Текст книги "Экспедиция в Лунные Горы"

Автор книги: Марк Ходдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Тени исчезли. Ветер прекратился. Бёртон взглянул на небо. Грозовые тучи превратились в быстро исчезавшие лохматые клочки, и показавшееся между ними солнце освещало сцену такого убийства, что Бёртон, опять забравшийся на ящик и глядевший в перископ, подумал, что может сойти с ума от увиденного зрелища. Он крепко зажмурился. Ужасные стоны, мольбы и крики боли наполнили уши. Он зажал их ладонями. Запах свежей крови ворвался в ноздри.

Он упал дно окопа и полностью погрузился в воду. Она сомкнулась над ним, и на миг ему захотелось остаться здесь навсегда, но чьи-то руки схватили его за одежду и выволокли наружу.

– Бежим! – крикнул Уэллс необычно пронзительным голосом. – Немцы идут!

Бёртон с трудом поднялся на ноги. Промокшие штаны липли к ногам, грязная жижа текла с куртки и рубашки.

– Давай, давай! – крикнул Уэллс. Он схватил Бёртона и толкнул его в соединительный проход. Набегу маленький военный корреспондент поднял горн и затрубил отступление. Бертон, спотыкаясь, бежал за ним и настоятельный призыв бил ему в уши. Траншея выглядела так, как если бы сам ад выплеснулся наружу. Семена клена лежали повсюду, их острия вонзились в ящики с песком, в землю и в людей. Солдаты были разрезаны, как мясо на прилавке мясника; части тел плавали в реках крови; посреди бойни лежали, беспомощно дергаясь, безногие и безрукие мужчины и женщины, их умирающие глаза наполнял ужас и шок.

Бёртон и Уэллс пробежали передовую траншею, и, через соединительные проходы, побежали назад, маленький человек с отчаянной решимостью продолжал играть отступление, а пришедший в себя высокий, замечая еще способных двигаться людей, кричал:

– Отступаем! Отступаем!

Наконец они выскочили в последнюю траншею, перевалились через ее край, и, испачканные чужой кровью, бросились бежать.

Бёртон поглядел по сторонам и увидел линию бежавших рядом с ними солдат – так мало! – потом посмотрел назад и выдохнул:

– Это еще кто?

Уэллс что-то сказал, но его слова заглушил свист снарядов-горошин, упавших на землю сразу за ними, и пославших в воздух огромные фонтаны грязи.

Мир замедлился, стал совершенно тихим и величественно закрутился вокруг Бёртона. Небо и земля поменялись местами. Люди вокруг выполняли сложнейшие пируэты, размахивая ногами. Некоторые из ног, однако, не были прикреплены к телам.

Я должен быть где-то.

Земля вздыбилась, встречая его.

Время возобновило свое течение.

Он шлепнулся лицом в грязь.

Бёртон закашлялся, застонал, сплюнул и заставил себя встать на четвереньки.

Уэллс распластался рядом.

Бёртон пополз к нему. Его друг был жив, в сознании и его рот двигался. Тем не менее, Бёртон не слышал ни звука. Никакого звука.

Уэллс указал на траншеи.

Посмотрев назад, Бёртон увидел, что Shutztruppen приближаются. Один из немцев был совсем близко. Он был одет в салатно-серую форму, его каска заканчивалась зубцами, как корона. В руках он держал наперевес, как винтовку, длинный стручок с острыми шипами, с конца которых стекал яд.

И он не был человеком.

Бёртон, дрыгая ногами, пополз назад по грязи, пытаясь убежать. Он не мог глядеть на приближающегося солдата. Голова немца, хотя и человеческая по форме, была страшно деформирована – челюсти выдвинулись вперед, образуя морду, слюнявый рот наполняли длинные клыки. Дополняли картину коричнево-желтая кожа, усеянная черными точками, и золотые глаза с вертикальными зрачками.

В одно мгновение Бёртон вспомнил имя: Лоуренс Олифант, и, как при вспышке молнии, увидел дуэль, сталкивающиеся клинки, и противника, наполовину человека, наполовину белую пантеру. Воспоминание пробудило в нем силу. Он потянулся за шпагой, посмотрел в кошачьи глаза твари и прошептал.

– Бог мой! Что они с тобой сделали?

