистолет. Сняв их, она опустилась на подушку, поджав ноги в сторону.
– Мне казалось, – проскрежетал Бёртон, – что ты в Дамаске, вместе с Джейн Дигби.
Садхви протянула ему фляжку. Он едва отпил, зная по опыту, что большие глотки вызовут мучительные спазмы в животе.
– Наши пути разошлись, – ответила Изабель. – Я обнаружила, что ей не хватает моральных принципов.
– Клянусь шляпой, Ричард! – пропищал Суинбёрн. – Чудесное вмешательство! Мисс Арунделл предводительствует бандой амазонок. Они прискакали спасать нас на самых чудесных лошадях, каких я только видел, и устроили Последователям Раммана настоящую порку!
Бёртон взглянул на своего помощника, потом вопросительно посмотрел на Изабель.
Она опять улыбнулась и сказала:
– Кажется я приобрела привычку собирать женщин, страдающих в руках своих мужей. Я открыла для них приют в Дамаске, и мужчины начали мне ставить палки в колеса. Скоро оставаться там стало совершенно невозможно, так что мои подруги и я ушли из города и стали жить как бедуины. Мы поехали на юг, через Сирию, собирая по дороге женщин, и таким образом оказались на Аравийском полуострове. Надо было на что-то жить, и мы начали нападать на бандитов, которые грабят караваны.
– Экстраординарно! – прохрипел Бёртон. – Сколько вас?
– Немного больше двухсот.
– Великие небеса!
– Мы увидели столб дыма, решили исследовать, и нашли твой разбитый корабль. А в нем множество запасов. Не беспокойся – мы забрали все. Потом мы последовали за тобой по следу и наткнулись на бандитов.
– Эти женщины вооружены до зубов, – с восторгом воскликнул Суинбёрн. – И они почитают мисс Арунделл как богиню! Угадай, как они называют ее!
– Пожалуйста, Алджернон, – запротестовала Изабель.
– И как? – спросил Бёртон.
– Аль-Манат!