Рука нащупала не рапиру, но пистолет, и он, не думая, выстрелил в немца.

Солдат покачнулся и выронил стручок. Потом тварь – леопард, превращенный в человека – повалилась на бок и забилась на земле. Но еще больше были на подходе. Некоторые из них тоже были сделаны из леопардов, другие напоминали носорогов или гиен. Людей среди них не было.

Руку Бёртона схватили чьи-то пальцы. Он рванулся в сторону, освободился от них, и только потом сообразил, что это Бёрти Уэллс. Военный корреспондент был уже на ногах. Его рот опять заработал, но на этот раз Бёртон с трудом услышал слова, донесшие к нему издалека:

 – Быстрей, парень! Быстрей. Бежим!

Около его головы пролетел ком грязи. Что-то разорвало мокрый рукав рубашки и обожгло кожу под ней. В конце концов, он сообразил, что в него выстрелили.

Он поднял себя на ноги и, вместе с Уэллсом, побежал изо всех сил.

Они проскочили мимо двух танков-скорпионов, чьи хвостовые орудия изрыгали огонь в наступающих врагов. Горошина ударила в один из них, и военная машина разлетелась в клочья, осколки панциря пролетели мимо двух людей.

Со взрывом к Бёртону вернулся слух, и резкие звуки боя атаковали его и без того ошеломленные чувства.

Он и Уэллс повернули направо, проскочили под раздувшимся остовом давно умершего мегаломовика, и понеслись через поле, усеянное сломанными повозками и разбитыми деревянными хижинами.

Они бежали и бежали, и, наконец, достигли подножия холмов Дут'уми.

Из-за холмов с жужжанием вылетели семь британских шершней, на бреющем полете пронеслись над двумя людьми и обстреляли поле боя. В грудь одного из гигантских насекомых попал снаряд, он рухнул на землю и закувыркался, объятый пламенем.

На краю подлеска Бёртон заметил цветок мака – красный бакен среди зеленой листвы.

– Туда! – крикнул он и потащил Уэллса к нему. Они проскочили мимо маленького цветка и нырнули в плотную багряную растительность. Не обращая внимания на колючки, они обходили кусты, перешагивали извилистые корни, проскальзывали под петлями лиан и шли вверх до тех пор, пока пугающий шум сражения не растаял позади.

Растения изодрали их форму. Вода с мокрых листьев капала на них, хотя они и так вымокли до костей. Тем не менее, они продолжали идти, перешли через гребень заросшего джунглями холма, спустились в вонючее болото, глубиной по колено, перешли его вброд, даже не вспомнив о крокодилах, и вышли на более твердую землю, слегка поднимавшуюся вверх. Здесь джунгли немного поредели, и они пошли медленнее, проходя между стволами деревьев, растущими под плотным пологом.

Бёртон заметил еще один цветок мака слева от себя и направился к нему.

– Есть место, куда я должен попасть, Бёрти,

– Какое?

– Хотел бы я знать.

Колючее уродливое растение справа от Уэллса дернулось. Из него брызнула молочная жидкость и забрызгала рукав шинели военного корреспондента. Материал немедленно начал тлеть.

Уэллс выругался, сорвал с себя шинель и бросил на землю. Он потащил Бёртона вперед, подальше от растения.

– Творения чертовых евгеников проникли повсюду, – проворчал он. – Все эти кошмарные твари плюются кислотой, сосут кровь, стреляют иглами и испускают отравленный запах. Посмотри на это, например, – он кивнул на основание соседнего дерева. Бёртон посмотрел и увидел поросль округлых белых грибов.

– Это и есть Убивающие Ангелы – от них получают А-Споры. Их вообще не было в Африке, пока ими не занялись евгеники. А теперь они повсюду!

Они аккуратно обогнули гнездо муравьев. Эти были местными, но не менее опасными. По собственному болезненному опыту Бёртон знал, что их укус походит на укол раскаленной докрасна иглы.

Весь следующий час два человека упорно шли вперед. Еще дважды Бёртон замечал маки и сворачивал так, чтобы пройти мимо них. Уэллсу он про это не говорил.

В конце концов, со вздохом облегчения, они вынырнули на небольшую поляну. Она вся была усеяна ярким цветами, а в самой середине, на маленьком пригорке, они росли сплошным многоцветным ковром. Единственный луч солнца, пробивавшийся через ветки деревьев, освещал их красные, желтые, голубые и фиолетовые головки. Наполнявшая воздух пыльца сияла как золотая пыль. Над цветами танцевали бабочки. Все светилось почти сверхъестественным светом.

– Пятно красоты, наконец-то! – крикнул Уэллс. – Мои глаза этого не вынесут. И смотри – маки, твои любимые маки, повсюду!

Два человека бросились на землю рядом с пригорком. Полчаса они сидели молча, переваривая в себе всю жестокость, свидетелем которой были.

Наконец Бёртон заговорил:

– Бёрти, скажи мне, почему ты все время привлекаешь смерть с неба? Когда я в первый встретит тебя, это были А-Споры. Потом пчелы. Теперь листья клена. Что следующее? Градины размером с булыжник? Кислотный дождь? Взрывающийся птичий помет?

– Я мог бы много чего сказать на это, – ответил Уэллс, – но не могу отрицать, что немцы – чертовски творческий народ.

– Несомненно. Что за чертовщина эти Shutztruppen?

– Евгеники превращают животных в солдат, – ответил Уэллс. – Поскольку те бегут из Африки.

Бёртон застонал.

– То есть омерзительное обращение с этим континентом сейчас распространилось на флору и фауну? Клянусь, я бы хотел, чтобы чума стерла человечество с лица Земли. Какие мы жалкие!

Более низкий человек пожал плечами.

– Не думаю, что требуется какая-то чума – мы сами очень хорошо выполняем эту работу. Ты знаешь, было время в моей жизни, когда мне казалось, что мы все можем работать вместе на благо всех народов, что наша настоящая национальность – человек. А сейчас я понимаю, что очень переоценил человеческую расу. Мы придумали для империализма новое название: «распространение более высокой цивилизации», но это не изменило его откровенно анималистической природы. Мы ничем не лучше, чем хищники или пожиратели падали. Так что человеко-зверь, сражающийся в этой кошмарной войне, вполне подходящая фигура.

Он взял фляжку из пояса и отпил из нее.

– Ты как-то говорил, – сказал Бёртон, – что во всем этом виноват Пальмерстон.

– Да.

– А теперь ты говоришь, что причина империализма – животные импульсы. Тем не менее, я считаю, что никто дальше не ушел от природы, чем Пальмерстон!

– Ха! – фыркнул Уэллс и протянул фляжку Бёртону. – Неужели тебе никогда не проходило в голову, что, стараясь победить природу в себе, он на самом деле указывает свою наиболее уязвимую черту? Все это евгеническое лечение, Ричард – метка Зверя!

– Хмм! Может быть.

– И где в твое время природа была богаче, чем в Африке? Ничего удивительного, что этот континент пал жертвой его паранойи!

Бёртон безнадежно покачал головой.

– Не знаю, как вы можете терпеть это.

– Иногда у меня появляется надежда, – ответил Уэллс. – Иначе я бы уже не жил.

Бёртон глотнул из фляжки. И закашлялся, когда бренди обожгло горло.

– Я ожидал воды! – каркнул он.

Уэллс какое-то время смотрел, как две стрекозы носятся вперед и назад над цветами.

– Ирония, – тихо сказал он.

– В чем?

– Что я сражаюсь с немцами.

– Неужели?

– Да. Ницше, в некотором отношении, расширил убеждения, которые у меня были в юности, и меня до сих пор привлекает его философия. – Уэллс посмотрел на Бёртона. – Кстати, ты оказался прав. Ницше действительно захватил власть в 1914, и Распутин умер в том же году. Согласно нашим секретным агентам, он получил кровоизлияние в мозг. Это произошло в Санкт-Петербурге, так что вряд ли это твоих рук дело – если, конечно, ты не обладаешь сверхъестественной медиумной силой, и тогда я просто обязан как можно скорее доставить тебя к полковнику Кроули.

Бёртон покачал головой.

– У меня нет таких талантов, Бёрти. А какая у Ницше философия?

Уэллс вздохнул и какое-то время молчал. Потом заговорил:

– Он предлагает создать совершенно новый тип человеческого существа. Такой, который преступает пределы своей животной природы.

В глубине сознания Бёртона неприятно зашевелилось воспоминание. Он протянул руку, сорвал с пригорка цветок и поднес с лицу, любуясь лепестками. Но они не помогли что-нибудь вспомнить.

– Греческое Hyperanthropus?[23]23
  Сверхчеловек, (греч.).


[Закрыть] – спросил он.

– Очень похоже. Но он использует термин Ubermensh[24]24
  Сверхчеловек, (нем).


[Закрыть]. Человек, свободный от искусственных ограничений морали. – Уэллс презрительно хмыкнул. – Мораль! Ха! Мы постоянно призываем Бога, когда клянемся или ручаемся, хотя знаем, что он мертв. Твой Дарвин полностью убил его, и концепция морали, сверхъестественным путем вложенной в нас при рождении, должна была умереть вместе с ним.

Бёртон протестующе поднял руку и шумно выдохнул:

– Пожалуйста! – воскликнул он. – Дарвин никогда не был моим!

– Он жил в твое время. В любом случае, без бога, ответственного за понятия добра и зла, человечество осталось в моральном вакууме. Ubermensh Ницше заполняет его внутренними побуждениями, отделенными от социальных, культурных и религиозных влияний. То, что расцвело внутри, в высшей степени аутентично, присуще только ему. Такой индивидуум, согласно Ницше, переходит границы своих животных инстинктов. Дальше, у всех этих особых стандартов поведения будут некоторые общие черты, и они будут полностью гармонировать с духом времени, ускоряющим эволюцию человечества. Бог оставил за собой пустоту. Мы наполним ее.

Бёртон какое-то время обдумывал его слова, потом сказал:

– Если я правильно тебя понял, отсюда следует, что дух времени – само время – преследует какую-то полезную цель.

– Да. Ницше постулирует, что, живя так как сейчас, мы препятствуем надлежащей связи со временем. Мы неправильно понимаем его. Мы видим только один его аспект и разрешаем ему управлять нами. Это привязывает нас к материальному миру. Только став Ubermensh'ем человек может выйти за его пределы.

Небо внезапно потемнело. Солнце начало садиться.

– Насколько я могу судить ты не Ubermensh, верно? – сказал Уэллс. – Тем не менее, ты каким-то образом игнорируешь обыкновенные ограничения времени.

Бёртон криво улыбнулся.

– Очень сомневаюсь, что я то, к чему так стремится Ницше.

Он протянул руку к цветам и лениво погладил плоский мшистый камень.

– Бересфорд. Вот кого я пытался вспомнить. Генри... гмм.. Генри де ла Пое Бересфорд. Да! Безумный маркиз! Бисмалла, Бёрти! Идея Ubermensh'а замечательно похожа на то, к чему стремился создатель движений либертинов и развратников. Он постоянно думал и говорил о том, что называл сверхнатуральным человеком, и его вдохновлял этот... этот... как его, черт побери!

– Кто? – заинтересованно спросил Уэллс.

– Джек-Попрыгунчик!

– Сказочный персонаж?

– Эдвард Оксфорд!

– Ты имеешь в виду человека, убившего королеву Викторию?

– Да – и нет.

– По-моему ты несешь чушь, Ричард.

– Я... я пытаюсь вспомнить.

Бёртон яростно поскреб камень, как если бы, отчистив его ото мха, мог прочистить свою затуманенную память.

– Либертины, – сказал Уэллс. – Мне кажется, что они какое-то время противостояли технологистам, а потом благополучно скончались то ли в 70-ые, то ли в 80-ые годы.

Бёртон не ответил. Он наклонился вперед и нахмурился. Уэллс с любопытством посмотрел на него, потом подошел и встал рядом. Откинув цветы, он посмотрел на плоский камень.

– Это буквы? – спросил он.

– Да, – прошептал Бёртон. – Какая-то надпись.

Уэллс порылся в кармане и вытащил нож.

– Вот, используй.

Бёртон взял его и счистил мох. Открылись слова. Они прочитали:

Томас Манфред Честон

1816-1863

Потерял Жизнь

Освобождая Рабов

Мир Праху Твоему

Утром, когда экспедиция вышла из Нзасы, проведя в ней только одну ночь, сэр Ричард Фрэнсис Бёртон послал Покс к Изабель, чтобы сообщить о своем местоположении. Вскоре болтунья вернулась и прощебетала:

– Сообщение от Изабель Арунделл. Мы все еще докучаем вонючему врагу. Я уже потеряла восемнадцать своих женщин. Они готовят идиотский отряд для преследования тебя. Мы попытаемся задержать их, грязные штаны. Конец сообщения.

Узнав об угрозе, Бёртон попытался донести опасность до носильщиков, но его сафари и так осаждали трудности. Не успели они покинуть деревню, как выяснилось, что два ящика с оборудованием исчезли, а вместе с ними и трое васавахили; один из мулов свалился и начал издыхать; в три мешка просочилась вода, испортив их содержимое.

Исследователь, которого прошлый опыт хорошо подготовил к подобным испытания, выстрелил в голову мула, выбросил муку, перераспределил груз и приказал своим людям двигаться.

Второй день увидел их на пути из Нзасы в Тамба Икере. Дорога вела по слегка холмистым лугам и болотистым долинам, мимо усыпанных костями кладбищ, на которых ведьм и других участников учави – ритуала черной магии – сжигали на медленном огне, через речку с быстрым течением, где они потеряли еще одно мула, поскользнувшегося и сломавшего ногу.

На другом берегу они отдыхали около часа.

Суинбёрн слез с носилок.

– Я чувствую себя великолепно! Отлично! Здоров как бык! – объявил он. – Сколько до следующей деревни?

– По меньшей мере, четыре часа ходьбы, – ответил Бёртон. – И ты не можешь быть совершенно здоров. Пару дней назад из тебя высосали чертову уйму крови.

– Подумаешь! Я в полном порядке. Черт возьми, я надеялся, что деревня ближе.

– Почему?

– Потому что я хочу попробовать помбе, африканское пиво, о котором ты мне рассказывал.

Они пустились в дорогу, пересекая равнину, бурлившую от жизни, и в течение получаса Суинберн, ехавший на муле и державший над головой зонтик от солнца, развлекался выкрикивая названия каждого животного, попадавшегося ему на глаза:

– Зебра! Антилопа! Жираф! Цесарка! Лев! Перепелка! Четырехногая штуковина!

Потом он упал с мула и потерял сознание.

Его опять положили на носилки.

Преодолев тягучую красную долину и выйдя на более твердую, холмистую почву, они встретили людей из деревни Киранга-Ранга. Эти воины племени вазамаро гордо носили три длинных сморщенных шрама, проходивших через обе щеки от мочек уха к кончикам рта. Их волосы были покрыты бледно-желтым илом и закручены в двойные ряды узлов, окружавших голову. Набедренные повязки из неотбеленного хлопка закрывали бедра, на шее висели ожерелья из бусин и браслеты из бисера, так называемые мговеко. Запястья окружали кольца из твердой меди. Они были вооружены мушкетами, копьями, отравленными стрелами и длинными ножами.

И они были настроены совсем не дружески.

Они потребовали дань, долго торговались и, в конце концов, получили два доти тканей и дорогой бисер сами-сами.

Сафари пошло дальше, огибая плодородные поля с рисом, маисом и маниокой, пока опять не вошло в запутанные и буйные джунгли, через которые они все еще прорубались, когда начался дождь. Они начали спотыкаться, промокли до нитки, покрылись укусами клещей и, к тому же, обнаружили себя среди пышной растительности, из которой росли перекошенные манговые деревья; и в этом неприятном месте – Тамба Ихере – им пришлось остановиться и разбить лагерь.

В этот вечер, находясь в главном роути, Изабелла Мейсон объявила, что чувствует себя не в своей тарелке. Утром ее уже била малярия и она жаловалась, что хищные птицы пытаюсь выклевать ей глаза. Суинбёрн уступил ей свои носилки.

– Я боюсь горизонтального положения! – объявил он.

– Садись на мула, – сказал ему Бёртон, – и не перенапрягайся.

Исследователь приказал выходить.

– Квеча! Квеча! – закричали Саид бин Салим и его аскари. – Пакиа! Опа-опа! Собирайтесь. Берите тюки. Переход. Сегодня переход.

Так начался третий день экспедиции.

Покс улетела на восток и вернулась обратно с плохими новостями. Корабль привез в Мзизиму подкрепление, две тысячи пруссаков. Дочери аль-Манат разделились на две группы по девяносто человек: одна продолжила партизанскую войну против разраставшегося города, а вторая отправилась вслед за отрядом, преследовавшим экспедицию Бёртона, тревожа его внезапными атаками.

– Мы должны двигаться быстрее, – сказал королевский агент Саиду.

– Я сделаю все, что в моих силах, мистер Бертон, – как обычно вежливо пообещал рас кафилах, – остальное в руках аллаха.

Они шли через обработанные земли и спутанную растительность – аскари Саида подгоняли носильщиков везде, где только возможно – пока не оказались в большом лесу; с деревьев копайа капала смола, наполняя воздух сладковатым запахом. Здесь на них напали слепни. Пчела укусила Томаса Честона в левый глаз, и почти мгновенно вся левая сторона его лица раздулась как воздушный шар. Траунс почувствовал как его руки и ноги коченеют. Целый час в лесу кто-то оглушительно свистел. Они так никогда и не узнали, кто.

И продолжали идти.

Около полдня Бёртон, побежденный усыпляющей жарой и бессмысленно глядевший на затылок мула, внезапно проснулся, услышав пискливый голос Суинбёрна:

 
Темный, узкий проход, засорен и завален,
Вверх крадется, змеясь, между ям и корней
На унылую пустошь, где век бушевали
Злые ветры, оставив лишь терны на ней.
Годы милуют терн, уничтожив все розы,
Не осталось земли, но торчат камни в ряд;
Сорняки, что поломаны ветром, и грозы
Здесь царят.[25]25
  Суинберн. «Заброшенный сад». перевод Э. Ю. Ермакова


[Закрыть]
 

– Что? – промямлил Бёртон.

– Взвод керамики, – ответил Суинбёрн. – Ты помнишь Мэтью Келлера из Лидса? Когда это было? Кажется давным-давно, верно?

– Я потерял счет времени, – ответил Бёртон. – С тех пор, как мы ушли от Орфея. Я забываю ставить даты в моем дневнике. Не знаю почему. На меня не похоже.

Он прищурился из-за яркого света и только тут сообразил, лес остался позади; они пересекали широкие пашни. Он узнал место – он проходил здесь во время прошлой экспедиции.

– Мы приближаемся к деревне Мухогве. Его жители имеют плохую репутацию, но, когда я был здесь в последний раз, они скорее смеялись, чем угрожали.

Уильям Траунс прочистил горло и со словами:

– Прости, Ричард, – соскользнул на землю.

Еще один случай сезонной лихорадки.

– Мы сдаемся значительно быстрее, чем я ожидал, – сказал Бёртон сестре Рагхавендре, помогая положить детектива на носилки.

– Не беспокойтесь, – ответила она. – У этой болезни необычно длинный инкубационный период, но лекарство, которое я даю вам, сведет ее на нет. Благодаря нему лихорадка настанет быстрее и будет более сильной, но все пройдет за несколько часов, а не недель.

Бёртон поднял брови.

– Хотел бы я иметь его во время моей предыдущей экспедиции!

Они пришли в Мухогве. Никого.

– Или торговцы рабами забрали всех до единого, или все жители снялись с места и сбежали из-за страха перед работорговцами, – заметил Бёртон.

– Последнее, я надеюсь, – ответил Суинбёрн.

За деревней опять пошли джунгли, а за ними болото, где пришлось стрелять в воздух, чтобы отогнать стало гиппопотамов.

Небольшой подъем привел их на плато, где они нашли бома – огражденный крааль – и решили разбить лагерь. Как только они поставили последнюю палатку, собрались тучи и пошел дождь.

Все поели и отправились спать, кроме Бёртона, который, не обращая внимания на проливной ливень, проверил припасы. Оказалось, что еще два носильщика сбежали, и не хватало трех мешочков с деньгами.

Настала ночь. Все пытались уснуть, но воздух пах гнилью, москиты жалили не переставая, и все, в той или иной степени, заболели и чувствовали себя плохо.

Гиены кашляли, выли и жаловались из темноты вплоть до рассвета.

Так и пошло. Днем сафари ползло дальше, на вид со скоростью улитки, и пересекало малярийную равнину реки Кингани по направлению к плоскогорью Усагара. Каждый из белых заболел малярией, которая прошла с потрясающей скоростью. Бёртон не сомневался, что сестра Рагхавендра была настоящим волшебником, потому что очень хорошо помнил свою первую нильскую экспедицию, во время которой он и Джон Спик постоянно болели, в то время как сейчас болезнь была скорее исключением, чем правилом.

Каждый день он получал сообщения от Изабель. По следам экспедиции шел отряд из четырехсот человек. Дочери аль-Манат каждый день нападали на них, и пруссаки потеряли еще девять человек, но расстояние между двумя группами неумолимо сокращалось.

– Мы должны добраться до Казеха раньше, чем они схватят нас, – сказал Бёртон друзьям. – Тамошние арабы хорошо относятся ко мне – они ссудят нам людей и оружие.

Они двинулись дальше.

Равнины. Холмы. Болота. Джунгли. Земля противилась каждому их шагу.

Сагесера. Тунда. Деге ла Мхора. Мадеге Мадого. Кидунда. Мгета. Деревни, одна за другой, и каждая требовала хонго, каждая уменьшала их припасы.

Дезертирство. Воровство. Усталость. Происшествия. Сафари стало более потрепанным, управлять носильщиками стало еще труднее.

Однажды ночью они услышали вдали выстрелы.

Они стояли в Кируру, маленькой, наполовину брошенной деревне, расположенной глубоко внутри плантаций бухарника, чьи высокие жесткие стебли почти полностью скрывали потрепанные хижины-улья и бандани с обвалившейся крышей.

Герберт Спенсер, только что заведенный, объяснял им некоторые положения своей работы «Начала Философии», когда в воздухе прозвучал слабый треск винтовочных выстрелов.

Они посмотрели друг на друга.

– Насколько далеко? – спросил Томас Честон.

– Недостаточно далеко, – проворчал Манеш Кришнамёрти.

– Это впереди нас, а не позади, – заметил Бёртон.

– Жирный идиот! – добавила Покс.

– Сегодня спим с оружием, – приказал исследователь. – Герберт, я хочу, чтобы ночью ты патрулировал лагерь.

– Босс, на самом деле я и так патрулирую лагерь каждую чертову ночь, – ответил философ.

– Сегодня будь вдвойне внимателен, пожалуйста, и Том, Уильям, Манеш, Алджи и я подежурим с тобой.

Бёртон повернулся к Саиду.

– Не присмотришь ли за тем, чтобы мы собрались и вышли задолго до рассвета.

Саид поклонился.

Ночь прошла без происшествий, зато утренний переход оказался самым жутким из всех, пережитых ими до сих пор.

Им пришлось пробиваться через плотные заросли острой как бритва травы, поднимавшейся выше их и окатившей их росой. Они шли по скользкой черной земле, усеянной корнями, хватавшими их за ноги. Мулы громко горестно заревели, отказались идти и не двигались до тех пор, пока их бока не стали мокрыми от крови после ударов бакура.

Вернулась посланная к Изабель Покс и просвистела:

– Сообщение от Изабель большой нос Арунделл. Мы уменьшили их число этих кретинов на четверть, но они в дне пути от тебя. Быстрее, Дик. Конец чертова сообщения.

– Мы и так, черт побери, движемся так быстро, как только можем, – проворчал Бёртон.

Трава уступила место искривленным пальмам, потом началась саванна, обещавшая более легкую дорогу, но тут же немедленно преградила путь последовательностью глубоких нуллахов – водомоин, чьи почти отвесные берега спускались в зловонное болото, засасывавшее людей по бедра.

– Я подозреваю, что эта равнина всегда наполнена водой, – выдохнул Бёртон, когда он и Кришнамёрти пытались перетащить одного из мулов через болото. – Вода стекает с Усагара и эта область как бассейн – дальше стекать некуда. Если бы мы не так торопились, я бы ее обошел. Самая лучшая дорога – кряж на севере, но обход займет слишком много времени. Бисмалла! Надеюсь, они не догонят нас именно здесь. Трудно придумать хуже места для сражения!

Кришнамёрти указал вперед, на восток, на темно-бордовые холмы.

– Там местность выше, – сказал он. – И, надеюсь, там легче идти. К тому же высота даст нам преимущество.

Бёртон кивнул, соглашаясь.

– Да. Это холмы Дут'уми.

Наконец они достигли холмов.

Бёртон провел экспедицию вверх по хорошо утоптанной тропе, через буйную растительность, на вершину и вниз, на другую сторону. Они перешли через болото, при каждом шаге через которое из под ног вылетали зловонные сернистые пузыри. На дальнем краю топи лежала гниющая туша носорога, а за ним длинный, почти безлесый склон привел их в тропический лес. Над головами прыгали и скандалили обезьяны и попугаи.

Тропа, очень заросшая, внезапно вывела их на поляну, на которой стояло семь престарелых воинов, каждый из которых держал в руках лук с дрожавшей стрелой, направленной на них. Старики явно были испуганы, по их щекам текли слезы. Они не представляли угрозы и знали это.

Саид приказал носильщикам остановиться и вышел вперед, чтобы поговорить со стариками, когда один из них внезапно удивленно вскрикнул, бросил свое оружие, оттолкнул араба и подбежал к Бёртону.

– Веве! Веве! Ты же Мурунгвана Сана со многими языками! – крикнул он. Ты был здесь много-много дней назад, помог нашему народу победить п'хази по имени Манда, который грабил нашу деревню!

– Я помню тебя, Мвене Гоба, – сказал Бёртон, называя человека по титулу. – Тебя зовут Мави йа Номбе. Манда – соседний район, и мы наказали их по праву, верно? И, конечно, они никогда больше не грабили твою деревню?

– Нет, они нет! Но пришли работорговцы! – простонал человек. – Они забрали всех, кроме стариков.

– Когда?

– Прошлой ночью. Это Типпу Тип, и он еще здесь, его лагерь за деревьями, в наших полях.

Шепоток ужаса пробежал среди ближайших носильщиков и зашелестел по всей линии. Бёртон повернулся к Саиду:

– Пригляди за людьми. Выведи их всех на поляну. Не дай сбежать.

Рас кафилах дал знак своим громилам, которые принялись сгонять людей на поляну.

Королевский агент приказал Траунсу, Честону, Кришнамёрти, Спенсеру, Изабелле Мейсон и сестре Рагхавендре помочь арабу сторожить запасы. Потом, попросив Суинбёрна присоединиться к нему, обратился к Мави йа Номбе:

– Мвене Гоба, я бы хотел взглянуть на лагерь работорговца, но я бы не хотел, чтобы он увидел меня.

– Я покажу тебе, – сказал старейшина. Он и его товарищи отложили луки в стороны, и провели Бёртон и Суинберна на дальнюю часть поляны.

За поляной начинались обработанные поля; дальше поднимался густой лес. Тропа вела к нему, потом, на полдороги, поворачивала налево. Африканец остановился на повороте и указал на тропинку.

– Она ведет в деревню, – сказал он.

– Помню, – ответил Бёртон. – Дома и бандани находятся на другой поляне немного дальше. Я распорядился, чтобы первая партия носильщиков ваниамвзези встретила нас в твоей деревне, с грузом, но план провалился.

– Они пришли, и теперь они рабы, так что твой хороший план не сработал. Мурунгвана Сана. Это только один из трех путей в деревню. Другой ведет по равнине и лучше утоптан, чем этот.

– Действительно, я удивился, увидев, что он так зарос. Когда я был здесь в последний раз, это была основная дорога.

– Мы проложили его после того, как Манда напал на нас.

– А третий путь?

– Ведет из деревни через лес в поля. Все эти пути сейчас охраняют старики, и этот тоже. Но давай не пойдем по этой тропе. Вместо этого пойдем через лес, и мы окажемся на полях в том месте, где работорговцы не ожидают никого увидеть, и поэтому там нет их постов. Тем временем, мои братья вернуться в деревню, потому что бабушки тех, кого схватили, очень испуганы.

– Хорошо.

Мави йа Номбе кивнул своим товарищам, которые повернули обратно, а сам проскользнул через кустарник с клейкой листвой и исчез в лесу. Бёртон вместе с Суинберном поторопились за ним, причем поэт на чем свет стоит ругал пиявок, клещей, мух и прочих «чертовых ползучих тварей».

Пять минут они пробивались через густой лес, потом деревья поредели, люди низко пригнулись и пошли как можно тише. Подойдя к раскидистому кусту, они осторожно раздвинули листья и всмотрелись в поле, на котором разбил лагерь большой рабский караван.